Зверь внутри

      

***

      Сильная, и без того чрезмерная вонь Нуки смешалась с ароматом пряной влаги принцессы, воссоздавая совершенно нестерпимую смесь для изнеженного носика львицы. Борясь то с острым желанием лишиться сознания, то с намерением истошниться наружу, Киара попыталась вжать мордочку в собственную шёрстку, и вдруг ощутила требовательную тягу на своей щеке.       Молодой черногрив, доселе ехидно наблюдавшей за столь отчаянно совокуплявшейся парочкой, впечатлился достаточно, чтобы возжелать присоединиться к гостеприимству здешних благородных львиц. Его морда преклонилась вниз, и ледяные глаза, воссверкавшие нефритом, поравнялись с её исплаканными карими глазками. Черногрив приблизился к ней ещё ближе, едва не соприкасаясь губами с пастькой молодой львицы. Не понимая, чего тот хочет, измученная и иссношенная принцесса поддалась робкому инстинкту, в надежде потянувшись к нему и чуть приоткрывая подрагивающие от боли губы.       — Ох, как это мило, — низким гулом прошептал ей молодой дикарь, — Маленькая кисочка хочет любви, м?       И он внезапно ощерился и с резким, харкающим звуком направил в выжидавшую его нежности пастьку густую и обильную влагу презрения, да так неожиданно, что принцесса в ужасе распахнула глаза и тотчас закашлялась.       — Я предпочту оставить свои благородные поцелуи для более… благочестивых дочерей прайда, а не для такой жалкой шлюшки, как ты, — и он с издёвкой пригладил её за ушком, с истинным наслаждением наблюдая, как исплакивает обиду его пленница. — Ну ничего-ничего, не грусти так. Зато теперь ты знаешь, сколько воды в день пробует дикий лев — и всё благодаря твоему ненаглядному папочке.       Мстительно поухмылявшись, он прижался к ней бёдрами поближе, а его шипастый и солёный стручок грубо приткнулся о едва прикрытые губы самочки.       — Давай, распахивай свои сахарные врата, — почти мурлыча, приказал он, — А вздумаешь дёрнуться или заверещать, — его лапа опустилась ей на горло, — Мы закончим это куда быстрее, чем ты думаешь.       Львица жалобно взвыла и заплакала ещё пуще прежнего, умоляя всем своим видом о снисхождении.       — Побыстрее, — раздражённо молвил черногрив, сверкнув свирепым взором, — Ты же собираешься вернуться к своему папочке, верно?       Киара лишь всхлипнула, мучительно поджав клыки. Её глазки закатились от боли, когда её всё ещё тесное, хоть уже и вдоволь осквернённое нутро до самого своего основания обвило ядовитое жало Нуки. Тот довольно закряхтел, и наверняка бы повалился с лап от удовольствия, если бы уже не лежал на столь удобной и мягкой шкуре королевской дочки.       — Что ж, вижу, ты не понимаешь… — когти Кову скользнули вниз по шейке принцессы.       Та тотчас отчаянно и испуганно взвилась, умоляя:       — П-п-пожалуйста… я… я в-всё сделаю…       Весьма изящный, кроваво-алый стержень пах сильным самцом и прелостью трудного дня на диких просторах. Борясь с новой, подступающей тошнотой, принцесса боязливо и осторожно обхватила его пропитанную предсеменем плоть, стараясь ещё сильнее не обозлить черногрива. Ещё не зная, как именно следует ублажать пастькою льва, Киара осторожно обвила его языком, точно облизывала, пробуя на вкус ногу импалы, прежде чем её съесть.       Морда Кову обрела напряжённое выражение, он задрал загривок вверх, продолжая предусмотрительно поджимать морду львицы одной из своих массивных лап.       В отличие от многих других диких сестричек, не раз им опробованных, движения принцесски оказались совершенно наивными и неумелыми, но тем слаще и приятнее было их ощущать. Её тёплый, изнеженный язык приятно сжимал его набухшее древко, прикасаясь к нему так, словно оно было чем-то сокровенным, даже сакральным. Он смотрел на её отчаявшуюся, изжалобившуюся, сломившуюся мордочку сверху вниз и довольно ухмылялся, наблюдая как её благородная пастька продолжает услужливо принимать его крайнюю плоть.       «Будем считать, что мы несколько ускорили наше знакомство», — облизнулся Кову, — «В конце концов, именно такое место и полагалось тебе в моём прайде, папина потаскушка».       Ему нравилась её искренняя невинность, нравилась её чрезмерная ухоженность, нравилось, как от неё приятно пахло, и тем сильнее хотелось сделать её, всю её самой грязной, позорно-неотмываемой, неисправно-запачканной шлюшкой этих земель.       Пылающий отросток Кову, погружаясь всё дальше и дальше в неопытную пастьку, приятно оттягивал щёчки принцессы. Страшась задохнуться от хищной игры черногрива, Киара испуганно давилась то терпкой, неиссякаемой желчью самца, то собственной слюною. Чем ближе к горлу чувствовала она власть этого дикого льва, тем сильнее и обильнее тянулись ручейки слёз из измученных карих глаз, тем сильнее хотелось, чтобы всё это поскорее закончилось.       Она взвыла от нового приступа боли, когда другой лев, продолжавший всё это время экстатично потрахивать её сзади, прорвался ещё дальше в её истерзанной лощинке, да с такой болью, как будто бы сумел преодолеть какую-то новую, доселе неизведанную грань самки. Он тяжело и прерывисто дышал ей в ухо, вольно и жадно его прикусывая, точно свою естественную принадлежность. Нестерпимый жар очерниленной им дочки Симбы был столь сладок, что совершенно сводил с ума: Нука хотел ворваться в неё, ворваться ещё глубже, ощущать её всю, всю её нежную и беззащитную плоть на конце своего гордого, беспощадного стержня. Сдерживать свой сладостный порыв, находясь в плену её теснящих недр, становилось всё нестерпимее и нестерпимее, и едва его склизкие и потные яйца ещё роднее притёрлись о белый и пушистый животик львички в своём очередном, яростном толчке, он в мучительно-исступлённой агонии не прорычал, но промычал, точно агонизирующий зверь, с наслаждением впиваясь когтями в шкуру самочки и исполняя до самых краёв её тайное детородное гнёздышко своим накопленным в неисчислимых ночах одиночества семенем: вязким, болезненно-жёлтым и неизменно вонючим.       — Моя… теперь ты моя… моя шлюшка… — злобно и самозабвенно прошипел ей на ухо Нука, едва не задыхаясь от собственной слюны.       Не ощутив, но бессознательно осознав происходящее, Киара не попыталась обернуться и загрызть своего насильника, равно как и не решилась отгрызть корешок другого своего гривастого мучителя, и даже не попыталась взвыть от отчаяния. Нет, ничего этого не случилось, лишь обильные, горькие слёзы беспомощности и смирения с новой силой наполнили её глазки. Осознание того, что этот безродный и ничтожный лев, вероятно, станет отцом её будущего потомства, и она будет носить его львят до конца своих дней, окончательно сломило вольную и гордую принцессу: теперь она в бессознательной покорливости обсасывала теснящий и горьковатый корешок младшего брата, в совершенном смирении ощущая как медленно исполняется тёплой влаги её истерзанное, изорванное нутро; как неумолимо и непрестанно впитывается в шёрстку липкая, обильная слюна того, кто исполнил её этой влагой.       Небрежно выпростав свою длинную, уже немного вялую оглоблю из широкой, хищно распробованной дырки молодой принцессы, Нука обессиленно завалился на бок, стараясь изловить своим смешливым, мстительным взором прайдовую львичку, продолжавшую покорно насасывать лоснящемуся от счастья черногриву. Из её истянутой, иссаждённой пещерки тотчас поспешили радостные ручейки грязноватой белой жижи, смешанной с обильным потом и лёгкой алой примесью мучений. Тело львицы сотрясало от сильных рыданий, её хвост безвольно обвис, плюхнувшись прямиком в злополучную грязевую жижу.       — Бедненькая, какая же бедненькая королевская дочка, похоже, её, как какую-то ободранную сучку, поимел дикий лев, — решил поиздеваться над нею драногривый, — И что же… что же теперь скажет папочка? Он же не будет злиться, слишком злиться с того, что его любимая писечка понесёт ему наследников Скара?       — Ты закончил? — недовольно поинтересовался Кову, когда принцесса едва не прикусила его хозяйство, взвыв в новом приступе совершенно отчаянного, безутешного рёва.       — Ага, ага, до самой последней капли. — довольно закивал Нука, радостно скалясь, — Мы же останемся, ещё останемся, да? Давай, давай ненадолго останемся, хочу ещё пару раз ей присунуть, пока не издохла от своей никчёмности.       — Знай свой очередь, — огрызнулся черногрив, указывая ему место рядом с собою, у морды зарёванной львицы, — И держи покрепче, а будет дёргаться, сразу души… Ты слышала меня, королевская шаболда? — его последние слова были обращены к безвольно смакующей его стержень принцессе.       Брезгливо вытянув из её пастьки своё достоинство, дикарь небрежно обтёр остатки смазки о мягкие щёчки львицы, а затем шлёпнул по ним краешком своей старательно умытой плоти:       — Я не слышу, мне что, тебе лапы прокусить?       — Я не б-буду… не буду… я всё с-сделаю… — дрожащим голосом промолвила Киара, глотая слёзы и предсемя своего строгого мучителя.       — Конечно сделаешь, папенькина дочка, — довольно соскалился Кову, поджидая, когда братец займёт его место, — Ведь иначе мы тебе все уши вырвем. А может, и не только уши.       Неспешно обойдя её со стороны, он брезгливо уставился на знатно переляпанную и изодранную спину львицы:       — Вот шакал… ну и неряха же ты.