Сын на семестр

      Осаму осознал, что смотрит вниз, на стойку. И что-то в этом было не так.       Карие глаза неторопливо поднялись наверх, в потолок. Мантра застучала в голове, как на сломанной плёнке. С перебоями, залипанием, но одно и то же, каждый раз одно и то же...       Спаси или убей       Разве Осаму недостаточно натерпелся?       Пусть с помощью тех парней, но он на свободе. Бесчисленные попытки побега всегда пресекались жестоким наказанием. Но то были телесные полосы на теле, которые однажды сойдут, можно быть уверенным, что сойдут, это пройдёт, обязательно пройдёт...       Угрожать серьёзнее «отец» начал после приезда... настоящего сына. Второго. Теперь Осаму понимал и сопоставлял это.       Внутренние органы сжались, теснясь. Нужно быть идиотом, чтобы сунуться туда повторно.       К тому же, Чуя сам сказал валить, если он не вернётся. Очень жаль.       Но придётся спасаться. Раз он не вернулся.       Погода была отвратительной, но сбежать Осаму хотел сильнее, чем когда-либо. Он накинул на себя чужие шмотки и покрутился, будто в попытке высмотреть, не забыл ли он что-то. Всего на секунды он как-то запамятовал, что у него, в общем-то, ничего и нет.       Осаму заметил кошелёк на стойке, и перед глазами за слабой белой дымкой пронеслись воспоминания. Начиная с того стука в дверь. «Отец» не стал бы стучать в своём же доме и, собственно, никогда так и не делал. Но Осаму всё же помедлил в ответе.       После он вылез из подвала и попятился, сдаваясь: Чуя угрожал ему зелёным проигрывателем, который позже после бросил у входа, как и ту фисташковую скорлупу... Это могло остаться их совместным проколом.       Это всё, теперь уже, было не важно.       Надежда была крошечной. Размером с фисташковую скорлупу. И тем не менее: Осаму свободен.       Осаму с громким лязгом застегнул на себе чужую куртку и набросил капюшон. Остановив руку возле дверной ручки, он всё же обернулся на стойку.       «Ты меня боишься?»       Нет, но Осаму невероятно боялся «отца». Так что...       — Прости, — сказал Осаму, смотря на брошенный кошелёк.       И вышел из комнаты, оставляя его позади.              Осаму был слишком напуган идеей вернуться.

༒

      Чуя точно помнит, как с громким отзвуком залепил кричащий рот ладонью. Старик Курихара смотрел в упор, держа в руках ключи от тойоты Накахары. Именно поэтому машина согласилась с мыслью, что Чуя должен был держаться полицейских.       Но Чуя допускал, что Курихара мёртв.       Пока тот смотрел в глаза, не поправляя отклеившиеся куски кожи, свисающие как подранная ткань. Обожжённое кислотой лицо в некоторых местах приобрело яркий, болезненно красный. Дыры, открывающиеся отслоённой кожей, обнажали плоть. Выглядела она сделанной из бордового дерева. Заплывший глаз со стороны, которой Курихара валялся непосредственно в луже, почти не поддерживался растворившимися веками. И на нём была плотная пелена. Тем глазом он точно не видел Чую.       Но что было хуже всего: губы, которые разъела кислота. Их не было. Остатки кожи под носом тонкими линиями доходили до дёсен, не скрывая их. Со стороны щеки образовалась сквозная дыра — наверное, это было самое большое разрушение на его лице. Сквозь неё видно зубы.       Курихара свистнул из-за этой дыры, когда криво улыбнулся, поднимая подранные скулы и плотные — бордовое дерево... — щёки без кожи.       Чуя помнит, как заставил себя перестать кричать, хлопая ладонью по лицу. Но... что было дальше?

༒

      Осаму просвистел мимо стойки, проигнорировав вопрос работницы. Он даже не услышал, что она там спросила. Рывком отшвырнув дверь нараспашку, он вылетел на улицу, где бушевал ливень. Осаму осмотрелся быстро, нервно, на ходу. Он понятия не имел, куда шёл, но шёл торопливо.       «Без поезда и не обращаясь к местным»... Ну, это правда чертовски сложно.       Дождь лупил по голове, плохо скрытой тонким капюшоном. Осаму обернулся в сторону выезжающих машин. И поплёлся вдоль дороги от мотеля. Может, мимолётной мыслью и подумал, как будет допытывать водителей, живут они в этом дрянном городе или просто споткнулись на этом пути, как бы по ходу движения.       Но вскоре голова казалась слишком пустой. Осаму чувствовал себя заведённой за ключ на заднице куклой, движущейся только потому, что кто-то заставил делать это через механизм. Осаму вытянул руку по направлению, но какое-то время никто не останавливался. Неудивительно.       Ветер разогнался до того, чтобы отталкивать Дазая назад. Дождь плевал в лицо благодаря его порывам. Осаму кривился и не слишком удачно отворачивался, не опуская руку.       Когда же машина издала сигнал и чуть съехала с дороги, останавливаясь, Осаму развернулся и выглядел невероятно удивлённым, пятившись от колёс назад.

༒

      Если бы только Чуя мог вспомнить, что произошло после встречи со стариком Курихара... Ничего бы не изменилось.       В голове остался белый пропуск тех моментов.       Но это было и не важно, когда Чуя пришёл в себя. Медленно разлепляя веки, он уловил какой-то чудовищно тошнотворный запах. И бесполезно дёрнул рукой. Она не двинулась.       Чуя шире раскрыл глаза и зашевелился, пытаясь использовать обе руки. Прочно примотанные верёвкой и скотчем к инвалидной коляске.       Чуя заморгал, чтобы сбросить пелену на глазах и попытаться увидеть, где находится.       ...Китамура не готовил...       Чуя закрутил головой по сторонам.       ...Китамура не готовил здесь...       Кухня, это грёбаная кухня.       Чуя закачался, чтобы двинуть инвалидное кресло вместе с собой. Но оно стояло на тормозе или ручнике или как оно работает, Чуя не знал, но его мозг внезапно завопил, и он бесполезно ёрзал на месте, успешно наглухо примотанный к инвалидной...       Чуя продолжил вырываться, переводя дыхание. Но его взгляд упал на стол, к которому приставлено кресло, и он остался в оцепенении. Перед Чуей стояла тарелка, и его неминуемо затошнило от предположений. Не скрывая позывы, он уверенно подавлял в себе момент, когда, по идее, это могло выйти из него. Ни за что. Не хватало в это сомнительное месиво... опустошить желудок.       Только шея двигалась относительно свободно. Скотч прилип к светлым волосам на руках и в момент, когда Чуя вырвется, это будет чертовски неприятно.       Не должно было быть так. Где полицейские?       Чуя ведь... он почти спас их... Что сыграло с ним? Неужели машина, брошенная слишком близко к дому старика Курихары?.. Неужели ошибка за ошибкой привели его в эту точку?       Из коридора играла какая-то дрянная мелодия. Чуя посмотрел в ту сторону, не оставляя попыток освободиться. В поле зрения непрошено упиралась тарелка перед носом, как бы он не старался игнорировать открытие.       Вскоре в том пространстве нарисовался старик Китамура, и Чуя почувствовал, как сердце оборвалось. Он даже бросил попытки освободиться, глупо смотря, как Китамура проплывает мимо двери и вышагивает к другой стороне стола.       — Где Джи?       Китамура наверняка услышал. Но промолчал, продолжая терроризировать взглядом.       — Ты, морда, где мой друг?! — крикнул Чуя.       Китамура опустил взгляд на тарелку, и Чуя истерично засмеялся.       — Нет. Не-нет-нет, сукин ты сын, не смотри так на этот вонючий кусок мяса! Я задал тебе грёбаный вопрос, воспользуйся своим вонючим ртом!       — Ешь.       — Нахер пошёл, ублюдок.       — Как грубо, — Китамура прошёл к тумбам, Чуя следил за ним взглядом животного, пойманного в капкан. Китамура открыл новую упаковку палочек и швырнул на стол. — Вперёд.       Он уставился в голубые глаза, упирая руки в жирные бёдра.       — О да, — Чуя победно покивал, не меняя мрачности своего взгляда. — Давай, придурок, освободи мне хотя бы одну руку. Давай, давай. Мне хватит одной. Я задушу тебя и одной. Я тебя, ублюдка, удавлю. Я тебе шею до щелчка проверну.       Китамура грузными шагами обошёл стол. Он подобрал палочки и склонился; Чуе в нос ударил запах, схожий с гнилью. Это от старика, его разлагающегося сознания, может, и плоти, и от потных подмышек. Китамура, воняющий до того, чтобы шлейф от него нещадно резал глаза.       — Мне нравится, как ты ругаешься, сынок.       Чуя остро почувствовал приступ тошноты и даже пропустил позыв, но плотно сжал губы, сдерживаясь. С обращением на него сошли электрические разряды, и он будто собирался взорваться изнутри.       — Так бы сразу и сказал, что хочешь, чтобы я тебя покормил.       Чуя задёргался, но все попытки остались тщетными. Китамура подцепил кусок мяса и поднял руку, смотря в закрытые глаза — Чуя закрутил головой.       — Было глупо считать, что у меня заберут моего родного сына.       Чуя непроизвольно надломил брови и подавился воздухом. Он никогда ранее не сжимал губы так сильно.       — Ты ступил дважды, сынок. Но ничего. — Китамура поймал лицо Накахары свободной ладонью и крепко сжал, заставляя смотреть на него.       Чуя в самом деле посмотрел. Он старательно держал себя от того, чтобы опустить взгляд на то, что Китамура захватил палочками с намёком всунуть ему в рот. И плюнул ему в лицо.       Китамура легко отшатнулся от неожиданности, и Чуя выбрался из хватки. Чуя начал раскачиваться, но кресло в упор не двигалось с места. Плотно прижатые к подлокотникам руки не шевелились. Это было бесполезно, но Чуя пытался.       Китамура размахнулся и ударил Чую по щеке. Голову отбросило, Чуя непроизвольно открыл рот от боли, которая обожгла кожу. Китамура снова схватил его челюсть. И затолкал в рот кусок мяса. Сразу после насильно закрывая.       Чуя пытался отшатнуться, но максимумом упора было отвести голову назад.       — Жуй.       Чуя смотрел на него мрачным взглядом. И отвёл голову снова. Китамура будто коротко прорычал и влепил повторную пощёчину. Он тяжело дышал, отлипая назад и, наконец, убирая своё необъятное пузо со стола.       Чуя сложил губы, чтобы выплюнуть мясо как можно дальше, в идеале — снова в лицо старика Китамуры. Чуя даже подался вперёд. И это прошло успешно: мясо вылетело на скорости, ударяясь в лоб. Китамура посмотрел удивлённо. И с глухим отзвуком оскалился. Это должно было быть усмешкой. Просто не в его случае.       — Где мой друг, ты, свинья?! Что ты с ним сделал?!       — Ты так сильно напоминаешь мне моего сына...       — Вот мразота, — Чуя быстро пошарил глазами столу, продолжая бессмысленно вырываться. — Только освободи мне одну руку, ты туп, клянусь, ты грёбаный труп, я убью тебя!       — А вот мой второй... Решил уйти от меня. Это так больно, не представляешь.       — Единственное, что я представляю — это твои кишки на ёбаном фасаде. Я выпущу тебе их и развешу, как грёбаную гирлянду, ну-ка иди сюда, иди и оторви хотя бы кусок скотча!       — А ты мне сразу понравился. Такой же дерзкий и неуправляемый... внешне только не похож.       — Ублюдок... — Чуя обречённо выдохнул наверх. Все его движения, вроде, понемногу ослабляли скованность скотчем, но пока очевидным это не было.       Чуя, кажется, знает, кто был похож на его первого сына внешне.       — Сеиджи слишком неправильно пользовался своими ногами. Но больше он никуда не уйдёт.       Слова прозвучали хлеще полученных пощёчин, и Чую парализовало. Он уставился в мелкие карие глаза, ломая брови.       — Ты знаешь, что такое наказание? Ты знаешь, каково оно на вкус?       Чуя едва вышел из ступора, когда начал дёргать руками. Он поджал губы, глотая ком в горле, и опустил взгляд. После услышанного он звучал глухо, но вкладывал в слова всю свою ярость.       — Дай мне секунду... Как только я выберусь, я убью тебя твоим же кухонным ножом... Я выпущу из тебя всю кровь! Ты сдохнешь в муках, да, сдохнешь!       Китамура вздохнул и куда-то ушёл. Чуя широко раскрытыми глазами смотрел в место, где он стоял. Он что-то задумал, и Чуя принялся раскачиваться и дёргать руками сильнее.       Безуспешно.

༒

      Порыв ветра поднялся, шумом заглушая слова остановившегося водителя. Осаму судорожно бегал глазами, почти молясь снова, чтобы этот человек оказался мимопроезжающим. Он глупо моргал, осознавая, что у него нет идей, как проверить это. Через опущенное стекло он видел — и слышал — не слишком хорошо, потому пришлось податься ближе. Осаму, наконец, услышал вопрос, но моргнул на незнакомца, пока смысла в глазах неизменно не наблюдалось. Осаму просто переспросил это.       — К удавам? Не хочу к удавам.       Водитель взорвался смехом, но тот потонул в усиливающимся стуке дождя. Подул ветер, завывая в пространстве опущенного окна, и Осаму поёжился, кутаясь в чужую куртку. Он осмотрелся, прикидывая маршрут на случай, если придётся сбежать от этого незнакомца. Укол вины ткнул под бок, но Осаму старательно проигнорировал и его, и мысли о местонахождении парней, которые вытащили его из подвала и пропали. Он не знал, что с ними случилось, почему они не вернулись, но он допускал, что они мертвы и не нуждаются в поисках с его стороны.       Осаму затянул на себе куртку Чуи — парня, который обещал вернуться за ним, но не сделал этого. Парня, который тащил его на себе от гаража до мотеля. Парня, который не вернулся.       Отсмеявшись, водитель посмотрел в карие глаза.       — Я уж думал все местные мрачные, как в рассказах о зомби-апокалипсисе.       Осаму выдохнул чрезмерно громко, неконтролируемо, облегчённо. Ему невероятно повезло, и эту возможность необходимо использовать, чтобы выбраться. Шанс был не слишком большой.       — Вы не отсюда? — Осаму забрался в салон, потому что этого факта ему было достаточно, и мысли о необходимости побега были сброшены в сторону.       — К счастью, нет.       Осаму кивнул и незапланированно обратился взглядом наверх. Кажется, его мозг предложить поблагодарить... что-то наверху. Там ведь кто-то есть? Осаму ведь молился и выбрался...       Осаму посмотрел на водителя и улыбнулся:       — К счастью.       Кажется, рядом нет никого, кого можно было поблагодарить.

༒

      Чуя всё понял слишком поздно. Поэтому не смог противостоять. Китамура... вернулся со шприцом. Он, несмотря на свою неповоротливость, быстро нашёл вену на шее Накахары. Всадив иглу размашистым движением, он вгонял содержимое большим пальцем. Вена не была проколота насквозь, иначе бы укол не подействовал на Чую.       Но он подействовал. Вскоре Чуя пропал из реальности, из своего сознания.       И проснулся здесь.       Чуя медленно поднял голову, лежащую на плече, и слегка поменял положение. Жест повлёк лязг металла по трубе.       Тогда сознание вернулось стрелой, и Чуя пошаркал свободными, но затёкшими ногами. Он перебрался, выпрямляясь. И подёргал руку в наручнике. Вторая рука занемела, поэтому Чуя медленно подвёл её «на помощь в освобождении» первой. Подвальное пространство разрывал статичный лязг железа о трубу...       — Бесполезно...       Чуя широко раскрыл глаза и перевёл их в сторону голоса.       — Эй, — Сеиджи попытался улыбнуться. В голосе слышалось отсутствие сил.       Сеиджи сидел в инвалидном кресле. Не было смысла привязывать его по рукам и... как обездвиженным сидел Чуя. Чуя опустил взгляд с его светлых, но перепачканных грязью волос вниз. И замер в оцепенении.       Вместо ноги у Сеиджи торчал окровавленный обрубок. Под него заправлены джинсы, в которых он был пойман отцом. Потому видно не слишком много, только факт, в котором явно не хватает продолжения. От колен, по заправленной складке, всё было красным, но в скверном освещении подвала смахивало на чёрную, около бордовую жижу. Подтёки оставались на кресле, где сидел Сеиджи, продолжая попытки показать улыбку.       — Что за хуйня?! — крикнул Чуя, подавшись вперёд, насколько позволил наручник. — Джи, ты меня слышишь?! Какого хрена, что он сделал с тобой?! Здесь же были копы!       Сеиджи молчал секунды, показавшиеся вечностью, которую Чуя не мог нарушить из-за твёрдого кома в горле, перекрывшего дыхание. Сеиджи потупил взгляд в бетонный пол и говорил так глухо, будто уже смирился со своей смертью от потери крови.       — Прости, что втянул тебя в это, дружище...       — Нет! Ты не умрёшь сейчас, слышишь?! Я выдеру ему глотку, и мы сбежим отсюда, ты слышишь, ты меня слышишь?!       — Слышу, — безразлично, смиренно отозвался Сеиджи. Со стороны послышался шум, и он только лениво перевёл взгляд в ту сторону, продолжая: — Не только я.       Старик Китамура спускался по лестнице, грузно шаркая по поверхности. Узкое лестничное пространство собирало и разносило его тяжёлое дыхание. У него была отдышка.       — Да! — крикнул в ту сторону Чую. — Да, иди сюда, жиробасина! Я сломаю тебе шею! Эй, у меня есть свободная рука, ты грёбаный труп!       Китамура остановился и упёр ладони в бока. Чуя поломал брови, теряя агрессивный запал, и перевёл взгляд на звук, схожий с тихим, бессильным плачем.       — Почему?..       — Тебе известно, почему, — ответил Китамура сыну, но смотрел на Чую. — Только один из вас пока не узнал, что такое наказание.       Он отвернулся и пошаркал к стене, Чуя проводил его мрачным взглядом исподлобья. Сеиджи продолжал глухо плакать. Между делом он едва слышно прошептал, насколько ему было больно.       Чуя стиснул зубы и выпрямился, насколько позволил лязг металла по трубе. Он подался в сторону, переходя на крик.       — Ты заплатишь за него! Только подойди ко мне, я разверну твою башку в другую сторону! До грёбаного щелчка шеи! Слышишь, ты, урод?! Где ты?! Боишься?! Выходи, мать твою!       Чуя машинально дёрнулся и почти вжался в стену, когда Китамура вышел обратно. Он сам его призывал. И, пусть не отрывал взгляд от хлыста «для овец», глубоко вдохнул, набираясь мужества противостоять поехавшему старику. Китамура сокращал расстояние, лишь покачивая хлыст, пока не размахиваясь им слишком открыто.       Чуя понял, что имеет возможность встать — его позвоночник и ноги в порядке, в отличии от...       Это не слишком удобно из-за низкого расположения трубы, за которую он щёлкнут наручником, но вероятно. Должно быть, в своё время у Дазая банально не оставалось для этого сил после многодневных издевательств.       А Чуя с перебоями поднялся на ноги, не слишком, но сгибаясь к трубе скованностью. Он едва успел выпрямиться, чтобы посмотреть на старика, как Китамура отвесил шлёпающий удар, укусивший до боли жжения по щеке и глазу. Голову откинуло в сторону от размаха, и Чуя инстинктивно открыл рот от разлившегося по лицу жара.       — Ты виноват не меньше остальных, — Китамура старался звучать металлически, но его мучила одышка. — Ещё и ругаешься. И ты думал, что не получишь наказание?       — Ты сумасшедший свин! — Чуя озлобленно крикнул, разворачиваясь к нему снова.       Его голос отрезонировал от полых стен. В стороне неизменный тихий плач Сеиджи, и Чуя преисполнен заблокировать следующий удар и попытаться как-то спасти их положение.       Чуя выставил ладонь с намерением перехватить размахивающийся хлыст. Китамура, хмыкнув, отвёл руку дальше.       Хлыст лизнул Чую по открытой ладони таким же жгучим ударом, оставляя ощущение загоревшейся кожи, что в момент показалось нежной, не готовой к столкновению с «наждачной бумагой». Чуя удивлённо, коротко прохрипел, на автомате опуская ладонь.       — Ублюдок... — он пытался быть ядовитым, но в голосе просквозила слабость от полученной, неожиданно огромной порции боли.       Он бы посмотрел, насколько глубоко счесалась кожа на ладони, но не успел. Следующий замах разрезал воздух громким «вжух», и Китамура дерьмово дышал, сопя от невыносимой его жировыми отложениями нагрузки.       Это был град. Китамура брал размахи поменьше и не останавливался на ту паузу, он бил, не прекращая, статично, до ломоты кожи в местах повторных повреждений.       Чуя не мог не закричать от боли, пронзающей его так часто. Он сдался в своём решении и отвернулся, закрывая лицо свободной от наручника рукой.       Но вскоре Китамура перешёл на ноги, высекая толстые линии, какие видел Чуя и на Дазае. Хлыст облизывает до широких полос, выжигая кожу до красных отметин.       — Да кто ты, чёрт возьми... — Чуя прошипел, опускаясь вниз и продолжая прикрывать лицо. — Без своей драной палки, а?! Кусок ты дерьма...       Чуя был повернут слегка вбок, лицом к стене. Поэтому высеченная полоса в районе лопаток заставила его закричать. Размах, пришедшийся до удара, позволил Чуе договорить свою отнюдь не пламенную речь.       Он снова сидел на полу, закрываясь. Плач Сеиджи утихал, и Чуя не торопился верить, что он умирает, он не может позволить это, он не должен оставить поехавшего старика — убийцу своего сына — победителем.       Чуя простонал от следующего удара, но переставил ноги, оборачиваясь к старику с отдышкой.       — Я сломаю тебе шею и выпущу твои кишки, когда ты лишишься этой херни! — крикнул Чуя, пытаясь поймать хлыст, летящий к нему, чуть ниже прошлой попытки.       Но обжигающий мазок снова прострелил ладонь.       — Гнида!       Чуя защищался той же рукой, какой пытался ловить орудие «наказания», чтобы Китамура не влепил по лицу. Впрочем, больно этими замахами везде, но так он хотя бы может сыпать оскорблениями и стараться блокировать порыв. Такого, правда, ещё ни разу не вышло.       Чуя припадочно дёргал руку в наручнике, стабильно получая лязг металла отзвуком. Сеиджи замолчал, но Чуя ни за что не готов мириться со своими предположениями.       Печь за стеной свистела, нагреваясь. Печь нагревалась, Чуя слышал это.       Но у него были другие заботы.       Он снова неудачно перехватил хлыст и издал звук, схожий со всхлипом. Многократное свербящее чувство в ладони и сожаление от молчания Сеиджи склоняли его разрыдаться.       Но он держал себя от этого.       — Тупая, жирная свинья...       Китамура так ни разу и не ответил ему. Но время от времени его губы ползли в оскал: он был доволен грубостями Накахары, за что и наказывал его с большим садистским удовольствием.       Чуя взвизгнул от удара по лицу: снова болезненный мазок по нежной незащищённой слизистой глаза.       — Ты... кусок дерьма.       Он уже повторялся. Он рвано вдохнул кончающийся воздух, осознавая, что щёки его мокрые, возможно, как минимум, от повреждений глаза.       Лязг металла по трубе отстучал ещё раз, и Чуя вздёрнул подбородок. Его тело тряслось от полученных ударов, а мозг вопил от непонимания.       Размах разрезал воздух, но в глазах Накахары стояла ярость, с какой желают мучений от самого искреннего побуждения души.       Чуя перехватил следующий удар, стискивая хлыст в кулаке до повторной боли, и наклонил запястье, чтобы он не выскользнул оттуда по самой прямой траектории. Он как бы просто перекрутил его, почти складывая, как было в той коробке.       Он смотрел в глаза своими мокрыми и хмыкнул, не имея сил на усмешку.       — Я выдеру эту игрушку из твоих рук и высеку своё имя на твоём огромном теле, ублюдок.       Китамура дёрнул руку на себя, кожу на ладони Накахары неприятно полоснуло перетёртым ощущением верёвки.       — Нихера ты не угадал, — Чуя прошипел, не имея особенных сил на поднять интонацию, и крепче сжал пойманное, пока старик переводил дыхание. — Урод.       — Чуя... — это было тихо, но Чуя перевёл широко раскрытый взгляд, и Сеиджи так же слабо продолжил. — Бесполезно. Прости, что втянул тебя в это... Это конец.       — Нет! — Чуя пытался крикнуть, но борьба побитого организма не позволила сделать это сильнее. — Не говори так, я что-нибудь придумаю! Этот кусок дерьма не останется безнаказанным!       Сеиджи лишь лениво покачал головой.       Печь нагревалась, и Сеиджи слышал это.       Чуя сыпал ругательствами, не отпуская хлыст. Китамура скалился и переводил дыхание, оставаясь с Чуей на привязи через орудие наказания. Сеиджи соображал мыльно, но отчётливо слышал шум печи.       Пропускаемый пар засвистел, и стекло, на которое недоверчиво косился Чуя, треснуло. Стрелка задёргалась в конвульсиях, отклоняясь всё дальше. За трещиной — ещё одна. Стекло ломалось, печь нагревалась.       Печь нагревалась, и Сеиджи слышал это.       — Прости...       Чуя отвлёкся от оскорблений и посмотрел в сторону Сеиджи, чтобы коротко крикнуть:       — Заткнись!       Сеиджи не менял усталого, тяжёлого взгляда, но постарался приподнять уголок губ в благодарности, что Чуя сопроводил его сюда. Ни один из них не рассчитывал, что произойдёт то, что произошло.       Чуя уже осознанно плакал, удерживая в кулаке хлыст ценой жгучей боли. Чуя смотрел в глаза Сеиджи своими широко раскрытыми и красными, когда всё произошло.       Давление печи никто не контролировал. Остатки стекла задрожали от нагревания.       Печь нагревалась, и все слышали это. До момента, когда переваленное давление снесло трубы, потоком выбивая горячий воздух.       Трубы взорвались поочерёдным треском. По подвалу прошёлся шум, переходящий в отчётливые хлопающие звуки; трубы разорвало, печь перегрелась.       Взрыв из подвала подчистую уничтожил ветхий дом, разрывая его в щепки, разлетевшиеся по сторонам вместе с осколками крыши.

༒

      Осаму больше не улыбался. Никогда.       Вернувшись, он увидел своих знакомых, и те едко шутили над его пропажей. Но Осаму молчал в ответ. Он лениво кивал на шутливые предположения о похищении. Он не мог спать. Что-то грызло его сильнее воспоминаний о проведённых в подвале днях.       Ему удалось восстановиться благодаря одному молодому преподавателю, который всегда проявлял чуть больше сострадания, близкого к заботе.       У Дазая вообще-то не было денег на интернет. Так что, только когда его восстановили, он нашёл в себе интерес к возможности узнать хоть что-то о месте, которое он благополучно покинул.       Это была уже третья неделя учёбы. После пар Осаму пошёл в библиотеку, там компьютеры с интернетом, и пусть сначала Осаму просто моргал в экран, не зная, как сформулировать то, что он хотел узнать, вскоре его длинные пальцы обстучали клавиатуру.       Взрыв в подвале дома, разнёсший этот дом в ничего, был действительно значимым событием в той глухоместности, через которую проложены пути цивилизации. Осаму раскрыл глаза шире, пока смотрел фото, сделанные журналистами. Так, на фото, где показывалась улица вдоль для сравнения рядом стоящих домов и новоиспечённого кратера... Осаму заметил машину Чуи. Она стояла дальше места происшествия, где они втроём её и обнаружили.       В новости уточнялась старая, неисправная печь, которая и послужила причиной взрыва. Осаму дочитал до трёх обугленных остатков тел и быстро закрыл вкладку.       Он поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями. Пришлось глубоко вдохнуть, чтобы справиться с нарастающей тряской. Интересно. Кто-то крутил печь или то был её срок годности?       Осаму решил, что никакой новости бы не существовало, если бы это произошло, пока в подвале сидел он сам. Ни машин тогда не было в округе, ни других признаков приезжих. Осаму столько раз слышал, как, нагреваясь, печь сходила с ума, но что её час пришёл так неожиданно... это не укладывалось в голове. Осаму спасся оттуда чудом.       Он вынырнул из укрытия ладоней и подпёр подбородок одной рукой, смотря в экран. О чём это он. У «чуда» были имена.       Осаму стучал по кнопкам снова.       На поиск ушло значительно больше времени, но вскоре Осаму добрался до информации о пропавших студентах.       Накахара Чуя.       Китамура Сеиджи.       Вроде пропавшие без вести. Но они не вернутся, Осаму знал это.       Осаму торопился выбраться, не пытаясь спасти их. Они помогли ему покинуть тот ужас, в котором он жил, они освободили его, но... Осаму не сделал ничего, чтобы попытаться вытащить их.       Они умерли из-за него. Осаму просто сбежал.       Осаму проглотил тугой ком в горле, не понимая, от каких конкретно эмоций его разрывает. Парни, которые спасли его, умерли сами... в том же подвале.       Накахара Чуя.       Китамура Сеиджи.       Их, наверное, даже не опознать из-за того, какой смертью они погибли...       Осаму не отвлёкся от мыслей, даже когда откуда из-за стоек с книгами застучали тяжёлые шаги. Он был слишком преисполнен сожалениями, чтобы обратить внимание на что-либо, кроме крошечной библиотекарши, спешно нарисовавшейся следом рядом со столом, где сидел Осаму.       — Только тише, пожалуйста, это библиотека! — с беспокойством прошептала она. — Эй, слышишь, не сопротивляйся, и никаких побегов, здесь библиотека!       Осаму поднял бровь, отлипая взглядом от монитора. Тогда всё стало чуть яснее в его голове, затуманенной чувством вины.       Рядом с миниатюрной библиотекаршей в очках стояли крепкие полицейские. Один из них продемонстрировал ордер на арест. Осаму обречённо вздохнул. Парни, спасшие его, погибли. Окей. Виновен.       — Дазай Осаму. Вы обвиняетесь в более, чем пятнадцати преступлениях, вам придётся пройти с нами.       — Потише... — шёпотом напомнила библиотекарша. Полицейский даже кивнул ей.       Осаму поводил бессмысленными глазами ещё немного. Он бросил взгляд на экран, где крупным текстом висело напоминание о парнях, которые не вернутся ни на учёбу, ни к своим близким...       Накахара Чуя.       Китамура Сеиджи.       Они оба мертвы.       Они погибли в подвале, из которого освободили Дазая.       Осаму закрыл вкладки и поднялся, протягивая руки запястьями наверх. Виновен.       Полицейский заломал руки за спину, цепляя наручники. Осаму почувствовал головокружение вслед за тошнотворно липким дежавю. Подвальный лязг металла по трубе оглушительно громко затрещал в голове.       Виновен.       Полицейские вывели Дазая, скованного наручниками за спиной, и посадили в машину. Уже там один из сотрудников освободил руку, цепляя второй наручник за ограждающую решётку между передними и задними сиденьями. Осаму попался. И не стал сопротивляться.       «Не уходи», отчаянно просил он Чую. «Я должен, иначе мы не уедем...», ответил Чуя.       «Нет!» — «Я вернусь»       Он не вернулся. И Осаму не помог ему вернуться.       «Я не хочу, чтобы ты уходил...» — «Я вернусь».       Чуя мыл Дазая, таскал его на себе, отпаивал чаем, оставил, чтобы помочь другу с транспортом, но... Он не вернулся. Они оба погибли в том подвале.       Глаза непроизвольно налились слезами. Осаму горестно всхлипнул и дёрнулся — жест повлёк лязг металла по железной решётке.