Моя последняя фотография.

      Он шёл с фотоаппаратом в руке по какой-то тёмной улочке, смотря куда-то вдаль своими пустыми чёрными глазами. Он точно знал, куда направлялся, на его лице была едва заметная улыбка. Он уже предвкушал, как cфотографирует кое-что потрясающее, как будет рассматривать эту фотографию вечером, будет любоваться красивым видом, закатом, на фоне которого стоит тот, кого он фотографирует уже по меньшей мере полгода. И не то чтобы этот человек был согласен. Он вообще понятия не имел, что его вот так вот бесстыдно фотографируют.       А этим самым фотографом был Киллер Гёфюлёз. Забавная фамилия, не правда ли? С немецкого она переводится как "бесчувственный", что, впрочем, отлично описывало фотографа с его проблемами из-за эмоций. Да и в принципе с психикой у этого парня и так всё было довольно плохо: на него повлияли вечные ссоры родителей и предрасположенность к биполярному расстройству, шизофрении и возможно ещё чему-нибудь — наследственность от ублюдка отца. Пока что его основной проблемой были анальгезия и алекситимия, его верные спутницы в этой прекрасной жизни. Одна спасала его от страданий, когда его избивали в школе, вторая же не дала ему возможности стать актёром, как он всегда хотел. Но всё же, он смог выбиться на сцену, пусть и не актёром, но оператор тоже довольно важная роль.       Темнота опускалась на город довольно быстро, тени домов уже были длинными и веяли прохладой. Там, где всё ещё проглядывало солнце, было тепло, его лучи приятно одаривали горячими прикосновениями. Но Киллер больше любил прохладу. Его кожа не загорала — она сгорала в буквальном смысле. После прогулки летом он возвращался домой с красными руками и лицом, и потом эти места ужасно болели, и Киллер проклинал солнце и свой альбинизм. Белые волосы, белая кожа, белые ресницы и брови. Губы тонкие, но красные, они порой очень сильно выделялись на его лице, заставляя окружающих задаваться вопросом: «а зачем он их накрасил?». Хотя Киллер никогда не пользовался косметикой. Он не любил все эти свои выделяющиеся странности. Даже волосы. Они были похожи на волосы стариков — будто не белые, а седые.       Кстати говоря, о его волосах. Они были довольно длинными, несмотря на то, что его мать была против этого, а отец даже избивал. Это хоть и было давно, но отложилось в памяти фотографа. Он собирал волосы в небольшой конский хвостик, из которого частенько выпадала чёлка и закрывала ему глаза. Но Киллер ничего с этим не делал — ему незачем.       Вход в парк. Красивый лесной уголок в их городе, где Килл часто отдыхал, отвлекаясь от городской суеты и своей работы. Хотя порой, находя особенно красивые места, особенно вечером, он не переставал фотографировать закат, мечтая когда-нибудь стать этими красивыми переливами на небе.       Но сейчас он думал вовсе не об этом, идя вдоль раскидистых деревьев и пышных кустиков по тропе вглубь парка. Где-то сбоку шумела речка, а там, вдали сквозь листья, ветки и стволы изредка пробивались последние лучи солнца. Парень вскоре свернул туда, куда его вела тропа, и, выглянув из-за кустов, он увидел свою цель. Темнокожий брюнет, что так красиво смотрелся на фоне заката. Его бирюзовые глаза, веявшие холодом, который Киллер так обожал, и тонкие длинные пальцы, коих всегда хотелось коснуться. Но сейчас их касался кто-то другой. И его Килл совсем не ожидал увидеть. Незнакомый парень со светлыми бежевыми волосами, ореховыми глазами и довольно мягкой приятной улыбкой. Киллер не слышал, о чём тот говорил с предметом его, Килла, тайного воздыхания. Да и не хотел слышать. Внутри стало так неприятно и тяжело от одной лишь мысли, что они могут встречаться.        И не то чтобы Киллер считал себя тем, кто вправе решать, с кем должен встречаться этот брюнет. Он просто любил Найтмера. Безответно любил, ревновал… Но признаваться не собирался. Равно как и мешать ему, вообще хоть как-то встревать его жизнь. Нет, Киллер был обычным оператором, а Найтмер — знаменитым актёром, со своей жизнью, своими решениями. Но это всё равно давило, как бы Киллер не заставлял себя отвязаться от него, перестать думать о нём по вечерам. Найт ему даже снился, всё такой же красивый, как наяву. Красивее, чем те бесчисленные закаты, что так любил фотографировать Гёфюлёз, красивее, чем всё живое, или даже неживое, что он когда-либо видел. Лишь один взгляд на Найтмера заставлял фотографа таять от красоты этого человека, и лишь одно осознание того, что этот актёр никогда не достанется ему, заставило Киллера долго смотреть куда-то мимо стоявшей на фоне заката парочки. Эти странные тяжёлые ощущения внутри путали Килла, пугали, он совсем не понимал, что ощущал, и даже не хотел понимать.       Да и вскоре вся эта бурда поутихла, так что, всё ещё стоя в тени, он тихо достал свою камеру и настроил объектив, направляя её на Найтмера, и как видно, его вторую половинку, о чём вскоре сказал их поцелуй, который Киллер тоже заснял, смотря на всё сухим и бесчувственным взглядом. Несколько удачных кадров, и фотограф развернулся, без особого энтузиазма направляясь домой. Внутри было так пусто, что, казалось, Киллеру было просто всё равно. Но это не так. Он просто не знал, как справляться с этим состоянием, не знал, как его ощущать, воспринимать. Эта тяжесть просто смешалась с пустотой и бессмысленностью собственного существования. У Киллера уже давно были подобные мысли в голове, давно возникло желание исчезнуть, так сказать, "не мешать". Найтмер и та ситуация сейчас не были главной причиной этому, скорее это было лишь завершающей точкой во всём этом. Последней каплей, незначительной, но в сумме со всем остальным, заставившей Киллера ещё больше погрузиться в пучину нелюбви к себе. Казалось, у него никогда не было чувства собственной важности или хоть какого-то понимания, что он должен хоть немного быть эгоистом. Нет, всё для других, и ни мысли о себе. Он уже давно потерял себя, каким мог бы стать, если бы не родители, что загнали его в яму потакания чужому мнению и чужим ожиданиям. Киллер был бы другим. Возможно, действительно стал бы актёром, был бы на одной сцене с Найтмером, снимался бы вместе с ним, и, быть может, даже встречался с ним…       Но явно не в этой жизни. Тем более, раз уж он действительно собирался её оборвать.       Киллер пришёл домой в свою небольшую однокомнатную квартиру. Стены с какими-то бежевыми цветочными обоями, белый потолок, однотонный сероватый линолеум, в таких же серых тонах шкаф, двери. Фотограф скинул кроссовки, беззвучным шагом зашёл в свою комнату, положив камеру на стол. Сев на край кровати, он долго смотрел в стену в попытке успокоиться. Ему не нравилось ощущать эту тяжесть внутри. Пустую тяжесть, будто гнетущую его, пожирающую изнутри. Но он не знал, что с ней делать. Не знал, как убрать, избавиться. Она была настолько неприятной, что парень был готов воткнуть себе в грудь нож, лишь бы не ощущать её, не чувствовать того, как это убивает.       Взглянув на свой фотоаппарат, он поднялся и сел за стол, доставая из камеры карту памяти, вставляя её в флешку и начиная загружать фотографии в свой ноутбук. От одно взгляда на этих двух, стоящих в закатном свете, становилось хуже, но он молчаливо обрабатывал фото, чтобы потом выложить с ними пост, для этих самых влюблённых в актёра маленьких девочек, пищащих от любой фотки с ним. Сейчас Киллеру было так всё равно на них. Он лишь представлял, как эти малолеточки расстроятся, когда узнают, что фотографий больше не будет. Он действительно хотел всё завершить, покончить с этим, просто… Просто стать тем самым красивым переливчатым закатом, как он всегда и мечтал.       Обработав фотографии, он стал быстро строчить пост о своём уходе, там были краткие извинения и никакой подробности. Он просто закрыл группу, решив, что это точно конец. Найтмер действительно стал последней точкой, каплей, переполнившей его, и держать всё это в себе не было сил, как и желания. Киллер считал, что вся его жизнь — просто сплошной бесполезный бред, что она совсем ничего стоит, что он никому не нужен, что оператора найдут другого, и что других, кто будет сливать фотки Найтмера, тоже будет бессчётное количество, а его быстро забудут, как потерявшегося в толпе третьего друга, которого взяли с собой лишь ради приличия.       После загрузки поста Киллер долго смотрел в на экран, сам не зная зачем. В комментариях тем временем уже разворачивалось поле грусти и рассуждений о причине ухода фотографа. Какая-то девочка с богатым, даже чересчур, воображением подумала, что фотограф и был на фотографии, что он начал встречаться с Найтмером, и поэтому решил бросить заниматься своим делом. Это заставило Киллера засмеяться, даже забиться в истерике, пока он всё это читал. По щекам потекли слёзы, то ли от смеха, то ли от того, что он действительно плакал. Парень не знал, он просто смеялся со слезами на глазах, и даже не знал, что ответить и стоит ли вообще отвечать.

***

      Неприятный прохладный ветер пронизывал до костей, хотя это не удивительно, учитывая то, что парень вылез на крышу в одной футболке да рваных джинсах. Белые растрёпанные волосы били по лицу вместе с неприятными потоками ветра, но он не обращал на них внимания, осторожно подходя к краю крыши, как бы заглядывая за бортик, смотря как долго он будет падать с этой высоты. Девятый этаж. Вроде как и высоко, а с другой стороны кто-то выживал, падая и с двенадцатого этажа, просто, тут смотря как упасть, и как быстро тебя спасут. Он не хотел, чтобы его спасли. Да и кто в своей жизни из суицидников вообще хотел, чтобы его спасали? Лишь те, кто понимал, что творит, понимал, что лжёт самому себе? Киллер точно был не из таких. Он был уверен в своём желании, твёрд и пуст, чтобы думать, что делает что-то не так.       Осторожно перелезая через бортик и садясь на него, Килл смотрел на собственные ноги, под которыми был лишь асфальт, ходившие по нему люди, где-то там, вдалеке, он даже не мог разглядеть их, по причине своего плохого зрения. Мимо проносились машины, светились огни города, а он собирался покончить со своей жизнью, спрыгнуть в пропасть небытия, потеряться в её глубине и больше никогда не возвращаться в эту страшную, жуткую чёрствую реальность, для которой альбинос был слишком слаб.       Руки дрожали, сжимая край кирпичной укладки. Всё тело словно парализовало, пока он осозновал, что не может банально оттолкнуться от бортика и спрыгнуть. Он понимал, что это всего лишь инстинкт самосохранения, но сейчас это чертовски мешало. Пальцы побелели от напряжения, он слабо покачивался, то вперёд, то назад, пытаясь найти в себе силы, чтобы просто сделать этот шаг во тьму. Так сложно… Он раз за разом прокручивал в голове, как сорвётся с этого края, как полетит вниз, но его так трясло, это чёртово самосохранение, мешавшее даже вдохнуть нормально. А ветер дул, продувал насквозь, заставлял думать о том, как хорошо было бы вернуться в квартиру, где тепло, где есть его любимое какао, мягкая кровать и одиночество. Которое он на самом деле ненавидел.       Поэтому продолжал уговаривать себя сдвинуться с места, оттолкнуться и прыгнуть. Он бесконечно повторял себе, что так надо, что так будет лучше, что нужно просто сделать это. Но так же думал о том, что почувствует Найтмер, если он умрёт. С одной стороны, так хотел верить, что он ему не безразличен, но с другой, понимал, что для Кошмара он никто. Просто оператор, стоящий за камерой. Эти мысли приближали его к смерти с каждой минутой, пока пронизывающий ветер заставлял пальцы и уши леденеть, а люди внизу спешили по своим делам, кто пешком, кто на машине. Было слышно, как где-то звучали гудки, как видно из-за какой-то вечерней пробки. Откуда-то доносился громкий подростковый смех, шум дорог, ветра…        Всё тело пробила дрожь, толчок руками от бортика, ногой об него же и полёт. Это самое и приятное и неприятное чувство свободного падения. Сердце застучало так бешено, а на глазах появились слёзы, что утекали куда-то наверх, по потокам воздуха, пока он летел, жмурясь и кувыркаясь в воздухе как лист бумаги в штормовом ветре… Удар, боль, будто от выстрела, пробившая нервную систему, а потом темнота.