сладость или гадость?..

Сатору забрасывает ногу на одеяло, стягивает его в объятьях, чем выбивает из лёгких болезненный стон. Он выпил всего один стакан разбавленного колой виски и обжигающий горло шот, но для человека, который пробовал алкоголь два раза за всю жизнь — это до раскалывающейся от похмелья головы много. Входная дверь хлопает слишком громко, проходясь раскалённым молотом по мозгам. Слышится голос Мегуми, и Сатору выпутывается из одеяла, чтобы спуститься и приготовить своему ребёнку завтрак. Или пожаловаться на ужасное физическое и моральное состояние, если Сукуна всё же снизошёл до того, чтобы приготовить завтрак, пока Мегуми был в гостях. — Мегуми-и-и, — ноет Сатору, сгребая ребёнка в объятья, игнорируя его недовольный взгляд. — Мне та-ак плохо. — Отвяжись, — Мегуми упирает ладонь ему в лоб, пытаясь оттолкнуть, но Сатору обнимает сильнее, — не нужно было напиваться вчера. — Как жестоко, — театрально вскрикивает Годжо, напуская в голос как можно больше обиды. Конечно, его ребёнок прав, но когда Сатору поднимался в квартиру Сёко, он и подумать не мог, что прикоснётся к алкоголю. Вот только недооценил разрушительную силу прошлого, что накатывала с одним взглядом на Сугуру. Мегуми из его цепких рук выпутывается и скрывается на кухне, тарахтит холодильником, наливая себе сок, пока Годжо медленно шелестит за ним. — И вообще, зачем пил? — невзначай интересуется Мегуми, глядя поверх стакана. — Ты ведь не пьёшь. Сатору и сам не знает зачем. Ему уж точно не нужен был алкоголь для пресловутой храбрости, он вполне комфортно себя чувствовал в компании старых друзей, даже если внутри тугим узлом скручивалась какая-то необъяснимая скорбь. Ему не требовалась храбрость ради встречи с Сугуру, ведь он ждал этой встречи целых пять лет. Мечтал, жаждал и наконец получил. И получил куда большее, чем рассчитывал, убедился, что чувства Сугуру до сих пор не угасли, пусть он усердно пытался доказать обратное. — Как ночёвка? — за размышлениями Сатору теряет желание обсуждать со своим ребёнком терзающие сердце вопросы, поэтому ловко меняет тему. — Как дела у Юджи? Мегуми хмурится. Ничего удивительного — у него хмурое лицо увидишь куда чаще, нежели улыбку, но в этот раз в его глазах проскакивает что-то почти болезненное. И тогда Сатору вспоминает. У Юджи ведь недавно умер дедушка — единственный родственник, если не считать старшего брата, который ещё в подростковом возрасте откололся от семьи, хоть и поддерживающий связь. Сукуну Сатору не любит, он ему кажется слишком безответственным и неспособным на заботу о ребёнке, и если бы Юджи не был единственным другом Мегуми, то Сатору никогда бы не оставил своего сына у Сукуны под присмотром. Сатору помнит, что ещё несколько дней назад шутливо предлагал Мегуми позвать Юджи жить с ними, — всё же, куда лучше, чем с Сукуной, — но совершенно об этом забыл. С ним всё время случалось подобное, когда дело касалось Сугуру — весь мир переставал иметь значение, сужался до одного единственного человека. По правде говоря, если Мегуми сейчас возьмёт и скажет, что Юджи переезжает к ним жить, то Сатору только улыбнётся, закажет кучу еды, чтобы отпраздновать новоселье и самолично поедет вызволять ребёнка из лап страшного старшего брата. — Он… нормально, — скомкано бросает Мегуми, что Сатору воспринимает как «хорошо, но могло быть и лучше». — В субботу мы с ним играем в футбол против соседней школы. Приходи посмотреть, — Сатору радостно пищит, едва не плача, тянется обнять ребёнка, но тот уворачивается и уже в дверях мрачно роняет: — Не смей приносить плакат с моим именем и надевать футболку с моим лицом. Годжо не спешит обещать, только загадочно улыбается, чего Мегуми не видит, скрывшись на втором этаже. Запрет вести себя, как любящий родитель, Сатору не пугает — в таком случае он обязан устроить достойную победителей вечеринку. А пока можно заняться группой поддержки. Не сразу, — проходит целый час щекочущегося в животе волнения, — но Сугуру соглашается, просит скинуть адрес и время. Сатору давит глупую улыбку, какая бывает у безумно влюблённых подростков, но та напрочь отказывается слезать; печатает сообщение Нанами с небольшой просьбой и бодро шагает к машине — всё же на улице будний день, а ему нужно заглянуть в офис. Предвкушение от предстоящего времяпровождения с Сугуру — почти как свидание! — вымывает весь похмельный дискомфорт.

***

Идущий в его сторону Сугуру мелькает на периферии сознания, пока он усиленно мотивирует настороженного его вполне нормальным внешним видом Мегуми. Сатору всеми силами старается вести себя так, словно не замечает, что каждое его движение болезненно выверено. Когда Сугуру к нему, наконец, подходит, ни Мегуми, ни Юджи рядом нет — они убегают на сбор команды для наставлений тренера перед матчем. В руках у Сугуру два стаканчика со Старбакса и один он суёт Сатору в руки вместе с приветствием. — Я знаю, что ты не самый большой фанат кофе, но этот с запредельным количеством сахара. Так что я подумал, тебе понравится, — Сатору смотрит на припорошенную шоколадом кофейную пенку, будто не в силах поверить, что он снова живёт в мире, в котором Сугуру приносит ему кофе. Сугуру кивает на бумажный пакет в руках, мягко улыбается уголком рта и Сатору от этого слабого жеста отмирает. — Что это у тебя там? — Наш сегодняшний реквизит. Сатору с изяществом гордого родителя вынимает две чёрные кепки с вышитыми на них селфи Мегуми и Юджи. С излишней осторожностью цепляет одну Сугуру на голову, становится чуть ближе, чем того позволяет статус «просто соседи», пропадая в теплоте глаз Сугуру. Совсем как когда они танцевали в тесной гостиной Сёко. А может теснота ему лишь казалась: Сатору было тесно в груди, тесно рядом с Сугуру, тесно в собственном теле. Приходилось терпеть, потому что изменить это он никак не мог — ни отстраниться, ни приблизиться. Оставалось только распадаться в чужих руках, зависая взглядом на прошедшем по губам языку, надеяться, что Сугуру решится стереть то ничтожное расстояние, что мешало им сорваться друг в друга. Прервавшая их песня ощущалась особо жестокой пыткой. Сигнальный свисток хлёстко ударяет по ушам, заставляет выпутаться из цепкого плена тёмных глаз. Сатору откашливается, прочищая вдруг пересохшее горло, сбрасывает обжёгший щёки румянец, и ведёт Сугуру к свободным местам в последнем ряду — туда, где Мегуми будет видно лучше всего. Трибуны небольшого школьного спортзала вмещают достаточно людей, что помимо родителей прийти поболеть за каждого ребёнка могут ещё парочка близких. — Не знал, что Мегуми играет в футбол, — говорит Сугуру, сидя на скамье с невозможно ровной спиной. Сатору вовремя прикусывает язык, оставляя едва не вырвавшуюся едкость подрагивать на кончике. До прошлой недели ты и вовсе не знал о его существовании. — Я предлагал ему записаться в бейсбольный клуб, — Сатору отпивает свой кофе, слизывает с верхней губы оставшуюся на ней пену, стараясь не смотреть в потемневшие глаза Сугуру, — но Юджи уговорил его вступить в футбольный. Обе команды занимают свои места на скрипящем под кроссовками поле и забирают всё внимание себе. Сатору шумно поддерживает своего ребёнка: выкрикивает его имя, стоит мячу оказаться у Мегуми; вскакивает с места, когда тому удаётся забить гол; и сильно выделяется на фоне остальных, более спокойных, зрителей. Создаётся впечатление, что Сатору находится не на игре семиклассников в небольшом спортзале, а на полноценном матче всемирно известных команд на огромном стадионе. Сугуру сидит рядом, касается плечом, посылая по телу волны тепла и улыбается так, что у Сатору невольно взрываются мелкие фейерверки в животе. Он искренне радуется за Мегуми, смеётся, глядя на слишком возбуждённого Сатору и сам заводит разговор, когда того позволяет случай. Но что-то в нём ощущается надломленным, неестественным, как торчащая из ноги арматура. Оно прячется за солнечными улыбками и мягким голосом, — вот только Сатору с этим ощущением знаком слишком хорошо, чтобы заметить его с лёгкостью случайно брошенного взгляда. Размалывающий рёбра страх снова облажаться, снова оставить Сугуру барахтаться в трясине собственных навязчивых мыслей, подсказывает, что нужно спросить. Даже если они больше не близки достаточно, чтобы проблемы Сугуру стали и его проблемами тоже. Во время пятнадцатиминутного перерыва Сатору задевает спрятанный под мягкой тканью локоть, привлекая к себе внимание. Улыбка с губ Сугуру слетает, когда он поворачивает голову к Сатору, — в зрачках брезжит слабо скрываемое волнение. Видимо, Сатору не смог взять под контроль своё собственное, если Сугуру так на него смотрит. — Что-то случилось, Сугуру? — осторожно спрашивает Сатору, пытаясь задушить уродливый страх в груди, что Сугуру снова солжёт. Спрячется от него в своём непробиваемом куполе, отказываясь пускать Сатору внутрь. — Ты выглядишь обеспокоенным. Проблемы на работе? Что-то с девочками? — выпаливает Сатору одно за другим, испытывая нужду говорить. Ведь если он перестанет, то Сугуру придётся отвечать. А Сатору его ответа, оказывается, боится. До дрожи в пальцах и лёгкого головокружения. — Нет, всё в порядке, я просто… — истерический смешок противно скребёт стенки горла, и Сатору едва им не задыхается. Сугуру действительно собирается от него отмахнуться. За пять лет этот факт должен был стать привычным, отпечататься на подкорке, но он всё так же врезается в сердце раскалёнными прутьями. Казалось, сильнее прежнего, как если бы все эти годы набирал силу, готовясь к удару. — Не смей делать это снова, Сугуру, — слова ложатся на язык, прежде чем Сатору успевает их обдумать. Собственный голос — жалобный, умоляющий — режет слух. В глазах напротив разбивается осколками вина пополам с губящими сомнениями. — Извини, — Сатору не уверен, за какую попытку закрыться из всех он просит прощения. — На самом деле, я хотел с тобой поговорить. Обо всём. Знаешь, я вроде как задолжал объяснения. Но я пойму, если ты не захочешь меня слушать. Сатору всё-таки смеётся — надрывно, до боли в горле, игнорируя настороженные взгляды окружающих людей. Вместе со смехом из него вымалывает ту незримую тревожность, что осела в костях с того самого момента, как Сугуру объявился на пороге его дома. Словно всё это время Сатору боялся, что обрёл Сугуру лишь для того, чтобы вновь потерять. — Я хочу, — наконец говорит Сатору. — Ты не представляешь, как сильно я хочу тебя услышать. Пять лет я задавался вопросом, что же произошло тогда. Как так вышло, что ты решил оставить позади всё то, что мы вместе пережили? Я прокручивал в голове всевозможные варианты того, как мог тебя обидеть, допрашивал Сёко, но так и не нашёлся с ответом. — Тогда, — Сугуру запинается, замолкает — у него на лице отголоски звенящей в сердце боли, от которой у Сатору выкручивает пальцы в желании коснуться чужой ладони. — Тогда давай встретимся завтра в той милой кондитерской на Шибуе. Мне с утра нужно заскочить в офис, а потом я свободен на весь день. Сатору кивает, соглашаясь, отмечает необъяснимый трепет в груди, когда фрагменты воспоминаний захватывают разум яркими картинками. Уютное кафе-кондитерская в самом сердце Шибуи, неподалёку от излюбленной туристами статуи Хатико, была обязательна к посещению каждые выходные. По воскресеньям там подавали десерты со вкусом зелёного чая. И когда Сатору вдруг погряз в навязанных отцом делах, Сугуру выделял минутку, чтобы заскочить за последним кусочком торта. Даже если сам работал допоздна. А после его ухода Сатору не мог заставить себя переступить порог некогда любимой кондитерской. Во время второго тайма, Сатору становится ещё громче, заполняет собой всё предложенное спортзалом пространство. Он почти не садится, тянет Сугуру за собой и поддерживает Мегуми до пустоты в лёгких. Сугуру уходит, едва они ступают в затянутый закатом осенний вечер. Ему звонит Суда Манами, от голоса которой ревность кислотой разъедает внутренности. Сатору осознаёт насколько это глупо, — он ведь и сам был с другими, — но сердце упрямится, сжимаясь в болезненных тисках, а слух пытается уловить в интонации женского голоса намёки на что-то большее, чем случайная интрижка. Сатору жадничает — он хочет Сугуру себе, особенно после пяти лет мучительных мечтаний, что тянулись изнуряюще долго. Но Сугуру цепляет на лицо мягкую улыбку, извиняется и скрывается за школьными воротами, оставляя Сатору одного. Мегуми появляется спустя две минуты, сжимает в руках рюкзак и едва заметно улыбается уголками губ; тушит губящее пламя ревности в груди. Юджи — комок счастья и веселья — следует за ним. Он постепенно отходит от смерти близкого человека, победа в матче способствует затягиванию раны, и Сатору надеется, что подготовленный им сюрприз поможет не меньше. — Что у тебя на голове? — тон Мегуми колет мелкими иглами, но Сатору привыкший. Он забирает у ребёнка рюкзак и, глядя на его нахмуренные брови, улыбка сама растекается по лицу. — Я ведь просил. — Уговор был только на плакаты и футболки, — с хитрым прищуром напоминает Сатору. Он отбирает спортивную сумку у сдерживающего смешок Юджи, бросает вещи на заднее сиденье припаркованной у школы машины и радостно сообщает Юджи, что похищает его на ночёвку. Убеждает Мегуми, что отпросил Итадори у Сукуны, но тот косится недоверчиво и Сатору показывает ему язык в зеркало заднего вида. — Очень по-взрослому, — фыркает Мегуми, откидываясь на сиденье. Сидящий рядом с ним Юджи больше не сдерживается и смеётся во весь голос. Но отписаться Сукуне, что его младший брат сегодня не появится дома, всё же приходится.

***

Сатору понимает, что волнуется. Он пришёл намного раньше, чем они договаривались, занял столик у окна, из которого открывается вид на обступивших статую Хатико туристов. Сам столик стоит в углу кондитерской, спрятанный от посторонних глаз деревянной перегородкой со вплетёнными в крупную сетку растениями — и когда-то был их любимым из-за возможности скрыться от чужих взглядов. Хозяйка кондитерской — милая женщина средних лет, которая держит ещё и цветочный по-соседству, — к удивлению Сатору, его узнала и предложила пряный тыквенный пирог за счёт заведения. — Надеюсь, Вам и Вашему молодому человеку понравится, — она улыбалась так искренне и солнечно, что Сатору не решился её поправлять. И теперь он ковыряет вилкой в бесспорно вкусном десерте, куски которого едва не застряют в горле от нелепого волнения. Годжо забрасывает Нанами бессвязными сообщениями, пока тот не отправляет его номер в чёрный список. Тогда он берётся атаковать Мегуми, интересуясь его делами, делами Юджи, делами Цумики. Засоряет их переписку забавными эмоджи. И это совсем немного помогает отвлечься от надумывания безжалостных слов, которыми Сугуру вот-вот примется препарировать его сердце. А ещё помогает шум голосов, барабанящий по ушам — он почти перекрикивает тревожные мысли, что отказываются покидать сознание. Звонкий перелив дверных колокольчиков сбивает дыхание — Сатору поспешно блокирует экран и тут же включает его вновь, чтобы свериться с часами. — Йо, Сатору, — он зависает на долю секунды, вскидывает голову к Сугуру, разглядывает его всего. На нём лёгкий светлый свитер с облегающим шею горлом, тёмные джинсы и чёрное пальто, на лице — неизменная мягкая улыбка, от которой внутренности Сатору заливает теплом. — Извини за опоздание, немного не рассчитал время. — Я только пришёл, — врёт Сатору. Сугуру выгибает бровь, не верит, смотрит на тыквенный пирог — оставшиеся от него крошки выдают ложь моментально, но он ничего не говорит. Сугуру оставляет пальто на стоящей рядом вешалке, садится напротив Сатору и не тянется к лежащему по левую руку пёстрому меню. Потому что так же, как и Сатору, помнит его наизусть. К ним подходит официантка, избавляя Сатору от нужды объяснять почему тарелок с пирогом две; от нужды повторять слова хозяйки, которая уверена, что они до сих пор вместе. Молодая девушка, скорее всего, студентка, а может и вовсе парень, — Сатору не знает, замершая возле их столика фигура смазывается в мутное пятно, — записывает заказ. Сугуру выбирает чёрный чай с апельсиновой цедрой, а Сатору решает обойтись клубничными дайфуку и шоколадным коктейлем. — Как дела на работе? — спрашивает Сатору, когда они остаются одни. Нет, он не пытается потянуть время, ему действительно интересно. — Настоящий дурдом, — Сугуру мотает головой, выражая безмерную усталость от происходящего. — В последнее время накопилось много всего. То есть я рад, ведь с каждым выигранным делом мы помогаем большему количеству людей, — Сатору кивает. Рассказывающий о своей жизни Сугуру исцеляет что-то в его душе, — то, что он все эти годы отчаянно старался залепить пластырями редких встреч с Сёко. — Проблема, скорее, в работниках. Мне пришлось нанимать нового сотрудника, потому что Сукуна ушёл в бессрочный отпуск по семейным обстоятельствам. Но не прошло и двух недель, как он заявляет, что собирается возвращаться. Вот только я все его дела распределил среди остальных и теперь он цапается с Махито. — Сукуна? — вылавливает знакомое имя Сатору. Кривится, словно оно оседает на языке алкогольной горечью. — Сугуру, ты как его на работу взял? Какой из него адвокат с такой рожей? Сатору знал, что Сукуна работает в частной фирме, но и не подозревал, что тот защищает права людей в суде. Сугуру на его слова смеётся. — Что ж, у него и вправду необычная внешность, — Сатору пфыкает. Это у него необычная внешность, а Сукуну впору принимать за преступника с его-то татуировками. — Но работает он хорошо. Официантка приносит им заказ, желает приятного аппетита и скрывается в глубине зала. На какое-то время между ними затягивается тишина — она приятно ложится на пахнущий выпечкой воздух, омывает тело уютом, словно они вернулись в те времена, когда им было комфортно даже в молчании. Дайфуку тает на языке клубничной сладостью, напоминает, почему именно эта кондитерская была когда-то его любимой. Он обхватывает губами трубочку, бросает взгляд на Сугуру, ощущая текущий в рот шоколад. Сугуру греет руки о чайную кружку, расписанную цветами, поднимает к Сатору глаза, в которых улавливается нерешительность. Словно он с трудом хватается за собственные мысли, силясь понять с чего ему стоит начать свой рассказ. Сатору, как бы сильно не желал наконец услышать причину, по которой Сугуру его оставил, торопить Сугуру совершенно не хочет. Он откидывается на спинку стула, не выпуская из рук кружку, делает несколько глубоких вдохов — Сатору смотрит на вздымающуюся под свитером грудь и чувствует затопляющий разум страх. Если Сугуру так тяжело даётся вспоминать о прошлом, то как много боли причинит этот разговор Сатору? И Сугуру говорит. Он упоминает даже малейшие детали, будто с тех пор прошло пара дней, а не пять долгих лет. И Сатору находит себя в оцепенении после каждого слова, мешает по рёбрам клокочущую злость вместе с пронизывающей болью, что, кажется, стала его частью, срослась одним целым с костями. В голове у него ломается целый мир: уход Сугуру — его вина. Он и раньше об этом думал, искал в своих действиях и словах то, что могло привести Сугуру к столь разрушительному решению, но натыкался на стену. А Сугуру, оказывается, тонул в сомнениях, варился в одиночестве и во внезапно свалившейся на него ответственности за жизни двух замечательных детей. Сугуру пожертвовал собственным сердцем, безжалостно раскрошил его на мелкие песчинки, когда согласился на шантаж его, Сатору, чёртового отца. И всё ради того, чтобы у Сатору был шанс на хорошую жизнь. Сатору определённо, совершенно точно не заслуживает Сугуру. Во взгляде напротив он врезается в блики зарождающихся слёз, но Сугуру закрывает глаза так быстро, что Сатору на секунду думается — ему показалось. Сугуру говорит о том, как он распадался на части, когда никто не видел; о ночных кошмарах, в которых Сатору умирал на его глазах; о том, как первый год забывался, находил себя возле их квартиры и спешил скрыться, чтобы не столкнуться с Сатору; о том, что спрятал всё то, что напоминало об их чувствах в коробки, не выдержав той боли, которая накатывала неконтролируемыми волнами от одного брошенного взгляда, — да с такой силой, что затапливала лёгкие, мешая дышать. В рёбрах печёт и тянет в болезненном спазме — Сатору касается своей груди, растирает это чувство по коже, но оно никуда не исчезает, только втирается глубже, словно хочет остаться внутри навсегда. А потом он одним размашистым движением оказывается рядом с Сугуру, втягивает его в объятья, до того крепкие, что ощущает, как лихорадочно бьются их сердца. Будто мечтают слиться воедино. Сатору плевать на то, что они находятся в забитом людьми кафе. Плевать, как они выглядят со стороны. Плевать, что их, скорее всего, кто-то рассматривает с недоумением на лице, а может и вовсе с отвращением. Ему нужно лишь тепло Сугуру в руках, который льнёт ближе, слушать его надломленное дыхание, словно он вот-вот сорвётся в слёзы, и шептать извинения. Сатору не уверен, сколько они так простояли, судорожно хватаясь за ткань на спинах друг друга, со рваными прости на губах, но когда они снова садятся за стол, то чай Сугуру уже остыл. Он заказывает новый и стоит официантке уйти, над ними расстилается тишина. Её можно прощупать, и она густая, тяжёлая, как-то болото самопожирания, в котором себя топил Сугуру. Его глаза прикрыты, смотрят на так и не тронутый тыквенный пирог перед собой, отчего у Сатору не получается угадать его мысли. Наверное, — совершенно точно — он считает, что не достоин Сатору из-за своего поступка. А может, думает о том, как сложится их жизнь теперь, когда правда, наконец, лежит перед ними открытой книгой с размытой концовкой. Для Сатору ответ очевиден — он ни за что не отпустит Сугуру. Не после того, как уже однажды потерял. — Значит, ты заехал моему отцу в челюсть, — роняет Сатору в наклоне головы, бросая в рот сразу целый дайфуку. Сугуру вскидывает бровь, смотрит с открытым вопросом в глазах, словно не может поверить, что из всего, что он только что рассказал, Сатору выбирает заострить внимание именно на этом. — Он обозвал тебя шлюхой, я не смог удержаться, — Сугуру отпивает чай, кладёт на язык кусочек пирога. — Скажи он подобное ещё раз, я с радостью сделаю это снова, — голос у него пропитан непробиваемой уверенностью, отчего у Сатору совсем немного перехватывает дыхание. — Теперь твоя очередь. — Что, бить морду моему отцу? — спрашивает Сатору, сомневаясь, что Сугуру имеет в виду это. Хотя, после всей той боли, что тот причинил Сугуру, он бы не отказался. Возможно, Сатору так и поступит. — Рассказывать откуда у тебя взялись дети, — он говорит с таким тоном, словно это самая очевидная вещь, о которой Сатору должен был догадаться самостоятельно. — И не смей снова шутить о мёртвой жене, — добавляет Сугуру на всякий случай. — Мегуми и Цумики — дети Тоджи, — Сатору пожимает плечами, бросает слова с такой лёгкостью, будто не признался, что усыновил детей своего похитителя и, вполне возможно, несостоявшегося убийцы. Сугуру, судя по выражению лица, невозмутимость Сатору не разделяет. — Как тебе вообще это в голову пришло? — Я ходил к нему на встречу после того как… — Сатору обрывается, слова застревают у него в горле, не желая ложиться на голос. — После всего. Не знаю зачем, просто захотелось. Он так и не признался в участии Зенинов во всей этой заварушке, зато рассказал о своих детях. Его жена умерла спустя некоторое время после родов, оставив в напоминании о себе Мегуми. Спустя какое-то время он сошёлся с мамой Цумики. Та оказалась настоящей стервой — сбежала куда-то с его деньгами, узнав об аресте, бросила детей одних. Не думаю, что он надеялся на что-то, рассказывая мне всё это, но я пошёл к ним домой, и оно как-то само получилось, — Сатору мешает коктейль трубочкой, подпирает подбородок рукой, глядя на Сугуру из-под стёкол очков. — Оставь я их там, Зенины ухватились бы за них своими преступными ручонками. Сатору улыбается, вспоминая Мегуми — маленький комочек недоверия со слишком взрослыми глазами. Добрую, мягкую Цумики, которая сглаживала колкости младшего брата, и без которой Сатору точно бы не справился. — Было непросто, из меня ведь отец так себе, но я бесконечно благодарен за то, что повстречал их. Без них я, пожалуй, вряд ли смог бы оправиться, — Сатору не нужно уточнять от чего именно — в глазах напротив отражается понимание. — Хоть какая-то польза от Тоджи. В голове неприятно скребёт мысль, что неправильно испытывать благодарность по отношению к человеку, из-за которого он едва не потерял Сугуру навсегда. Вот только дети не виноваты в том, что их отец оказался грёбанным предателем. В кафе они остаются до тех пор, пока небо за окном не занимается закатным пламенем. Улицы заполняют всё больше людей: туристы, держащиеся за руки парочки, родители с детьми; а соседние столики пустеют. Сатору активно жестикулирует, рассказывая о непробиваемом упрямстве Мегуми в первый год их совместной жизни. Как настороженно он относился к подаркам — по поводу и без, а затем тихо бурчал благодарности, стоило Цумики красноречиво улыбнуться. Как медленно, шаг за шагом, лёд таял, делая их настоящей семьёй. Сатору с радостью слушает истории Сугуру, и от пропитанного любовью голоса и мягкой улыбки, осколки разбитого сердца срастаются вновь, останавливается безжалостное кровотечение. Сатору снова чувствует себя живым. Будто для жизни ему не требовалось питаться, поддерживать водный баланс, ни к чему кислород. Будто для того, чтобы жить хватало видеть Сугуру, ощущать его присутствие, касаться его кожи, слушать теплоту в его голосе. Хозяйка к ним всё же подходит. Она интересуется всё ли им понравилось, говорит, что ужасно расстроилась, когда они перестали приходить и счастлива видеть их снова. Сугуру извиняется за долгое отсутствие, обещает, что теперь они будут заходить чаще, и в этом обещании Сатору зависает, хватается за него, как за спасательный круг. Словно ему недостаточно доказательств ответного желания Сугуру быть рядом. — Сатору, — зовёт Сугуру, перекатывает его имя на языке, будто в целом мире не сыщется десерта слаще. И от этого у Сатору мурашки щекочут затылок, а сердце стучит запредельно сильно. — Пожалуй, это достаточно дерзко и, в какой-то степени, глупо просить тебя о таком, но, — взгляд Сугуру смыкается на глазах Сатору. Там — в бликах надежды чужих глаз — Сатору находит то, чего жаждал с того самого дня, — мне бы очень хотелось начать всё сначала. Если ты дашь мне ещё один шанс, — шанс исправить всё то, что я натворил, — я обещаю, что в этот раз тебе не придётся сомневаться в моей любви. — Я не сомневаюсь, — слышит Сатору собственный голос сквозь взрывающиеся в ушах звёзды. — Никогда не сомневался. Сатору, чувствуя, как бьётся его окончательно зажившее сердце, наблюдает за реакцией Сугуру на эти три, казалось, простых слова. На щеках у него едва заметный румянец, — не смотри Сатору так пристально, не заметил бы, — а в глазах чистое удивление, которое тут же исчезает, уступая место улыбке, что размазывает по рёбрам жгучее тепло. Когда они наконец выходят из кондитерской, позволяя свежему безветренному воздуху обнять тело, Сатору протягивает Сугуру бумажный пакет с различными десертами, которые собрала хозяйка специально для них. — Ты ведь говорил, что Нанако и Мимико у тебя сладкоежки, — Сатору пожимает плечами, небрежным жестом давая Сугуру понять, что ему ничего не стоит отдать сладости детям. Он ни в коем случае не отрывает их от сердца. — Моим детям не перешла от меня любовь к сладкому. Как обидно. — Спасибо, — Сугуру тихо смеётся, глядя на его искажённое притворной болью лицо. А потом он становится запредельно близко, что его дыхание отпечатывается на губах Сатору. Те покалывают и горят только от одного осознания, что Сугуру собирается его поцеловать, но Сатору заставляет себя отстраниться. Не сильно — достаточно, чтобы продолжать дышать выдохами Сугуру. — Прости, Сугуру, но я не из тех, кто целуется ещё до первого свидания, — на лице расползается лукавая улыбка — Сугуру давит желание закатить глаза. — Тогда позволь мне пригласить тебя на свидание. — Мне нужно подумать. — Я тебя сейчас ударю. — Хорошо-хорошо, ты такой настойчивый, — Сатору тянется к его руке, переплетает их пальцы и чувствует, как от столь желанного касания чёртовы бабочки щекочут внутренности. — И куда же ты меня поведёшь? — спрашивает Сатору с трудно скрываемым нетерпением. Ему хочется потянуть время и побыть с Сугуру немного дольше. — Я думаю об одном месте, где подают вкуснейшие крепы. Мои девочки их очень любят. К тому же, — Сугуру смотрит с хитрым прищуром, словно ему известно о его самой тщательно зарытой тайне, — я слышал, ты хотел туда сходить. Со мной. Пока у Сатору щёки и шею заливает румянец, он думает о том как сильно хочет убить Сёко. Не то, чтобы он рассчитывал на её молчание, иногда он действительно мечтал, чтобы она проболталась. Возможно, они с Сугуру могли бы встретиться совершенно случайно. Но сейчас он чувствует себя раскрытым, будто лежит на рабочем столе Сёко с распоротой грудью. Почти пьяное предвкушение, которое Сатору смакует на кончике языка от грядущего — настоящего! — свидания с Сугуру по пути домой, стягивается в тугой узел вязкого страха в животе. Ему звонит Мегуми. За судорожными всхлипами и бессвязной речью напуганных до чёртиков мальчишек, Сатору едва улавливает смысл происходящего. — Кажется, он умирает, Сатору, — говорит Мегуми. И больше Сатору ничего не слышит. Он давит на газ, обещает своему ребёнку быть дома как можно скорее и радуется, что ехать осталось всего две улицы.

***

Радость от внезапно выдавшегося выходного омрачняется, стоит Сугуру проверить телефон. Переписка, которая до этого пестрила редкими советами Сатору о правильном подходе к тому или иному учителю и соседскими любезностями, сейчас удручающе молчит. Вчера, только вернувшись домой, Сугуру скинул геолокацию небольшого заведения на Такэшите, что торгует вкуснейшими крепами и отправил парочку сообщений. Но Сатору не ответил ни на одно, даже не прочитал — одинокая галочка раздражает глаза, оседает тошнотой в глотке. Сугуру понимает, что Сатору имеет полное право его игнорировать, особенно после всех тех слов и просьб вернуться, объясниться, что ударялись в ледяную стену молчания. Но это понимание лишь подначивает мерзкий голос в голове, разлетающийся эхом в висках, кричащий: ты это заслужил. Заслужил каждую секунду ожидания, что раздирает твоё сердце когтями. Сначала слышится оглушительный грохот, от которого Сугуру невольно вздрагивает, а затем сдавленное «чёрт» и, судя по звукам, попытки убрать случившийся погром. Гето косится на часы — ещё только половина восьмого утра, — суёт ноги в плюшевые тапки с утиным клювом и спускается на кухню. Там он находит завтракающую омлетом Мимико, и Нанако, что с ужасом рассматривает торчащую из картонной коробки гору побитой посуды. В глазах у неё слёзы, грудь заходится в беззвучных всхлипах и этого достаточно, чтобы заткнуть внутренний голос самоуничтожения. — Что случилось, Нанако? Ты поранилась? — Сугуру держит дочь за плечи, хаотично пробегая по ней взглядом, пытается отыскать следы порезов и крови, но не находит. — Нет, я не, — она мотает головой, закусывает губу и смотрит с виной, которая сворачивает внутренности, — мне очень жаль, Гето-сама. — Всё в порядке, это всего лишь посуда, — Сугуру обнимает плачущую Нанако, улыбается, когда детские ручки ложатся на спину в ответных объятьях. — Мне стоило разложить её давным-давно, — они стоят так ещё некоторое время, пока Нанако наконец не расслабляется, коротко кивая и вытирая слёзы. — Я соберу вам обед в школу. — Я же говорила тебе, что папа не станет ругаться, — голос Мимико звучит обыденно и невозмутимо, словно сердце Сугуру не грозится разлететься на части от одного лишь слова. Со дня, когда к нему в кофейню ворвались двое перепуганных до чёртиков воришек прошло чуть более пяти лет, и как бы они ни были близки, ни одна из девочек за всё время не назвала Сугуру папой. Поэтому, услышав столь желанное слово от Мимико, Гето едва не роняет коробочки с бэнто, собранные ещё вчера, чтобы отвлечь самого себя от тугого липкого волнения в животе. Он решает не заострять на сказанном внимание, даже если внутри у него всё цветёт от счастья, — выдаёт его только собственный рот, расплывшийся в широкой, радостной улыбке. Гето кладёт бэнто каждой в рюкзак, целует дочерей в макушку и поднимается к себе в комнату, чтобы переодеться и отвезти детей в школу. В школе Сатору не оказывается. Сугуру думает, что, должно быть, детей привёз Иджичи — или кто там сейчас работает у Сатору водителем? — либо их забросил Сукуна по дороге в офис. Но ни в классе, ни на школьном дворе Сугуру их не находит: ни знакомую машину, ни Мегуми, ни Цумики, которая учится классом выше, ни даже Юджи. Расспрос учителя тоже ничего не даёт. И от этого волнение накрывает с новой силой, меняет своё направление, забывая о старой причине. Какой же он дурак, раз накрутил себе, что Сатору вдруг решил отомстить ему ответным молчанием. Сугуру думает заехать к Сатору домой, узнать, что произошло, но его останавливает вибрация телефона в кармане пальто. На экране светится имя Сатору, и Сугуру поспешно его разблокирует, сглотнув собственное сердцебиение, застрявшее в горле. — Сатору? — выходит до того жалобно, что Сугуру с трудом узнаёт свой голос. Словно он не верил, что по ту сторону трубки действительно окажется Сатору. — Я, да, извини, что не ответил, — Сатору звучит вымученно, как если ему тяжело говорить, двигаться и даже дышать. Сугуру уверен, что эта ночь для него была бессонной. — Я не пытался соскочить со свидания, просто кое-что произошло, — устало выдыхает Сатору. Сугуру осознаёт, что Сатору пытается заглушить тревожность, потому что знает, какие мысли первыми станут его терзать голову. И ему было бы приятно, если бы от голоса Сатору не обрывалось что-то внутри. — Перестань, Сатору. Что-то случилось с Цумики или Мегуми? Их не было в школе. Юджи тоже. Ты в порядке, Сатору? — Да, да, я в полном порядке. Это Широ, собака Мегуми, — Сатору запинается, спотыкается о слова, не может собрать мысли в цельное предложение. — Честно, я и сам не до конца понял, как так вышло. Похоже на то, что Мегуми и Юджи пошли гулять. Они говорили что-то о бродячих собаках. Боже, Сугуру, откуда в Токио бродячие собаки? Выдох Сатору надломленный и сбитый, он какое-то время молчит, а Сугуру не решается его прерывать. Закрой он глаза, мог бы увидеть, как Сатору откидывается на спинку стула, накрывает лицо ладонью, собирает мысли и дыхание вместе. Зрелище редкое, но слишком глубоко засевшее в памяти. — Давай я приеду, — предлагает Сугуру. Он мало понимает в собачьих ранах, да и, судя по звукам, разбавляющим тишину в трубке, Сатору находится в ветеринарной клинике. Сатору от его предложения отказывается. Он объясняет, что Иджичи утром отвёз детей к Сёко, чтобы проверить их на ушибы и укусы, а потом забросит домой. Мегуми напрочь отказывался отходить от своего питомца и уснул на диванчике ветеринара с Юджи под боком. Цумики осталась дома с Куро, который чудом уцелел в этой неразберихе. К Сатору подходит врач, что проводил обследование, и ему приходится оборвать звонок. Сугуру напоминает, что Сатору всегда может на него положиться и просит отписываться время от времени. Дома Сугуру принимается разбирать коробки. Не только потому, что это следовало сделать ещё две с половиной недели назад, когда они только переехали, но и чтобы заглушить желание схватить ключи от машины, отправиться прямиком к Сатору. Пускай он и не знает, в какой именно ветеринарной клинике тот находится. В таком случае, Сугуру может набрать Иджичи, — или Сёко, если мужчина сменил номер, — сказать, что сам заберёт детей, присмотрит за ними, пока Сатору борется с усталостью в больничных стенах. Сугуру не так давно знает Мегуми, но всего лишь за один вечер в их доме он заметил, как сильно ребёнок привязан к своим питомцам. Сатору рассказывал, что его сын, обычно равнодушный к окружающим, становится невероятно чутким и уязвимым, когда дело касается животных. У Сугуру никогда не было домашнего питомца, но он слишком хорошо знаком со скорбью от нужды прощаться с тем, кто тебе дорог. И поэтому в груди у него чешется желание поддержать ребёнка, сказать, что всё будет в порядке. Но Сатору попросил не вмешиваться, а Сугуру попросту не может себя заставить через его просьбу переступить. Следующие три часа Гето методично раскладывает по кухонным шкафчикам уцелевшую посуду. Придаёт комнатам уют, заполняя свободное место мелкими элементами декора. Вздыхает над ужасающим количеством мягких игрушек, которые оставляет по всему дому — в некоторых он узнаёт те самые старые игрушки Сёко, что стали для его дочерей первыми. Они потрёпанные, помрачневшие от старости, но девочки всё равно таскают их с собой, наотрез отказываясь от предложения Гето их выбросить и купить новые. А потом он натыкается на чёрно-белую пятнистую коробку из-под обуви — ту самую. Вот только хранит она не брендовые кроссовки, а тщательно закупоренные воспоминания, затянутые несколькими слоями скотча. Сугуру отыскивает канцелярский нож, вскрывает крышку, — приходится сделать пару глубоких надрезов, чтобы скотч поддался. Последний раз он открывал эту коробку в день, что мог стать четвёртой годовщиной их с Сатору отношений, когда рана была ещё свежа, а от желания быть рядом с Сатору выкручивало мышцы, но до сих пор помнит каждую, даже самую мелкую вещицу. Вот билеты на Окинаву, набор разноцветных резинок с забавными рожицами животных, автограф Сатору. Сугуру не знает, почему его сохранил, так как в тот момент, когда Сатору нагло отобрал у него ручку с карманным блокнотом и размашисто вывел своё имя на бумаге, его очень хотелось ударить. Но Сугуру тогда, по просьбе учителя, узнавал у одноклассников их дни рождения и устраивать драку в первую неделю в новой школе показалось не лучшей идеей. — Ко мне часто в средней школе подходили девочки с просьбой дать автограф, — объяснял позже Сатору, пережёвывая кусок вишнёвого торта. — Вот я и подумал, что ты тоже хочешь. Сугуру тогда только закатил глаза, не понимая зачем кому-то мог понадобиться автограф Сатору. Он ведь не звезда какая-то, просто красивый парень с необычной внешностью из самого влиятельного клана Японии. Ладно. Может чуть-чуть понимал. Сугуру подцепляет пальцами их общую фотографию, ту, что стоит в комнате Сёко в деревянной рамке. Всматривается в счастливые лица друзей и от осознания, что теперь они снова могут проводить время вместе, как раньше, в районе диафрагмы покалывает тепло. Он откладывает фотографию в сторону и замечает спрятавшуюся под ней пуговицу. На школьном выпускном Сатору предложил им обменяться пуговицами с формы, как делают влюблённые, оправдывая это тем, что так их дружба станет ещё крепче. Но его щёки заливал предательский румянец, который передался и Сугуру, выбрасывая из головы все шутки о глупом способе признаться в своих чувствах. А спустя месяц их дружба раскололась под натиском неуклюжего поцелуя, потерялась в летней траве, позволяя чему-то большему и прекрасному расцвести между ними. В таком положении его и застаёт телефонный звонок: сидящего на полу в гостиной, в ворохе вещей, напоминающих о прошлом. Мобильный остался на тумбе около телевизора, и Гето поднимается слишком резко, ударяется ногой о журнальный столик, но на экране светится имя Манами, а не Сатору. Он сам попросил её звонить в случае чего и теперь, смахивая кнопку «принять», надеется, что срочность заключается не в очередной ссоре Сукуны с Махито. — Гето-сама, сегодня пришло письмо от инвестора, — то, как она выделяет последнее слово, заставляет Гето подобраться, отбросить вдруг налетевшее раздражение от нужды разбираться с двумя придурками. — Он просит о встрече. — Ты ничего не перепутала? — Нет, всё верно. Я сейчас перешлю Вам письмо на личную почту. Манами оказывается права, хоть в это и сложно поверить, даже после того как Гето прочёл отправленный ему текст четыре раза. У его фирмы есть несколько доброжелателей, в основном, это люди, разделяющие его виденье и желающие помочь детям, живущим в неблагополучных семьях. Этот же инвестор оставлял анонимные пожертвования и общался только через почту. К тому же, он был тем самым человеком, с помощью денег которого Сугуру удалось открыть своё дело. Поэтому, когда он видит на экране тот же день и время, на которые у него запланировано свидание с Сатору, то безнадёжно теряется. — Манами, свяжись с инвестором и попроси перенести встречу, — просит Сугуру спустя некоторое время, потраченное на размышления. — Он не может. Сказал, что специально выделил свободное место в своём забитом расписании, — огорчает его Суда через полчаса ожиданий ответа на просьбу Гето. Сугуру не хочет выбирать между Сатору и работой. Отменить встречу — значит лишиться огромной материальной поддержки. А если остальные узнают о его наплевательском отношении к собственному делу, то могут так же приостановить свои инвестиции, не важно, как сильно их заботит судьба бедных детишек. Поэтому он печатает Сатору сообщение, в котором просит его встретиться парой часов позже. Горло режет от застрявшего в нём истерического смеха, а глаза противно щиплет — Сугуру не может поверить, что он снова оказался перед выбором. И снова выбрал не Сатору. От неизбежного падения в пропасть спасает лишь осознание, что в этот раз он Сатору ни за что не потеряет.

***

На встречу с инвестором Гето собирается неохотно, перекатывая на языке мысль, что от кафе Blue Bottle на Шибуе до Такэшиты всего пять минут езды на машине. Обычно, рабочие встречи проходили за ужином в дорогом ресторане и Гето привык надевать строгий костюм, поэтому «завтрак» в двенадцать часов дня в кофейне сбивает с толку. Сугуру знает, что там подают отличный кофе, — Манами приносит ему утром стаканчик именно оттуда, — а ещё знает, что по выходным заведение забито до отказа. И всё это как-то не вяжется с образом человека, который четыре года упорно сохранял свою анонимность. Садясь в машину, Сугуру надеется, что инвестор не окажется каким-то придурком. Заведение действительно оказывается забито. Сугуру хмурится, тщетно пытаясь высмотреть в образовавшейся толпе человека, которого никогда не видел. Он достаёт из кармана телефон — в шторе уведомлений висит сообщение от Сатору: «С нетерпением жду нашей встречи (⁠ ⁠˘⁠ ⁠³⁠˘⁠)⁠♥». Извиняется, когда случайно задевает локтем стоящего рядом парня и открывает пересланные Манами письма, чтобы отыскать хоть какую-то подсказку о внешности загадочного мужчины. Или вовсе женщины. Но там Сугуру находит лишь раздражающее, прочитанное сотню раз: «Поверьте, Вы меня вмиг узнаете». Сугуру недовольно цокает языком, пробирается вглубь помещения, осматривает занятые столики и верит. В небольшом углублении у окна, скрытый прозрачной занавеской, сидит тот, кого Сугуру несомненно узнал бы даже с закрытыми глазами. Сатору поддевает ложкой клубничное парфе и смотрит на Сугуру с лукавой улыбкой. Ну да, конечно. Сугуру всё же не выдерживает и закатывает глаза — инвестор действительно оказался тем ещё придурком. Задвинув занавеску, устраивая жалкое подобие приватности, Сугуру садится рядом на мягкое сиденье, обтянутое оранжевой тканью. — Опаздываете, Гето-сан, — дразнит Сатору, отставляя стеклянную пиалу на стол. — Неужели Вам настолько на меня плевать? А ведь я ради Вас нашёл свободную минутку в своём ужасно тесном графике. — Пробки, господин инвестор, — бросает оправдание Сугуру, тянется к меню, чтобы чем-то занять руки, глаза и мысли. — Хочу заметить, Вы выбрали довольно необычное место для деловой встречи. — У меня неподалёку запланировано свидание, — небрежно сообщает Сатору, клонит голову к плечу, следя за реакцией Сугуру, словно оценивает к какому моменту он потеряет терпение играть в его дурацкие и ни капли не забавные игрушки. — Я думал о том, чтобы позвать Вас в заведение на той же улице, но решил, что изакая или раменная — немного неподходящие места для подобного рода встреч. — Вот как, весьма разумно. Парень в форме бариста приносит Сугуру капучино, которое он не заказывал. Тот не задерживается, чтобы услышать благодарность, в спешке убегая к барной стойке с бесконечной очередью. — Я попросил его подать кофе, как только ко мне присоединится роскошный мужчина, — объясняет Сатору, видя недоумение на лице Сугуру. — Некрасиво флиртовать с другими, когда у Вас через пару часов свидание, — журит его Сугуру в хитром прищуре глаз. — Глядя на Вас сложно удержаться, — Сатору обхватывает губами ягоду, смотрит с искрами в голубых глазах. Сугуру же мечется между желанием возмутиться идиотской выходкой и желанием попробовать клубничный десерт с чужих губ, стирая с них самодовольную улыбку, — уж простите. Сугуру едва слышно смеётся поверх обжигающего напитка, делает сразу несколько глотков, наслаждаясь лёгкой горечью кофе на языке и чувством облегчения, плавно текущему по телу. Всю неделю напряжение не покидало Сугуру, оседая ноющими мышцами в плечах. Он сомневался в собственном решении, сомневался в важности этой встречи, множество раз сочинял письмо с просьбой отменить её или перенести, но в итоге стирал. Сатору не выражал недовольство, лишь с новыми силами стал забрасывать его сообщениями по поводу и без, стоило врачу сообщить хорошие новости о состоянии здоровья Широ. И, пожалуй, Сугуру должен был почувствовать в его поведении подвох; понять, что выбирал он, на самом деле, между Сатору и Сатору. — Чёрт, Сатору, почему ты сразу мне всё не рассказал? — Зачем? Так ведь веселее. — Да уж, не то слово, — Сугуру почти стонет от непроходимой глупости чужой выходки, смыкает пальцы на переносице. Теперь, когда они наконец отбрасывают маски встретившихся по рабочим делам незнакомцев, Сатору признаётся, что решил пожертвовать деньги ровно в тот момент, как услышал от Сёко о планах Сугуру открыть собственную юридическую фирму. Тогда же он узнал и о Нанако с Мимико. Сатору признаёт жгучую ревность, что грозила затопить разум от осознания, что в жизни Сугуру появились те, кто станут дороже него. Рассказывает, как глупо себя чувствовал из-за этого — они ведь дети. Говорит, что хотел помочь Сугуру, несмотря на их расставание, наплевав на жалобно скрипящее сердце, понимая, что собственными руками отталкивал Сугуру ещё дальше. С каждым словом Сугуру чувствует, как в горле разверзается пустота. От признаний Сатору кожа покрывается мурашками, они табуном пробегают от шеи до самих кистей. А ещё вызывают странные мысли, которые Сугуру небрежно стряхивает, закапывает в отдалённые уголки сознания — туда, где не сможет их ненароком откопать. А если бы Сатору сделал пожертвование открыто? Отыскал бы его Сугуру в надежде всё исправить? А если бы Сугуру ответил на все те сообщения, что бетонной плитой давили на грудь? Сугуру спрашивает о Мегуми, пусть Сатору и так изложил всю ситуацию несколько дней назад сообщениями. Но он хочет отвлечься от болезненной темы, а ещё то, как Сатору рассказывает о своих детях — с безграничной любовью и гордостью — делает Сугуру по-глупому счастливым. Признаться честно, Сугуру любит слушать, как Сатору говорит — увлечённо, с блеском в глазах и жидким весельем в голосе. И Сатору повторяет уже хорошо известную историю, корчит рожицы и хватается за сердце для пущей убедительности и трагичности. Сугуру улыбается: он рад, что всё обошлось и, хоть Широ — храбрый защитник детей от кучки бродячих собак — пока немного хромает, но довольно быстро идёт на поправку. Крепы они всё-таки пробуют. Сатору довольно лепечет, набирает целую кучу с разными начинками, уговаривает Сугуру попробовать этот с ягодами и вот этот с шоколадом. А затем краснеет, когда Сугуру обхватывает рукой его запястье и действительно пробует. На пороге дома Сугуру они оказываются с опустившейся на город темнотой и первыми уличными фонарями, от которых внутри тонкими нитями тянется уют. — Это так странно, знаешь, — шепчет Сатору прямо в губы, заглядывает Сугуру в глаза, крепко переплетает пальцы. — Мм, что именно? — Всё, наверное. То, что мы спустя столько лет вернулись к началу, — Сугуру кивает. Пожалуй, он никогда не перестанет удивляться тому, какой несокрушимой необходимостью ощущаются отношения с Сатору, даже спустя пять лет порознь. Пусть Сугуру не верит в судьбу, небесные силы и остальной бред, которым шарлатаны разводят отчаявшихся девушек и парней, но другого объяснения найти не мог. Кажется, что они с Сатору созданы друг для друга во всех возможных смыслах, один не может существовать без другого. И как бы жизнь не пыталась их разделить — они во что бы то ни стало отыщут правильный путь. — Получается, я теперь могу звать тебя своим парнем, — врывается в размышления голос Сатору. — Можешь, — разрешает Сугуру, улыбаясь от пронзающего всё тело тепла. Сугуру чувствует вздымающуюся грудь Сатору своей собственной, ловит его дыхание своим ртом, но то ничтожное расстояние между ними всё равно ощущается бесконечной пропастью. И Сугуру наконец это расстояние стирает, сминает чужие губы своими и ломается, когда слуха касается стон Сатору. Сугуру целует нежно, боится Сатору спугнуть, но тот не пугается, наоборот — льнёт ближе, теряется пальцами в волосах Сугуру, оттягивает зубами нижнюю губу. Сатору целует его снова и снова, и у Сугуру в голове загнанным мотыльком бьётся мысль о том, как безнадёжно он в Сатору влюблён. Сугуру не уверен, что когда-либо хотел целовать кого-то так сильно — до пронизывающего каждую косточку в теле желания. За приоткрытой входной дверью слышится глухой стук и это заставляет их отпрянуть друг от друга. Сугуру готов дать голову на отсечение — его дочери за ними подглядывали. Сатору нехотя прощается, желает спокойной ночи, но Сугуру не позволяет ему уйти — держит за руку, оставляет на губах короткий поцелуй и приглашает в гости. — Это ведь я должен был позвать вас на новоселье. В качестве согласия Сатору жмётся своим ртом ко рту Сугуру, но в доме снова что-то гремит, вынуждая их вспомнить о существовании остального мира. И вот тогда Сатору окончательно уходит, оставляя Сугуру ещё какое-то время смотреть ему вслед, мешая по рёбрам удивительное счастье от исправленных ошибок, возможности быть вместе и многообещающего будущего, широко распахнутого перед ними.

***

Сатору, наверное, даже спит с улыбкой. Она отказывается сползать со вчерашнего вечера и от неё ужасно болят скулы. Мегуми косится на него с подозрением, аккуратно вычёсывая шёрстку Широ, когда Сатору выползает из своей комнаты ближе к обеду, потому что устаёт прокручивать в голове один и тот же момент. Но смене обстановки не удаётся перекрыть горячее дыхание Сугуру, его губы, на которых ещё оставался вкус крепа с яблочным джемом и собственное сердце, кричащее да, да, да. У Сатору в груди разверзается настоящая буря от одной лишь мысли о том, как бесконечно и бесповоротно он в Сугуру влюблён. Сатору и вовсе кажется, что вся его жизнь завязана на Сугуру — никто и никогда не сумел взбудоражить в нём столь сильные чувства. А может, всё потому, что Сатору попал в плен Сугуру давным-давно и ни за что из него не выпутается. — Куда это ты? — спрашивает Годжо, глядя на завязывающего шнурки Мегуми. — Гулять с Юджи. И я поеду на велосипеде, — выпаливает он, прежде чем Сатору успевает предложить вызвать Иджичи. Этот ребёнок слишком хорошо его знает. — Как хочешь, но вернись к пяти, мы сегодня идём в гости, — Мегуми одаривает Годжо колючим взглядом, впрочем, вполне заслуженно. Сатору был настолько погружен в собственные мечтания, что попросту забыл предупредить детей об этом, определённо важном приглашении. — Пусть Юджи тоже приходит. Нечего ему проводить такой замечательный вечер в компании невыносимо скучного брата. И не забудьте захватить сменную одежду, — кричит Годжо вдогонку вышедшему во двор ребёнку. Сатору тяжело вздыхает, принимает кружку чая из рук Цумики, устало роняя себя на кухонный стул и дублирует всё сказанное шквалом сообщений пополам со стикерами, которые доводят Мегуми до нервно дёргающегося глаза. Сатору знает, что его ребёнок расслышал с первого раза, но не может отказать себе в удовольствии подразниться. — Я давно не видела тебя таким счастливым, — замечает Цумики, усаживаясь напротив, когда Сатору, со всё той же улыбкой влюблённого до безумия подростка, отвечает на сообщение Сугуру. — Пожалуй, никогда. Знаешь, по-настоящему счастливого. — Не правда, — дуется Годжо. — Вы с Мегуми делаете меня счастливым. — Ты прекрасно понимаешь, о чём я, — Цумики мотает головой, многозначительно смотрит на телефон в его руках. — Я имею в виду, что никогда не видела тебя влюблённым. Сатору мычит неразличимо в кружку, прячет за ней стремительно обжигающий щёки румянец. Сатору много думал о том, как мягче донести своим детям, что в его жизни появился — в его жизнь вернулся — любимый человек. Но, очевидно, все его чувства легко различаемы в сияющих глазах и в неслезающей улыбке. Дом Сугуру пахнет жаром готовки, шоколадными конфетами и диффузором с ароматом зелёного чая. Двери им открывает Нанако, проводит внутрь, громко оповещая: — Папа, Годжо-сан пришёл, — и тут же убегает обниматься с псами Мегуми, которых Сугуру любезно разрешил привести с собой. — Девочки зовут тебя папой, — бормочет Сатору, опираясь о тумбу возле Сугуру, мешающего овощи на сковороде. Тот отвлекается, кладёт свободную руку на талию Сатору и коротко целует надутые в обиде губы. Сатору от этого нежного жеста плывёт, в голову заползают подозрения, что ему вряд ли удастся сегодняшний вечер пережить, грозясь захлебнуться в переизбытке собственных чувств. — Мимико на этой неделе впервые меня так назвала, — объясняет Сугуру, пока Сатору очень сильно старается не раствориться в теплоте его глаз и мягкости голоса, — а Нанако подхватила. Нанако, поставь, пожалуйста, ещё одну тарелку с приборами для Юджи, — просит Сугуру, когда девочка забегает на кухню, чтобы набрать в горсть конфет из цветастой пиалы. — Извини, забыл предупредить, что Юджи будет с нами, — Сатору обнимает Сугуру со спины, находит подбородком плечо и притирается щекой к щеке, совсем как раньше. И Сатору не возражает провести остаток вечера вот так. Сугуру слабо качает головой, убеждает, что всё в порядке. Сатору не сомневается в том, что Сугуру нравится Юджи, ведь Юджи — настоящее солнышко, добрый и весёлый, до ужаса наивный; комочек счастья, а не ребёнок, который щедро дарит своё тепло всем вокруг. Наверное, не будь у него старшего брата, Сатору бы всерьёз задумался об опекунстве над ещё одним ребёнком. Всё время, что они проводят за горячей едой и оживлёнными разговорами, Сатору не покидает чувство неоспоримой правильности происходящего. Именно так должны были проходить их вечера на протяжении этих пяти лет: наполненные смехом, уютом, детскими голосами и тихим скулежом выпрашивающих еду псов — настоящая семья. Цумики тихо посмеивается, когда Нанако и Мимико, со словами «мальчишкам запрещено», утаскивают её к себе в комнату. Юджи обижено бурчит, оказавшись исключённым из их круга, но Сугуру вручает ему ведёрко ванильного мороженого вместе с джойстиками и обида мигом сменяется весельем. Они с Мегуми усаживаются на диван в гостиной, а псы устраиваются на полу у их ног. Ведёрко с торчащими из него ложками находит себе место между мальчиками и Сатору очень надеется, что они не простудятся — всё же на улице середина ноября — и не заляпают Сугуру мебель. Сатору помогает Сугуру убрать со стола, отчего невольно вспоминается, как совсем недавно он едва не трещал по швам от одного лишь присутствия Сугуру на своей кухне, от невозможности Сугуру поцеловать. А сейчас он кладёт ладонь ему на шею, притягивает ближе и целует. И Сугуру отвечает, — конечно же, он отвечает, — раскрывает губы навстречу языку, путается пальцами в ткани кофты Сатору и позволяет прижимать себя к кухонной тумбе. У Сатору в груди вихрем сталкиваются два абсолютно противоположных чувства: непередаваемое, сводящее с ума удовольствие от того, что он, наконец, может свободно целовать, трогать Сугуру, банально быть с ним рядом; и тянущее, горькое разочарование от осознания, что они потеряли ужасающе много времени. Сатору прерывает поцелуй в тот момент, когда понимает, что ещё чуть-чуть, и он будет не в силах остановиться. Поэтому они присоединяются к мальчишкам. Сначала в качестве зрителей: Сатору загребает столовой ложкой побольше арбузно-дынного мороженого, украдкой изъятое из чужой морозильной камеры, усиленно болеет за Юджи назло Мегуми, просто потому что ему нравится смотреть, как его ребёнок превращается в маленький комочек злости. — Сатору, пожалуйста, заткнись, — зло просит Мегуми. Сатору думает, что его сын имеет полное право злиться, — он бы тоже был в ярости, если бы кто-то в течение часа твердил ему, что в этой игре он полный лузер, — но останавливаться не собирался. — Если назовёшь меня папой, — Мегуми бросает в него до того уничтожительный взгляд, что Сатору почти обидно. — Ну же, давай. Это несложно. — А почему ты зовёшь Годжо-сана по имени? Разве он не твой папа? — спрашивает Юджи, отвлёкшись от игры. На экране обе машины красочно слетают с пути, заходясь чёрным дымом из-под капотов. — Вот-вот, Юджи прав, — указывает Сатору. Он знает, что порой бывает невыносимым, а ещё знает, что для Мегуми сложно назвать кого-либо своим родителем, особенно после того, как потерял обоих, да и приёмную маму тоже. Просто Сатору совсем немного завидует. — Хорошо, — совершенно внезапно соглашается Мегуми, всего одним словом заставляя сердце пропустить удар. — Но только если ты меня обыграешь. Сатору не может поверить, что Мегуми действительно повёлся на его подначки, да ещё и сам предложил такую по-детски глупую идею. Наверное, надеется, что во время игры Сатору будет молчать. Он нехотя отдаёт ведёрко с мороженым Сугуру, а затем очень внимательно слушает объяснения Мегуми, как будто вдруг разучился управлять джойстиком. Мегуми побеждает его пять раз подряд. На шестой он не соглашается. Сатору ужасно раздосадован, потому что уверен — шестой обернулся бы для него удачей. Сугуру шелестит смехом у самого уха, когда Сатору лезет с утешительными объятьями, предлагает остаться на ночь, ведь уже довольно поздно и с улыбкой на лице говорит, что им стоит поторопиться занять очередь в ванную. Сатору делает вид, что его дом находится не на другом конце улицы и соглашается. Из душа Сатору ступает в накрытый плотным покрывалом темноты и тишины дом — только из слегка приоткрытой двери в комнату Сугуру брезжит свет настольной лампы и слышатся перешёптывания из гостевой комнаты, в которой Сугуру постелил мальчишкам. Девочки же, принявшие душ самыми первыми, спали уже давно — Сатору заходил к ним поцеловать Цумики на ночь, но не решился её будить. — Я постелил тебе на диване в гостиной, — шепчет Сугуру, когда Сатору скрипит дверью. Идя к Сугуру домой, Сатору уж точно не рассчитывал закончить вечер в его постели. Но стоило ему ухватиться за эту мысль, как она вдруг утекла, словно вода сквозь пальцы. Пожалуй, нужно было настоять на совместном приёме душа. — Я шучу, иди сюда. Сугуру смеётся, глядя на слишком явное разочарование на его лице, щёлкает выключателем на лампе и тащит Сатору за руку под одеяло. — Ты такой жестокий, Сугуру. Сатору накрывает их одеялом едва ли не с головой, толкается, пытаясь удобно переплестись с Сугуру ногами и тычется ему в шею, вдыхая ненавязчивый аромат каких-то цветов, которым пахнет и он сам. Сатору весь одет в одежду Сугуру: футболка с подтёртым местами принтом, пижамные штаны с утками и даже трусы. Дыхание Сугуру путается в волосах, крепкие горячие руки обнимают в ответ и каждый участок тела соприкасается с телом Сатору, но ему как будто этого недостаточно. Как будто его подсознательное до сих пор сомневается в реальности происходящего. Поэтому Сатору принимается шариться по телу Сугуру, словно в поисках доказательства, что тот действительно сейчас с ним, что он состоит из плоти, а не из призрачной надежды отчаянного долгой разлукой сердца. Он забирается Сугуру под футболку, касается кончиками пальцев живота — те нервно подрагивают, когда Сугуру пытается незаметно отстраниться, но они лежат так близко, что любое движение мгновенно считывается. Сатору поднимает голову, смотрит в распахнутые перед ним глаза, но царящая в комнате темнота мешает уловить танцующие в них эмоции. — Всё в порядке, Сугуру? Сатору различает тихое «угу», воспринимает это за разрешение продолжать и возвращает пальцы обратно. Ведёт ими по коже живота, в этот раз смелее, чувствуя, как Сугуру напрягается всем телом. От его реакции в груди неприятно скребёт, но потом он натыкается пальцами на шрам и осознание с размаху бьёт под дых. Шрам давно зажил, он не будет болеть от осторожного касания, а вот сердце не защищено временной бронёй — наскоро заштопанная рана готова разойтись под натиском мучительных воспоминаний. Сатору садится в кровати, отбрасывая тяжёлое одеяло, мельком замечает отразившееся на лице Сугуру замешательство, задирает футболку, чтобы рассмотреть затянувшуюся с годами кожу начавшими привыкать к темноте глазами. Он снова ведёт по шраму рукой, выводит пальцами его очертания, словно надеется забрать если не всю, то хотя бы часть боли себе. Произошедшее с Тоджи не отложилось для Сатору мрачным налётом на душе, не оставило ран, оно удачно вымылось из памяти, ведь Сугуру был в порядке, а присутствие Мегуми и Цумики в его жизни ощущалось, как благословенное спасение. Извинения подрагивают на языке, разрезают тишину, Сатору нежными касаниями втирает их Сугуру в кожу. Сугуру под ним рвано выдыхает — лёгкие Сатору наполняет удивительная пустота, в груди мерно распыляется чувство, которое с трудом удаётся опознать. Он наклоняется к чужому животу, щекочет дыханием кожу и оставляет невесомый поцелуй над самим шрамом. А затем целует ещё и ещё, словно способен заставить исчезнуть это уродливое напоминание о том дне, когда Сугуру едва не распрощался с жизнью. Сугуру ёрзает на простынях, у него сбивается дыхание, тяжелеет с каждым вдохом, а кожа горит. В любой другой день Сатору не удержался бы от того, чтобы шутливо отметить его нетерпение — Сатору ещё ничего не сделал, а Сугуру так сильно ведёт. Но сейчас у него в глазах сверкают звёзды, а внутренности скручивает тугим жаром и Сатору сглатывает слова вместе с вязкой слюной. Разум своевременно напоминает, что совсем рядом, разделённые лишь коридором, спят дети. Сатору бы вряд ли смог быть тихим, а в японских домах — чёртовы стандарты — весьма тонкие стены. К тому же, он никогда не позволял своим малочисленным случайным партнёрам быть сверху, поэтому после столь долгого перерыва ему точно понадобится тщательная подготовка и одной слюной им не обойтись. Сатору очень хочется думать, что если у Сугуру и найдётся в шкафчике смазка, то подготовленная специально для него. — Знаешь, я часто представлял, как мы с тобой переезжаем в загородный дом моей семьи, — шепчет Сатору. Он ложится рядом с Сугуру, почти касается кончика его носа своим, смотрит в глаза неотрывно, впитывая каждое едва заметное подрагивание ресниц, малейшую эмоцию. — Но сейчас я сомневаюсь, что это хорошая идея. — Почему? — Не хочу, чтобы ты жил в месте, которое напоминает обо всём через что тебе пришлось пройти. Сатору не имеет в виду Тоджи, совсем нет. Сатору говорит о своём отце, который не видел в Сугуру человека — только стоящую на пути преграду, который посмел Сугуру унизить, едва не посадил его в тюрьму после того, как он спас Сатору жизнь, а затем и вовсе безжалостно раскрошил сердца им обоим. Сам отец больше не появляется в загородном доме, но его присутствие слишком остро ощущается в вычурной мебели, в дорогих и уродливых элементах декора. От мысли об отце чешутся кулаки, а кровь закипает в гневе. Пожалуй, одного точного удара в лицо и сломаного носа было недостаточно, учитывая все мерзкие слова, сказанные в сторону Сугуру. — Как насчёт домика у моря где-нибудь в Фукуоке? — предлагает Сугуру, поглаживая большим пальцем щёку Сатору. — Или мы могли бы выбросить всё старьё, накопленное твоим отцом. Содрать те стрёмные обои в коридоре на втором этаже. — Тогда в первую очередь нужно избавиться от его портрета в гостиной, — Сугуру кривит лицо, вспоминая огромную безвкусную картину с изображённым на ней Годжо-старшим в полный рост. Тихий смех Сугуру отпечатывается на губах и передаётся Сатору. — Можем его сжечь. Или нет, нарисуем усы перманентным маркером и член на щеке, а потом подарим ему на Рождество. Как тебе? — Превосходно, — Сугуру целует нежно, медленно, растягивая момент, упиваясь наслаждением и Сатору почти больно от мысли, что завтра он будет мёрзнуть в своей постели в полном одиночестве. Придётся стащить у Мегуми хотя бы одного пса. — Хорошо, звучит, как план, — выдыхает Сатору, — займёмся этим на неделе. — Ты из тех, кто не целуется до первого свидания, но из тех, кто съезжается после всего одного? — Сугуру насмешливо выгибает бровь. — Именно, — подтверждает Сатору, льнёт ближе, суёт бедро Сугуру между ног. — А ещё я без памяти влюблён и больше не могу приходить в дом, в котором нет тебя. — Знаешь, я думал, что за годы привык к одиночеству и, наверное, так и было. Но стоило мне оказаться у тебя на пороге в Хэллоуин, по счастливой случайности, и одиночество стало невыносимым, — Сугуру закрывает глаза, глубоко вдыхает, и Сатору весь подбирается. — Я люблю тебя, Сатору. Всегда любил и всегда буду. Чьё сердце так загнанно бьётся — не разобрать, они сливаются в одно, кровь оглушающе шумит в висках. Сатору не слышит абсолютно ничего, даже собственные мысли — их вымывает напрочь, остаётся лишь необъяснимая уверенность, что теперь никто и ничего не сумеет их разлучить. Сатору не спит. Слушает мерное дыхание Сугуру, рассматривает его лицо, то, как беспокойно двигаются глаза под веками, будто от кошмара. Сатору притягивает Сугуру ещё ближе, обнимает ногами и руками, чтобы дать понять сквозь пугающие сновидения — он в безопасности. Почему-то все ночи, что Сатору провёл один размываются в мутное пятно, рассеиваются в голове плотным туманом, и Сатору больше не может вспомнить каково это — без Сугуру. Пустота, возникшая от стершихся из памяти холодных ночей, заполняется теплотой рук Сугуру, в которых Сатору готов потеряться навечно.

***

— То есть, ты уже не хочешь? — спрашивает Сёко, потягивая из бокала белое вино, кислотой оседающее на языке и сильнее вжимается спиной в мягкое уличное кресло-мешок. — Я этого не говорил, — Сугуру морщится от ослепительных лучей солнца, проклиная идею подруги посидеть на улице в несносную июльскую жару. — Просто, — он медлит, словно сам считает вертящиеся на языке слова нелепыми, — вдруг Сатору не захочет? — Годжо? — своим тоном Сёко только подтверждает его мысль. — Мне кажется или мы говорим о разных людях? По-моему, он мечтал об этом с того самого дня, когда обозвал твою чёлку идиотской, — она делает глоток, помешивает вино, отчего оно едва не выплёскивается, а затем смеётся. — Спорим, у него в ящичке стола на работе завалялся какой-то свадебный журнальчик. — А такие есть? — Сугуру сомневается, что Сатору действительно хранит подобные вещи, но наличие чего-то такого облегчило бы Сугуру задачу. Они никогда не обсуждали женитьбу, лишь однажды Сатору недовольно буркнул в разговоре с отцом, что последние, кого он хотел бы видеть на своей свадьбе — его многочисленных коллег и дальних родственников, которых он даже не знает. И поэтому Сугуру пришлось позвать Сёко для моральной поддержки. Она на днях взяла отпуск, чтобы провести как можно больше времени с Утахимэ, прежде чем та сорвётся обратно в Киото. Пусть они встречаются чуть дольше полугода, но проблемы с отношениями на расстоянии пока решить не удалось. — Ага, молоденькие медсестры всё время их листают на обеденном перерыве, — Иэири равнодушно пожимает плечами, давая понять, что её такое не интересует. Тянется к переносному холодильнику, чтобы налить себе ещё вина. — Кстати, когда он возвращается? — Послезавтра, — отвечает Сугуру, вынимая изо льда колу, прижимает жестяную банку ко лбу, облегчённо вздыхая. Совсем недавно закончился сезон дождей и теперь парит так, что впору жарить яичницу прямо на жгучем асфальте. Сатору уехал в командировку на Хоккайдо две недели назад, не забывая дразниться вполне комфортной погодой, от которой не хочется влезть в ледяную ванну. Сугуру же возмущался на его ребячество, скучал и усиленно планировал предложение. И чем скорее время двигалось к возвращению Сатору, тем стремительнее разум затопляла иррациональная паника. Штамп в паспорте ничего не поменяет в их отношениях — тогда зачем? — В любом случае, кольцо ты уже купил, так что поздно сдавать заднюю. — Это не проблема, его можно сдать в любое время, — взгляд Сёко красноречиво подсказывает, что идея исключительно идиотская. Ближе к вечеру, когда на улице становится дышать чуть легче, Сёко убегает на встречу с Утахимэ. Сугуру подумывает указать подруге, что не стоило выпивать целую бутылку вина перед свиданием, но не решается. Всё же выглядит она удивительно трезвой. В парке на соседней улице устраивают ежегодный Звёздный Фестиваль Танабата, что кажется Сугуру идеальной возможностью. Он не такой грандиозный, как в Сендае, вот только Сугуру не уверен в своей способности вытерпеть ещё один месяц. Сатору в предложении провести вместе вечер фестиваля не находит подвоха: он расчёсывает волосы Сугуру, заворожено пропускает локоны между пальцев, вызывая улыбку, и соглашается, стоит Сугуру упомянуть о празднике. По настоянию Сатору они оба надевают юката, и Сугуру затягивает волосы в пучок, как привык это делать в студенческие годы. Недавно он задумался о том, чтобы вернуть им прежнюю длину, но ужас в глазах Сатору заставил его передумать. Узенькая улочка, на которой проходит праздник, забита многочисленными лавочками с разнообразной едой — от неё немного щекочет в носу и урчит в животе. Деревья бамбука украшены пожеланиями, аккуратно выведенными на цветной бумаге, а традиционные фонарики, подвешенные на деревянных столбах, создают приятную атмосферу. Шум голосов, готовки и стук приборов почти заглушают пение цикад, отдающее прежде головной болью. Сатору перебегает от одной лавочки с пёстрыми сладостями к другой, тянет Сугуру за собой и стирает своей улыбкой то незначительное волнение, что билось загнанной бабочкой на краю сознания. Когда руки у Сатору оказываются заняты огромным количеством сладкого, — приходится купить симпатичный бумажный пакет с символикой фестиваля, чтобы всё уместить, — они решают оставить свои пожелания на незаполненном стебле бамбука. Сатору подглядывает только из желания подурачиться, но Сугуру всё равно отпихивает его, не давая рассмотреть аккуратные иероглифы. Дуется он тоже дурашливо. Чтобы полюбоваться звёздами, они забираются на возвышенность — Сугуру ведёт Сатору за собой, держа его за руку. Наверху обнаруживается небольшая скамейка специально для желающих побыть в тишине, которая оказывается весьма кстати, потому что покрывало с собой никто не взял. Сатору не выпускает его руку, потирает большим пальцем внутреннюю сторону ладони и не отводит взгляд от залитого звёздами неба. Сугуру, кажется, перестаёт дышать, глядя на восхищение на лице Сатору, насколько того позволяет вид в профиль — Сугуру уверен, что, если присмотреться, увидит небесное полотно, отражающееся в голубых глазах. Все заготовленные, тщательно отрепетированные слова, растворяются на языке. Сугуру находит ладонью щёку Сатору, поворачивает его голову к себе, поддаётся вперёд, целуя. Возможно, думает Сугуру, ему удастся передать свои чувства поцелуем. А когда от нехватки воздуха горят лёгкие, он отстраняется, выравнивает дыхание, рассматривая собственное отражение в глазах Сатору, и достаёт из небольшого кармашка коробочку глубокого фиолетового цвета. И, становясь на одно колено, решает, что преследовавшая его на протяжении нескольких недель тревожность стоила того — не каждый день увидишь ошарашенное, счастливое и в то же время неверящее выражение лица у Сатору. — Когда я говорил твоему отцу, что буду любить тебя до конца своей жизни, несмотря ни на что, даже если нам вдруг придётся разлучиться — я не соврал. Но и полной правды в моих словах не было, ведь вряд ли у меня получится описать словами всё то, что я к тебе чувствую. Я люблю тебя, Сатору. Ты для меня — один и единственный, и я хочу быть для тебя тем же. Будь мне предназначено провести в этом мире вечность или всего день, я бы провёл их с тобой. Выходи за меня, Сатору. — Ты… ты дурак, Сугуру. — Я могу принимать это за согласие? — Конечно, — Сатору смахивает ладонью слёзы, поднимает Сугуру с колена, — конечно, да. Похоже, что я мог ответить по-другому? Губы у Сатору сладкие от того несметного количества десертов, что он успел съесть и совсем немного солёные от размазанных по всему лицу слёз. Кольцо у Сатору на пальце сидит идеально, словно было создано специально для него. Небо над ними чистое, сияющее от звёзд, без единого облачка и намёка на дождливую погоду, и Сугуру думает, что это хороший знак.