сладость или гадость?..

— Прекрати метаться, — хмуро бросает Мегуми, сидящий за кухонным столом в окружении учебников. — Ужин не приготовится от того, что ты в сотый раз откроешь холодильник и все шкафчики. Лежащий у его ног чёрный пёс скулит в согласии. Сатору безнадёжно вздыхает, усаживается напротив, роняя себя на стеклянную поверхность стола и смотрит на Мегуми так, словно тот способен решить все его проблемы. — Но Мегуми-и-и, — ноет Сатору, на что Мегуми закатывает глаза, жалея, что вообще решил сунуться сегодня на кухню. — Я совершенно потерян. Цумики ушла к своим подругам и вернётся только к вечеру. Как она могла так подло предать меня? Это ведь была её идея! Сбросить вину на своего ребёнка Сатору кажется проще, чем признаться, что ухватился за возможность увидеться с Сугуру ещё раз, как за спасательный круг. И он полностью отдаёт себе отчёт в том, как жалко эта попытка выглядит. Вот только Сатору не мог так легко его отпустить. И ему было плевать, если Сугуру сменил номер — так и быть, он готов унизиться и выпросить новый у Сёко. Или же обойти все дома в округе пока не окажется на пороге Сугуру. Поэтому он всё же взял в руки телефон и самого себя, борясь с тягучим липким страхом в животе, пока печатал первое сообщение. И он совершенно точно не расплылся в счастливую лужицу, когда ему пришёл ответ, — Сугуру так и не сменил свой номер! — а затем и согласие на совместный ужин. — Закажи доставку, — предлагает Мегуми, сгребая со стола учебники. Если он сейчас же не спрячется в своей комнате, то о сделанных уроках на сегодня можно забыть. Потому что завтра он с Юджи идёт играть в футбол с ночёвкой. И Сатору это прекрасно знает, поэтому позволяет своему ребёнку уйти, игнорируя его раздражённое фырканье. Как будто считает своего родителя самым безнадёжным человеком во всём мире. Может, так оно и есть, соглашается Сатору, всё же не каждый будет столь усердно стараться впечатлить роскошным ужином своего бывшего. Который первым же и разорвал их отношения; из-за которого Сатору потерял частичку самого себя. Годжо решает, что вариант с доставкой ему не подходит, ведь он хочет всё сделать сам. Поэтому приходится выпустить тяжёлый вздох, закатать рукава повыше и вооружиться спасательными пошаговыми рецептами с YouTube. Он ловко повязывает любимый оранжевый фартук, включает на колонке музыку — не очень громко, чтобы та не перекрикивала видео и не мешала Мегуми делать уроки, — и кисло улыбается сидящей на кухонной тумбе тыкве. Из роскошного в ужине получается только устроенный погром. Но Сатору и правда старается, тщательно нарезая овощи, регулируя огонь и добавляя ингредиенты на глаз, потому что так и не смог найти измерительный стакан. У девушки в видео получается так легко, словно та только этим и занимается днями напролёт. Вот только, несмотря на старания, яблочный пирог успешно подгорает, заполняя комнату и лёгкие Сатору дымом. Карри превращается в странно пахнущую жижу, а то, что должно быть пряной курицей, не предназначено даже для кормёжки бродячих котов. Когда до назначенного времени остаётся чуть больше двух часов, домой возвращается Цумики, вновь зажигая весь угасший запал Сатору звонким хлопком двери. Он тут же подбирается, усердно изображая занятую кухарку и обращает внимание к дочери, стоит ей заглянуть на кухню. — Что здесь происходит? — Цумики внимательно осматривает последствия попыток Годжо в готовку, а затем выдыхает с таким выражением лица, словно знала, что именно так и будет. Годжо понуро опускает голову, понимая, что теперь уж точно придётся заказывать доставку. Вряд ли Цумики захочет разгребать всё случившееся безобразие, да и ещё и готовить новый ужин. И от этого факта у Сатору отчего-то разочарование раздирает в области диафрагмы. Но Цумики не ругается, не велит звонить в ресторан, не прогоняет Сатору в комнату, как провинившегося ребёнка. Она лишь снисходительно улыбается и командует ему прибраться за собой, пока сама идёт мыть руки.

***

Сугуру приносит сладкое: щедро приправленный шоколадом торт, пышные панкейки и упаковку разноцветных мочи. Почему-то от столь незначительного знака внимания у Сатору земля уходит из-под ног, а в лёгких расползается бесконечная пустота. Конечно, Сугуру не мог знать, что его дети не самые ярые поклонники сладостей. Конечно, он принёс это всё им, а никак не сходящему с ума по сладкому Сатору. — А где твоя, — Сугуру медлит, прикусывает губу, и Сатору от этой паузы в миг напрягается, — жена? Сатору озадаченно щурит глаза на рассматривающего стол Сугуру. О боже. Конечно Сугуру прекрасно знает, что он никогда не был силён в готовке, способным лишь на самые простые блюда — и с годами отцовства это не особо изменилось. Конечно Сугуру подумал, что у него есть жена, которая, по его мнению, всю эту красоту и приготовила. Которая, собственно, и является матерью его замечательных детей. Чёрт возьми, он и подумать не мог, что Сугуру — Сугуру, который знает Сатору лучше кого-либо — подумает именно об этом. О счастливой семье, живущей в лучшем спальном районе Токио, о любящих друг друга до безумия муже и жене с двумя детьми. Но правда в том, признаётся себе Сатору, что не допрашивай он Сёко едва ли не ежемесячно на протяжении пяти лет, то подумал бы о Сугуру то же самое. Незнание Сугуру больно бьёт раскалённой плёткой по сознанию и немного по сердцу — Сугуру не знает о его жизни ничего. Он не расспрашивал Сёко или Нанами, не следил за ним в соцсетях, не искал случайной встречи. Да что там — он ведь даже не прочитал все те сообщения, с помощью которых Сатору яростно пытался достучаться до него после ухода. Он полностью стёр Сатору из своей жизни, казалось, так удачно и безболезненно. В то время, как Сатору едва смог собрать себя обратно после расставания. — Я бы хотел рассказать тебе трогательную историю о том, как стал вдовцом, — он пожимает плечами, с болезненным удовлетворением наблюдая за растерянностью на лице Сугуру, — но не успел её сочинить. Сатору усмехается уголками губ — он легко считывает желание Сугуру показательно закатить глаза, и от такого родного жеста в груди расплывается жидкое веселье, загорается искорка азарта. Возвращает во времена их дружбы: к идеям Сатору, на которые Сугуру обязательно, как по методичке, закатывал глаза, а затем всё же соглашался, какой бы идиотской она ни казалась. И говорил мягким, привычным к дурацким выходкам, голосом: — Ведёшь себя, как ребёнок, — Сатору смаргивает наваждение в образе Сугуру в растянутой домашней футболке и спортивных штанах, с затянутыми в пучок волосами. — Ни капли не изменился. Что-то в тихом пфыке Мегуми отдаёт согласием. Сатору с секунду молчит, выбирая на кого ему обидеться. А затем спохватывается, получив красноречивый пинок ногой под столом от Цумики, и решает, что надо бы познакомить Сугуру с детьми. Он ведь их видит второй раз в жизни. Оказывается, об этом легко забыть, когда сам с чужими детьми знаком. По крайней мере, заочно: через силой вытянутые слова и слежкой в Инстаграме. — Ах, точно, совсем забыл, — Сатору театрально бьёт себя по лбу, пытаясь не выдать свою осведомлённость, — уже ведь выдал — и указывает на Мегуми. — Эту вечно хмурую прелесть зовут Мегуми. А его великолепную сестру, — Сатору смещает глаза на дочь, игнорируя испепеляющий взгляд Мегуми, — Цумики. Сугуру в ответ знакомит их со своими дочерями — Нанако и Мимико, и Сатору едва не ляпает, что узнал их имена давным давно. Пожалуй, тогда пришлось бы признаться, что однажды устроил Сёко настоящий допрос, явно вызывая у неё желание потушить сигаретный бычок о его лицо. Цумики, как настоящий взрослый человек в их семье, разбавляет тишину вопросами, типичными для знакомства с новыми соседями. Давно ли переехали? Как им нравится район? Привыкли ли девочки к новой школе? И под шквалом вопросов Сугуру расслабляется: с плеч слетает зажатость, на губах расплывается улыбка, а взгляд наливается теплотой. Сатору впитывает детали Сугуру с особой жадностью, будто тот был мимолётным миражом, проекцией его воспалённого желанием сознания. Он рассматривает отросшие с годами волосы, спадающую на лицо чёлку, которая стала поводом для шуток и последующего за ними знакомства. Обводит глазами чужие — тёмные, со счастливым блеском. Цепляется за украшения в ушах — те самые, что когда-то дарил, вид которых будоражит что-то давно забытое в груди. Прикипает глазами к губам, давя кипящее за рёбрами желание прикоснуться своими. Скользит глазами ниже — к шее, скрытой горлышком свитера, на которой Сатору однажды оставлял поцелуи вместе с багровыми отметками. И наконец останавливается на длинных пальцах — они играются с ножкой бокала, заодно задевая тонкие струны рвано бьющегося сердца. Затопляют голову яркими картинами обрывочных воспоминаний. Пальцы Сугуру сжимают его собственные. Пальцы Сугуру пробегают лёгкой щекоткой по коже. Пальцы Сугуру теряются в измятых их телами простынях. Внутри жар расползается тугим узлом, и когда он ловит взгляд Сугуру своим, то комната вдруг обращается в жерло вулкана. А Сугуру будто видит его насквозь, вскрывает черепушку, читает мысли. Будто думает о том же. — Значит, вы давно знакомы, — начинает Нанако. — Гето-сама нам никогда не рассказывал. — Вы никогда не спрашивали, — бросает слабое оправдание Сугуру. Сатору вдруг весь подбирается, всё тело обращается в слух. Становится интересно до дрожи в пальцах: хранит ли Сугуру их фотографии? Как часто его имя всплывает в разговорах с Сёко и остальными? Что именно Сугуру решится о них рассказать? — Мы были лучшими друзьями, но потом поссорились и с тех пор не разговаривали, — наконец говорит Сугуру. Блеск в тёмных глазах тускнеет, а уголки губ дёргаются в болезненном подобии улыбки. Так вот что случилось, по его мнению? Они не вырвали друг другу сердца, безжалостно их растоптав. Не вонзили друг другу в глотки тысячу раскалённых клинков. Не закопали глубоко в землю все возможные чувства, что могли бы возникнуть к другим. Не пошатнули весь мир, а просто… поссорились. — А из-за чего вы поссорились? — спрашивает кто-то. Кажется, это голос Цумики. Давай, Сугуру, расскажи им, потому что я понятия не имею какого чёрта произошло. Сатору хочется выкрикнуть требовательно ему в лицо, но вместо этого молча цепляется в глаза напротив, замирая в ожидании. Сугуру мечет глазами, ищет в нём спасение. Вот только Сатору не может дать ему спасения, потому что не знает. У него нет объяснения тому, как всё, что было между ними вдруг могло разрушиться в один миг. Но Сатору точно знает одно: Сугуру был для него центром всего мира и, когда он ушёл, тот рухнул, оставляя после себя одни лишь руины. — Наверное, наши пути банально разошлись, — устало выдыхает Сугуру. — Иногда такое случается, — его глаза смыкаются на Сатору, смотрят с глубокой печалью, — когда люди хотят разных вещей в жизни. Вот только всё чего Сатору хотел в жизни — быть рядом с Сугуру. Быть его одним и единственным. Но, похоже, Сугуру хотел совсем другого. Дети, видимо, улавливают тяжёлую атмосферу, затопившую комнату, поэтому разговор переходит в безопасное русло. Они выясняют, что теперь будут учиться в одной школе и всё сводится к обсуждению учителей, уроков и увлечений вне школы. Вся неловкость и недосказанность рассасывается, распыляя вместо себя домашний уют, веселье и душевную теплоту. Сатору, наконец, чувствует себя достаточно комфортно, чтобы начать шутить. Он с клокочущей радостью позорит Мегуми, рассказывая как он, будучи совсем ребёнком, сумел запугать хулиганов старшеклассников. Мегуми хмурится, ворчит, а затем принимается позорить Сатору в ответ. И дело вовсе не в том, что он едва не угробил кухню своими безуспешными попытками приготовить ужин. А в том, что он не хочет, чтобы Сугуру знал как сильно Сатору для него старался. Но Сугуру лишь мягко смеётся. — Я смотрю, ты так и не научился готовить, — Сатору пфыкает, показательно складывает руки на груди. — Однажды он попытался приготовить пиццу и едва не сжёг половину общежития. — Не правда, — возражает Сатору. — Всего лишь сработала пожарная сигнализация. — Не правда, — соглашается Сугуру, щурится насмешливо, — но ты был к этому близок. Тебе повезло, что у Хайбары в тот день отменили пару. Сидеть и вспоминать совместное прошлое оказывается невероятно просто и болезненно легко: слова так и просятся на язык, а истории всплывают в памяти — стоит зацепиться за одну, как тут же вспоминается другая. И от этого Сатору ощущает себя во сне. И он совершенно не уверен, что должен в этой ситуации чувствовать — все эмоции смешались в одно давящее на грудь пятно. Как если бы сбылась самая заветная мечта и теперь он понятия не имел, что ему с этим делать. Поэтому решает расслабиться и поддаться атмосфере. Сугуру настаивает на своей помощи в уборке. Заставляет Сатору метаться между вежливым отказом — всё же, Сугуру его гость — и желанием ухватиться за возможность побыть рядом ещё немного. От нужды выбирать его спасают уставшие скучать в комнате Мегуми псы — те с лёгкостью завладевают вниманием детей, которые просятся задержаться хотя бы на полчаса. Они молча освобождают стол от пустых и грязных тарелок, лишь изредка Сугуру спрашивает куда убрать ту или иную вещь. Отвлёкшись на слишком ощутимое присутствие Сугуру, — Сатору чувствует его всем телом, даже находясь на другой стороне кухни, — Сатору принимается мыть посуду, напрочь позабыв о посудомоечной машине. Сугуру становится совсем близко, протирает тарелки и стаканы тряпкой, чтобы тут же сунуть их в шкафчик. Он изредка бросает взгляды в сторону играющих с псами детей на полу гостиной. Тёмные глаза пропитаны теплотой и бесконечной любовью, отчего Сатору вспоминает, как Сугуру однажды смотрел на него. С горящей глубоко в груди любовью — такой, что могла разрушать вселенные, заставляла задыхаться, пылала огнём в жилах; и в то же время дарила покой и уверенность, обнимала тёплым пледом в холодную ночь. Сам он смотрел на Сугуру, словно тот держал сами звёзды и небесное полотно. Сатору до одури хочется что-то сказать, но он теряется в собственных мыслях, спотыкается о рвущиеся наружу слова. Тишина затягивается, и Сатору вязнет в ней, словно муха в меду. — Знаешь, я не ожидал, что ты напишешь. Думал, — Сугуру застывает с бокалом в руках, всматривается в стекло, — ты ненавидишь меня. После всего. Ох. И как Сатору признаться ему, что никогда не допускал ни единой мысли о ненависти? Как сказать, что жалеет о том, что позволил Сугуру уйти, что остался стоять в безликом потоке людей? Как объяснить, что жизнь без Сугуру казалась нескончаемым серым полотном, как если бы всё вокруг разом потеряло свои цвета? — Не могу сказать, что был вне себя от счастья, — Сатору разворачивается, упирается бедром о столешницу и кое-как цепляет на лицо улыбку. — Вот только не думаю, что смог бы тебя ненавидеть. Какую бы глупость ты ни сотворил, Сугуру. Глаза Сугуру расходятся в секундном удивлении, — то ли из-за слов Сатору, то ли из-за звука собственного имени, произнесённого низким голосом, — а затем мягко смеётся, сбрасывает с плеч напряжение. И от его смеха Сатору весь трещит по швам, окончательно и бесповоротно. — Насколько я помню, творить глупости — это по твоей части. — Неправда, — повторяет Сатору. — Я теперь серьёзный взрослый. — Ты-то? — Сугуру вскидывает бровь, не верит, отчего Сатору дуется. Он совсем немного злится на самого себя, что позволяет Сугуру так легко себя читать. — Как скажешь. Сугуру прикусывает губу, сдерживая смех, и Сатору в этом движении застывает. Он закрывает глаза, обнаруживая, что Сугуру отпечатался на обратной стороне век. От внезапного желания поцеловать Сугуру грудную клетку давит тисками, даже дышать становится труднее. В голове до мельчайших деталей всплывают воспоминания, воскрешая ощущения от того, каково касаться губ Сугуру своими, проводить по ним языком, слегка прикусывать, слушая тихие возмущения, дышащие жаром в ухо. — Сатору, я… Сатору всё же открывает глаза, игнорирует клокочущее за рёбрами желание, мешающее дышать. Во взгляде Сугуру необходимость сказать. Что именно — Сатору не знает и не слышит, потому что у Сугуру звонит телефон. Он хмурится, едва слышно выругивается и смотрит со скручивающей внутренности виной. — Извини, Сатору, мне нужно идти — проблемы на работе. Сатору невольно касается взглядом электронных часов в углу комнаты — почти десять вечера. Интересно, что могло произойти так поздно? На незаблокированном экране телефона светится контакт «Суда Манами» с яркой фотографией, отчего ревность оседает желчью на языке. Сатору знает, что Сугуру с ней спал — видел её истории в Инстаграме из ресторана, а ещё совершенно случайно подслушал их с Сёко разговор, когда заглянул к ней в кабинет после того как навестил болеющую Цумики. — А, да, конечно, — выдавливает из себя Сатору. — Ещё увидимся, Сугуру. В ответ он кивает, улыбается извиняюще и уходит, прерывая демонстрацию навыков псов Мегуми.

***

Жара раздирала лёгкие, хватала липкими руками за горло, вынуждая бороться за каждый вдох. Фруктовый лёд на палочке не способствовал охлаждению ни тела, ни головы; только безжалостно пачкал пальцы, склеивая их сладкой патокой. Пот лился ручьём даже от безделья, а тёмные очки, сдвинутые на лоб, успешно закрепились на месте, не съезжая ни на миллиметр. Хотелось ругаться на лижущую кожу жару, но сил не хватало на мысленные препирательства, не то что на их озвучивание вслух — всё уходило на то, чтобы удержаться на спинке скамьи, не растечься в лужицу. Тяжёлый вздох позади привлёк внимание, и Сатору тут же обернулся на звук, замирая всем телом от увиденного. Язык Сугуру прошёлся по длине мороженого, собирая сладость. Он отстранился всего на секунду, но этого хватило, чтобы ярко-голубой сок потёк с губ к подбородку. Сатору не знал сколько тянуще-долгих секунд он провёл, заворожённо наблюдая за стекающими каплями, прежде чем наклониться к чужому лицу, чтобы собрать сладость с губ, спуститься ниже — к подбородку. Сугуру словно и вовсе не заметил столь наглого вмешательства в собственные личные границы, зыбко повисая в пространстве: то ли от чужого языка на своём лице, то ли от удушливой жары — Сатору не знал. — Что ты делаешь, Сатору? — голос у Сугуру хриплый от слишком долгого молчания, но лишён даже малейшего намёка на удивление — давно привык к любым выходкам Сатору. Как и к его бесцеремонным попыткам нарушить всевозможные личные границы Сугуру. Словно касаться Сугуру для него жизненно необходимо. — Ты испачкался, — пожал плечами так, будто в его действиях не было ничего вопиющего. Будто они не находились в общественном месте — заполненном людьми парке. Сатору ловко перескочил через спинку скамьи, вдруг приобретая силы двигаться в плывущем перед глазами пространстве. Навалился всем телом на Сугуру, прижимаясь боком. У Сугуру, похоже, не было желания сопротивляться, поэтому он позволил Сатору маленькую, удушающую вольность. — Кстати, я тут подумал, — голова скользнула к плечу; Сугуру промычал в ответ, — не хочешь махнуть на Окинаву на пару дней? — Хм, — Сугуру откусил от мороженого, перекатывая лёд во рту и предложение Сатору в голове. — Я не против. К тому же, у меня есть парочка лишних выходных на подработке. — Можем позвать с собой Сёко и Нанами с Хайбарой, — слова слетели с языка прежде, чем Сатору успел их обдумать. Оставалось лишь надеяться на то, что Сугуру откажется или друзья будут заняты. Сугуру слабо покачал головой, не соглашаясь. — Вряд ли у кого-то из них есть на это время, — и то верно, мысленно согласился Сатору. Сёко тонула в заданиях по летней практике, Нанами метался между несколькими подработками, а Хайбара должен был уехать заграницу с семьёй. — Да и мне хотелось бы побыть с тобой наедине. Сатору весь просиял, сгрёб Сугуру в объятья, пачкая его предплечье липкостью фруктового льда. Сугуру тщетно попытался оттолкнуть Сатору, но в итоге только выронил из рук своё мороженое, цветным пятном растёкшееся на пылающем асфальте. — Как же достала эта жара, — Сугуру уронил голову на макушку Сатору, расслабляясь в обжигающих кожу объятьях. — Нужно принять холодный душ. — Пустишь меня к себе? — попытался Сатору. Сугуру помолчал с секунду, словно взвешивая все за и против, а затем встал, выпутался из цепких рук и улыбнулся. — Хорошо. Идём.

***

Сугуру сам занялся всеми взрослыми делами: купил билеты на самолёт, забронировал номер отеля и расписал время их пребывания едва не по часам. Сатору подобную организованность оценил и молча сбросил деньги за все расходы Сугуру на карту, пропуская его возмущения мимо ушей. В их общем номере Сатору сразу же сбросил вещи на пол и завалился на кровать, проверяя её на мягкость. Сугуру аккуратно переставил его сумку в угол, встал между разведённых ног Сатору, упираясь коленками в кровать. — Не разбрасывай свои вещи, Сатору, — пожурил его Сугуру, но как-то лениво. Сатору приподнялся, хватая чужую руку, и с силой потянул на себя. Они столкнулись животами, грудными клетками и носами. Сатору тихо ойкнул, а затем рассмеялся Сугуру прямо в губы. — Да-да, конечно. Не буду. Свой первый день на Окинаве они провели на пляже: забывали вылезать из моря, наслаждаясь тёплой водой; дегустировали разные вкусы мороженого (Сугуру даже попытался повторить трюк Сатору — приложился к чужому десерту ртом, сталкиваясь губами, посылая сердце Сатору в гонку по венам); брызгали друг друга и соревновались, кто дольше продержится под водой, отпугивая от себя остальных отдыхающих. — Я больше в воду не полезу, — сообщил Сугуру после нескольких беспрерывных часов в море. Они заняли лежаки у самой кромки воды под широко раскинутой пальмой. Сатору набрал какигори с разными сиропами и теперь морщился от каждой ложки — лёд, казалось, морозил ему мозг. Сугуру от какигори отказался, взяв себе арбуз. Сок стекал у него с пальцев и Сатору прикипел к ним взглядом, разом теряя способность слышать и говорить, а ещё — дышать. — Сатору? — позвал Сугуру, когда Сатору потянулся к его пальцам с намерением ощутить сладость арбуза на языке. Сугуру прошелестел смехом, стоило губам пройтись лёгкими поцелуями по костяшкам. — Прекрати, Сатору, щекотно. Сатору неохотно отстранился на лежак и забросил ложку пропитанного сиропом льда в рот, скривившись от ударившего в голову мороза. Поздним вечером, когда день накрыло тёмным покрывалом, расписанным звёздами, они всё ещё оставались на пляже. Сатору притащил из киоска неподалёку бенгальские огни, предложил зажечь вместе, полюбоваться тихим боем волн о берег, зарываясь пальцами ног в песок. Сугуру стоял напротив, жёг свой огонёк, и Сатору в который раз потерялся в его улыбке. Сугуру был для него путеводной звездой, указывающей в жизни верный путь. Но когда дело доходило до изучения всех мелочей, из которых Сугуру слеплен — Сатору моментально терялся, падая в Сугуру с размаху. Они встречались три года, ещё столько же осталось позади в качестве лучших друзей — а Сатору всегда будет мало. Рядом с Сугуру ему не хватит и вечности. Сатору шагнул ближе, утопая стопами в песке. Сугуру вскинул к нему голову, отвлекаясь от наблюдения за искрящимся огоньком, улыбнулся ещё шире. Сатору мягко коснулся его запястья, отводя огонь в сторону, скользнул ладонью выше — по предплечью к щеке. Сугуру замер, позволяя Сатору делать всё, что вздумается. Сатору же нежно погладил щеку большим пальцем и приник к губам, целуя неспешно. Сатору не помнил, как долго они так простояли, наслаждаясь близостью друг друга, прохладным песком, щекочущим ноги, и теряющимся в волосах тёплым ветром. Не помнил и то, как они дошли до отеля. Он лишь помнил как плавился от рук Сугуру на своём теле, от его губ на своей шее, плавился от чёртовой жары.

***

Солнце ослепило чувствительные глаза, пусть и плотно закрытые. Сатору хотел было встать и запахнуть занавески, которые они не позаботились закрыть вчера, но вид спящего Сугуру выбил желание двинуться с места. Он осматривал покрасневшие следы на шее и плечах, укусы от зубов, зная, что те отзеркаливаются на его собственной коже. Пришлось подавить желание провести рукой по волосам, убрать упавшую на лицо чёлку — не хотелось, чтобы Сугуру проснулся раньше времени; хотелось посмотреть на него подольше. — Знаешь, это довольно стрёмно, когда ты так внимательно смотришь на меня, пока я сплю, — тихо пробормотал Сугуру, не открывая глаз. Сатору в ответ лишь угукнул, не найдя, чем слова Сугуру парировать. Он подвинулся ближе, вжимаясь в Сугуру всем телом, переплетая под одеялом ноги. Поцеловал лениво, мягко касаясь чужих губ. Подцепил нижнюю губу зубами, легко посасывая, а затем отпустил, углубляя поцелуй. — Пора вставать, Сатору, — напомнил Сугуру, отстранившись, прикоснулся кончиком носа к носу Сатору. — У нас сегодня по расписанию океанариум. — Не хочу никуда идти, — возразил Сатору, втягивая Сугуру в ленивый поцелуй. Ему и вправду не хотелось разрывать момент и куда-то идти. Зачем, если есть мягкая постель, тёплый Сугуру рядом, губы Сугуру, которые он может целовать, кожа Сугуру, которой он может касаться. Никакой пляж, никакой океанариум, никакие сладости не заменят ему текущего по венам удовольствия от близости Сугуру. Но подняться всё-таки пришлось, пусть и спустя двадцать минут безделия в кровати, да ещё и с помощью шантажа — Сугуру пообещал дать Сатору расчесать его волосы. В океанариуме Сугуру взял его за руку, потащил к захватывающим дух аквариумам, наполненным всевозможными видами рыб, что водятся в водах Окинавы. Сатору рассматривал их с особым интересом, наслаждаясь прохладой помещения и вплетёнными в его собственные пальцами Сугуру. Ему всегда нравилось, когда Сугуру касался его первым, брал за руку в общественном месте, оставлял лёгкие поцелуи на щеке или губах. — Смотри, Сугуру, вот эти очень вкусные в качестве еды, — Сатору тыкнул в выставку рыб с висящим рядом плакатом, демонстрирующим способы приготовления. Сугуру на это поморщился. — Мы не будем их пробовать, Сатору. Сатору лишь пожал плечами, мол, не очень-то и хотелось. Они остановились у стаи рыб, кружащихся вокруг своей оси, создавая цветной вихрь. Сугуру смотрел на них заворожено, а Сатору не мог отвести взгляд от его лица. Поражённый красотой Сугуру в слабо освещённом помещении, — с переливами моря на его лице, — Сатору упустил момент, когда Сугуру сократил расстояние между ними до ничтожного ничего, прижимаясь губами. Мимо проплывал кит, а Сугуру целовал его в полнящемся людьми океанариуме. Оставшиеся пара дней потерялись в развлечениях, предложенных на Окинаве: они сплавлялись по реке на лодках, пробовали особо острый рамэн и до посинения нежились в тёплом море.

***

Последний год рядом с Сугуру запомнился посыпавшимися на их голову испытаниями. Ругань с кланом, подготовка к выпускным экзаменам, инцидент с Тоджи, оставивший каждому своё, бесконечная вереница званых ужинов, на которые его таскал отец, не особо заботясь о мнении сына. Но пока Сугуру рядом, думал Сатору, ему любое препятствие нипочём. Он бы вырвался из всех пучин ада, только бы быть с Сугуру. А потом всё разрушилось. Сугуру ушёл, оставив после себя ноль объяснений и кровавые ошмётки стекла в том месте, где раньше у Сатору было сердце. Каждое утро, что Сатору просыпался в одиночестве, он по привычке шёл искать Сугуру в квартире, а когда не находил — осознание накрывало разрывающими грудь волнами. Сугуру не ушёл на подработку или университет, чтобы вернуться поздним вечером — он исчез из жизни Сатору навсегда. Сатору никогда не любил алкоголь и пил всего раз из чистого любопытства. Но в первую неделю он не помнил ни единого дня, проведённого не с помутневшей от спиртного головой. Сатору топил чувства в бутылке дешёвого виски, заедая отвратительный вкус сладостями и засыпал в ворохе оставленных Сугуру футболок, жадно вдыхая родной запах. — Он забрал документы, — оповестила его Сёко, когда он пытался высмотреть Сугуру в потоке студентов. Сатору пытался достучаться до него, отправляя несметное количество сообщений, но те остались без ответа, без отметки «прочитано». Токио тогда казался Сатору удушливой крошечной деревней, а каждый прохожий — Сугуру. Даже если общего у них было от слова ничего. Сатору не знал как сумел взять себя в руки, но подозревал, что дело в двух маленьких комочках счастья, которых он просто не мог бросить на съедение клана Зенин. Мегуми и Цумики стали для Сатору новым смыслом жизни. Теми, кто помог выбраться из вязкого болота, в котором было нечем дышать. Единственным, что Тоджи оставил хорошего после себя. Вот только Сатору любил быть с собой предельно честным, признавал, что боль от ухода Сугуру не сумеет заглушить никто. Она останется с ним, скребя острыми когтями грудную клетку. Сугуру, пусть и бросивший его, никогда не исчезал из жизни Сатору полностью. Уж слишком часто он находил себя фантазирующим о том, какова была бы их совместная жизнь, останься Сугуру с ним. Они бы вместе воспитывали Мегуми и Цумики. И Сатору не пришлось бы успокаивать больно раздирающее рёбра сердце, когда он открывал их переписку, чтобы сообщить Сугуру об успехах Цумики в учёбе; о замечательном друге Мегуми — Юджи — именно то, что нужно его ребёнку; или о двух псах, которых Мегуми притащил домой одним дождливым вечером. Вот только всё, что Сатору осталось — давиться бесконечными «если бы», довольствоваться редкими разговорами с Сёко и слежкой в соцсетях через фейковые аккаунты.