только сценарий, что им заранее прописали

                                                                                                                                                                                                                                                                                                Они вместе добираются до базы, где их уже ждёт Гена. Капризное солнце едва припекает макушки, пускает яркие блики по водной глади. Спокойствие затерянного в море города накрывает с головой, как и тишина, нарушаемая лишь шуршанием гальки под кроссовками.       Зуев встречает их на пороге с извечной щербатой улыбкой, похлопывая по спинам, а тёмные глаза блестят в предвкушении веселья. Он зажимает в зубах косяк и протягивает идущему последним Кисе свой кулак, наверняка успев ещё с приличного расстояния отсканировать свежие ссадины. — Моё уважение, бро, — он притормаживает и хлопает себя по бокам, косится в сторону остальных, успевших занять диван позади. — Прочитали уже лекцию ему? Тогда я, пожалуй, похвалю, что успел смыться. Везёт, так везёт, Кис. — Однажды, любое везение заканчивается, — Мел прижимается щекой к уже наполненному стеклянному стакану, набор которых они вместе покупали в ближайшем минимаркете, специально для базы. — Ты, как его духовный наставник, должен наехать на него хорошенько и рассказать все самые стрёмные страшилки о барыгах. Мы с Хэнком уже не справляемся. — Какой к чертям духовный наставник? — интересуется Киса, подогнув под себя одну ногу и смотрит наигранно-враждебно. — Я сам себе хозяин, в отличие от вас, осторожных и правильных. — Может, ну его, пацаны, — Гена разводит руки в сторону и чуточку театрально вздыхает. — Не нужны человеку нотации, чего приставать- то. И страшилки не нужны — всё он понимает. Так что, давайте уже сменим тошнотворную тему с ментами и небом в клеточку на что-нибудь нормальное. — Согласен, — Хэнк кивает, и все заметно расслабляются, протягивая руки к наполненным стаканам. — Мне этого ментовского разнообразия историй о барыгах дома хватает, с лихвой.       Киса улыбается чуть иначе, когда первые глотки алкоголя попадают внутрь и стремительно разносят расслабление по всему телу. Он падает на диван между Хэнком и Мелом, тянется за гитарой и устраивает свои длинные пальцы на струнах. Гена рассказывает одну из своих грандиозных историй, ради которых стоит жить.       От выпивки мышцы медленно наливаются приятным теплом, и вечер показался бы Боре довольно томным, если бы его друг не прижимался к нему так плотно в тесноте диванных подушек. Ваня бормочет под нос известный мотив рок-группы и, видимо, не испытывает ни малейшего неудобства, когда в попытке устроиться поудобнее несколько раз задевает колено Хенкина своим. Откидывает голову куда-то в район чужого предплечья.       Хэнк переводит взгляд на опустевший стакан и в уме прикидывает, хороший ли это повод, чтобы встать и долить себе ещё. Просто дистанциироваться. В конце концов, он поднимается и протискивается через маленькое пространство между столом и стоящим в стороне креслом, наливает себе ещё немного и решает держаться подальше от собственного дерьма в голове.       Хэнк отходит к боксёрской груше, краем уха слушая приближение недавних приключений Зуева к закономерному финалу. Ребята смеются в ответ, больно подталкивают друг друга локтями и громко вопят на особенно смешных моментах. Он чувствует себя немного лишним. Мел, отсмеявшись, с полуприкрытыми глазами поднимает большой палец вверх.Все продолжают пить, медленно растягивая закуску в виде бесконечных пачек самых дешёвых сухариков, а Боря смотрит в свой полупустой стакан и отставляет его в сторону.       В какой-то момент отвлекается на собственные тягучие мысли и приходит в себя, когда Киса с Генычем на фоне начинают яро протестовать и пытаются отобрать телефон Егора, который уже находиться в процессе набора сообщения. Для Анжелы, конечно же. Время пролетело совершенно незаметно, вечереет. Вряд ли девушка обрадовалась бы сейчас очередному признанию в любви. Музыка из колонок бьёт по ушам. — Чего завис тут, Хэнкалина? — через пару минут рука Кислова, в которой не зажат стакан, бесцеремонно обвивает плечи друга, а сам он нахально ухмыляется и выпускает дым прямо в лицо напротив. — Ты вообще с нами или где? У нас тут миссия по спасению нашего недопонятого гения, а ты нихера не включаешься.       Боря поворачивает голову в его сторону и не понимает, откуда в Кислове столько желания до него доебаться. Именно в этот вечер. И будь она проклята, эта его тактильность.       Наверное, чувствует, что что-то не так, но сути уловить не может. Как в детстве, с нетерпением облизывает губы и ждёт честного-честного ответа.       Стоило быть к этому готовым. — Задумался просто. Алкоголь пагубно влияет на мыслительные процессы, Кис. — Да кому ты пиздишь, — от смены тона, несмотря на то, как тихо это произнесено, перед глазами мелькают чёрные точки. — Шарахаешься от всех, стоишь тут в одиночестве с видом мученика. Я же не слепой, блять! — Забей, — всё, что получается из себя выдавить. И это по-настоящему жалко звучит.       Хенкин видит, как от неудовлетворённости ответом щурятся глаза напротив. Знает, что через секунду посыпятся возражения, и уже не шёпотом.       Киса нетерпеливый, громкий и настойчивый.       И Боря не хочет с ним говорить. Слышать его голос, кто бы мог в это поверить, тронутый едва различимым дружеским волнением. Не хочет знать, что он вообще существует.       Приходится не впервые за этот день скинуть с себя его руку, а потом буркнуть «честно, всё норм у меня» и броситься обратно к дивану. Хэнк старается дышать полной грудью, вгоняя в лёгкие по-вечернему студёный воздух, тянущийся из приоткрытой двери.       Надеется лишь, что его лицо в момент вопроса не транслировало субтитры. Он глубоко вдыхает и включается в разговор, на случай, если вдруг у Вани появится желание продолжить допытываться. Опьянение больше не ощущается. ***       Боря знает, что Кислов умеет злиться, умеет притворяться безразличным. Это его стихия. Когда приходит время расходиться в разные стороны у того самого, злополучного перекрёстка, он выглядит ни в чём незаинтересованным. Секунды падают на темя, как тяжёлые капли в камере пыток. От фонарного столба бьёт холодным светом по покрасневшим векам. — Кис, — он закрывает глаза, глубоко вдыхает и выпрямляется. — Я правда не хотел портить вам вечер своими загонами, прости. И мне жаль, что не вышло слиться со стеной, чтобы ты ничего не заметил. — Прощу, если правду скажешь, — Ваня не смотрит на него, скрывая глаза за длинной чёлкой. — Да нет никакой правды, Кис, — приходится затормозить его, обхватить руками чужие предплечья и заставить посмотреть в глаза. В панике надеясь, что там не читается ничего личного. — Просто как-то навалилось всё разом. Экзамены эти, дополнительные, отец давит. Думал, что отвлекусь, расслаблюсь, но не поддался моменту. Как-то так. — И я — не при чём?       Хенкин оторопело делает шаг назад и всматривается в лицо, покрытое ссадинами. Они переливаются мрачными бордовыми отсветами. Западают в память чужеродными отпечатками, которые хочется стереть прикосновением. Напористые тёмные глаза впечатываются в него почти больно.       Они будто оба знают, что произнесённая Борей ода усталости, это лишь часть правды. Но он не может придумать, что ещё сказать. Хочется просто взять и уткнуться в чужую грудь, соглашаясь, что при чём. Пространство между ними заряжается статическим электричеством. — Ясно всё, — Кислов заговаривает первым, так и не дождавшись ответа. — Если я чё-то тебе сделал, задел там чем-то, то мог бы прямо сказать. Заебали эти загадки. Не говори потом, что я разговаривать не умею или, что мне на всё поебать.       Он срывается с места так быстро, будто его и вовсе тут не было, и этот разговор — лишь плод больного воображения. Наверное, пауза действительно затянулась. Подкинув щебёнку носком кроссовка, Боря решает, что всё так, как и должно быть. Пусть лучше злится и проявляет отстранённость, чем вот так допытывается до правды. Она его всё равно не устроит, потому что правда абсурдна.       Добравшись до дома, он с удовлетворением понимает, что родители уже спят. Из-под двери Оксанкиной комнаты виднеется тонкая полоска света, поэтому он быстро и бесшумно пробирается к себе, решив, что задушевных разговоров сегодня с него достаточно. Скидывает на тёмный силуэт стула провонявшие травой шмотки, переодевается в чистое. Огни ночного города за окном светятся полусонно, лениво.       Интересно, добрался ли до дома Кислов? Или его дела делаются в любое время дня и ночи, в любом состоянии? Боря надеется, что он остыл и не ищет причин в себе. На его памяти, друга с трудом можно было заподозрить в самокопании. Он знал, что вопрос был задан именно так, потому что их извечные разногласия — лучший способ провокации в его сторону, особенно, если хочется услышать правду.       Выкурив предпоследнюю в пачке сигарету, Хенкин заваливается в постель, накидывая одеяло на голову. Из оставленного приоткрытым окна тянет свежестью. Но когда полубредовый сон всё-таки накрывает с головой, становится жарко.       Боре отчаянно не хватает пространства. Кровать-полуторка явно не рассчитана на близкое ночное соседство с кем-либо. Приоткрыв глаза в темноте комнаты, он выхватывает взглядом лишь мелкие детали. Тёмные волосы, рассыпавшиеся по подушке, знакомый запах и чужое горячее дыхание в районе шеи. Он не понимает, откуда в его комнате взялся Киса. Они же разбежались и даже, вроде как, поссорились?       Ваня неуклюже ворочается, придвигается ещё ближе и вынуждает тело реагировать. Касаниями посылает всполохи мурашек по позвоночнику. Едва слышно чертыхается, не находя удобной позы, а потом протягивает руку поперёк чужого живота, чтобы прижаться уже вплотную. Больное сознание крепко цепляется за это ощущение. — Вот так кайф, — знакомый шелестящий шёпот где-то у подбородка.       С непривычной лёгкостью отбрасывая мысли о том, что они друзья, Боря чуть поворачивает голову в его сторону. Не успевает ничего ответит, потому что комната начинает вращаться.       Покусанные губы Вани Кислова накрывают его собственные. Его сердце не готово. Всё пространство заполняется запахом мускуса, сладковатого геля для душа и травки. Хенкину ментально сносит крышу, и он отвечает на поцелуй. Чужая ладонь перебирается с живота выше и скользит по шее, пока, наконец, не обхватывает лицо. Сбитые костяшки невесомо оглаживают линию челюсти. Всё словно через вату. Медленно, лениво и нереально. Слишком нежно. Только сердце, выбиваясь из общей атмосферы умиротворения, разгоняет пульс так, что хоть сейчас в больничку.       В желании углубить невинный поцелуй, Киса мягко приподнимается на локте, тянется ещё ближе и пускает в дело язык. Это пиздец, как охриненно ощущается. В нежелании отдавать управление процессом полностью в чужие руки, Хенкин медленно перекатывается, накрывая его своим телом. Скользит пальцами под растянутую футболку, выводит круги на выступающих рёбрах. Температура тела, наверное, подскакивает до рекордных отметок, когда хриплый стон Кислова срывается прямо в его губы.Чужие пальцы скручивают хлопковую ткань и тянут вверх, оголяя всё больше тела. Карие глаза полуоткрыты, но в них всё равно угадывается возбуждение.       Боря ведёт языком по рассыпчатым линиям родинок на бледной коже. Какой же он красивый, господи. Законно ли вообще быть таким красивым? Глаза жадно следят за реакцией, за каждым смазанным движением, в то время как руки находят чужие запястья и поднимают руки вверх над тёмной макушкой друга. Но уже не чтобы поцеловать, а чтобы прикусить кожу на манящей шее. Остатки контроля летят ко всем чертям, если они вообще присутствовали.       Он больше не может дышать, лёгкие плавятся где-то внутри грудной клетки. Если не остановиться сейчас, то назад дороги не будет. — Блять, Хэнк, — низкий и хриплый голос Кислова заставляет сердце вылететь из грудной клетки и расшибиться о стену. В животе натягивается тугой узел. — Как же с тобой охуенно. Только не останавливайся.       С губ слетают рваные вдохи. Киса ловит один из них, утягивая в новый поцелуй, и Боря решает отпустить. Себя, его, этот грёбанный самоконтроль и благоразумие. Он целует в ответ с таким напором, словно это последнее, что успеет сделать в жизни. Так жадно, словно всё вот-вот рассыплется в прах.       Грохот, что заставляет в недоумении открыть глаза, разом потеряв сочную картинку чувств и чужих прикосновений, оказывается стуком в дверь его собственной спальни. На тумбе, у кровати, вовсю разрывается утренний будильник. Сон рушится так быстро и жестоко, как складывается карточный домик. Спросонья, ещё не до конца осознав суть случившегося, Боря откидывает одеяло в сторону и встаёт. Трёт заспанное лицо, зарывается пальцами в волосы. Это больно.       И унизительно.       Внутри начинает ворочаться склизкий стыд, руки мелко дрожат в попытке подкурить сигарету, остервенело сминают опустевшую пачку. С кухни раздаётся голос отца. Константин Анатольевич зовёт его завтракать, даже в самых смелых представлениях о сыне не предполагая, что тот рассыпается в собственной комнате от мокрого сна с его дружком-барыгой, Ваней Кисловым.       Приходится отозваться, чтобы никто не решил сунуться к нему до того, как удастся натянуть на себя безразличный вид. Такой, будто это не он минуту назад посасывал чужие губы в своих фантазиях, ощущая под собой податливое тело. Боря смаргивает свежее воспоминание и даёт себе обещание больше не притрагиваться к косякам, скрученным Зуевым. Потому что так больше нельзя. Потому что это — слишком.       В груди ноет от мысли, что придётся сегодня увидеть Кислова в школе.       Не выдержав, Хэнк плюхается обратно в постель и ещё больше раздражается, когда в нос будто бы забивается несуществующий запах из сна.       Просто потрясающее, блять, утро.       На лбу проступает пот, крупными каплями скапливаясь у висков, по телу ползут неприятные мурашки, и до парня только сейчас доходит, что всё это время он температурил. Он отчаянно соображает.       На губах сама собой расползается ухмылка, когда в голове зреет тупой план. Он просто не пойдёт в школу, потому что заболел. Наверное, заболел. Хенкин прогуливает не часто, поэтому маму убедить в необходимости этого выходного, труда не составит. Поваляется дома пару дней, придёт в себя и выучит, наконец, нужные темы по литературе. — Чёрт, — пальцы замирают над экраном телефона, когда он хочет отправить сообщение о своём недомогании классной руководительнице. — Вселенная явно меня ненавидит.       В личке мессенджера один из диалогов, как назло, горит непрочитанным, и диалог этот — с Кисой. Зажмурившись, Боря открывает окно, ожидая увидеть там что-то неприятное, в стиле их общения в моменты разногласий. Обвинения в том, что он плохой друг, оскорбления или, может, даже желание порвать любые отношения, в принципе. Но находит там совсем другое. Он трёт глаза, но текст сообщения, написанного ещё глубокой ночью, от этого меняться не спешит. Киса: Ты это, прости кароче, не хотел доёбываться. Психанул. Проехали, ладно?       Проехали. Прямо по сердцу Хенкина. Чем-то тяжёлым таким, на подобии асфальтоукладчика. Извиняется. Господи, он ещё и извиняется за то, в чём вообще не виноват. Блять. Негнущиеся пальцы пару раз тыкают по клавиатуре, выводя тупое «ладно» и добавляют смайлик для верности. Боря планирует больше никогда не смотреть ему в глаза.