upd10

— А это что? — интересуешься ты, беззастенчиво тыча пальцем в полку с трофеями. Понятно, блин, что — ПОЛКА С ТРОФЕЯМИ, дурень. Просто у тебя и дома-то никогда не было, что уж говорить про целый уголок золота: плоских медалек, кубков побольше и поменьше, каких-то грамот и еще бог знает чего. Джон неловко хехекает. — Да штуки всякие, — очень конкретно объясняет он и вскакивает с края кровати, чтобы подойти к тебе. Близость чужого тела ощущается приятно и тревожаще. Ты уже знаешь, что чувствуешь влечение, и также знаешь, что лучше бы тебе ничем его не выдать. — Тут много тупого. Вон, смотри, грамота за первое место по математике во втором классе. Просто куда-то же надо их деть, а выкидывать жалко… — А это, — ты взвешиваешь в руке тяжелый золотой кругляшок, — тоже? — М. Это за шахматный турнир в пятом классе, — отмахивается Джон. Ты молча переводишь взгляд на другую медаль. — Третье место по плаванью. — Касаешься следующей. — Первое за волейбол в седьмом. Он рассказывает и про остальное, в разной степени впечатляющее. Какие-то квизы, олимпиады по биологии, спорт, конечно, и все в этом роде. Самое тупое, что Эгберт даже не зубрила — он просто ебучий задрот. Вы и знакомы-то всего ничего, но ты уже знаешь, что он играет в волейбол, потому что ему нравится чувство свободы в прыжке, то, как неуклюжее, только-только начавшее пубертат мальчишечье тело вытягивается, будто все мышцы звенят, и потому, что он прирожденный лидер, хоть никогда с этим и не согласится. Он любит биологию — его завораживает, как вещи в природе берутся будто бы из ничего. Он неплохо разбирается в базовых исторических понятиях — насмотрелся экшн-фильмов и подчерпнул оттуда и плохого, и хорошего. Ему начинает нравиться программирование. Конечно, он мощно в нем сосет, но а кто нет? В четырнадцать-то лет? Вся комната Эгберта, да что уж там, весь его дом для тебя диковинка, но вот эта золотая гора — нечто совсем за гранью. Ты понимаешь, как даются деньги и большой дом с хорошим ремонтом — с этим просто рождаются, если твои родители не мудаки и любят тебя достаточно сильно, понимаешь даже, почему Джон не ценит это так, как ценил бы ты. Но вот это? Целая полка доказательств того, что ты чего-то стоишь? Что тебя любят? Что ты сам годишься на многое? Джон посмеивается, когда тянется к последней оставшейся медали. Эта выглядит странно, будто ее не отлили из какого-нибудь сплава металла, а вырезали из золотого картона. Если ты и достоин какой-то медали, то разве что такой — аляповатой, второпях надетой себе же на шею самим собой. Тебе нечего предложить Эгберту. Там, где у него большой теплый дом, у тебя закутки, щедро отведенные приемными семьями, там, где у него награда за соревнования, у тебя пухлый живот и список диагнозов, и там, где он получил бы овации и похлопывания по плечу, ты бы получил в лучшем случае настороженные шепотки. — А эту мне папа нарисовал на тринадцатый день рождения. Типа, сын, ты начинаешь становиться мужчиной, я тобой горжусь, все такое. Буэ-э, — весело корчится Джон. В носу щиплет. Ты с трудом выдавливаешь кривую улыбку. — Похвастался? Молодец, соси конец. Ты меня, вроде, на фильмы заманил, так давай, не выебывайся. Интересно, если ты однажды подаришь Джону медальку «моей первой несчастной гомосексуальной любви», он повесит ее рядом с первым местом за математику или третьим по плаванию?