to lick up your leg like a lolly on a stick

— Как ты, готов? — Не-а, — язвит Джимми, перевернувшись на живот, — закругляемся. По габаритам кровать Кёрли рассчитана максимум на полтора взрослых мужчины. Удобство под сомнением, и всё же расклад не такой уж скверный: нет нужды засыпать едва ли не друг на друге, как когда-то — на узкой койке в капитанской каюте, рискуя нарваться на конский штраф и быть уволенными по надуманной причине вроде нарушения субординации. «Пони Экспресс» — в прошлом; основатели конторы не сегодня-завтра банкроты и публично проигрывают в неравном бою с судом. Как не поверить в редкую, но меткую справедливость? Кёрли зачем-то присматривается, будто не видел Джимми без одежды бесчисленное множество раз. Восклицает шёпотом: — Ой, — и продолжает с отзвуком улыбки в голосе, — у тебя родинка вот тут, слева. Ты знал? Кёрли наблюдательный. Эпизодически, избирательно и где не надо — абсолютно бесполезное умение. — Откуда бы? У меня нет привычки пялиться на свою жопу в зеркале. Это больше по твоей части. — Дерзишь, — Кёрли оглаживает и легонько пощипывает его тёплые бока, целует ямочки на пояснице, по-хозяйски мнёт бледный, не самый пышный зад. Любуется: за последние месяцы Джимми прибавил в весе, — побочный эффект рецептурных колёс от психиатра — и перемена эта заводит. Оттого, наверное, что некогда жилистое тело обрело здоровую, поистине завораживающую плавность очертаний; Кёрли нравится, и Джимми беспощадно дразнит его извращенцем с тех пор, как просёк. Из приземлённого: теперь Джимми гораздо приятнее обнимать. И трогать. И прикусывать во время близости. Обнимать, трогать, прикусывать и всё такое прочее — обязательно: ядрёный коктейль из пароксетина, кветиапина и чего-то непроизносимого вправляет Джимми мозги столь же действенно, сколь и душит либидо. Бьёт по больному: у всего на свете есть цена, уважаемый. Расхотел убивать, умирать и доводить Кёрли до ранней седины? Тогда хрен тебе, а не передёрнуть вечерком или досыта натрахаться в законный выходной. Встать-то встанет, если повезёт, но кончить будет неоправданно трудно — целый квест, причём без чётких к нему инструкций; проще плюнуть и потерпеть до спада эрекции. Развлекайся! При подобных незавидных условиях упрямство Кёрли вкупе с его же пунктиком на прелюдиях — кстати. Джимми обращает расфокусированный взгляд в сторону циферблата на стене и с удивлением щурится: «почти два часа обжимаемся, обалдеть!». И не впустую. Из-за вожделения мысли спотыкаются, еле шевелятся, как при гриппе, когда ни с того ни с сего ловишь кайф от дробящей кости температуры. Либо как после нескольких банок крепкого пива, которое Джимми нельзя. «Ну и срань. Надо бы послать Кёрли за безалкогольным…» — Держу. Расплата за оговорку настигает мгновенно. — Чего держишь? — острит Кёрли. Ему за тридцать, а он иногда придурок, каких поискать. Придурок обаятельный, здесь не поспоришь, но юморит чрезвычайно плоско. Джимми не отказывает себе в удовольствии закатить глаза и глубоко, с осуждением вздохнуть: — Займись делом, а? Он упирается коленями в постель и не спеша прогибает спину, выставляя себя напоказ. Провоцирует; не просит, а требует. Посмотри, мол, мне впору гвозди хером заколачивать, — твоими стараниями — а ты цепляешься к словам. Что с приоритетами, Кёрли? Резонно. То ли хмыкнув, то ли усмехнувшись, тот утыкается ему в промежность, чмокает туда, где родинку и нашёл: приникает губами к коже на внутренней поверхности ляжки; тут сочленяется с тазом бедро, а дальше — пульсирует артерия. Волосы в паху почти не курчавятся, и на ощупь они и вполовину не такие жёсткие, как на вид. Кёрли щекотно трётся носом о местечко между анусом и мошонкой; ноздри заполняет аромат мускуса — густой, терпкий, недвусмысленно плотский. Не устоять. Кёрли и не пытается. Разводит чужие ягодицы пошире под ворчливое, но одобрительное «да неужели?», лижет самозабвенно и возмутительно мокро. Шершавый язык скользит по сфинктеру, по отвисшим под собственной тяжестью яйцам, по венам на стволе, по головке и крайней плоти. Во рту солоно и капельку пряно. По щекам, подбородку и переносице размазывается слюна вперемешку с предсеменем. Джимми беспрестанно ёрзает, вынуждая Кёрли не ослаблять хватку. Придавливать. С сладостным замиранием сердца напоминать, кто в их дуэте крупнее — пусть незначительно, ровно настолько, чтобы заметить разницу и подчёркивать её, если посещает настроение. Понарошку, без ущерба кое-чьему хронически воспалённому эго. И всё это великолепие — для Кёрли. Для первого человека, обнаружившего в желчном, нелюдимом и поразительно проблемном ублюдке падкость на внимание и награждённого привилегией его любить. Джимми взрыкивает и подвывает, зарывшись в подушку лицом. Частит матерщину, точно молитву: на грани слышимости. Его лихорадит, он чувствителен и до изнеможения разнежен, и Кёрли обожает Джимми таким; обожает любым, но особенно — вверяющим ему себя, разомлевшим под натиском ласк. Обожает разгорячённым, взмыленным и податливым. Хочется прекратить церемониться и выебать уже, до трясучки хочется; для начала пальцами, чтобы ничего не повредить, раз он и Джимми пренебрегли адекватной растяжкой, а потом… кто знает: ночь-то длинная! Кёрли выливает на правую руку щедрую порцию смазки, недолго массирует вход и, не встретив и намёка на сопротивление, проталкивается средним и указательным. Джимми принимает их до упора, стонет приглушённо, до мурашек честно — так, что у Кёрли щемит в груди. — Хороший мой, — он без предупреждения наращивает темп, и Джимми, собиравшийся огрызнуться в ответ на похвалу, осекается, издаёт тихий всхлип. Ещё один. И ещё, как бывает у него перед скорой разрядкой. Каждое «ах» отзывается в Кёрли наплывом вязкого и обволакивающего, точно прогретая солнцем древесная смола, возбуждения. Свой оргазм он запоминает смутно, а вот то, как вдруг содрогается Джимми, как упруго сжимает ему пальцы, как, пачкая простыню спермой, пережидает приятный спазм — мо́лча! — и как обмякает затем, обессиленный и умиротворённый… эта картина с Кёрли навсегда. Он приносит Джимми воды, и тот залпом осушает стакан. Вальяжным жестом убирает со лба прилипшие тёмные пряди, ухмыляется и с озорством допытывается, поймав на себе знакомый очарованный взгляд: — Эй, Кёрли. Грант! — А? — Чего ты? Любишь меня, что ли? — Кто, я? — смеётся, усевшись рядом и пихнув его локтем в рёбра. — Ни в коем случае. И как же классно, что Джимми понимает шутки.