Make hate to me

My conscience begs for time 'Cause you can't fight the clock ticking inside I'm just a bigger baby me Acting smart, oh, what irony

Where will I end up, tonight? Getting fucked or frying my mind?

— Йоу, папаша, неплохо было бы покормить нас чем-то, кроме рассохшегося дерьма, не считаешь? Кейго рефлекторно поворачивается на звук голоса в направлении сидящего на пыльном матрасе мужчины. Он худощавый, из разодранных на коленях джинс сиротливо выглядывают жилистые колени с подживающими царапинами, под глазами залегли глубокие тени. Он напоминает Кейго классического реднека, возможно, он бывший фермер или строитель. Такие вызывают много проблем. Кейго давно поклялся себе не рассматривать людей на базе: большинство из них давно потеряли всё и больше походили на живые трупы, коих и так было полно за стенами. Ни надежд, ни желаний, пустые провалы глаз, бликующие пожелтевшими белками в тусклом свете люминесцентных ламп. — Тише, Грег, ты его разозлишь. — С мольбой в голосе шепчет сидящая рядом женщина, цепляясь за его рукав мёртвой хваткой. Мужчина раздраженно высвобождает руку и продолжает сверлить экипированного солдата ненавидящим взглядом. Патрульный хранит молчание и проходит мимо, замеряя температуру у новоприбывших бесконтактным термометром, после чего вносит их имена в бесконечный список. Ещё несколько ходят по соседним рядам, проверяя состояние завсегдатаев. Они всегда молчат, будто имеют дело с тюфяками, наполненными сеном, а не с живыми людьми. Кейго это угнетает и он перестает наблюдать. Он почти смирился с положением дел. — Ну прости меня, Марта, я не жрал нормально около недели. Так странно, что я хочу есть? — Всплёскивает руками Грег. Марта поджимает губы и тушуется под взглядом супруга. Она нервно теребит подол летнего, замызганного землистой грязью, сарафана и подавленно отворачивается, закусив губу. Грег её оскорбил, но ей не впервой, она немного пообижается и простит, как делает всегда. — Мы все голодаем, придурок, заткнись уже, во имя Всевышнего! — Вопли Грега вызывают недовольство у полного, лысого мужчины, пытающегося заснуть футах в двенадцати от них. — Всё еще веришь в боженьку, лысый? Кто ещё из нас придурок? Грег подрывается с места и лавирует между людьми в направлении новоявленного оппонента. Его злость и отчаяние чувствуются на расстоянии и заставляют внутренности Кейго тревожно дребезжать, подобно старому двигателю комбайна. Марта дергается вслед за ним, но передумывает и, обнимая себя руками, садится на место. Дальнейший спор Кейго не слушает. Тема религии — табу, она каждый раз вызывает бешеный общественный резонанс, во время которого верующие с пеной у рта доказывают свою правоту настолько же взбешенным неверующим. Возможно, их даже придется разнимать, когда Грег начнёт распускать руки. Он видел такое не раз и мало удивлялся вытекающим из вынужденного общего быта с сотнями людей. Уровень социального напряжения на базе растёт каждый день, пропорционально количеству людей. Больше людей — больше проблем, больше проблем — больше недовольных, больше недовольных — больше проблем. Парадоксально и Кейго не может игнорировать происходящее. Он медленно, но верно поддаётся общей паранойе и не спит сутками, прислушиваясь к звукам за стенами ангара и постоянно оглядываясь по сторонам в приступах беспричинного страха. Всё чаще к нему в голову закрадываются пугающие мысли и замкнутое пространство бетонной громадины давит, выбивая последние крохи спёртого воздуха из лёгких. Постоянные «а что, если…» копятся в голове безразмерным комом копошащихся дождевых червей. А что, если здесь уже кто-то заражен? А что, если я никогда отсюда не выберусь? А что, если я умру?.. Кейго прикусывает губу и сжимает штанины на бедрах до побелевших костяшек в попытке подавить тремор, охвативший всё тело. Сердце бьётся в горле и он тонет в вате, окружающие звуки погружаются под воду окончательно отнимая слух. Капля холодного пота стекает по виску и детали мира размываются акварельной лужей. Кейго с ужасом осознает: паническая атака. Снова. Он спутанно оглядывается в поисках поддержки, цепляется взглядом за окружающих в надежде сместить фокус, отвлечься от себя и вдохнуть. Гортань сводит мышечным спазмом и кислород отказывается проникать внутрь, у Кейго кружится голова от гипоксии. Он почти теряет чувствительность, начиная с ледяных кончиков пальцев и вверх по предплечьям. Тело кажется сотканным из тумана и чертовски горячим по сравнению с конечностями. Диафрагма сокращается в приступе сухой рвоты, ниточка слюны повисает на подбородке. Кейго откидывается на матрас и в голове звучит назойливый писк, сопровождаемый тысячей микроскопических игл, хаотично вонзающихся в тело. Свет с потолка режет глаза, озаряя пространство подобно искрам фейерверка. Щелчок, детонация и мир начинает тухнуть за пределами увеличивающейся в размерах виньетки. В белом шуме едва различимы чужие слова: — Молодой, сосредоточься. Кейго дезориентировано ищет глазами источник звука, но снова теряется в пространстве. Стальная хватка на плечах делает больно и он немного трезвеет, глядя в хмурое лицо напротив. — Делай как я говорю и скоро пройдет. — Мужчина вкрадчиво раздаёт указания и внимательно смотрит, убеждаясь, что его слушают. — Вдох. Раз, два, три, четыре. Отлично, выдох. — Он чуть сжимает пальцы и Кейго шипит. — Я сказал выдох, вот так, молодец. А теперь снова вдох, продолжай дышать по тактам с перерывами в четыре счёта. Сможешь? Кейго неуверенно кивает, продолжая сипло дышать. Мир постепенно обретает цвета и он даже ловит на себе пару заинтересованных взглядов, но, по большей части, всем плевать. Тут такие инциденты не редкость. Кейго опускает голову назад и горит в ледяном пламени адреналинового выброса. Губы не слушаются, он даёт себе минутку, прежде чем заговорить. Мужчина не торопит, терпеливо сидя рядом. Считает пульс на его запястье и жестами велит продолжать дыхательное упражнение. — Спасибо. — Кейго смущённо благодарит, глядя из-под ресниц. — Не за что, ты так побелел, что аж засветился. Я не смог пройти мимо. — Пытается отшутиться незнакомец. Кейго выдавливает улыбку, запоздало улавливая чужой акцент. Европеец? Давно здесь? Интерес неизвестного генеза к чужой персоне ставит Кейго в тупик. Зачем? Он же не планировал больше ни с кем сближаться. — Возможно, дело в моём хайлайтере. — Небрежно бросает Кейго, пытаясь унять остаточное желание опорожнить кишечник, согнувшись в три погибели над швом между бетонными плитами пола. Мужчина неожиданно заливается хриплым смехом, закидывая голову к потолку. Его поведение заставляет сидящих особо близко девушек вздрогнуть. Он неаккуратно хлопает его тяжелой пятернёй по спине и тянет ладонь для рукопожатия. — Илай. — Кейго. — Он с слабо сжимает шершавую руку в ответ. — Странное имя, азиат что ли? Кейго растягивает уголки глаз в стороны указательными пальцами и говорит: — А что, заметно? Илай улыбается, но его глаза остаются серьёзными. — Веселый ты малый, а? И часто у тебя предобморочные состояния и паника, Кейго? Кейго зажимается, прикусывая губу и опускает взгляд на мысы кроссовок. Его проблемы — последняя вещь, которую он хочет выносить на дискус с незнакомцем, даже если Илай уже однажды спас его и угрозы на первый взгляд не представляет. — Сахар упал, видимо, ничего особенного. Кейго старается не смотреть на Илая, лишь буравит пространство базы перед собой невидящим взглядом и тушуется еще сильнее, чувствуя тепло, исходящее от сидящего рядом мужчины. Кейго становится намного спокойнее, когда он не видит чужих эмоций, меньше парится на тему вранья и странного поведения. Будто бы он один во всем мире, единственный настоящий человек среди ботов. Мощный приступ дереализации помогает воспринимать мир и события, происходящие в нём, словно из пузыря, накаченного теплым кленовым сиропом и патокой. Ничего больше не волнует и все не важно, с какой стороны ни глянь. — У каждого первого здесь диабет, малой. — С сочувствием произносит он, будто не замечая заминки собеседника. Кейго злит подобное посягательство на его личное пространство и беспринципное, наглое желание другого поговорить о херне вопреки здравому смыслу. — Да нет, всё нормально, — он медлит, выдерживая взгляд, — я немного впечатлительный, если честно, так что не стоит волноваться. Кейго даже уверенно приосанивается и старается держаться бодрячком, чтобы избежать дальнейших расспросов с целью развития диалога. Илай ему не верит, это видно по глазам. Несмотря на это, мужчина с детской непосредственностью продолжает: — Крови боишься что ли? Ударить себя ладонью по лбу и уйти хочется чуточку сильнее, но Кейго вежливо давит из себя слова по крупицам, будучи благодарным за неожиданную поддержку несколько минут назад. — Не особо, больше неизвестности. Всё это, — Кейго указывает на ангар, — напрягает. — Не поспоришь. Американская мечта летит к чертям, да? Атмосфера становится напряженной и они молчат некоторое время. Кейго нервно теребит шнурки на толстовке и украдкой рассматривает нового знакомого. Илай огромный, просто гигантский мужик. Кейго никогда не переживал из-за своего роста, но этот колосс вызывает комплексы неполноценности по всем параметрам. Безразмерный анорак придаёт его фигуре внушительности и Кейго долгое время блуждает взглядом по многочисленным карманам его куртки, прикидывая количество полезностей, способных в них уместиться. Он отрывается от замусоливания взглядом чужого профиля, когда в здание заходит группа людей. Ещё одна порция спасённых из близлежащего города держится особняком и затравленно присматривается к каждому встречному. Обычная процедура после возвращения из ада, Кейго хмуро отворачивается. За две недели милитаристы забили три ангара беженцами под завязку. Человейник номер один, как его предпочитает называть Кейго, вмещает в своей утробе около трёх тысяч человек. Повсюду валяются матрасы, пледы, холщовые мешки, набитые тканевой рванью и соломой. Многие люди из собравшихся здесь не имеют за душой ничего, они приехали в одиночестве и днями напролет молчаливо смотрят сквозь пространство. «Призраков» в их человейнике много: в миг осиротевшие дети, родители лишившиеся детей или всей семьи сразу, старики, сбившиеся в кучу и утешающие особо плаксивый молодняк. Кейго чувствует себя в крайней мере несчастным и потерянным при каждом мимолётном пересечении взглядами с местными. Это его третья база, на первых пара́х было сложно привыкнуть. Сейчас он даже об этом не задумывается: спит где скажут, ест, когда дают паёк, не пытается лезть к другим с вопросами и попытками познакомиться. Привязанности плохо кончаются. Когда-то это был военный аэродром, теперь же — пристанище для потерянных душ. Военные торчат на рации круглосуточно и ждут указаний сверху. Для выживших уже строятся укрепленные поселения, пока они коротают время в бункерах и на скорую руку обнесенных забором базах. Всё наладится, всё обязательно наладится. Денки ворочается по соседству, спит в позе эмбриона и иногда что-то жалостливо мямлит во сне, ломая брови в гримасе страдания. Кейго гладит его по отросшим волосам и крепится духом. Существование младшего брата и чувство ответственности за его жизнь— буквально единственное, что не даёт ему сломаться и впасть в глубины отчаяния на данный момент. Он ей поклялся. Хоукс подрывается на диване, скрипя пружинами и трёт лицо. В ушах все ещё дребезжит последний крик мамы и Хоукс вытирает пот футболкой. Он чувствует себя еще более помятым, чем до сна и ему срочно надо покурить. Он устало прикрывает глаза. Денки с отчаянием смотрит ему в глаза, утопая в толкотне множества тел и их сцепленные руки разрывает. Кейго не успевает поймать ускользающие пальцы и лицо брата пропадает из видимости. Кейго рвёт глотку в оглушающих криках, но не слышит ответа. Кругом суета, причитания и разрывающие сердце на куски вопли потери сотен голосов, сплетающихся в уродливую симфонию ужаса. На востоке загорается зарево ярче рассвета и вокруг становится по-дневному светло, Кейго слепнет на секунду, а потом его накрывает волной глухоты, когда он приходит в себя, Илай что-то кричит ему в лицо, сжимая его голову огромными ладонями. Кейго не может разобрать ни слова, глаза застилает потоками злых слёз и он рвёт глотку, пока его уверенно тащит на буксире от эпицентра бойни крепкая хватка Илая. Кейго бьет по чужой руке изо всех сил в попытках освободиться и кинуться обратно, выкрикивает проклятья и выбивает себе плечевой сустав. Боль кажется даже приятной на фоне той, которая разрывает на части сознание и перемалывает грудную клетку в пыль. Хоукс сглатывает привычный ком, опускает голову на подлокотник и глухо роняет в потолок: — Не уберёг, прости, мам. Щелчки кремня зажигалки вызывают гнев на пятый раз. Непослушные пальцы отказываются выбивать искру, руки дрожат и коченеют. На шестой раз появляется слабый, танцующий огонёк, тухнущий с первой глубокой затяжкой. Хоукс выдыхает дым в темноту и слышит равномерное биение собственного сердца в ушах. Кошмары преследуют его с упорством полицейской ищейки каждую ночь и он изнурён. Отключаться от усталости — единственный способ избегания и Хоукс практикует подобную терапию слишком часто. Диван проминается ещё сильнее, когда Хоукс принимает сидячее положение. В задницу больно впивается пружина и он с тяжелым вздохом поднимается с нагретого места. В помещении прохладно, а значит, ещё не успело рассвести. Жизнь, дамы и господа. Снова. За витриной магазина клубится утренний туман, стелясь по земле молочным облаком. Зарево на востоке уже окрасило большую часть неба в нежно-голубой и Хоукс вдыхает свежий воздух полной грудью. Ему предстоит тяжелый день. Он не уверен, что осилит тридцать миль за день: идти лучше ночью, а не в разгар солнцепёка. Задерживаться на заправке и пережидать он откровенно не хочет. Слишком популярное местечко и Хоукс надеется никого тут не встретить. Шансы повысятся, если он свалит подальше и будет держаться на дистанции от шоссе. Собирать ему особо нечего и он управляется за пару минут. На всякий случай обходит минимаркет заново, заглядывая в укромные уголки. Он игнорирует лежащие в кассе ключи от подсобки, ровно как и бич прежнего мира — зелёные купюры разного номинала. Бесполезные бумажки валяются повсюду, особенно в городах. Ими засыпаны улицы рядом с банкоматами и просторные холлы банков с битыми окнами. Некогда мечта капиталистов превратилась в туалетную бумагу. Патроны, еда и целые конечности ценятся в разы выше. Хоукс на скорую руку складывает из сотен самолётики и запускает в неуправляемый, косой полёт по помещению. Истребители движутся хаотично и один из них по мёртвой петле возвращается Хоуксу в глаз. — Дрянь, экономическая формация делает больно даже после разрыва мыльного пузыря. — Он потирает веко ребром ладони и жмурится до мушек в глазах. Выступившая слеза жжёт раздраженную кожу и Хоукс злится. Он по привычке оглядывается назад, чтобы оценить реакцию Даби на шутку с интеллектуальной подоплёкой и сразу осекается. Ах, ну конечно. Уёбок его бросил, ведь это так легко забыть. Хоукс больше не оборачивается, спешно покидая здание. Допустим, он готов признаться в своём полном топографическом кретинизме после решения срезать дорогу через пустыню. В доступной видимости не наблюдается ни одного человека, способного сказать «я же говорил» и Хоукс хранит молчание, пережёвывая собственную несостоятельность по крупицам. Решение кажется здравым и взвешенным до тех пор, пока он не огибает причудливую глыбу в форме головы Гомера Симпсона в третий раз. Солнце прилично припекает макушку, Хоукс обматывает голову грязной, разорванной на спине худи в надежде убежать от передозировки ультрафиолетом. Как же он сейчас ненавидит Даби. До зубовного скрежета ненавидит и желает ему самой мучительной смерти из всех возможных. Коротать время за воображаемыми пытками шпалоподобного гуманоида донельзя увлекательно и Хоукс по второму кругу смакует нюансы. Испанский бык? Великолепно. Стальная дева? Ещё лучше. Растущий бамбук? Слишком по-варварски, они же цивилизованные люди. Тысячи комаров? В самый раз, он бы посмотрел, как Даби матерится сквозь зубы, привязанный к дереву у водоёма. Вопреки собственным мыслям, на подобную жестокость Хоукс никогда бы не пошёл. Сломать Даби челюсть? Запросто. Смотреть, как его заживо съедают? Нет уж, увольте. По правде говоря, он надеялся, что никогда подобного не увидит. Сцены трапез гнили впаялись в мозг с первого раза и Хоукс с тошнотой наблюдал за последующими, ненавидя себя за невозможность что-либо сделать. Такой смерти он Даби не желал. Никому не желал, но продолжал видеть бесчисленное количество раз. Ему часто казалось, что он начинает относиться проще к происходящему и терять чувствительность к шок-контенту, но он себя обманывал. Каждый раз был уникальным и разъедал лёгкие парами соляной кислоты. Глотку жгло от желчной рвоты и вони тысячи трупов. Хоукс надеялся больше не видеть и не испытывать рвущих на части эмоций. Не чувствовать проще на расстоянии, а не в гуще событий, заперевшись в душной каморке, зажимая рот ладонью, закусывая губу до крови и молясь всем известным божествам об ещё одном рассвете в чистилище, пока в дверь мощными толчками бьётся обезумевшая от страха смерти жертва и кричит, кричит, кричит. Кричит бешеным, нечеловеческим голосом, срывая связки до глухого сипения и обламывая ногти об стены. Хрипя разорванной трахеей и хлюпая кровью, засевшей глубоко в гортани. Пока последние слабые удары не перестают прилетать в дверь под суммарный рёв дюжины безжалостных каннибалов. Хоукс — трус и за это он себя ненавидит. Ненавидит за неспособность открыть дверь и попытаться спасти менее везучего собрата. Такой естественный и такой бесчеловечный инстинкт самосохранения орёт пожарной сиреной в глубине древнего, рептильного мозга и запрещает двигаться, дышать, подавать признаки жизни, пока всё не закончится. Хоукс искренне ненавидит свою животную природу и хемотаксисы в головном мозге. Ненавидит себя за то, что ещё жив. Камень отлетает на десяток ярдов и скрывается в кустарнике. Хоукс вытирает пыльную руку об джинсы и бредёт дальше. Он решил взять курс на особо примечательные валуны на горизонте. Рано или поздно он куда-нибудь выйдет, не так ли? Нужен лишь ориентир. Ориентир не двигается с места, как и Хоукс, судя по его внутренним ощущениям дистанции. Он будто застрял в текстурах в игре: идёт на месте и ужасно лагает при попытках вырваться из непрогрузившихся пикселей. Время движется к полудню и его дела плохи. В глотке давно пересохло от жажды, но он всё ещё упрямится, игнорируя бутылку воды, оттягивающую рюкзак к земле. Скрыться от солнца не представляется возможным, футболка на спине плавится и порывистый ветер не приносит прохлады, только сухой жар и крупицы песка, режущие чувствительную кожу лица. Карабкаться по крошащимся камням ввысь, периодически сползая вниз и сдирая ладони в кровь. Упираться непослушными ногами и тянуться до ближайшего прочного выступа. Не так Хоукс представлял себе кемпинг. Кемпинг — нечего позитивное, на берегу озера, в палатке с прохладным пивом. Сейчас его быт напоминает скитания Беара Гриллза и Хоукс не рад этой перспективе. Забраться на холм было сложно и спуститься попросту не остаётся сил. Хоукс разваливается на спине и наблюдает за глубокой синевой полуденного неба, щурясь от солнечных лучей. Белая футболка насквозь пропиталась кирпично-красной пылью и песком. Каждое движение доставляет дискомфорт и Хоукс игнорирует натирающую ткань. Идти никуда не хочется, да и смысла нет. Ещё чуть-чуть и его хватит солнечный удар. Он взбирается на возвышение в надежде обозреть окрестности. Вокруг, куда хватает взгляда, имеются лишь просторы красноты и вкрапления сухих кустарников. Дымок привлекает внимание в последний момент и Хоукс напрягает зрение до предела, вглядываясь в тонкую ниточку, тянущуюся к небесам. Миль пять, не больше. Сомнения роятся в голове бесноватым ульем. Костёр летом? Костёр — люди! Хоукс заминается. Люди. Селения, по личным наблюдениям Хоукса, обычно находились в труднодоступной местности, но обнаружить их, будучи человеком, было проще простого. Некоторое время он промышлял путешествиями от одной общины до другой. Он быстро социализировался, нравился всем, был при деле и не доставлял неприятностей. Приходил поесть и обогреться, спокойно поспать и так же незаметно исчезал спустя пару недель. Выгодный обмен подкупал их всех: пара бутылок воды, медикаменты, умение прицельно стрелять, всё это лишь за пыльный матрас в общей комнате и хлипкие стены с дозорными. Фикцию цивилизации, бутафорское общество с забитыми и настороженными людьми, готовыми всадить тебе пулю в висок при малейшем подозрении. В новом мире много опасностей: от двинутых людей до существ, способных разорвать тебя на части дорогущими винирами. Единственный минус групп: много людей. Всё элементарно, много людей — много ходячих. Твари прекрасно ориентируются по запаху, не устают, не спят, им не нужно отдыхать. Каждое поселение обречено на вымирание. Он уже видел одно падение цивилизации и ставить на повторное воспроизведение этот фильм не хотел. Раньше у него всегда был провиант для бартера. Он быстро приспособился к первобытно-общинному строю и ни капли не удивлялся системе «ты мне редьку — я тебе сыр». Сейчас всё было иначе: ему просто было нечего предложить, кроме своей в меру унылой рожи и грязной, провонявшей потом и кровью одежды. Он без сожалений сломал себя и смирился, предпочитал держаться в одиночку или почти в одиночку. Феномен под названием «Даби» он не берёт в расчёт. Разочарование от сложившейся ситуации больно бьёт под дых. Хоукс чувствует себя преданным. Они ничего не обещали друг другу, по сути, были незнакомцами, связанными чредой обстоятельств, которые свели их вместе. Друзьями они не были, о доверии и привязанности речи тоже никогда не шло. Даби было удобно с Хоуксом, а Хоуксу было удобно с Даби. Вот и вся загадка. Хоукс никогда не был уверен, что Даби не уедет в один день. Просто оставит его подыхать, сверкнув пустым взглядом напоследок. Хоукс не думал, что это произойдет настолько быстро. Кирпичная рожа и эмоциональный спектр гальки намекали на хладнокровную способность Даби кинуть через хуй кого угодно и когда угодно, но Хоукс себя не причислял к типу неудачников, которых Даби может опрокинуть. Он бесконечное количество раз резался о собственные представления о чужом восприятии. Додумывал, фантазировал и обозревал через свою призму восприятия. Он каждый раз наёбывался и каждый раз продолжал страдать подобным в надежде на что-то. Даби лишь преподал ему урок. Хоукс для себя решил, что этот урок он усвоит. Хоукс черпает полные кроссовки песка, спускаясь с холма рваными перебежками, стараясь не наращивать скорость и быть способным вовремя остановиться, чтобы не пропахать лицом склон. Тело жжёт изнутри от физической нагрузки на непривыкшие, обделенные аминокислотами и жирами пищи, мышцы. В жаркие дни всегда наступает момент, когда организм перегревается настолько, что попросту перестаёт чувствовать температуру. Хоукс ощутимо замедляется и старается изо всех сил не путаться в ногах, плетясь по плато до финального пригорка. Прелестью прошлого мира были звуки: сирена скорой помощи, сигналящие машины и бесноватые собаки, лающие на велосипедистов. Гомон голосов в торговых центрах, шум отдалённого центра города, пресловутый колокольчик на двери магазина Кэша на углу пятнадцатой и двадцать пятой. Сейчас Хоукса окружала тишина. Сводящая с ума пустота, прерываемая заполошным биением сердца в ушах. Он чертовски скучал по своим видавшим виды Маршаллам. Дропам треков Рэзз и длинным проигрышам Гоуст. В голове заедает прилипчивая мелодия одной из любимых композиций и Хоукс мысленно соглашается с Энди Дюфрейном. Единственное, что невозможно отнять у человека — это музыка. Хоукс прикусывает губу, вспоминая об оставленном в одном из домов Флориды айподе первых поколений. Маленький плеер не раз спасал его в трудные минуты и все страдания с подзарядкой от прикуривателей и разъёмов машин с полупустыми бензобаками стоили того. Вкус у бывшего хозяина был так себе, но Хоукс и не ожидал многого, цепляя плеер с кровати комнаты, завешанной плакатами Боба Марли. Он проходил с плеером ровно неделю до появления волны. Хоукс до сих пор считает, что ему чертовски повезло в тот день, проснись он на час позже — ноги унести было бы намного сложнее. Ржавый Форд увёз его на сто двадцать миль севернее и дал приличную фору. Где-то там, дождливым днём в Джорджии он встретил Даби. Слабо различимый, шатающийся силуэт появился из-за угла в сопровождении десятка ходячих и поверг Хоукса в ужас. Патрон в магазине хватило бы только на пятерых и он уверенно взял на мушку первого из весёлой компании. Хоукс всегда имел отличное зрение и чёрт дернул его помедлить, в противном случае Даби получил бы предупредительный в голову и перестал быть неудачным косплеем на труп. Он до сих пор задавался вопросом как Даби не сожрали на месте. Единственным логичным объяснением была насквозь пропитанная черной, смердящей кровью одежда. Когда Даби замахнулся битой на ближайшую гниль и с завидной прытью приложил того по челюсти, ломая шею, Хоукс осекся и вернул ствол на предохранитель. Привлечь внимание ребёнка кукурузы оказалось сложнее. Даби не реагировал на энергичные размахивания руками и Хоуксу пришлось приблизиться к бойне. Если бы не Даби, Хоукс до сих пор обходил бы гниль стороной, снимая из укрытий с расстояния. По его мнению, подходить ближе, чем на пушечный залп было опрометчиво. Даби ближнего боя не гнушался и ловил наркотический экстаз с медленного и кровопролитного убийства холодным оружием. У Даби с мёртвыми были особые взаимоотношения и Хоукс предпочитал не вмешиваться в методы зачистки планеты под авторством Даби. Все нынче со странностями: Хоукс слушает музыку, не боясь быть съеденным, Даби мозжит черепа битой с самыми кровожадными глазами на свете. По личным наблюдениям Хоукса, у Даби был пунктик на рыжих, их он с особой ненавистью превращал в фарш. Спрашивать Хоукс не собирался, но интерес подтачивал рациональное мышление и притуплял инстинкты. Однако, после первого болезненного хука Хоукс завязал с шутками про рыжих бывших подружек. У всех свои фетиши, кто он такой, чтобы осуждать? Дымит труба на бывшей хлопковой ферме. Хоукс ползает на животе по холму, изучая окрестности с помощью сложенных в бинокль пальцев. Гектар поросшего редкими сорняками поля и одинокий, покосившийся дом, чернеющий морёным деревом. Выглядит как классическая сцена из «Поворота не туда» и Хоукс готовится дать заднюю, когда на крыльце появляется сгорбленная фигура. Предположительно бабка, без доли опасений садится в кресло-качалку и смотрит в другом направлении. Старуху он точно осилит, иначе грош цена его молодости. Он осматривается еще раз и, не замечая ничего подозрительного, спускается с холма по диагонали. Вблизи становится очевидно, что дымит труба коптильни, запах мяса заставляет желудок вмиг прилипнуть к позвоночнику, а слюнные железы наполнить рот большим количеством слюны. Хоукс сплёвывает на глину и припадает к земле, делая тактический маневр, заключающийся в огибании фермы сбоку, он решил, что крюк по верхам будет менее заметен, чем путь напрямик через поле. И ошибся. — Стой на месте, вертлявый, дроби у меня хватит, чтобы превратить твою симпатичную мордашку в чечевичный суп. «Предположительно бабка» оказывается женщиной средних лет и Хоукс напрягается. Разумеется, он не ожидал иного приветствия в случае, если женщину не удастся сразу скрутить и вырубить, но не подумал о том, что у хозяйки дома будет, мать его, дробовик. Он предусмотрительно отступает на шаг и поднимает руки, демонстрируя грязные ладони и принимая поражение. — Спасибо, я не голодный, мэм. Женщина недоверчиво разглядывает его с головы до ног и поудобнее перехватывает массивное оружие, упирая приклад в плечо. Получить выстрел в упор из двенадцатого калибра даже дробью попахивает неприятностями, Хоуксу приходится вести себя чуть более осмотрительно и он вживается в роль шального чудилы с пол-оборота. — Ближе к делу, клоун, чего надобно? — Вы поверите, если я скажу, что меня бросил помирать в пустыне попутчик и я заблудился в попытках найти город? Хоукс растягивает рот в зубастой улыбке до судороги в челюсти и жмурится, избегая солнца. Надеется сойти за глупого скаута, отставшего от отряда и излучает богоподобную невинность. Женщина немного расслабляется, но не сдаёт позиции: — Это уже больше похоже на правду, но всё ещё не объясняет чего тебе надо. — О, ну я бы не отказался от джакузи и ортопедического матраса. — Немного смущенно пожимает плечами Хоукс. — Проваливай давай, умник. Я прослежу, чтобы твоя задница скрылась вон за тем холмом. — Она указывает дулом на пригорок за его спиной. Хоукс давно не умолял о помощи и не собирается так унижаться ради сомнительных перспектив и пары ночей под крышей. На еду и воду он даже не рассчитывает, хоть и наличие колодца в столь отдаленном от городов месте кажется ему чем-то априорным. — Ма, остынь, человеку нужна помощь. Хриплый голос звучит из-за москитной сетки на двери. Темный силуэт слабо различим в полумраке дома и Хоуксу остается лишь гадать как долго мужчина там стоит. Он заметно напрягается, понимая, что теперь он один против двоих при самом худшем раскладе. — Не нужны нам нахлебники. — Не унимается она, поворачиваясь в сторону сына, чтобы быть более убедительной. — У меня есть полмагазина «девяток», пачка азитромицина и батарейки, но они пальчиковые. Хоукс выпаливает не задумываясь и прикусывает щеку изнутри, осознавая, что только что продал почти все патроны и, возможно, ствол Даби, если деревенщины додумаются, что с магазином в комплекте обычно идет пушка. — Другой разговор, Джо, сынуля, подержи-ка. Она отдаёт оружие худощавому мужчине, моментально показавшемуся из дома, и подходит ближе, спускаясь на землю. Её снежно-белые, редкие волосы бликуют на солнце и Хоуксу остается только гадать сколько ей лет. Она не выглядит настолько старой для подобной седины. Он изо всех сил старается не уходить от контакта. Изо рта женщины воняет гнилью, а у Хоукса травма на тему запашка и зубов. Она сканирует его лицо взглядом и, в конечном итоге, отходит обратно на крыльцо, стараясь не поворачиваться спиной. — Ещё я машины чинить умею, — нагло врёт Хоукс, ощущая, что его скупой запас имущества не тянет на маломальскую сделку, — батя был механиком. Он заметил ржавую рухлядь в зияющем чернотой проеме амбара еще на спуске и надеялся, что лошадка на ходу, иначе плутать ему кругами по каньонам еще неделю. Хоукс не посетил ни одного из назначенных отцом занятий по сборке двигателя или смене антифриза и о машинах знал только то, что бывают механика и автомат. Водить как следует научился у Илая, но всё ещё чувствовал себя неуютно, вращая баранку. Но вопреки всему этому, миражная надежда на успех собственной авантюры поселилась глубоко в сердце и подтачивала здравый смысл с каждой секундой. Он решил врать до конца, никаких полумер. — Рэнджер осилишь? — Скептически поднимает бровь Джо, расслабленно держа дробовик за цевьё и особо не целясь в него. — Смотря в чем проблема. — Туманно отмазывается Хоукс, вращая кистью в воздухе. — Не заводится он, гений. «Деньги вперед.» — принцип наработанный опытом лет, от которого Хоукс не собирается отказываться даже под дулом ружья. — Откуда мне знать, что вы меня не прикончите, когда я починю его? Хоукс встаёт в позу на свой страх и риск. Он давно не вёл переговоры и успел позабыть насколько сложно нынче бывает прийти к компромиссу. Торгашество раньше заканчивалось на уступке в двадцатку, а сейчас — на ультимативной пуле в филе. — Я могла сделать это в течение двадцати минут, пока ты пытался собрать свою задницу по частям, катаясь по песку. Еще вопросы? Этого он и опасался, пуля — всегда аргумент. — Пятидесятипроцентная предоплата вас устроит? — Давить лыбу больше не было сил, но Хоукс попытался выглядеть ещё более дружелюбным, на грани слабоумия. — Не умничай, городской, какие условия? — Еда на неделю и пятьдесят унций воды. Хоукс скрестил пальцы в кармане и успел зажмуриться за долгие секунды ожидания. Если сделка выгорит — он нереальный везунчик и мастер словесного жонглирования. — По рукам, вяленое мясо устроит или ты неженка? — Недовольно тянет женщина, видимо взвесив все «за» и «против». — Я ел крыс, мэм, меня мало что напрягает. Ответ всех устраивает и Джо снимает его с мушки, Хоукс здраво расценивает это как согласие на сделку. Двигаться с места он всё еще не рискует и раскачивается с мыса на пятку на потрескавшейся, сухой глине у крыльца. Пристальное внимание всех напрягает и Хоукс старается не рассматривать маму с сыном. Джо скрывается в доме, а смердящая старость, как решил окрестить её Хоукс, не спеша возвращается на свой пост, мерно покачиваться вперед-назад на кресле. Существование Хоукса она с этого момента игнорирует. Его это устраивает и он присаживается на нижнюю ступеньку, выдерживая мимолетно брошенный неодобрительный взгляд. Хоукс оценивает обстановку и ему сразу становится ясно насколько идиотскими выглядели его попытки в маскировку с этой позиции. С крыльца просматривался весь холм и сиротливо зияющее рытвинами поле. У него не было ни малейшего шанса скрыть свою присутствие, ровно как и сил на подобные маневры. В тени козырька веранды его разморило и мышцы начали остывать. Жаркий воздух пустыни теперь не казался настолько убийственно горячим и даже расслаблял. Хоукс медленно моргнул и тряхнул головой в страхе уснуть. Не время терять бдительность. Джо возвращается в течение пятнадцати минут. Холщовый мешок с пятнами грязи и дорожной пыли болтается мертвым грузом, свисая с его костлявого плеча. По слабому запаху Хоукс догадывается: свою часть сделки хозяева дома выполнили без особых проблем, теперь дело за ним. Джо кивает в сторону амбара и ждет, пока Хоукс поднимется с насиженного места. Идти вперед и подставлять спину мужчина не собирается. Хоукс прячет улыбку, опуская голову и резво поднимается. Он следует за Джо, пока тот предусмотрительно держится на расстоянии в пару футов и косо его разглядывает. Хоуксу внимание привычно как спёртый воздух в заброшенных зданиях и он расслабляется, ловя солнечные лучи прикрытыми веками. До пикапа они доходят быстро и Джо останавливается, так и не зайдя внутрь. — Вот, остальное получишь, когда закончишь. — Он протягивает мешок и быстро разжимает пальцы, когда Хоукс притрагивается к торбе. Вес ощутимо оттягивает руку к земле. Новые знакомые не соврали, еды там и правда на пару дней и даже несколько галлонов воды, судя по плещущему звуку изнутри. — Понял, дружище, спасибо. — Натянуто улыбается Хоукс, перехватывая ношу поудобнее. Джо хмыкает себе под нос и удаляется в сторону дома. Хоукс остается наедине со своими мыслями и проблемой, которую он не способен решить по очевидным причинам. Тачка, чёрт её дери, стоит в полумраке пропахшего сеном и пылью здания, рдея ржавчиной на капоте. Он решает повременить с самокопанием и развязывает тугой узел мешка. Подкрепиться кажется самой здравой идеей. Мясо оказывается красным и жестким, пересоленным, оно волокнистое и сильно застревает в зубах, но кажется самым вкусным из всего, что Хоукс пробовал до этого. Желудок протестующе урчит и подкидывает приступы тошноты, принимая пищу впервые за последние несколько суток. Хоукс старается не торопиться и медленно разжёвывать, чтобы насыщение пришло быстрее. Он предполагает, что это говядина или конина, возможно оленина, но таких деликатесов в здешних краях не встретишь. Он делает пару жадных глотков из бутылки, помогая пище продвинуться по пересохшей гортани и устало выдыхает. Сонливость подступает быстро и незаметно, обволакивая сознание мягкой пустотой, прохлада амбара располагает к послеобеденной дремоте и Хоукс уже не способен открыть глаза. Веки прочно склеились за прошедшие минуты, досчатый пол амбара, покрытый приличным слоем земли, кажется самой комфортабельной периной на свете. Хоукс успевает поймать за хвост уплывающее сознание, противоречиво вопящее об опасной странности подобного состояния и удивлённо проваливается в густую черноту. Он просыпается медленно, голова похмельно гудит и руки ужасно болят от неудобного положения. Хоукс хочет размять плечи потянувшись всем телом, но слышит лишь металический лязг. Звук быстро отрезвляет, Хоукс в растерянности распахивает глаза и осматривает незнакомое помещение. Его руки надежно прикованы к водопроводной трубе, идущей от металлического бойлера за его спиной. Кабельные хомуты сжимают запястья и заставляют старую трубу поскрипывать при каждом его движении. — Сука. Не стоило есть и пить что-то из рук незнакомцев. Правило номер один, о котором он радостно забыл, будучи в состоянии голодной, побитой собаки. Хоукс чертыхается еще раз, выбивая гулкий звук из трубы. В подвале, а он не сомневается, что это подвал, влажно, тихо и воняет плесенью, вперемешку с гнилыми досками, всё тот же пол с земляной насыпью намекает на то, что он находится под амбаром. Тусклое освещение, обеспечиваемое керосиновой лампой не дает оценить размеры помещения. Дрожащий ореол света еле достает до его ног. Он видит только массивный стол с инструментами, на котором стоит лампа, и несколько накрытых холщовкой разногабаритных предметов. Хоукс с интересом разглядывает их силуэты, но даже навскидку не может сказать что лежит под плотной тканью. Ровный круг света на потолке подрагивает в такт движению пламени керосинки, она немного коптит, возможно, скоро потухнет. Хоукс очень не хочет оставаться в абсолютной темноте, когда не знает чего конкретно ждать, а главное откуда. Скованные руки приносят еще больше дискомфорта и сердце быстро разгоняется, пульсируя в черепной коробке. Хоукс лихо соображает, ища варианты выхода, но приходит к неутешительным выводам. Выхода нет и он скоро останется в полной темноте. Хорошо, если в одиночестве. Будто в подтверждение его словам из дальнего угла доносится копошение. Хоукс чувствует, как капля холодного пота щекотно скатывается по виску. Он надеется, что это крыса. Огромная и голодная крыса. «Крыса» издает мычащий, гортанный звук и Хоукс напрягается до предела, подбирая ноги ближе к туловищу. За мычанием следует знакомый лязг. Этот кто-то на цепи, прикован и не должен причинить ему вреда, ведь так? Он еще раз дергается, проверяя наручники на прочность. Нечто в углу прислушивается и замирает на секунду, чтобы с большой прытью натянуть цепь до предела и рвануться в его сторону с хрипом. Не человек, но звучит как человек, что же это? Загадка для дошкольника отрубает последние надежды на выживание. Хоукс вжимается в трубу чуточку сильнее и упорно пялится во мрак. Футов пятьдесят, длина цепи не позволяет твари попасть в зону видимости, следовательно, нападения произойти не должно, но соседство напрягает в любом случае, как окна богатого особняка, выходящие на черное гетто. Зеленая изгородь из дорогущих кипарисов вряд ли спасет от нежеланных гостей, если они решат наведаться на огонёк. Звенья цепи бренчат при каждом движении гнили, она ползает, загребая горсти земли конечностями, запах понемногу доносится до Хоукса, оно кровоточит и воняет, они все нестерпимо смердят при движении. Воображение подкидывает знакомые картины рваной кожи и тугих жгутов мышц, виднеющихся в разрывах. Хоукс сглатывает подкатившую к горлу желчь и пытается спрятать нос в вороте футболки. Тот соскальзывает с лица каждый раз, когда он поднимает голову и запах собственного пота сменяется сладким запахом прелого мяса. Тварь оживляется чуточку сильнее, чувствуя запах его страха, запах жертвы, запах обеда. Она начинает дергаться все более остервенело, пугая перспективой сорваться с удерживающего поводка. Хоукс не знает насколько прочно гниль прикована и как долго это что-то будет сдерживать напор беснующегося тела. Оформленное утробное завывание отдается эхом и будто бы приближается с каждым новым рывком. Хоукс готов выблевать собственные кишки и позорно подохнуть от потери крови, только не быть заживо съеденным или обращенным, это будет худший исход из всех. Доски потолка начинают скрипеть и на его макушку валится земляная пыль, мгновенно забивающая легкие, заставляющая подавиться воздухом и глухо закашляться. Хоукс содрогается в приступе сухого кашля, пока крышка подвального люка скрепит петлями и впускает внутрь уже знакомую парочку. Смердящая старость держит дробовик наготове, а Джо расслабленно идет позади, засунув руки в карманы замызганных джинс. — Проснулся, голубчик? Она выглядит слишком самодовольно, растягивая губы в уродливой улыбке. Хоукс опускает голову и молчит. — Я вижу, вы уже успели познакомиться с Джилл. Славная у меня невестка, не правда ли? Хоукс не сразу понимает о чём она говорит, пока женщина не прибавляет света, прокручивая колёсико керосинки. Помещение становится намного светлее и Хоукс дергается назад, наблюдая за ползающей на воспаленных культях голой женщиной. Живой женщиной. Разной длины обрубленные руки делают ее позу ассиметричной, заваленной влево, каждое движение приносит ей страдание, вырезанное на её лице глубокими мимическими морщинами и изломом бровей. Она тянет к нему левую культю и Хоукс видит уродливый, воспаленный шрам, измазанный запёкшейся кровью и землистой грязью. Почерневшая кожа вокруг и крупные, сочащиеся гноем язвы говорят об одном: у неё заражение крови. Она мычит еще громче, ловя его взгляд своим расфокуссированным, полным блеска температурной горячки и натягивает цепь до упора. Грубый собачий ошейник врезается в её натёртую шею. Она смотрит ему в глаза с отчаянной мольбой и нечленораздельно мычит слогами разной тональности сквозь монтажный скотч, обмотанный вокруг ее головы в несколько оборотов. — Тише-тише, девочка. Джо подходит к ней совсем близко и гладит по сальным волосам со следами мазута и грязи, ярко контрастирующими со светло-русой макушкой, девушка содрогается всем телом и в омерзении отворачивается. — Гордая сучка! Джо пинает её без промедления и она заваливается на бок, демонстрируя свежие темно-фиолетовые гематомы на рёбрах. Хоукс с ужасом наблюдает, как из пореза на её животе сочится насыщенно-желтый гной. Она нервно перебирает обрубками в попытке принять вертикальное положение, но соскальзывает по рыхлой земле и снова падает. Она стонет так отчаянно и громко, что Хоуксу хочется заткнуть себе уши. Ни с чем несравнимая ненависть поднимается из глубины его желудка, когда он наблюдает за будничными издевательствами двух чудовищ над девушкой. Джо устраивается поудобнее, садясь на корточки рядом с ней, и разматывает скотч, вырывая прилипшие к нему волосы с корнем. Когда с процедурой закончено, он без лишних предисловий спускает штаны и приказывает: — Соси. Хоуксу мерзко до тошноты и головокружения от одной только картины и он отворачивается, не в силах наблюдать за процессом. — Ну-ну, что же ты? Тут происходит любовь, где тебе еще такое покажут, сынок? — Старуха бережно сжимает его щеки и возвращает голову в исходную позицию, заставляя наблюдать за процессом. Девушка морщится и избегает контакта, отворачиваясь от стоящего колом члена Джо. Он бьет её наотмашь и она падает, пуская кровавую слюну из уголка рта. Они снова пересекаются взглядами и Хоукса пробирает от безграничной пустоты в её глазах. Она походит на сломанную куклу со свалки пластиковых бытовых отходов и больше не издаёт ни звука. Джо поднимает её за подмышки и ставит на то, что осталось от коленей. Она больше не сопротивляется, позволяя водить себе по лицу сочащейся предэякулятом головкой. Джо закусывает губу и бубнит себе под нос: — Грязная сучка, я знаю как тебе это нравится. Хоукс закусывает щёку до крови, пока глаза нестерпимо жжёт, а картинка медленно начинает плыть перед глазами. Она смотрит на него всё это время, не моргая и не отводя взгляда. Смотрит, когда берёт налитую головку в рот, смотрит, когда давится кашлем из-за мощных фрикций Джо, смотрит, когда вытирает слюну с подбородка лёгким движением плеча, смотрит, пока из её глаз текут предательские слёзы, а тело содрогается в беззвучном рыдании. Сильнейшей судорогой сводит желудок и Хоукс блюёт себе на живот кислой желчью. Он готов умолять их остановиться. Старуха выдаёт громкий смешок, наблюдая за ним со стула, медленно натирая тряпкой металл дробовика до блеска. Она акцентирует внимание на особо въедливых пятнах и слюнявит уголок ткани, принимаясь тереть с удвоенной силой. — Дохляк. — Резюмирует она, делая еще один смачный плевок на тряпку. Хоукс принимает твердое решение, наполненное злобой и отчаянием. Он прикрывает глаза и медленно считает до десяти, чтобы успокоиться. В красках представляет свою смерть, похороны и смиряется с перспективой скорой кончины. Открывает их с ледяным спокойствием и что-то в его лице пугает девушку намного сильнее Джо и его мамаши. Хоукс прочищает щиплющее горло и на одном дыхании выдает: — Печально слышать это от вас, мэм, с учетом количества транквилизаторов, которым вы меня накачали, не обрыгался бы только мертвец. Вы по какому принципу дозу рассчитывали? На лошадь? Из жеребцов здесь только ваш Джо. Она удивленно приподнимает бровь и прерывает своё занятие.