Одна ночь на шестерых

      Поджиг отправился в душ сразу же, как только вернулся с боя домой. Захватил сменную одежду и оглянулся на Уберменша, уходя; тот мигом захлопнул холодильник и так зыркнул на напарника, что немые просьбы о традиционных строгих напутствиях отпали.       Медику нечего ныне скрывать от Поджига, он был уверен. А если есть новости, их однажды поведают. Как и Поджигу нечего было утаивать, замалчивать, прятать под противогазом. Он с ранних лет весь у Уберменша как на ладони.       Щёлкнул дверной засов в ванной, Поджиг осмотрелся на предмет шпиона, задремавшего ли на горе полотенец, ожидавшего ли кого-то конкретного в засаде в самом уязвимом месте базы, - и сложил перчатки на умывальнике, снял глухую маску, вздохнул при виде отражения. Где здесь скандинавские корни, за чистоту которых так переживает Уберменш... Светло-бурые глаза, неглубоко всаженные в отёчное румяное лицо, короткая и еле-еле симметричная тёмная стрижка, - против волос в цвет гнедой лошади медик как раз не имел ничего против. Арийская раса допускает оттенки до шатена и ядовито-рыжих, говорил он, а сам отпускает почти чёрные локоны ниже уровня подбородка, и фуражка едва ли их заслоняет...       А низкий рост откуда у Поджига, непутёвого скандинава? по линии отца, непутёвого датчанина, кареглазого и полноватого метра с кепкой, лет на пять младше жены. Если ему удалось завоевать сердце высокой и златовласой шведки, то стоило поверить и в предопределённость любви их ребёнка и Уберменша. Ни конфетно-букетного периода через тысячи километров, ни лестных и ободряющих слов со стороны немца, и он не наверстал упущенное за двадцать лет, Поджиг только надеялся на нездоровую молчаливость его чувств, затаённых за стенами напускной серьёзности, теплящихся годами. Ах, если бы.       Что этот антрополог-любитель, поборник расовых селекций нашёл в Поджиге? Не самый красивый молодой человек, что повстречался на его долгом и очевидно многотрудном жизненном пути, не такой милый, где-то нелепый за счёт невзрачной внешности. Благо, у Поджига здесь, в Mann Co, завёлся резиновый непроницаемый костюм. От него ещё сильнее потеет тело, сбрызнутое жирком, и круглое лицо, до которого уже третий год не достают веснушки, а в жару летней битвы Поджиг варится в собственном соку, так что не испугается раскалённого котла в аду, - но за полнейшую анонимность среди врагов и союзников он может не беспокоиться.       По той же причине, почему Уберменш завернул его в униформу убитого сослуживца, ему не следует задерживаться в душе. Мытьё стриженой колючей головы и всех складок заняло порядочно времени, а ещё противогаз с перчатками ждали влажной обработки... Поджиг поднимал глаза на зеркало, когда растирал волосы полотенцем, и на израненные его клыками губы. Ожидать от Уберменша искренних нежностей, он выяснил с годами сожительства, большая ошибка, и он, зная свою несдержанность, не затеет их по своей инициативе и не подойдёт.       Что там, Уберменш никогда не видел Поджига обнажённым; потому что не обещал, разумеется, и не мечтал увидеть. И этот факт приводил сорокалетнего невинного Поджига к ночным кошмарам, где медик либо отдаёт его "на продолжение чистой линии" незнакомым и расово верным людям и уходит за ворота поместья, не оборачиваясь на зов, либо в наказание за что-то стерилизует его и скармливает голубям детородный орган, что выдал бы их когда-нибудь гормональными процессами. А вспоминая его поцелуи... просить и тем более требовать поторопить неминуемое Поджиг не смел.       Взопревшая рыхлая кожа недолго наслаждалась свежестью прохладной воды и воздуха. Поджиг почистил ботинки и тут же опустил в них ноги в тонких носках, благо, из натуральных тканей. Хлопковое бельё, домашний колючий свитер, резиновые штаны, куртка - и противогаз, прилипавший к разогретым щекам. "Не забыть сменить фильтр, сменить фильтр..." Поджиг ещё полюбовался собой, проследил, чтобы нигде не оголялась кожа или одежда. Теперь он не прежний австрияк от датско-шведской интеллигенции, а безликий и бесполый Поджиг, соратник Уберменша.              В кабинете уже лежал на кушетке, раздетый, и морально готовился к профилактической операции инженер красных - один из немногих, кого часто впускали в насквозь протухшее и утонувшее во мраке логово. Уберменш не боялся ни человеческих зубов, ни инфекций, ни трупного яда, ни прионной болезни от экономичной уловки, дарования умершим на поле брани наёмникам второй жизни в мясном супе или рагу. Вскрывал Джека и запускал в него руки со шприцами, маслёнками и отвёртками, обезопасив лишь жилетку и штаны фартуком. И сегодня он включил стац, подвинул стул к койке, принялся за работу голыми руками; Джек оставался в сознании, но молчал, скользил глазами по медпункту, жилому для Поджига и исключительно рабочему - для Уберменша. Поджиг от нечего делать расчехлил скрипку. Радио не включили, значит, они без слов ожидают фоновую музыку от помощника. А когда Поджиг самовольно подходил к кухонному уголку и к холодильнику, на него грозно посматривали из-за мутных и разбитых стеклянных линз, запрещая. "Почему он меня ненавидит?!" Он окунулся в мелодию, весь сосредоточился на её переливах и заломах, изредка глядя на встроенные внутрь Джека механические и электрические импланты. Инженер и медик жили в симбиозе, почти как их коллеги в СИН: Джеку нужно было хирургическое вмешательство и посильное вживление металла, Уберменшу - эксперименты над неприхотливым человеческим телом.       В окулярах противогаза комната казалась ещё темнее, и желание спать навещало Поджига раньше. Не приди в гости Джек, он даже избавился бы от намордника (переменив на нём фильтр и не засветив лицо!), обменялся парой слов с медиком, поел чего-нибудь с его разрешения. Через загрязнённый фильтр становилось всё труднее дышать, но Поджиг вытерпел бы три-четыре часа до конца операции. Он иногда опускал взор на Джека, а тот - поднимал на Поджига; Уберменш не сразу оборачивался с немым осуждением. Медик смотрел на любимчика и просто так, для разминки шеи, из интереса к его выведению аккордов, и Поджиг заметно ободрялся.       Джека в сон не клонило, он продолжал изучать подмятую фигуру Поджига, этажерки, подставки для столовых приборов, крючки для полотенец, вешалки для халатов и полки для шапок, - и у Уберменша лопнуло терпение, он накрыл голову пациента грязной тряпицей. Немного подумав, поднялся за неподписанной ампулой, вооружился нестерильным шприцем и ввёл её содержимое в руку Инжи. Пока тот испуганно бормотал и подрагивал челюстью, успокаивался, Уберменш счистил ржавчину на чём-то в глубине туловища, чуть не влез в грудную клетку с головой, не желая полночи обратно приделывать синтетические сосуды выдранной машинки к тканям.       Кисти Джека расслабились, притихло и биение сердца. Медик отошёл в кухню, и его напарник сложил инструмент, аккуратно приблизился к пациенту, усыплённому на время. Убивать его Уберменшу незачем, это всё, чем располагал Поджиг. На горизонте либо очень болезненные манипуляции, либо... частный разговор.       "Сам справлюсь. Подойди ко мне".       Поджиг не переместился ни на шаг, посмотрел в угол, где ему запрещали находиться. И распахнул глаза.       На обеденном столике под буфетом оказался высокий прямоугольный торт на широком блюдце, засыпанный шоколадной крошкой и густо залитый белой глазурью - по-видимому, не ванильной, иначе бы Поджиг проснулся ночью от его запаха. Когда же ещё медику втайне замешивать, запекать и украшать подарки!       Под противогазом не были слышны радостные писки и всхлипы, не заметна улыбка, но Поджиг закрылся, царапнул линзу деревянным грифом скрипки. Он до сих пор не сошёл с места; Джек разглядел б его реакцию из-под склеенной ветоши и укрепился в догадках насчёт "чего-то вроде фрау Поджиг".       Чтобы разморозить напарника, Уберменш подвинул блюдце к нему; Поджиг подлетел на цыпочках, щурясь и смаргивая предательские слёзки. Медик сложил руки за спиной. В лице по-прежнему одно равнодушие - "пожалуйста, пусть притворное!.." - и каменное спокойствие, и никаких злобных и недоверчивых искр в глазах.       "Ты хочешь, чтобы я обнял тебя?"       Поджиг растерялся на секунду - и сам обхватил Уберменша, крепко сжал; не пристроил выпирающий вперёд фильтр с удобством для шеи и медика. "Сними". Он повесил фартук и дождался со слегка разведёнными руками, когда Поджиг подденет дрожащими пальцами резину и сорвёт, не сломав уши и не повредив нос.       Да, без маски проще уткнуться ему в грудь, в шерстяную жилетку, пропахшую лекарствами и кровью...       Поджиг услышал, как ровно и глухо колотится его сердце, почувствовал, как расширяются рёбра и хрипит застарелая мокрота в лёгких. Острый подбородок упёрся в его темя, жилистые ладони легли на спину и твёрдыми нажатиями изобразили объятие, не сдавили мягкое тело, не погладили по голове, - но Поджигу хватило. Главное, что ему простили первоначальный трусливый нападок, неуклюжие щипки под жилеткой и рубашкой. Дыхание не облегчилось, и дело не в плотных и тягучих ароматах пыточного медкабинета. Любые звуки, слова, выразительные вздохи на улыбке стали излишни. Как долго продлится его величайшее счастье на земле?       Не понадобились вопросы, в честь какого праздника испечён торт и Поджиг допущен к самому интимному и щадящему виду близости, любит ли Уберменш его, любил ли когда-то. Каждое слово излишне.