Детские чувства

Через несколько дней после того инцидента, в течение которых ни один из них не пытался законтактировать с другим, Матвей написал Стасу, что хочет прекратить общение. Сообщение осталось прочитанным, но не отвеченным - хотя Матвей то и дело мониторил чат, маниакально открывая и закрывая вкладку, мысленно моля, чтобы Стас написал хоть что-то. Но он не написал, и Матвей, как бы больно ему ни было, заставил себя забыть все это. Забыть не получилось. Чувства гложили его изнутри: разбуженная безнадежная влюбленность в перемешку с виной и тяжелой тоской, накрывшей его будто одеяло. Не говоря уже о том, что забыть обо всем этом ему мешали Торопов с его компашкой, маячащие перед глазами. Они, впрочем, больше к нему не лезли - вернулись, разве что, к своим ребяческим шуточкам, но даже они случались все реже и реже: очевидно, Матвей, переставший реагировать на любые внешние раздражители, либо надоел им, либо, расквасив Торопову нос - он еще несколько недель ходил с повязкой, - показал, что лучше все-таки его не трогать. Да ему и начхать, что там творилось у них в головах, пока у самого Матвея на душе совсем не штиль. С того самого момента, как мать, пришедшая с работы в тот день, с ужасом в глазах спросила, что случилось, он полностью заперся в себе. Матвей ей тогда что-то ответил: изверг из себя какую-то отговорку о гопниках, которые хотели его обокрасть и преуспели, но перед этим еще и избили и нет, мама, мне не нужно в больницу. Мать посмотрела на него с недоверием и бесконечным беспокойством, но, несмотря на то, что они оба знали, что в их районе отродясь гопников не водилось, не стала развивать ситуацию и допытываться до него. Матвей был лишь рад, что его оставили в покое. Его перестало интересовать вообще что-либо. Дни слились в сплошную сизую полосу, пропитанную скребущимися на душе кошками, ненавистью к себе и болью, когда он дотрагивался до поврежденных участках тела. Губа зажила довольно быстро, как и нос, в который Торопов ему вмазал с гораздо меньшей силой, чем он ему. А вот синяк на скуле сперва пожелтел и стал спадать только к концу февраля. Но хуже всего была закрытая от посторонних глаз гематома, превратившая его левый бок в один сплошной темно-фиолетовый участок. Сразу после истерики после возвращения домой в тот день Матвей аккуратно ощупал ребра, но все кости, на удивление, оказались целыми, и это была одна из главных причин, почему он отказался ехать в больницу. Хотя Матвей в принципе сомневался, что он бы туда поехал даже если обнаружил перелом - не в том состоянии, в котором он тогда был. Но время имеет обыкновение лечить. Хотя нет, глупое слово; может, его тело и могло исцелить само себя, но точно не разум. Он не лечился: просто успокаивался, постепенно переходя из бури в постоянно дующий, но все-таки легкий ветер с периодическим порывами. К марту Матвей обнаружил, что боль стихла настолько, что он по крайней мере снова мог думать. К этому моменту, правда, все уже было не очень хорошо: оценки по большинству предметов упали - особенно сильно пострадала, естественно, биология, ненависть к которой вернулась с новой силой, - школу он стал регулярно прогуливать, а если и приходил, то упирал взгляд в пол, боясь случайно заметить Стаса в коридоре или раздевалке. Часто проходили дни, в течение которых он не произносил ни слова. Зато внутренний диалог в его голове не затыкался: он говорил взахлеб, фразы наскакивали друг на друга, перемешиваясь в какой-то дикий коктейль, из которого нельзя было вычленить ни одной здравой мысли. Но постепенно, вместе со сходившими с тела синяками, наладилось и это. И Матвей мог снова рассуждать. Вспоминать, вернее, одновременно с этим осознавая, что иначе пойти не могло и их со Стасом общение изначально было обречено на провал. Он сам был в этом виноват: в конце концов, судя по всему, он был просто не способен поддерживать хоть сколь близкие взаимоотношения - ни сейчас, ни в детстве, когда он точно так же закрылся от него. Стас думал, что это было из-за развода его родителей, и долго продолжал стучаться в закрытые ворота, хотя на самом деле ему, конечно, было невдомек, что настоящая причина состояла в том, что Матвей испугался. Испугался того, что влюбленность могла перерасти в любовь - и нет, его не волновала “неправильность” таких чувств; но он боялся, что еще один человек, которого он любил, отвергнет его - так же, как отец отверг их семью. В конечном счете любовь ничего не значила. И он оттолкнул его прежде, чем Стас оттолкнул бы его. Какое-то время Стас продолжал пытаться поддерживать с ним контакт, но в итоге, так и не получив никакой отдачи, перестал. С тех пор, встречаясь в коридоре школы или случайно сталкиваясь на лестничной клетке, Стас лишь отводил от него глаза и поджимал губы, и они расходись, даже не здороваясь. Матвей ненавидел себя за то, что позволил себе допустить даже малейшую надежду на то, что в этот раз все пошло бы по-другому. Стас, может быть, и стал совершенно другим человеком - хотя это, конечно, и было только на первый взгляд, - но Матвей не изменился совсем, оставшись все таким же отстраненным неспособным на сближение идиотом. Это была суровая, но объективная правда; и все же она причиняла ему страдания. Страдания такие, что даже к концу марта, когда прошло уже полтора месяца с их последнего разговора, он все еще перечитывал их чат - до тех пор, пока прямо в тот момент, когда он хотел закрыть вкладку, от Стаса пришло новое сообщение, заставив Матвея подпрыгнуть и едва не выронить телефон. С днем рождения! Матвей поймал себя на том, что смотрел на сообщение как завороженный. Он помнил. Ну, помнил, естественно, в этом не было ничего удивительного, но он написал. Почувствовав, как его сердце мгновенно ускорило свой ритм, Матвей тут же отправил ответное сообщение:

Спасибо.

И все. Вот так быстро. Еще несколько секунд он тупо пялился в экран, но диалог, конечно, не продолжился. Поднявшееся было настроение тут же вернулось на дно; но как только он отложил телефон в сторону, в дверь вдруг начали трезвонить. Матвей подошел к двери и посмотрел в глазок - за порогом стоял Стас, с его обычным задумчиво-нервным выражением на лице, в расстегнутой куртке, натянутой явно впопыхах. Матвей поколебался, хоть и знал, что если ему что-то взбрело в голову, то он уже не отстанет; так что он пересилил себя и распахнул дверь, но как только он открыл рот, Стас быстро выпалил, не дав ему и слова сказать: - Одевайся, пойдем прогуляемся. - Зачем? - наконец выдавил он из себя. - Есть разговор. Матвей закрыл дверь, на секунду прислонившись к ней головой, которая вдруг стала ощущаться тяжелой и чужой, словно набитой ватой; потом быстро набросил на плечи ветровку, вставил ноги в ботинки и вновь открыл дверь, обнаруживая уже развернувшегося к своей квартире Стаса, который чертыхнулся и вскинул на него голову. - Только быстро. Стас кивнул и начал спускаться по лестнице. Матвей следовал за ним. Зимние холода закончились, и на улице уже было вполне комфортно. Тут и там все еще лежали небольшие кучки снега, но в некоторых местах уже даже начала проклевываться свежая трава. Парни расположились на качелях во дворе - совсем как в детстве. Только раньше эти качели казались высокими и захватывающими, а сейчас в них не было ничего особенного. Однако возможность раскачивать себя немного снимала напряжение. - Как с биологией? - после продолжительного молчания наконец неловко начал Стас. Матвей пожал плечами: - Зинаида Яковлевна грозится поставить тройку в полугодии, если я опять, - он сымитировал пальцами кавычки. - “не возьмусь за ум”. Мне, если честно, без разницы. Стас кивнул. Повисла очередная пауза. Через несколько секунд Матвей не выдержал: - Слушай, если ты позвал меня только для того, чтобы спросить это, то я ухожу. Он уже собрался встать с качелей, но Стас остановил его: - Я думаю, что ты не ценишь себя. Матвей повернулся к нему и недоуменно посмотрел: - Что? - Ты не ценишь себя, - голос Стаса становился все увереннее. - Сам посуди: ты никого к себе не подпускаешь, а если кто-то начинает с тобой сближаться, ты в конце концов отталкиваешь его. Ты не принимаешь помощи, если тебя не заставить. И не хочешь, чтобы другие люди тратили на тебя свое время. - Это просто признаки интроверсии, - пробурчал Матвей, смотря в пол. - Нет, это признаки того, что ты сам себя изолируешь от общества, потому что считаешь себя недостойным близких отношений, - Стас с вызовом смотрел на Матвея; когда тот не ответил, он продолжил: - Слушай, я… очень хочу узнать тебя поближе, - он запнулся и пояснил. - Имею в виду, по-настоящему. Но я не могу этого сделать, если ты не раскрываешься. Матвей молчал, сжав губы. Ему было неприятно, что его внутренние мысли вдруг озвучили: он всегда считал, что скрывает их достаточно хорошо, чтобы никто их не заметил; но, очевидно, Стас - не никто. Не просто друг детства или даже объект первой влюбленности, и не тот, кто бросает дело на полпути - он доказал это еще в ноябре. Он продолжал смотреть на него, терпеливо дожидаясь ответа. И именно поэтому Матвей решил попытаться ему раскрыться - хотя бы частично. - Помнишь тот день, когда я прогулял зачет? Ты еще спросил меня, почему я это сделал, - он перевел взгляд на собеседника. Стас, казалось, несколько удивился поднятой теме, но все же кивнул: - Да. Ты сказал, что испугался. Матвей усмехнулся: - Это тоже, но… это не единственная причина. И, наверное, даже не основная, - он вздохнул. - Мне было интересно. Ну, что ты со мной сделаешь. Какое… наказание меня ждет. Лицо Стаса вытянулось: - То есть ты… тогда спровоцировал меня наказать тебя? - Матвей кивнул. - Да какого черта! Знаешь, как я тогда был зол? Я думал, ты обманул мое доверие, - он схватился за голову, зарываясь пальцами в волосы. Матвей рассмеялся тихим, искренним смехом - который, впрочем, почти сразу умолк. - Меня тогда избили. - Что? - Стас поднял голову. - Ну, в феврале, - пояснил он. - Ты был прав. Меня избили одноклассники со своими… дружками. - Но зачем? - Стас нахмурился. - Ты им что-то сделал? Матвей пожал плечами: - Нет. Видимо, им просто нужна была новая игрушка для битья. Они и до этого пытались прикопаться ко мне, но я их игнорировал. А тут подкараулили недалеко от дома, - он снова усмехнулся, но на этот раз невесело. - Ну, я им быстро дал понять, что лучше не надо меня трогать - вмазал в нос одному из придурков. Но их было человек шесть, а я один. Соответственно, силы неравны. Стас молчал. Даже эта маленькая откровенность ввела его в состояние глубокой задумчивости - а что было бы, если бы Матвей раскрылся ему полностью? Он не рассказал ему всю правду и сомневался, что когда-либо это сделает - но, наверное, такой уж он человек, разве нет? Пока Стас молчал, переваривая его слова, Матвей начал раскачиваться на качелях - все выше и выше, пусть крепления и не дали бы ему сделать солнышко, но он и не собирался. Достигнув высшей точки, он отпустил цепи и позволил телу полететь вниз, наслаждаясь мимолетным ощущением весеннего бриза в волосах. Он приземлился на стопы в нескольких метрах впереди - но импульс не дал ему удержаться, и он практически тут же упал на четвереньки. - Идиот! - Стас вскочил с качелей и подбежал к поднимающемуся Матвею. Тот недовольно уставился на испачканные ладони. - Не поранился? - Раньше мог остаться стоять, - он цокнул языком и покачал головой. - Теряю хватку. - Да кто ж так делает! - Ты лучше скажи, это считается за откровение? - он перевел взгляд на Стаса. Тот кивнул: - Считается. Но этого недостаточно. - Ну, знаешь ли, нельзя получить все сразу, - Матвей принялся отряхивать брюки. - Черт, придется стирать. - Ты мне нравишься. Сперва Матвей все никак не мог понять смысл сказанных им слов и просто застыл с открытым ртом. Потом, когда фраза установилась в его голове, гулом отдаваясь в ушах, он медленно поднял на него глаза, чувствуя, как лицо стремительно краснеет. Стас тут же принялся смущенно махать руками: - Ты не обязан отвечать сейчас, если не готов. Я не буду тебя торопить и приму любой ответ. Но… - он смотрел с надеждой. - Давай возобновим наши занятия. Давай узнаем друг друга получше. Я так больше не могу. Матвей закрыл рот, однако лицо все еще оставалось красным. Смотря в сторону, он пробормотал, не в силах поверить, что все это взаправду: - Хорошо. Но уговор тоже остается в силах. Стас улыбнулся: - Идет. И, несмотря на то, что сердце, кажется, билось так, что на ребрах вновь образуется синяк, в этот момент Матвей наконец чувствовал себя счастливым.