Однажды новым днем

      Ричард входит в камеру в подвале. Она наудивление просторная. В ней есть, помимо койки, стол со стульями, книжный шкаф и окно, правда с решетками и под самым потолком. О том что это камера говорит только это самое окно и тяжёлая железная дверь с кучей разных засовов. В руках молодого человека бутылка вина и две глиняные чашки. Возможно, не стоило их приносить, но ему определён потребуется выпить во время разговора. Как только Ричард переступает порог, Хуан закрывает за ним дверь.       Лино смотрит на него удивлённо, даже настороженно. Ричард бы сам удивился, если бы оказался на его месте. Однако, Окделл не мог не прийти. Раз не смог остановить, до того, как разверзся закат, то хотя бы проводить в него. Он садится на стул и разливает вино по чашам. Это не Чёрная кровь, всего лишь Дурная. Однако даже такое вино для смертника роскошь. Он делает жест рукой приглашая присоединиться. Юноша встаёт с кровати и придерживая простреленую руку садится напротив.       Никто из них не пьёт и не говорит. Они молча смотрят друг другу в глаза ища ответ на такой абстрактный вопрос «Почему?». И, что не удивительно, не находят. Ричард первый отводит взгляд. Берет чашку и делает глоток вина. Как и любая кровь оно вяжущее, терпкое на самом корне языка. Алкоголь в нем ощущается особо сильно, хотя и не отдает спиртовым хмелем. Спустя годы он научился разбираться в вине. Он много в чем научился разбираться: вине, женщинах, мужчинах, литературе, музыке, театре, играх и даже в сексе. Он неплохо понимает все, что не требует физических навыков, которые приходят с практикой. — Чего вы хотите, дор Рикардо, — спрашивает Лино. — Выпить с тобой, — он тяжело вздыхает подталкивая кружку к собеседнику, — В конце концов, мы похожи и лишь по одной прихоти судьбы, мы будто поменялись местами. — Много вы думаете о себе. Вы ничего обо мне не знаете. — А ты не знаешь обо мне. И все же, я, потомок метежника и змея за пазухой, сегодня стрелял не в Рокэ Алву. То сделал ты, верный подданый соберано, тот чьи предки изп околения в поколения работали на его виноградниках. И я хочу знать причину.       Лино молчит хмурит брови, из-за чего шрам становится чуть более отчетливым. Ричард пытается не вспоминать, как робко целовал его, когда только начал понимать что мужчины его интересуют не меньше женщин. Они друг другу никто. Все что было есть в памяти только самого Ричарда. — С чего вы взяли, что я вам её скажу?       Ричард жмёт плечами. Возможно это даже не важно. Ему просто хочется попрощаться с близким человеком, для которого он бесконечно далек. Он смотрит в собственную чашку вина, думая, что на бокале можно было бы наблюдать за винными ножками. Столько лет в одном безумном дне, но Лино ни разу не сказал ему. Даже в те ночи, когда он снова и снова приходил и рассказывал о то, как проживает один и тот же день, подтверждая разными фактами о нем. — Знаешь легенду о моряке, который пытался спасти названного сына нар-шада?       Конечно он её знает, Лино её же и поведал Ричарду. Зачем он снова пытается признаться в том, что было? За дверью явно слушает Хуан, а молодой кэналиец может ничего и не скажет. В любом случае все уже решено. Алва — жив, Ричард — герой, Лино — предатель. С этим стоит просто смириться. — Это та, в который корабль разбивается, чтобы на следующее утро моряк придумал как обойти очередную напасть?       Ричард кивает, а затем подливает им обоим вина. Лино ничего не понимает. Сам Окделл, честно говоря тоже. Он пъет Дурную кровь и думает, что у него и у самого кровь дурная. Сын мятежника и отступника, потомок «святого», который убил лучшего друга, оруженосец, который подал кубок с ядом своему эру. Он смотрит на окно, высоко в небе парила какая-то птица, отсюда было не разглядеть. — Твою мать зовут Тэльма. У тебя две старшие сестры Данита и Кансуэла. Было три младших брата Геральдо, Ренато и Нэто, но три года назад они вместе с твоим отцом Рэно вышли в море из которого так и не вернулись. Твоя мать и сестры до сих пор работают на виноградниках соберано. Ты изо всех сил пытался попасть в этот дом, чтобы заработать сёстрам на порядочное приданное. У тебя не было ни одной женщины, трое мужчин.       Лино ещё больше хмурится, но только поправляет: — Двое. — Смотря кто будет считать, — усмехается Ричард. — Я все ещё вам не верю.       Он бы тоже себе не верил. Говорит какие-то очевидные факты, которые при должнем желании мог бы узнать у кого-то из кэналийцев. Он смотрит в кружку, будто ища подсказки что же такого сказать. Ведь сотни раз убеждал его, что знает его прекрасно. А теперь двух слов связать не может. — Шрам тебе оставила Данита. Ты маленький был. Она хотела попробовать вина, которое оставили родители, кувшин уронила, а осколок тебе бровь рассек.       Молодой человек будто сдувается. Затем выпивает чашу с вином залпом. Он дышит тяжело, будто через силу. А затем вдруг начинает плакать. И Ричард отчётливо понимает, что они не ровесники. Уже давно нет. Он мужчина в теле юноши. А Лино, так и остался восемнадцатилетним парнем. Запутавшимся и несчастным. И это сокрушительное чувство. Он не понимает, как раньше этого не заметил. Или может быть, он не хотел замечать? Успокоившись кэналиец спрашивает его дрожащи голосом: — Почему, ты не остановил меня? — Я не знал, что это ты.       Они снова замолкают. Ричард окончательно осознает, что здесь не нужен. Между ними пропасть. Нужно встать и уйти. Такие разговоры следовало вести раньше, а не после четвёртого дня. Осталось только два вопроса. Один вопрос для человека, которого он знал, но его никогда не будет. Второй для человека, который всегда будет, но Ричард его не знает. — Почему ты на это пошёл? — Если ты считаешь, что кэналийцев не купить деньгами, то ты ошибаешься. Мать больна, одна сестра на сносях от непойми кого, вторую брать в жены никто не хочет. На это все нужны деньги. За убийство герцога Рокэ Алва дают крупную сумму, сам бы он ни в жизни не пожаловал бы столько слуге.       Дурак. Это первая мысль, которая мелькает в голове Ричарда. А он ещё больший дурак. Подсыпал яд даже не за материальные блага для себя, а за слова и пару строк непонятного списка. Вот потом и не верь, что глупость свойственна юности. И не только ей, Окделл понять не мог «почему», а оказалось так прозаично. Был ли тот заботливый и внимательный юноша? Или все это была слабость одного дня, в котором он по удачному стечению обстаятельств застрял. — Крюк люстры, крепления ковров, двери денника. Все это твоих рук дело? — Да. — Есть ещё?       Лино замолк. Это все начинает раздражать. Ричард разливает по кружкам остатки вина. На лице его визави все написано. Так вот как это выглядит со стороны. Молчание не прекращается. Ни спустя минуту, ни пятнадцать. Ричард допивает свою кружку, достает из внутреннего кармана огрызок карандаша, да сложеный в шесть раз лист бумаги. Надеялся не пригодится. — Пиши, что ты успел испортить в доме. Тебе я уже помочь ничем не могу, но если ничего не забудешь, то семья твоя нуждаться ни в чем не будет. Это я тебе как герцог Окделл обещаю. — А если нет? — То та жизнь, которая у них сейчас, покажется рассветными садами. Это я тоже обещаю.       Он встаёт и молча уходит, не забрав даже кувшина и кружек. На душе противно. Будто в грязи изволялся. Вот он повзрослевший герцог Окделл. Может в женщинах и мужчинах он и научился разбираться, но не в людях. До сих пор.