Однажды новым днем

      Раздается два выстрела. И в особняке на улице Мимоз разворачивается уменьшенная копия Заката. В саду мгновенно появляется толпа кэналийцев. Кто-то заламывает Ричарду руки. Он даже не возмущается от такого обращения. Он не отрывает взгляд от человека в которого выстрелил.       Юноша смуглый, коротко стриженый и кареглазый, с вытянутым лицом, шрамом на правой брови и родинкой над губой с лева. Мальчишке пуля попала куда-то в правую руку, пистолет валяется у его ног. Дик узнает человека, в которого выстрелил, и не верит. Они выглядят ровесниками, но кэналиец физически чуть старше Ричарда. Взгляд у несостоявшегося убийцы звериный и затравленный. Он мог бы оклеветать оруженосца соберано, свидетелей выстрела не было. Однако, он молчит. Ричард тоже молчит, неотрывно глядя на побледневшее лицо визави. Вокруг стоит гвалт на кэналийском, но для Оклелла будто весь мир мгновенно лишился звуков.       Он знает Лино. За годы в одном дне он узнал, наверное, всех слуг в доме. Но этого слугу он знает не как слугу. Или теперь применимо другое время? Ричард знал его в этом закате как друга. Даже несколько раз рассказывал о том, что с ним происходит. И вот. Они стоят на против друг друга.       Ричард не замечает, что его отпускают. Ричард не замечает, что толпа расходится. Ричард вообще ничего не замечает. Сейчас, когда уже все свершилось, когда уже ничего нельзя изменить, ему становится очень горько и обидно. Возможно, раньше, до этого проклятого дня, Ричард испытывал бы эти чувства из-за оскорбленной гордости. Сейчас ему было не выносимо от мысли, что уже ничего не исправить. Лино скорее всего казнят за предательство и покушение на жизнь соберано.       Ричард будто просыпается от голоса монсеньора. Он поворачивается и видит Алву в окне спальни. Вид у него нездоровый. Но чего ждать от человека, которого проткнули шпагой, который три ночи провел в бессознательном состоянии, и, который едва очнувшись вскочил на ноги? Роскошные в обычном состоянии волосы сейчас свисают сальными патлами. И без того светлая для кэналийца кожа отдает синевой. Торс и грудь Алвы плотно перебинтованы, и, слава Создателю, Ричард не видит на бинтах крови. Хуан явно пытается хоть как-то поддержать соберано и при этом не растревожить шов. - Должен признать, юноша, неплохой выстрел. Вы хотя бы попали, в отличие от вашего неудачливого оппонента - голос в прочем как всегда насмешливый, не смотря на болезненную хрипотцу.       Ричарду сложно сознаться самому себе насколько же он счастлив. Счастлив слышать этот голос. Счастлив видеть Алву живым. Слышать эти насмешки. Наверное, он шокирует людей вокруг своей широкой улыбкой. Однако, вид Алвы в окне заставляет чувствовать себя намного легче. И Ричард неожиданно отвечает: - Должен признать, монсеньер, выстрел - отвратительный. Я целился в голову. А вам бы не мешало лечь обратно в постель. Вы три дня метались между Рассветом и Закатом, оставаясь в нашем мире только благодаря вашему лекарю.       Рокэ сначала приподнимает бровь, а затем хрипло смеется. Видно, что стоять ему сложно. В этот момент Ричард видит в лице эра не потомка Леворукого, а человека. Пусть необычного и невероятного, но человека из плоти и крови. И несмотря на то, что на памяти Дикона, Алва выглядит сейчас хуже, чем когда-либо, сам вид живого, пусть и ослабшего, Рокэ перехватывает дыхание. На секунду Окделлу кажется, что этот момент самый прекрасный в его жизни. Он бы целую вечность смотрел на собственного эра, непозволительно веселого, растрепанного, усталого и несгибаемого в этом открытом окне. - В том, что я встал, есть отчасти ваша вина. Мне было слишком интересно посмотреть на то, как выразился Энрике «оруженосец соберано сошел с ума». Вы перепугали всех мои слуг, юноша. Нечего устраивать зрелище случайным шпионам, поднимайтесь наверх. Обсудим ваши навыки стрельбы по движущимся мишеням.       В первую секунду Окделл задыхается от возмущения. Вот так всегда. Хочешь, как лучше, а над тобой еще и издеваются. А затем до Ричарда доходит, что скорее всего Рокэ нелегко стоять. К тому же они и правда препираются на глазах всех слуг, которые теперь замерли, слушая, что же скажет соберано. Кто-то уже наскоро перебинтовал руку Лино. Дикон отмирает и последний раз отзывается: - Слушаюсь монсеньора.       Ричарда больше не удерживают руки. Он стремительно направляется к входу в дом и взбегает по лестнице. Перед дверью в спальню Алвы он замирает. Ричард уже был там, на протяжении трех предыдущих ночей. Однако, он еще не разу не был в спальне монсеньора, когда тот был в сознании. Он стоит, нерешительно подняв руку, думая стоит ли постучать. Через пару секунд его дилемму решает сам Алва. - Ричард, что вы сопите под дверью? У вас это определенно входит в дурную привычку. Входите, что вы встали в проходе.       Окделл старается войти не очень стремительно, но все равно спотыкается о порожек. Алва уже полулежит в кровати. Как обычно хмурый Хуан окидывает одобрительным взглядом Ричарда. И от этого северному герцогу становится почти смешно. Когда-то он бы возмутился подобному поведению слуги. Сейчас, ему это скорее льстило, зная с каким трудом можно заработать одобрение это человека. Окно закрыто. Со двора уже увели Лино. Вот и все.       Алва пристально смотрит в лицо Ричарда. Пусть смотрит. Пусть издевается, смеется, оскорбляет в самых куртуазных высказываниях. Пусть. Только бы оставался жив. Ричард смотрит в лицо Алвы и не может сдержать улыбки. И эта улыбка до того странная и не уместная на лице Окделла, что его эр не может не подметить этого. - Я начинаю подозревать, что Энрике был прав по поводу вашего душевного состояния. - Простите, монсеньер, просто рад вас видеть, - бубнит Окделл.       Рокэ отпускает жестом Хуана. Ричард может поклясться, что эру хочется сейчас уснуть. Он видит, как Алва облизывает пересохшие губы и наливает в кубок воду из стоящего на одном из столиков графина. Он молча ставит кубок на прикроватную тумбочку, а затем отходит на почтительное расстояние. Эта забота простая, несуетливая, остается незамеченной для самого Ричарда, но не для Рокэ. Он смотрит на кубок с водой, будто там яд. Впрочем, на кубок с ядом он так не смотрел. - К сожалению, первое время вам нельзя алкоголь, - извиняющейся произносит Ричард. - Я и без вас знаю это, юноша. Не думаете ли вы, что пресная еда и отсутствие вина превратят меня в эспиратистского праведника? И сядьте уже в кресло, не стойте столбом. - Сомневаюсь, что неделя вынужденного поста сможет искупить все ваши подвиги, - фыркает Дик, но в кресло все же садиться, - К тому же по окончанию этого срока вы снова впадете в грех винопития.       Они встречаются взглядами. Ричарду почти хочется признать, что он хочет, чтобы этот момент поскорее настал. Не только потому что Алва будет здоров. А потому что это бы означало вечера, когда эр играет на гитаре. Вечера, когда эр рассказывает что-то неуловимо далекое, но не обидное. Вечера, когда Ричард реально оказывается кому-то нужным, хотя бы как бестолковый слушатель. Окделл не выдерживает первым и отводит взгляд. - Так от чего вы решили, что моя душа металась между Закатом и Рассветом? Или вы решили помолиться за упокой моей души вашему Создателю? К сожалению, он вас не услышал.       Ричард морщится. Вот так всегда. Ну и чем он сейчас заслужил этот упрек? Тем что пережимал место укола той ночью, не давая эру умереть от потери крови раньше, чем до них добрался бы лекарь? Тем, что несколько ночей не отходил о кровати, и как слуга, а не герцог, был на подхвате у лекарей и Хуана? Тем, что сейчас обрек на смерть человека, который пусть и не помнил этого, но был ему дорог?       Вопрос «да как вы смеете?» даже не рождается. Потому, что Окделл помнит два факта. Во-первых, Алва смеет все. Во-вторых, четыре смерти из тех тысяч – его рук дело. Дик смотрит в лицо своего эра, долго. Рокэ мог бы вставить очередную колкость, но отчего-то молчит, ждет хоть какой-то реакции своего оруженосца. - Если я и молился, то о том, чтобы ваш дух не покинул ваше бренное тело, - наконец огрызается Ричард, - Впрочем, возможно найдется пара монахинь или даже монахов, которые вас пытались отмолить, за ваши же грехи. Боюсь, что в Закат вы стремились исключительно на собственном упрямстве и из желания лично выпить с Леворуким.       Рокэ снова смеется, как тогда, в окне. Ричард может сказать, что эр выглядит мокрой раскаркавшейся вороной. И при этом Ричард не покривит душой, если скажет, что он самую малость залюбовался собственным эром. Сколько человек его видело такого? Слабого, изнуренного борьбой за собственную жизнь, потерявшего привычный лоск, на который покупались все придворные? Ричард знает, что такие люди есть, но их не слишком много. И теперь он один из таких людей. Они снова пересекаются взглядами. Алва перестает смеяться. - Что ж, Ричард. Я должен поблагодарить вас. Вашими молитвами я все еще здесь, а вино и Леворукий остались в Закате.       Им обоим почти неловко. Но слышать эту благодарность более чем приятно. Ричард не смело улыбается. Наверное, стоило бы встать и оставить монсеньера отдыхать. Но тот хотел поговорить о выстреле. Алва не стремиться начать этот разговор. Потому Окделл сцепляет перед собой руки в замок и сам поднимает тему. - Монсеньор, вы можете мне не верить, но я выстрелил потому что…- он не успевает договорить. - Я знаю, что вы выстрелили потому что посчитали, что иного выхода спасти бренное тело своего увеченного эра нет. Скажите мне другое, Ричард, почему вы решили спасти это самое бренное тело?       Ричард отрывает взгляд от собственных рук и смотрит на "бренное" тело эра. "Бренным" оно не особо выглядит. Скорее эфемерным. Какой ответ удовлетворит Алву? Что он клялся? Ричард знает, что тал цена его клятвам. Что он хочет сам убить Алву? Нет, не хочет, ни с помощью яда, ни с помощью шпаги. Что он обязан сохранить жизнь последнего Повелителя Ветра перед Изломом? Так это здесь совершенно ни причем. Почему Ричард не успокоился, когда выбрался из бесконечного дня? Он не знает ответа. - Он бы всё равно не попал, но убранство изуродовал. У вас здесь на удивление уютно.       Алва больше не смеётся. Он смотрит пристально, прожигая взглядом оруженосца. Ричарду кажется, что этот взгляд ему достает до самых внутренностей. Рокэ так смотрел в этом бесконечном дне, когда сам убивал его, когда знал, что Ричард сейчас убъет его, когда хотел чего-то от него, но впервые не требовал. Алва первым отводит взгляд и привычным жестом проводит рукой по глазам. - За эти четыре дня вы сильно изменились, Ричард. Вы непременно должны будете рассказать, что же терзало вашу голову в это время.       Ричард не уверен, что расскажет о целом круге личного Заката. Не сможет и не захочет. Да и поймет ли Алва? Поймет ли, что в его библиотеке не осталось ни одной не перечитаной по десятку раз книге? Поймет ли, что в его доме Ричард знает всех не просто поимённо? Поймет ли, что нет комнат, где он бы не нашел потайных ходов или не занимался непотребствами? Поймет ли, что нет такого яда, который Ричард сам бы не испил? - Слушаюсь монсёньора. Могу ли я попросить об одной вещи? - Просите, но заранее ничего не обещаю. - Разрешите мне поговорить с Лино.       Это должно вызвать подозрения и вызовет, но Ричард не может иначе. Этот юноша был с ним в том Закате. Он утешал, шутил, подбадривал. Он рассказывал о своей семье. Он был с ним в те ночи, которые казались бесконечными. Он грел его в те моменты, когда холод вечности казалось должен был превратить его в выходца. Он был ему другом, он был ему братом, он был ему любовником. Но в конце они оказались по разные стороны, и не там, где их ожидали бы увидеть. - Зачем вам это, юноша? - Мне интересно, почему он. - Хуану в методах допроса вы не доверяете?       Окделл тяжело вздыхает и готовится выдать часть той бесконечно долгой истории. В такие моменты всегда помогала только правда. Какой бы нелепой и несуразной она не была. Он смотрит в пронзительные синие глаза и на выдохе начинает. - Я не допрашивать его хочу, а поговорить. Понять, почему он? Логично предложить мне подсунуть вам яд. Логично напомадить губы красотки, которую вам подложат, мышьяком или цианидом. Логично натравить на вас отряд наёмников. Логично спрятать на крышах целую расстрельную команду. Но кэналлийцы... Они любят вас. Они обожают вас. Они молятся на вас. Для них вы даже не герцог. Вы король. Так же переводится соберано? - А вам предлогали, Ричард? - Яд для вас? Да. - Вы взяли его?       Правда. Она горькая. Тяжёлая. Связывающая. Ричард не собирается отпираться. Он взял его, иначе бы его не выпустили оттуда живым. Но он его взял, как брал сотни раз до этого. И яд он подал монсёньору только один раз. Самый первый, но от этого не легче. Почему у Ричарда был шанс все осознать, исправить, а у Лино нет? - Да. Перстень с красным камнем лежит в моей комнате.       Алва долго молчит, а потом кивает головой, решая что-то для себя. Ричард не понимает, что именно. За это время только Ворон и остался для него загадкой. Он же был целью. Он же был долгом. В персональном Закате Ричарда было две константы. В одну из них он сегодня стрелял, вторую спасал. От этого тошно на душе, но он вынес урок. Делай, что должно и будь, что будет. - Можете поговорить с Лино, но только после Хуана. Теперь можете быть свободны.