12 notes de notre amour

31 августа 2001 год Привыкать к совершенно иному месту, нахождение в котором беспременно до окончания учёбы — отнюдь не легко, но заставить вымолвить пусть единое слово и без того кроткого человека — несподручно: Увесистые на взгляд настенные часы били чётко четыре. Коридоры корпуса опустели на глазах Антона, количество в нём находящихся сократилось до единицы, которой являлся сам он. Паркет, уложенный сезоном назад, протяжно звякал под ним, отчего подобный звук нёсся до другого края коридора, точно там же и пропадая. Комнаты каждого были наглухо закрыты, откуда и звука не слышно, казалось, всё вокруг застыло всего в одно мгновение. Но противоречие оного парадокса явилось само. Позади Антона, точно этажом ниже, едва слышались отголоски речей, а за тем последовал громкий хлопок, дурно ударивший по ушам. Сопутствуя возросшему интересу, ноги зашагали в предположенное нахождение шума. Взад уходили множество комнат, что за закрытыми дверьми таили всё ту же тишину. — Такого рода самодисциплиной и до последующего года можно бороться. Подобно попугаю стою, развлекаю пофамильно вас, — голос нарастал в громкости только сильнее, когда Антон приближался к одним из дверей, что были единственными из открытых на этаже. И лишь подойдя к одной из них, он сумел заглянуть внутрь, где и открылся вид на помещение внушительных размером. Прямо по курсу всходила сцена, на ней свободно могло расположиться порядка трети всех учащихся. А в самом центре площадки стоял совсем небольшого роста паренёк, на вид Антон дал ему класс пятый, не более. Его выражение лица разглядеть он не сумел, слишком далеко. Практически по всему периметру расположились сиденья из тёмного дерева, а в самом углу при входt стояли одинокие вешалки. Примечательных вещей в зале, увы, взор его так и не нашёл, было бы за что уцепиться, да не за что. Самый обыкновенный красный занавес, роняющий золотистую бахрому до самого пола, задевая фортепиано, что стояло практически в каждой школе, а играл на нём, по классике жанра, один и тот же человек, причём, до самого выпуска. Советские плакаты, яро приговаривающие каждого к патриотизму, громоздкая люстра, уныло покачивающаяся из стороны в сторону, арочные окна, выходящие во внутренний двор, и Тамара Аркадьевна, облокотившаяся на одно из кресел. «Значит её голос доносился до меня, стоя этажом ниже, а страшно и подумать, каково было находиться рядом» — почесал затылок Антон, невольно наклоняясь головой на деревянную дверь, что под воздействием качнулась и подала голос омерзительным скрипом. Обратил внимание на такой конфуз не только сам виновник, каковой, словно ошпарившись, метнулся прочь от двери, но и Тамара Аркадьевна. Перво замеченным для Шастуна оказалось ничто иное, как покосившийся на него взгляд, от которого сию секунду желалось рвануть в сторону, а не стоять посреди дверного проёма, красуясь нелепым видом. Вслед за не есть доброжелательным взглядом внимание бросилось на то, как быстро та приближалась к нему, тогда тело по настоящему ошпарило. Звон лакированных туфелек раз за разом всё сильнее бил по ушным перепонкам, казалось, что звон был точно молотка, приковывающего ноги его к полу. — Шастун! Не представляешь, как вовремя ты появился, вот можешь же, если хочешь, — всплеснув руками в сторону, до боли странно и добро заявила та, хватая Антона под руку. — Честным быть? Не представляю, — отозвался тот, поджав губы. Куда и зачем его ведут — даже предполагать не хотелось, а более того, какова цель всего деяния. Но думать времени не нашлось, еле успевая за быстрым темпом её шага. Под влиянием руки преподавателя, Антон был усажен на первый ряд, где разглядел несчастное лицо мальчишки на сцене, его уголки губ отчаянно опустились, а брови грустно хмурились. Пожалев его одним только взглядом, тот повернулся по правую сторону от себя, где и уцепился не только взором, а всем собой, за сидящего возле фортепиано, его — Арсения. Зимний взгляд голубых глаз тупился об открытые страницы некогда средних размеров книги, содержание которой разглядеть было не совсем и легко. Слегка кудрявые темные локоны обречённо падали на оправу очков, когда голова парня отчаянно опускалась в самый низ. Его руки едва могли удержать края книги, чтобы та в свою очередь не потерпела падения с характерным звуком. Вид Арсения казался до боли жалким, точно уставшим, а единой причиной нахождения в этом помещении была Тамара Аркадьевна. Антон безуспешно пялился на всё происходящее, пока холод глаз напротив не встретился с душевным солнцем Антона, заставив погаснуть на некоторое время. Но и на том этапе отчаиваться кудрявый не собирался. Бредя против собственной воли, его уголки губ расплылись в улыбке, а глаза наоборот — щурились. Желание заполучить подобный знак дружелюбия в ответ оказался незамеченным, Арсений отвернулся спустя считанные секунды. Парень вычел сквозь это некоторую ненависть, иль полное отсутствие тяги к общению, это столь глубоко вошло в самую ранимую часть души, что сводит скулы в болящем скрежете зубов, — «Я сильнее» — пробубнел его точно тронутый внутренний голос. Казалось, всё помещение можно было смело разделить на двое совсем разных миров, один из которых был под властью угрюмой преподавательницей, что не объяснившись, затащила Шастуна сюда, но тот был возмущён до сего момента. Преграды между мирами и не видалось, а даже если бы была, то внутреннее желание Антона войти в тот, где в иной момент находился Арсений, сожгло её дотла. — Прочие дела оставь на позднее время, — отторгла его Тамара Аркадьевна, щёлкая пальцами подле глаз, а после всучила лист с текстом, первые строчки которого уже его насторожили — «Дорогие учащиеся…» — Срок до завтрашнего утра, успеешь? То, что женщина удосужилась спросить о его возможностях — удивило знатно, но пробежав глазами по целому листу, желания согласиться так и не появилось. Минутой ранее, в руках Антона оказался текст с торжественным объявлением линейки, его объем не столько напугал, сколько заставил ужаснуться и ещё больше сжалиться над измученным мальчиком, которому точно также выдали его когда-то. Вместе с подобным, в его руках фактически показалась монета с одинаковыми сторонами. Отказ свободно приравнивался к угнетающим взглядам до окончания одиннадцатого класса, а также завуалированному завалу по всем учебным предметам, но и согласие не имело своих достоинств, память Шастуна заключалась в её отсутствии, а уверенности хватало по максимуму на общение со сверстниками. — Будь с вами искренним, память моя такого объёма не осилит, дальше считалочки про цвета радуги я бессильный, — не томя, признался в своих слабых сторонах тот, откладывая лист на сиденье рядом. Взгляд женщины менялся на глазах, а губы растянулись в злой струнке, отчего тот инстинктивно спохватился за текст, хоть и не изъявил желания менять собственное мнение. — То, каким Макаром ты собираешься учить, меня волнует не так сильно, сколько результат. На пару тебе отдаю Арсения, его текст следует за твоим. Перед отбоем, учтите, поголовно отчитываетесь пред мной, — высказалась та, и скрылась быстрее, чем можно было ожидать. Мир обменял краски, текст уменьшился в объёме, а сцена точно была присвоена с самого детства. Антон, проводив глазами как женщину, так и унылого мальчишку, затаив дыханье, ожидал хоть какого-то знака от напарника, чьё имя до сих пор слышалось вокруг, но эхо также быстро скрылось, исчезнув безвозвратно. Томить себя ожиданием окрепший Антон не стал, взявшись за дело имеющимися руками: — У тебя есть при себе свободное время? Я крайне проблематичный в запоминании, а запасных нервов, увы, подать не смогу. Арсений отозвался на зов парня, смекнув на то, что в иную минуту тот изъявит хотение учить поданное. Объемы совершенно были различны, количество страниц оказалось удвоенным в сторону него, пока Антон нервно сжимал край единственного листа. В ответ на искренний и открытый, как показалось Арсению, вопрос, тот лишь пару раз ударил носком своих туфель по паркету, создавая только лишний и единый шум на всем этаже. Таясь в ожидании, время от времени он от жалости заглядывал в глаза наивного кудрявого пацана, что продолжал верно сидеть на месте, не двигаясь, возможно, даже не моргая. — Есть, час. Я буду у себя, — холодный тон разгулялся по всему помещению, заставив Антона сжаться, словно сумев ощутить весь мороз его голоса. «Это в его понятии приглашение к себе в комнату, иль напротив, он выгонит меня тотчас?» — задавая самому себе вопрос, Шастун, пожимая плечами в разочарованном виде, всё же поспешил догонять товарища по завтрашнему мероприятию. Но того даже догнать было не так легко, по расстоянию ситуация походила на побег, в самом быстром темпе. Увидеть выражение лица беглеца не получалось, его шаг был таким быстрым и не постоянным, что подстроиться было чем-то невозможным. Либо, просто не в силах Антона, а это уже было близко к правде. — Если ты попытаешься сбежать, а после вовсе отказать в помощи, то голову с плеч долой устроят тебе, никак не мне, — наглец высказывался точно, всё ещё стараясь обогнать, или просто идти в ногу. — Никто не убегает, я не разбрасываюсь свободным временем, — кратко изъяснил положение Арсений, а уже после отворил дверь своей комнаты, — либо заходи, либо учи самостоятельно. Антон перевёл взор с профиля Арсения на новое для него помещение, где он моментально заприметил то же самое фортепьяно, что стояло и в актовом зале. А по правую сторону от него было громадное окно, способное освятить всю комнату без дополнительной помощи. Постоянное место жительства нового знакомого отличалось особенным порядком, казалось, что даже множество книг, на полке возле кровати, были выстроены по определённому порядку, а пара цветков в вазе, послушно стоящие на музыкальном инструменте, цвели все сезоны под влиянием постоянного и точного порядка. Смелости войти первым, как и совести, не хватало, причём, довольно сильно. Стоя в глупом положении на пороге, Шастун метался из угла в угол, каждый раз возвращаясь на томный взгляд Арсения, что всеми имеющимися силами проталкивал его внутрь, но физически даже и пальцем не тронул. Антону и от такой силы свело руки, стянуло ноги, а ноги вновь приколоты к полу. — На пороге нельзя стоять, примета плохая, — насмехаясь над глупым положением парнишки, Арсений взял его под локоть, прям как Тамара Аркадьевна, а после провёл внутрь, открывая вид на аккуратно застеленную постель, рабочий стол с фотографиями в рамках, стопками бумаг и книгами. Можно было смело назвать это всё одним словом — музей. И тронуть было стыдливо. — Какую помощь ожидаешь от меня? — Мне всегда крайне трудно запоминать какие-либо тексты, а тут нужно вызубрить всё до запятой и восклицательных знаков, — Антон всплеснул руками и протягивает брюнету свой текст, пока и сам не знает, чем ему бы смогли помочь. Чужую память ведь нельзя внедрить в голову Антона? Голубые глаза бегло скачут по строчкам и время от времени выражают молчаливое недовольство, и без слов всё было ясно, за исключением того, какую помощь в возможностях предоставить парню, что незаметно подобрался ближе, и уже клюёт носом в свой же текст, с пустым взором бегая с одного слова на другое. — Оставляй пометки возле строк, которые особо трудно запоминаются, — всучив в ладони Шастуна помятый лист, он уселся на край постели, поникнув всем собой в пару подобных бумаг, где только приветствие занимает порядка пяти минут. Разве кто-то вообще слушает речи на линейках? Время тянулось словно века, никакие не недели и даже не дни. Улица всё также блистала отголосками солнца и его лучей. А голоса детей тотчас зазвенели в ушах обоих, как по расписанию настиг ужин, которой не стал особой причиной для отдаления из комнаты Арсения. К слову, помещение не подавало и знака, что содержало хоть единую живую душу. Дыхание проскакивало так редко, что иногда Попов вскидывал глаза вверх, чтобы удостовериться в ещё живом состоянии паренька, который так и готов биться головой о стол, ведь голова отказывалась даже долю всей информации принимать. Между надобностью и возможностью точно стояли железные врата, а под силу Антона входила только дверь, и то, в комнату Попова, ведь в свой нет ничего жаждущего его прихода. Безуспешное просиживание даже не сошлось на банальное болтание, жалкие и краткие жалобы Шастуна были игнорированы занятой душой брюнета, чьи глаза вот-вот сомкнуться в поверхностном сне. То, что могло бы одновременно заставить обоих обернуться, не оказалось готовностью, а лишь настырным стуком в дверь, на который Попов устало закатил глаза. Но устало он не только закатывал глаза, но и плёлся до источника звука. — Надеюсь, что мой приход уже будет встречен отработанным ведением линейки, — зазвучал, скорее даже, загудел голос Тамары Аркадьевны, ударяя куда-то под сердце, оставаясь точно там же, на случай ещё одной новости, что не будет радовать его душу. — Мы надеемся на то же, Тамара Аркадьевна. Я готов, но за Антона отвечать не соизволю, возможно ему нужно ещё время, но только на повторение, учить выучил, — Арсений открыто украсил всю действительность ситуации, оборачиваясь на обреченного Шастуна. «Неужели и врать в его компетенции?» — риторически обращался Антон сам к себе, пока уже закрыл уши от излишних моральных подавлений в образе преподавательницы. Именно с её уст уже слетали фразы, сковывающие итак потрясённую жизнью уверенность парнишки. Всё это могло запросто его сломать, резко швырнуть в стену и дать пасть лицом в пол, отчего само бессилие бы над ним смеялось, если бы не присутствие Попова, не только фактическое, не только моральное, но и физическое. Его ладонь будто на зов легла по периметру плеча, поглаживая от его конца, вплоть до открытой шеи. Спокойствие души, умиротворённость, само существование держалось на ните надежды, что рука Арсения ещё некоторое время в темпе станет оглаживать его плечо, заживляя все кровоточащие раны. Отбрасывая всё в ту же стену напряжённость, куда мог полететь Антон от слов преподавателя, хмурость и прочие деяния, приводящие выражение лица не в удовольствие, губы растянулись в улыбке, хоть и едва заметной, её увидел причина всего свершившегося. Её увидел совсем другой, многословный, дерзкий в словах и колкий в выражениях, стоящий горой и даже больше, Арсений. — Пред линейкой окончательное слушанье лепета Шастуна, если речь будет не готова, ручайся самостоятельно, Попов. На твою душу ляжет беганье по корпусу в поисках другого человека, — скривившись от собственной злости, отстояла Тамара Аркадьевна, после чего дверь хлопнула всё в той же злости. Сидящий Шастун сжался вновь, уши буквально вяли от количества сцен драмы, как сильно разочарование в новом ученике играло в хладнокровной душе преподавательницы, всё тянулось в противном и омерзительном спектакле для Попова. Судя по всему, выдержка по-настоящему состоялась благодаря этому учреждению, куда он поступил ровно одиннадцать лет тому назад. Но злая тьма разошлась в светлых тонах солнца, как только пред лицом Антона заиграла улыбка Попова, что действительно застала его в самом что ни на есть большом удивлении. Ведь среди туч и мглы, что присутствовала в комнате на протяжении минут пятнадцати, он даже не против своей воли, а по собственному велению озаряет парнишку улыбкой, отчего казалось, что и малейшего общения с ним он не был достоин. — Ты главное не переживай на счёт завтрашней линейки, каждый год здесь происходит всё тот же цирк, только лица моего напарника меняются быстрее, чем я успеваю их запомнить, а память у меня, поверь, способная на неимоверные объемы информации, — без умолку повествовал брюнет, открывая яркий обзор на миловидную картину душеньки своей, что так активно скрывалась за зимой в глазах цвета миро иного, полного не того, точно не ранящих житейских событий. Тот образ горел на виду, Антон пред собой это видел, как горела к черту невидимая преграда, вслед за которой только загорался солнечный облик Арсения. Неловко почесав затылок, Шастун глупо уставился на его радостное выражение лица, пока плечо так и обжигалось об его ладонь, даря самые запоминающиеся ожоги на нежной и бледной коже. А слова таинственно пропали, вымолвить хоть что-то было непосильно. Всё делали за него. — Кто хочет, тот и горы свернёт пред собой, даже если перед ним весь мир пал от них, и не смог, — окрылял его брюнет, всё чаще останавливаясь ладонью на открытой шее. — Антон, отправляйся спать, завтра будет трудный день. Утром зайду за тобой. «А ради меня тоже свернёшь?» — оставляя при себе самое желанное веление, Шастун беспрерывно глазеет на него, выставив своё хотение напоказ, но пока только молча. И он отстранился. Любезно провёл до его комнаты, оставив свою комнату пустовать с открытой дверью. А остановившись напротив, точно в последний раз воодушевляет Шастуна, не заставив его блеск в глазах безвозвратно потускнеть, за его спиной вот-вот появятся белоснежные крылья. — Спасибо, что пробыл рядом, завтра увидимся, — торопясь, запинаясь и практически душа себя своей сдержанностью в словах, заканчивает сегодняшний диалог Антон.