БРЕЙККОР

      Тусклый свет исчезает, звуки стихают, и на миг кажется, что я снова одна. Только холодный, влажный воздух касается кожи, будто пытаясь обнять меня со всех сторон. Я лежу, не шевелясь, не в силах даже сделать вдох.       — Как вы себя чувствуете? — голос звучит внезапно, как удар, прорезающий тишину.       Я вздрагиваю. Он звучит холодно, как металл, но в нём есть странная профессиональная интонация, будто каждый его вопрос — выверенное движение скальпеля. Я хочу ответить, но слова застревают в горле, как будто сама мысль сопротивляется потоку.       — Я... не знаю, — мой голос еле слышен, слова даются с непомерным трудом.       — Вам трудно описать свои чувства? — продолжает он, будто игнорируя мою нерешительность.       — Да. Трудно.       Мои пальцы едва шевелятся, я сжимаю их в кулак, но это ощущение кажется чужим, словно я не контролирую своё тело.       — Бывает ли вам трудно воспринимать своё тело как своё собственное? — его вопросы остры, точны, они не дают возможности уйти в себя.       Я замолкаю, дыхание учащается. Гнилостный запах усиливается, он проникает в лёгкие, врезается в сознание, мешая сосредоточиться.       — Иногда, — выдыхаю я.       — Ощущаете ли вы потерю связи с реальностью?       Вопрос, как удар в живот. Я сглатываю, пытаясь подавить нарастающую тошноту, но запах становится невыносимым.       — Да, — отвечаю я, и голос звучит, как чужой.       — Опишите, как это ощущается.       Я не могу. Моя голова кружится, а голос внутри звучит всё громче, оглушительно, будто заполняет собой всё пространство.             Как       часто вам кажется, что вы       не существуете?       Вы       чувствуете       связь с тем, что вокруг       вас? Вы когда-нибудь       чувствовали, что ваше тело       принадлежит кому-то другому?                               Когда             вы смотрите в зеркало, кто смотрит на       вас в ответ?                    Вы думаете, что       ваша боль — это наказание или       необходимость?       Я открываю рот, чтобы ответить, но вместо этого вдыхаю густой, гнилостный запах. Он накатывает волной, тяжёлой и удушающей. Меня тошнит, но я проглатываю эту боль, словно стеклянную пыль.       — Я не могу...       Тишина. Внезапно голос смолкает, и в этом молчании боль, которая давит изнутри. Мои глаза широко открыты, но я вижу только темноту. Беспроглядную и всепоглощающую. В этой тишине на меня давит стук сердца в ушах.       Резкий, болезненный, мертвенно-белый свет вспыхивает, разрезая пространство вокруг. Он ослепляет меня, заставляет зажмуриться, но когда я открываю глаза, пространство полностью меняется.       Я лежу посреди длинного больничного коридора. Его стены выкрашены в тусклый грязно-белый цвет, покрытый пятнами, которые выглядят как плесень. Полы из серого линолеума поблёскивают в свете ламп, которые мерцают, издавая низкое жужжание. По обе стороны коридора расставлены кушетки.       На каждой из них — части женского тела. Сначала я думаю, что это тела настоящих людей, и страх накрывает меня с головой. Но, подходя ближе, замечаю, что это не живые тела, а части манекенов. У каждой части отсутствует что-то важное: у одной руки нет пальцев, у другой на груди зияет дырка.       Я провожу взглядом вдоль всего коридора. Манекены. Всё это манекены, но их части выглядят так, будто кто-то пытался сделать их похожими на живых людей. Кожа искусственная, но покрыта порезами, местами облезла, а изнутри видны металлические соединения.       Звуки капающей воды звенят по полу, будто невидимый дождь, а я стою посреди этого ужаса и едва ли могу пошевелиться. Гул нарастает из глубины коридоров, низкий, протяжный, будто дрожь земли. Он проходит сквозь стены, обволакивая меня, пронзая каждую клеточку тела. Пространство вокруг замирает. Даже воздух становится неподвижным, будто замороженным.       Внезапно раздаётся голос. Сдавленный, надломленный, он звучит словно из другого мира. Слова тянутся нараспев, прерываемые надрывом, кашлем и едва сдерживаемыми рыданиями. Эхо раскатывается по стенам, наполняя этот коридор леденящей душу мелодией: Проникает холодом вечного,       Городов мёртвых из заснеженных снов. Что-то вечно бесчеловечное,       Струится кошмарами в кровь. Птицы падают в лапы бездомных котов,       Лёд вонзается в хрупкие крылья. Всё рушится силой вскрывшихся слов.       Слов, что, проснувшись от боли, забыла.              Я стою, замерев, но что-то внутри меня толкает вперёд, вопреки здравому смыслу. Страх сковывает, но желание понять, кто это, что это, оказывается сильнее. Я делаю шаг, затем ещё один.       Голос становится ближе, то обрушиваясь волной, то отступая, как морской прилив. Я слышу, как он задыхается, как кашель и всхлипы проглатывают его слова. В какой-то момент я ловлю себя на том, что иду на него, будто загипнотизированная, даже не замечая, как мои ноги скользят по расползающемуся мокрому линолеуму.        Я забыла тёмное имя,       Твой запах меня убивал. Истерический смех       от меня Ничего-ничего не искал.       Снова обнимаешь душит       Колючим проводом чувствуешь пульс. Моё всё только им же и служит,       Ну и пусть, ну и пусть, ну и пусть. Ток бежит по твоим проводам.       Коридоры бесконечно повторяются. Одни и те же кушетки, одни и те же манекены, изувеченные, как воспоминания, которые я пыталась забыть. Нет дверей, нет окон, только углы, только повороты. Гнилостный запах усиливается, становится всё более невыносимым.       Но голос... Он становится ближе. Облако гадкое, спёртый воздух и запахи страха.       Намёки гнилого, знакомого мрака. Жуки копошатся под кожей ладоней.       Я хотела добраться своими зубами, Белый шум в темноте — звуки боли.       Цветы, на обоях знакомых, я с вами.       Слова давят прямо в висках. Они цепляются за меня, как липкая паутина, не позволяя отвлечься. Кажется, голос становится частью меня самой, шепчет мне в уши, проникает в мои мысли, в самые глубокие и забытые их уголки.       Я иду дальше, не в силах остановиться. Но голоса больше не слышу.       Коридоры продолжаются, один за другим, и кажется, что конца им нет. Гнилостный запах, давящий и тяжёлый, переполняет лёгкие, заставляя меня дышать медленно, с трудом, чтобы не задохнуться.       Сначала я не сразу замечаю его — новый звук, пробивающийся сквозь пульсирующий гул. Это не слова, не эхо. Это... ритм. Нечто ритмичное, пульсирующее, оно возникает где-то далеко, но раз за разом становится громче, будто приближается. Шаги? Нет, не шаги. Барабаны? Возможно.       Звук отзывается в моём теле, каждый удар проникает в грудь, отдаётся эхом в сердце. Стук всё громче, он ускоряется. Поначалу ритм размеренный, почти мелодичный, но с каждой секундой становится быстрее, настойчивее.       Пульс.       Музыка.       Её музыка, — думаю я, и в этот момент что-то во мне разрывается.       Ритм усиливается, заполняя пространство, заглушая мои мысли. Он становится просто невыносимо громким, как если бы кто-то выкрутил все ползунки громкости на максимум. Пол под ногами вибрирует, стены коридоров дрожат, и я чувствую, как этот ритм буквально бьёт по моему телу, заставляя сердце колотиться в такт.       Я зажимаю уши, но это не помогает. Этот жуткий, леденящий звук проходит сквозь кожу, проникает в самую суть меня. Всё ускоряется. Звук разрывает воздух, становится хаотичным, его интенсивность невыносима.       И в какой-то момент — тишина.       Всё замирает. Я стою одна, среди тех же кушеток и манекенов, но пространство больше не движется. Воздух плотный, тяжёлый, он будто давит на меня сверху.       Тишина. Она настолько плотная, что кажется, я могу услышать, как трескается воздух.       Передо мной коридор. Он другой. Чистый. Без кушеток, без манекенов. Белые стены, идеально ровные. На полу ничего, кроме слабого отражения света.       И на другом конце коридора стоит она. Её силуэт чёткий, но лицо скрыто тенью. Она смотрит прямо на меня.       — Ева, — раздаётся голос. Он не издаётся из фигуры, но заполняет коридор.       Я не могу ответить. Мой рот открыт, но ни один звук не выходит наружу.       Фигура делает шаг ко мне. Её движения медленные, но воздух вокруг дрожит, будто в преддверии бури.       — Ева... Ты ведь знаешь, что это всё твоя музыка, — голос звучит одновременно шёпотом и грохотом.       Я чувствую, как ноги подгибаются, как моё тело больше не подчиняется мне. Я падаю на колени, но глаз не отрываю. Что-то в её присутствии завораживает, пугает, но я не могу отвести взгляд.       И тогда она останавливается. Вытягивает руку.       И в этой руке я вижу что-то. Маленькое. Металлическое.       Лезвие. Моё лезвие. Она отдёргивает свою мерцающую руку, когда я тянусь к нему.       — Ты пришла, — говорит она, и её голос тихий, но я слышу его, как если бы она прошептала прямо в ухо.       Силуэт вздрагивает, мечется, будто пытаясь найти себе место, а затем срывается, уплывая в глубину коридорной белизны.       Мои ноги движутся сами. Я иду к ней, но с каждым шагом коридор становится длиннее, растягивается.       — Ты не забудешь, — говорит она снова и снова.       Её голос звучит слабо, как треск старой пластинки. Я пытаюсь ускориться, но не могу. Коридор продолжает удлиняться. Её фигура всё дальше, всё размытее, пока не превращается в точку, которую я уже не могу разглядеть.       — Ты никогда не забудешь, — шёпот раздаётся со всех сторон, пока я бегу вперёд, не чувствуя ничего, кроме желания коснуться её в последний раз.       Я пытаюсь двигаться быстрее, но ноги будто налиты свинцом. Фигура отдаляется, её очертания начинают меркнуть, но рука, держащая лезвие, всё ещё видна. Оно блестит в приглушённом свете, будто насмехается надо мной, притягивает и одновременно отталкивает.       Я пытаюсь побежать, но воздух становится плотным, как вода, каждое движение — мучение. Я задыхаюсь, холод пробирается в лёгкие, а тело становится чужим, неподвижным.       Я не могу её настигнуть.       Обессиленная, я припадаю к стене, прислоняюсь к её холодной поверхности, чувствуя, как шершавый бетон царапает кожу на спине. Моё дыхание рваное, сердце будто пытается вырваться наружу, но я не могу больше терпеть.       — Прости... — шепчу я, едва слышно, глядя на тусклый след её фигуры. Моя голова обрушивается назад, ударяясь затылком о стену. Это резкий, тупой звук, который глухо раздаётся в моём черепе. Боль пульсирует, но я снова ударяюсь. И ещё раз. И ещё раз.       — Прости... прости... — слова вырываются из меня, будто их не я произношу, а они сами ищут выход из моей тяжёлой головы. Белизна стены начинает окропляться яркими пятнами крови. Каждый удар усиливает гул в голове. Я продолжаю, с каким-то странным рвением, будто этот ритм теперь часть меня.       — Прости... прости... прости...       В последний раз я ударяюсь сильнее всех прошлых разов. Звук — как оглушительный гул, разрывающий всё вокруг. Моё тело обмякает, и я медленно сползаю вниз по стене.       Кровь капает на пол. Холодное, липкое ощущение растекается подо мной, но я больше ничего не чувствую.       — Прости, — шепчу я в последний раз, прежде чем тишина забирает меня. Мы могли бы всю жизнь только и верить,.. Что на этом бесконечно цветочном поле, Где площадь океана цветов не измерить, Что здесь не бывает человеческой боли. Вонзаясь в твои белоснежные руки, Эти колкие стебли кровавых цветов... Жаждут сок, игнорируя муки, Игнорируешь колкость их слов... Они шепчут, что ты заключена в этом мире, Чистоты непорочных и вечных цветов. Только явно цветы те забыли, Что не созданы люди для снов. Замыкается круг и стена лепестков. И зря голоса из миров иных врут, Каких бы им не шептали злых слов: Эти цветы никогда не умрут.