Вайб

Курилка кажется немного тесноватой для всей нашей компании разом. Последним на воздух выходит Александр, осматриваясь и поёживаясь. Тёмный бархат неба над нами проколот редкими звёздами, большинство из которых здесь, в городе, остаются невидимыми из-за светового шума. Запрокинув голову вверх, старший Шепс вынимает из кармана маленький бархатный мешочек, прижимая его к губам. Я знаю, что это камни. Но понятия не имею, о чём именно он просит Вселенную прямо сейчас. Олег осторожно берёт меня за руку, сплетая наши пальцы. Закончив свой импровизированный ритуал, Александр подхватывает плед со стопки, по-прежнему лежащей у входа, и набрасывает его на плечи младшего брата. Олег только фыркает, хотя я почти физически ощущаю его желание передёрнуть плечами, сбрасывая мягкий флис. Не маленький уже. — Сопливый нос довольно сильно охлаждает романтический настрой, поверь моему опыту, — вполголоса сообщает старший брат, усмехаясь. — Как скажешь, мам, — напускная покорность младшего нивелируется его же дерзостью. Но есть подозрение, что так и было задумано. Оставленный мной в прошлый заход плед лежит на прежнем месте. Матвеев, вошедший первым, оттого, добравшийся первым и до парапета, касается мягкой ткани самыми кончиками пальцев, улыбаясь. С таким же выражением лица он трогал картину Манары там, в зале. — Опять твоя тема? — интересуется Череватый. Он ищет зажигалку в кармане куртки, но она то и дело выскальзывает из его пальцев. Влад чертыхается, но всё так же ждёт ответа на свой вопрос. Дима часто-часто кивает. Оставив свои бесплодные поиски, Череватый кладёт ладонь на флис. — А и правда, — говорит он, оборачиваясь ко мне с ехидной усмешечкой. — Ритка, это ж ты тут сидела? — я не успеваю даже моргнуть, но на этот раз ответа Владу не требуется: чернокнижник в своей стихии, привычно потирает подбородок. — Сидела, говорю, сидела тут… Ох, рыба моя… Мне даже в голову дало! Димастый, ты бы заканчивал с этим, а то будешь потом тосковать. — Эй, у меня всё нормально с личной жизнью, Влад, — сухо комментирует Дима, по-прежнему улыбаясь. — Дурак ты, — беззлобно говорит Череватый, усаживаясь на плед и шумно втягивая воздух через ноздри. — Потрахушки да потаскушки — вот и вся твоя личная жизнь, милдруг. А я тебе о любви любовной толкую… — Сам дурак, — так же точно беззлобно отвечает Матвеев. — С некоторых пор любовь меня не интересует, — он вздыхает, приземляясь рядом и пихая Влада бедром, чтобы тот подвинулся. — Слишком энергозатратно… С этими словами он чиркает зажигалкой, протягивая огонёк Череватому. Тот молча прикуривает, кивая — то ли в знак благодарности, то ли соглашаясь с услышанным. Возможно, мне кажется, но в возникшей неловкой паузе чувствуется незримое присутствие Астрид. — Как там было? Дорогие мои разведёночки… — вворачивает памятливый Александр в масть. — Ну-ну… Целевая аудитория. — Давно не парюсь по этому поводу, — парирует Матвеев, глубоко затягиваясь, а потом и выдыхая дым. — С ведьмами тоже больше не вожусь. Вообще… — он затягивается снова, чуть щурясь. — Когда стану победителем «Битвы Сильнейших», завяжу я нахрен со всей этой эзотерикой. Дальше без меня. — Если, — говорит Олег, до этого момента не встревавший в беседу. Александр же молча закуривает, всем своим видом демонстрируя, кто тут победитель по жизни, но ни слова не говоря. — В смысле? — Димино недоумение, как и всегда, вполне искреннее. Впрочем, как и его уверенность в себе. Мне бы такую. — Не «когда», а «если». Это возможно, но не гарантировано. — И кто, по-твоему, победит? — не унимается Матвеев. Олег пожимает плечами. — Сильнейший, — отвечает он так же, как ответил бы на подобный вопрос Марату Башарову. И мне невыносимо хочется обнять его, а вместо этого приходится отпустить его руку: Олег ныряет в карман надетой на меня куртки за сигаретами. — Да все тут победить хотят, Димка, — говорит Череватый. — Я сам хочу, до усрачки! А победит Олежа, будь спок. — А лучше бы победила дружба, — примирительно говорит младший Шепс. На этот раз довольно громко фыркает старший. Пока я раздумываю, не хватит ли с меня курева на сегодня, мой Лёлик протягивает мне сигарету и недвусмысленно чиркает зажигалкой. Ты будешь. Послушно склоняюсь, прикуривая. В момент, когда его лицо освещает пламя, он лукаво подмигивает, уже привычно убирая край моих волос от огня. В ответ я коротко глажу Олега по прохладной от вездесущего ветра щеке. Хорошо, но мало… И я беззастенчиво жмурюсь от удовольствия, видя, как он улыбается в ответ на касание. — Ритка, а матушка-то твоя из наших была, — говорит Влад ни с того, ни с сего. Я выдыхаю дым, выдерживая пронзительный карий взгляд чернокнижника, не отводя глаз. Он смотрит на меня так же, как тогда, в машине. С той лишь разницей, что тогда он мне сочувствовал, а сейчас пытается вскрыть просто забавы ради. Касается подбородка характерным жестом… Александр, казалось, полностью погружённый в свои мысли и созерцание собственного же дымного выдоха, поворачивается в нашу сторону: теперь на меня смотрят они оба. А я рискую словить паничку вотпрямщас. Влёгкую. Едва раскуренная сигарета так и прыгает у меня в пальцах. — В смысле? — приходит на выручку Матвеев. Кажется, это его любимый вопрос сегодня. — Хочешь сказать, у Маргариты в семье были люди со способностями? — Люди со способностями… — Саша затягивается, затягивая паузу. И в этой паузе он, словно воплощённый сарказм. — Они в любой семье были, есть и будут, Димуль. Дальше или ближе по роду. Так что и у Маргариты они совершенно точно в семье были. Но… Олег, хмурясь, выбрасывает сигарету после первой же затяжки и молча обнимает меня сзади, сцепляя руки в замок. Призрак волжского омута блекнет, пасуя перед теплом его груди. — Просто дыши… И не бойся, я же с тобой, — говорит мне на ухо младший Шепс. Он и сам размеренно вдыхает и выдыхает. А я просто повторяю за ним… Магия или психология, но это работает. Александр, явно собиравшийся что-то сказать, просто умолкает, не продолжая. Его изучающий взгляд теряет глубину: и вот он уже смотрит не сквозь меня, а просто в глаза. Влад же по-прежнему потешается. — Та бля, зачем же так глубоко копать! Вечно вас, медиумов, тянет с покойниками за жизнь поговорить… — выдаёт он, и это почти не задевает меня. Почти. Правду знает только Олег, чувствующий, как я вздрагиваю (опять). Мне бы возразить что-то в духе: «А у вас, чернокнижников, наглухо эмпатия отбита», но я занимаю рот сигаретой. Просто потому что знаю — это не так. Думай, что говоришь, Заяц. Или не говори вовсе… Сигаретная горечь приводит в чувство, а осязаемое присутствие Оленя позволяет мне успокоиться достаточно для инсайта. До меня доходит. Я понимаю, что имеет в виду Влад. Но, признаться, я слишком давно об этом не думала, чтобы догадаться сразу. — Она из деревни под… Ворошиловградом? Кажется, так в советское время назывался Луганск. И её девичья фамилия была Годуненко, — разрешаю интригу, в надежде увидеть, как с лица Саши сойдёт это напряжённо-обеспокоенное выражение, но он отворачивается и шепчет что-то на ухо Матвееву. — Я ж говорю: из наших, землячка моя, — весело констатирует свою правоту Череватый: его правая рука, наглаживающая подбородок, будто бы живёт отдельной жизнью. А потом добавляет: — За двумя зайцами погналась, говорю. И ведь обоих поймала, ведьма… — Полегче, ладно? Выбирай выражения, когда говоришь о чьей-то матери. Олег реагирует быстрее, чем я. Но только я понимаю весь смысл сказанного. Влад говорит совершенно определённые вещи, о которых, возможно, известно не мне одной. Разного рода человеческие странности и причуды очень часто становятся достоянием общественности, иногда и вовсе превращаясь в городские легенды на уровне микрорайона. Чем больше город, тем меньше люди интересуются жизнью случайных знакомых и даже соседей по лестничной клетке. А Самара всегда была большим городом… Мой разум работает на предельных оборотах, пытаясь генерировать версии. Но тщетно. Я не участник испытаний, чтобы наши неугомонные редакторы шерстили мою биографию вдоль и поперёк, выпытывая пикантные подробности о моей семейке. Кроме того, последнее, что сказал Череватый — это в точности слова моего деда. «За двумя зайцами погналась и ведь обоих поймала, ведьма» Он передал всё. Даже мальчишеский восторг, который дед вкладывал в слово «ведьма», делая его вовсе не ругательным эпитетом. Моя сигарета без единой тяги тлеет почти у самого фильтра, а моё спокойствие держится только на сильных плечах Олега. Сбрасываю окурок, просто чтобы накрыть его ладони своими. Олег целует меня в макушку, будто бы говоря: «Я всё ещё здесь». И я благодарна, что так. — Боишься, — говорит Влад, и я киваю, соглашаясь. Он знает, а я не хочу, чтобы он то, что знает, озвучивал. — Не бойся, говорю. Простое совпадение, у тебя по-своему будет, говорю… Капец, Олежа, ты как стена бетонная! Как ты это делаешь? Я не могу видеть его лицо, но чувствую, как младший Шепс жарко выдыхает мне в волосы. Старший же молча показывает брату большой палец. Отличная работа. — Любовная любовь, Владик, — вместо Олега отвечает Матвеев. — Ты сам это сказал. — Та вообще, — смеётся Череватый. — Ритка, я ж тебя не смотрю. На тебе ж крестик, забыла? Вообще, не люблю, когда на шее что-то болтается. А твой так ещё и шибко православный как будто. — Правда? — на этот раз Дима выдаёт чисто риторический вопрос. — Насколько я мог его видеть, довольно антуражный… — Ох, Димка, ясновидящий ты мой, — в который уж раз Влад гладит ближайшего конкурента против шерсти, но таким елейным голосом, что обидеться на него невозможно. — Дело ж не в каноне, а в намоленности. Конкретно этот вообще больше как оберег работает, не чуешь? Матвеев протягивает ко мне руку ладонью вперёд и водит ею, будто пытаясь что-то почувствовать. Александр прокашливается. — Да вы охренели оба, как я посмотрю, — говорит он, наконец. Не особенно скрывая раздражение. — Один покойницу срисовал кое-как, второй изображает слепую бабу Нину с ТВ3. И хоть бы кто-то спросил, нужны Марго эти ваши сеансы чёрной магии и её разоблачения… — О, медиум! Так ты тоже её мёртвую мамку видел? — вопрошает Влад, и в его тоне сквозит какой-то иррациональный восторг. Александр прикрывает глаза рукой. Мне кажется, я вижу, как дрожат его пальцы. — Детка, прости, пожалуйста… Это говорит Олег. Говорит тихо, но я сама выскальзываю из его рук. Потому как знаю, что тёмная ипостась моего Оленя — это Тигр. Это у них с братом общее, как и фамилия. Потому он — хищник. И прямо сейчас готовится к прыжку. Я чувствую это. И я позволяю этому быть. В кино такие моменты традиционно отснимают в слоу мо, чтобы зритель мог посмаковать детали. Мне думается, это потому, что в жизни подобное всегда происходит слишком быстро: я напряжена, как электричество, оттого в мою память врезается яркая картинка окровавленного рта Череватого, но не сам момент, когда Олег ему врезал. Мой Лёлик. Теперь моя очередь обнимать его, прятать до момента, когда тёмный зверь на мягких когтистых лапах угомонится. И я обхватываю его сзади за плечи, прижимаясь грудью и вдыхая его удивительный запах… Теперь я — его спина. Хотя я по-прежнему прячусь за ним, а он — прячет меня. Чувствую, как его немного потряхивает и мысленно повторяю услышанное от него же: «Просто дыши». И он дышит, а я слушаю. И этот звук, когда наши дыхания синхронизируются, напоминает шум моря. Поверх плеча Олега я вижу Влада, который по-прежнему улыбается, чуть касаясь пальцами подбородка. Его зубы в крови, но это, кажется, не особенно его заботит. Дима протягивает ему бумажный носовой платок (мне отчего-то вспоминается, что он ещё и татуировщик), и Череватый несколько раз промакивает им неглубокую ссадину, явно оставленную одним из колец. — Как я? Хорош? В кадре буду смотреться? — интересуется он у старшего Шепса. Тот только пожимает плечами, грустно усмехаясь. — Как Анджелина Джоли на минималках, видать… — Влад закуривает и дерзко смотрит на меня сквозь выдыхаемый дым. — Ритка, я ж не со зла так сказал… Но ты извини, если есть, за что. Киваю. Но вся эта история изначально слишком далека от уместности, чтобы кого-то извинять. Покурили так покурили… — Что скажешь, если Лена спросит? — неожиданно для себя самой спрашиваю я. Влад улыбается. — Скажу, что в стену въебался, — заверяет меня чернокнижник. — В бетонную. И ни слова больше о матушке твоей, я уж понял. Как там было? О мёртвых либо хорошо, либо ничего… — … либо ничего, кроме правды, — уточняет всезнающий Александр. — Так за правду я уже получил, не? — хохмит Влад в ответ. — Хороший крестик, Ритка. Чисто, божественный непрогляд! В брюликах… — Не то чтобы я нарываюсь, но тебе, Маргарита, его подарили, — задумчиво говорит Дима, разглядывая носки своих ботинок и рассуждая вслух. Я же думаю про себя: «Это правда». Молчу, потому он осторожно продолжает. — Кто-то из родственников. Может, брат… Во всяком случае, на крестильный он не похож. — Весь в камнях! Чёрта с два он крестильный, — ворчит Череватый. — Ритуль, — мягко говорит Александр, обращаясь ко мне. — У тебя разве есть брат? — Саш, ты сейчас серьёзно?! — в голосе Олега я слышу неподдельное возмущение. И, отчасти, его разделяю. Но эта игра одновременно отвратительная и захватывающая. — Что? Хочешь меня ударить? — отзывается старший брат. — Ну, давай… Я смотрю в синие глаза напротив и не могу перестать. — И ты туда же, Александр Олегович… — я прячу лицо в волосах его младшего брата. Не хочу ничего говорить, тем более, что никого из участников этой маленькой викторины не интересует истина — только процесс её поиска. — Ну, давай… Давай, сам посмотри. Вот только… как-нибудь без моей мёртвой мамки, — последние два слова даются мне слишком тяжело и это слышно. — Сможешь? Экстрасенс ты или херолог, в самом деле? Или тебе тоже крестик мешает? Череватый только хмыкает. Не дожидаясь ответа, снимаю с шеи свой дарёный чёрта-с-два-крестильный-в-брюликах крест, судорожно запихивая его в карман куртки Олега. В тот, где уже лежат мои наушники. Что ж, путь открыт. Я иду ва-банк, заставляя старшего Шепса выбирать между человечностью и амбициями Мастера. И я почти уверена, что он выберет второе, но, посмотрев на него, снова вижу его огромные глаза, полные слёз. — Ну чего ты… Я же просто спросил. Нет у тебя никаких кровных братьев, и сестёр тоже нет. Ты — единственный ребёнок своих родителей. И ребёнок любимый… — этим своим вкрадчивым голосом он лезет мне в душу. Профессионально. И кто я такая, чтобы его останавливать? Мне и больно, и интересно. — Отец твой жив. Видитесь редко. Дедушку очень любишь… — Александр всматривается, я же думаю о том, что было бы, попроси он меня положить руку ему на грудь, как он обычно делает на испытаниях. Впрочем, отсутствие тактильного контакта не мешает медиуму описывать моего деда. — Курит много, не бережёт себя совсем. Руки большие, рост богатырский… Постоянно будто месит что-то. Как тесто… Но не тесто… Глину. Мой дед — скульптор, заслуженный художник РФ. Ему семьдесят, но он до сих пор самостоятельно набрасывает массу даже на трехметровый каркас. И он действительно дымит, как паровоз. И категорически против того, чтобы курила я. — Ещё что-то? — мой вопрос звучит немного дерзко, но мой голос предательски дрожит. Слишком уж много совпадений для моего недобитого скепсиса. Впрочем, в последний момент я успокаиваю себя тем, что в Самаре не так уж много людей с фамилией Сайц. Мы с Шепсом знакомы давно, хотя и не очень близко. Что-то могла разболтать я сама, что-то знают редакторы и продюсеры. И Александр Олегович вполне мог дать себе труд ознакомиться с моим родословием. Хотя бы из-за большого интереса его младшего брата к моей скромной персоне. Да что там, они оба могли. Но меня не покидает ощущение, что это всё взаправду. — … но этот крестик подарил тебе не он, — резюмирует Саша. — Ммм… Мужчина. Молодой, чуть младше тебя. Светлый такой… Кровного родства не вижу совсем, но есть, есть связь какая-то… Его подарок. Ошибаешься, Владик, — он снисходительно усмехается. — Нет тут особой намоленности, но отпечаток сильной энергии есть. Не канон, но близко к духу святому… — Бинго, — моя благодарность сухая, как экстра брют. — Десять баллов, Александр. С сердечком. На самом деле, я просто говорю ему: «Хватит» — и он так же сухо благодарит меня кивком головы. Упавшая на глаза чёлка делает его взгляд нечитаемым. Я смотрю на Череватого, который улыбается мне, наверняка зная, что я хочу спросить. Но он молчит, склоняя голову на бок, отчего я чувствую себя деревенской дурочкой, которой показывают фокусы заезжие артисты. Впрочем, как-то так оно и есть. — Ты действительно её видел? — спрашиваю, наконец. Олег молча потирает костяшки правой руки. Это что-то вроде просьбы следить за языком, не более того. Влад просто кивает — так для него безопасней, — но не сводит с меня внимательных глаз. — Если увидишь ещё раз… — мне недостаёт духу сказать это вот так, запросто. Но я беру себя в руки, как и положено взрослой девочке. — Скажи, что я больше не обижаюсь. — Она это знает, Заяц, — говорит (внезапно) Олег, тут же закуривая снова. — И, блядь, радуйтесь: вот вы и меня в это втянули. Пиздец, как это всё экологично… Все, как по команде, тянутся за сигаретами. Все, кроме меня. Я ныряю под крыло к младшему Шепсу, чтобы коротко прижаться губами к его шее и сказать своё: «Спасибо, Олень». Очень-очень тихо, но он слышит. Его прерывистый вздох звучит, как музыка. *** Нам всем нужно немного остыть. Я не хочу неловких пауз за столом в нашей, в общем-то, развесёлой компании — было и было. Проехали. Не хочу, чтобы Олег волком смотрел на каждого, кто невольно меня задел. И выжимать досуха Сашину нечеловеческую эмпатию не хочу тоже. Да и Влад с Димой мне по-своему симпатичны… Даже притом, что Владик — тот ещё провокатор, то и дело пытающийся влезть не в своё дело или сыграть на чужих слабостях. Перед тем, как вернуться в зал, мы все расходимся по туалетным комнатам в зеркальном коридоре: каноничное «мальчики — налево, девочки — направо». И я радуюсь, что девочка в нашей компании только одна. Сваливаю с чистой совестью, сокращая все свои распуганные откровениями мысли до одной (но она ключевая): каждый из них не ошибся. Это поражает. А ещё я убедилась в том, что Олег не лукавил, говоря, что никто здесь не умеет читать мысли. По-крайней мере, напрямую. Тем ценнее то, что есть у нас с ним — наша «самаритянская» сонастройка… Даже удивительно, насколько быстро это стало даже слишком значимо для меня. Внутри lady’s room тихо, и всё тот же чуть мерцающий свет люминисцентных ламп будто бы касается прохладными ладонями моих разгорячённых щек. У меня полное ощущение того, что я плакала, но мои глаза по-прежнему сухие. Я хочу обратно свой рациональный мозг, свою способность критически мыслить. Вместо этого у меня полный раздрай, когда я почти готова говорить с воображаемым (мёртвым) собеседником. Мам, ты здесь? Мам, я всё ещё очень скучаю. Мама… «Больше поплачешь — меньше пописаешь», — всплывает в памяти одна из любимых поговорок моей матери. Будто она (господи, в кого я с ними всеми превращаюсь, в самом деле?) в своей обычной шуточной манере хочет напомнить, зачем я здесь. И я почти что слышу её голос. Будто она всё ещё может быть рядом… Всё может быть. Так или иначе, это приводит меня в чувство не хуже холодной воды. И я послушно плетусь в одну из свободных и почти стерильно чистых кабинок. Мне так пусто и больно, словно мне снова тринадцать… Спустя пять минут мои руки пахнут влажными салфетками — очередное дежавю этого бесконечного вечера. Вынимаю из кармана куртки крестик: цепочка соскальзывает в ладонь искрящейся змейкой, и я на мгновение залипаю на игру камней. Я настолько привыкла к нему за эти шесть лет, что уже почти забыла, какой он красивый. Надеваю его обратно — и это тоже возвращает мне ощущение реальности происходящего. Шаги в коридоре. Голоса. Влад и Дима. Снова шаги… Я смотрю в зеркало и почти вижу, как растерянная, прошитая горем насквозь девочка-подросток превращается в Марго. В самую красивую самарскую снежинку, тающую на губах у Олега. Мне нужно вернуться в зал самой последней, чтобы все выдохнули. Чтобы всех помирить, всем сказать спасибо за то дивное представление, что они мне устроили. Кроме шуток, в обычной жизни я вряд ли решилась бы на подобный опыт… Эти мысли занимают (отвлекают) меня, и я уже знаю, какую песню я точно хочу спеть. Мне душно, и хочется снять куртку. А ещё хочется проораться — мы же в караоке, в конце концов. Я толкаю дверь — и совершенно не ожидаю увидеть за ней Олега. — Привет, Заяц, — говорит он, чуть улыбаясь. Позволяет мне выйти и закрыть за собой дверь, и только потом мягко завладевает моими запястьями, притягивая меня к себе. У него чуткие пальцы художника, и я чувствую это особенно остро, когда он проходится ими вдоль моих рёбер. Мне щекотно. Везде. Я будто превращаюсь в игристое вино: вместо мыслей в моей голове только шуршание пузырьков, а вместо слов — один лишь шершавый выдох. Выдох, который Олег ловит губами. Мы плавно приваливаемся к закрытой двери, и мои пальцы в который уж раз блуждают по тыльной стороне его шеи. С той лишь разницей, что теперь я чувствую ещё и приятную тяжесть его тела. — Привет, Олень, — шепчу между поцелуями. — Разве ты не должен быть в зале, вместе с остальными? Он усмехается, скользя кончиком носа по моей щеке. — Олень никому ничего не должен и не обязан. Просто я хочу быть там, где ты… И ты хочешь того же. — И откуда же… — я умолкаю под лучистым взглядом его светлых переменчивых глаз. Выражение лица у него такое, что я закусываю губу, чтобы не расплыться в глупой улыбке. Это первый человек в моей жизни, способный рассмешить меня влёт. Нет, не так. Он смешит и заводит меня одинаково сильно. Шепс мог бы сказать: «Оттуда», и это был бы вполне себе ответ. Но на этот раз у него на языке вертится другое слово. И, кажется, я его знаю. В этом коридоре оно сегодня уже звучало. — Детка… Я твой суженый или Жвачный гномик, в самом-то деле? — говорит Олег. Я могла бы (сучка) ляпнуть что-то вроде «расширенный», но я целую его вместо ответа. Впрочем, это и есть ответ. Он улыбается мне в губы, запуская эту поцелуйную бесконечность по десятому кругу. И только минут через пять этой жаркой возни мы способны говорить (дышать) снова. — Прости, что так вышло, — говорит он, и я обмираю от умиления: дел наделал Череватый, а извиняется мой рыцарь в сияющих доспехах. — Поверь, не каждые посиделки у нас превращаются в гадательный салон. Во всяком случае, я этого всего точно не хотел. Я знать не знаю, откуда в нём столько благородства, но это совершенно искреннее, оттого подкупает. Его заточенность на справедливость для всех, на правду, на «чистые» методы почти очаровывает. Именно поэтому в «Битве сильнейших» с большой вероятностью победит не дружба, а Олег Шепс. Если верить многолетней статистике ТНТ, целевая аудитория любого шоу «про экстрасенсов» — женщины самых разных возрастов. Безотносительно охватов и сценариев, девочки всегда голосуют сердцем. — Суженый… — я вздыхаю, наслаждаясь звучанием этого слова (снова). Цепляюсь взглядом за улыбку, что теплится в уголках его губ и подвисаю на пару сладких мгновений. — Здорово ты… Соскальзываю чуть ниже, непроизвольно ёрзая поверх его обтянутого джинсой бедра, чтобы устроиться поудобнее. Это новый уровень (расфрендзонивания) нашего взаимодействия. — Здорово я ему врезал? — Олег будто нарочно говорит за меня, и в этом я тоже чувствую что-то вроде заботы. Киваю, соглашаясь. — Честно? Ни капельки об этом не жалею! Заслужил на все сто. — Думаешь, я ужасный человек, если радуюсь чему-то такому? — я боюсь показаться ханжой больше, чем какого-нибудь летучемышиного сглаза от Череватого, в перспективе. — Офигенная, — отвечает Олег, едва ощутимо касаясь моих губ своими. Всё как тогда. — Ты офигенная… Ловлю гладкие щёки Олега в ладони, проходясь вдоль скул. — Здорово ты ему врезал, — повторяю уже сама ради его удовольствия, глядя, как кривая ухмылка взрезает его лицо. — Беда в том, что история моего семейства очень уж непростая. И бить всех, кто будет что-то такое озвучивать, не вариант, Олень. — Дело не в том, что он сказал. А в том, как он это сказал, Заяц, — примирительно говорит он. — И ты его об этом вообще не просила. Мало ли, что он увидел! — То есть, если ты ничего не говоришь, то это не значит… Олег кивает, подтверждая мои догадки. Если он молчит, это не значит, что ему нечего сказать. «Вспомни, куда ты стреляла. Смотри, куда ты попала», — отзывается на задворках сознания эхо моего безразмерного плейлиста. Как никогда, в тему. Олень вскидывает бровь, и я непроизвольно приглаживаю её пальцами. Он улыбается. И объясняет. — Способность что-то видеть не равна постоянному нахождению в потоке информации. Если не контролировать себя, можно тронуться. Это как та алмазная шапочка в сказке о «Синей птице»… Знаешь её? — Надеваешь шапочку, поворачиваешь алмаз справа налево и начинаешь видеть души предметов? Касаюсь губами кончика его носа, заставляя улыбнуться снова. — А ещё — видеть Минувшее и Грядущее. Когда досыта насмотришься на то и другое, больше всего хочется лишний раз его не трогать, — добавляет Олег от себя. — Поэтому… Если я о чём-то молчу, то не потому, что этого «чего-то» не вижу. А потому что не смотрю. Не хочу видеть, в общем. Он вздыхает, а я радуюсь, что мы в (нашем самарском) детстве, очевидно, читали одни и те же книжки. И что он вообще воспитан не на комиксах Марвел и круглосуточном телевещании. — Поэтому, если ты не научишь меня какой-никакой защите, шапочку мне придётся носить исключительно из фольги. Возможно, круглосуточно. Отбрасываю отросшую чёлку с его лица, в то время как он уверенно вклинивается бедром между моих коленок, прижимаясь теснее. А потом с нажимом скользит ладонями по моим бокам вверх до самого пояса бюстгальтера. Осторожно проходится пальцами вдоль, усмехаясь. И я читаю по его губам: «гладкий». Ну… да. По глазам же читается сплошное: «хочу ещё». — Ммм… Больше всего мне хочется научить тебя плохому, если честно, — выдаёт Шепс, и бездна по-прежнему смотрит на меня его глазами. — А пару уроков энергетической безопасности я тебе уже обещал. Всё будет, только… — он сглатывает, усмехаясь. — Боюсь, уже не сегодня. «Мы можем до талого увиливать, но этот вечер мы так или иначе закончим в одной постели», — всплывает у меня в голове как что-то абсолютно логичное. Что-то, о чём я не догадывалась раньше, хотя это «что-то» явно лежало на поверхности. Теперь это кристально ясно — и мне нравится так думать. То, что моя мысль звучит так, как если бы её озвучил Олег, — почти что его голосом, — меня не удивляет. Ну, почти — мы же самаритяне. И я почти уверена, что слышу его собственные мысли. — Ты кого-нибудь этому уже учил? — Плохому или Защите от тёмных искусств? — интересуется Олег всё с той же усмешкой. Судя по тону, в обеих дисциплинах он профи. А ещё — любит «Поттериану», что не может не радовать. — Даже не знаю, — я плыву под его взглядом и Олень прекрасно знает об этом. — Всё такое вкусное… Расскажешь, какой ты учитель? — Чтобы ты передумала у меня учиться? — он подмигивает, но даже не думает менять тему. — Детка, не то чтобы это реклама, но Олег любит пожёстче… Он смеётся, а я в который раз ловлю в ладони его лицо. Убирая тёмные пряди с высокого лба, как будто пытаясь рассмотреть эти выразительные черты заново. Позволяя Олегу в который уж раз сгрести меня в охапку, и безбожно залипая в этих опасно-безопасных объятиях. Тесных настолько, что твёрдость его намерений вполне осязаема. Я дышу… Но, кажется, не могу надышаться. — Ну где ты раньше был, а? — шепчу ему в губы, не без сожаления уклоняясь от поцелуя. — Где, Олень? — Я всегда был рядом, Заяц, — говорит он очевидное без тени упрёка, тут же добавляя: — И я всё ещё здесь… Его губы такие горячие и требовательные, будто мы и вовсе не целовались. *** Когда мы возвращаемся, трое экстрасенсов что-то активно обсуждают вполголоса, но умолкают при моём появлении. Ну, класс… Саша отворачивается в сторону, скрестив на груди руки. Дима напряжённо улыбается, опустив глаза. Череватый смотрит прямо, почти что с вызовом, — и я смотрю так же точно в ответ. Без всякого кукиша — выкуси, Владик. — Спасибо за мастер-класс, — говорю, обращаясь ко всем сразу. Мне немного нервно, и чуткий Олень сразу же приобнимает меня за талию. — Не хочу показаться неблагодарной душнилой, вроде нашего любимого Леопольда с его экологичной повесткой. Потому… — набираю воздуха в лёгкие и улыбаюсь. Мне и в самом деле чуточку смешно, пусть это и нервное. — Спасибо, честно. Каждый из вас сказал обо мне правду. Местами, это было даже пугающе. — Потому что никто к этому не готов. Никто до конца не верит в то, что какой-то хер с горы может оказаться прошаренным. Или видящим, — говорит Матвеев, не отрывая взгляда от столешницы. Улыбается, ковыряя пальцем скатерть. Сейчас он, как никогда, похож на старшеклассника. — Видимо, из этих соображений, Дим, люди когда-то давно договорились коммуницировать посредством слов. И придумали этикет, я не знаю… «Спасибо», «пожалуйста», «не надо», «хватит» и другие волшебные слова. Но, в целом, ты прав. Просто… У меня не особенно много секретов. Точнее, не все они — мои. Поэтому обидно, когда во мне ковыряются тупо по фану. Олег не вмешивается, но я и без того знаю, что он на моей стороне. — Нельзя хищника винить за его природу, — говорит Александр. — Поверь, я не всегда хочу видеть мёртвых. И не всегда могу это контролировать. Но чаще всего от этого страдаю я сам. Никогда это не по фану, Марго. — Да ладно тебе! — Череватый не выдерживает, тут же улыбаясь во все тридцать два зуба. Его разбитая губа явно будет проблемой для нашего гримёра, но не для самого Влада. — Не о тебе ж речь, медиум всея Руси. Это в мой огород каменюка. Ритка, пойдём поговорить? Этот вопрос адресован мне. И его тёмный азарт заразителен. Это такое почти сказочное: «Иди чё дам», и я соглашаюсь, неожиданно даже для себя самой. — А давай, — и вот уже Влад поднимается из-за стола мне навстречу, потирая ладони. Он готовится. Младший Шепс отпускает меня от себя без особого энтузиазма. — Ты только на поворотах полегче, экстра таксист, — говорит он Череватому, постукивая его кулаком по плечу. Тот только улыбается в ответ. А потом протягивает мне ладонь. Пожатие у него сухое и твёрдое. Спустя пару минут я сижу в кресле чуть поодаль нашего большого стола, а чернокнижник устраивается на корточках у меня в ногах. Удивительно, как высокому и с виду нескладному Владу удаётся сохранять равновесие в этой полуптичьей позе. Он даже перекатывается с пятки на носок, слегка покачиваясь. Снова берёт меня за руку, изучающе ощупывает пальцы, как обычно делают хироманты, оценивая «качество» ладони. Слушает пульс на запястье, который зашкаливает. — Ох ты ж, рыба моя! Я ж от чистого сердца, без капли самолюбования… Никто ж не смотрит и не слушает, всё для тебя, как те рассветы и туманы. Понимаешь, в чём соль: Толик мой страсть, как любит все эти дребезжания, когда человек боится чего-то. А в тебе страхов, как изюма в кексике. Думаешь, никого рядом с тобой нет? Ну, так твои братья-акробатья-медиумы-экстрасенсы-яснознающие-Поволжья тебе скажут, что херня это. А я так и всегда что вижу, то и пою. Мамку твою видел, да. Мелькнула, как русалка. Красивая, молодая ушла, давняя смерть… Много беспокойства у тебя было через это, и страхов много. Какие-то ушли, какие-то остались — как круги на воде, — я напрягаюсь, но он тут же машет рукой. Той самой, которой только что тёр подбородок. — Та расслабься! Никому не скажу, даже Ленке. Только тебе, и то, если сама спросишь. Лады? — А что, разве у тебя секреты от жены бывают? — Так то ж не мои секреты, а твои. Не её ума дело, правда? Ты ей нравишься, я знаю. Чаёвничаете иногда, пока Марат из нас кровь в Готзале пьёт. — Тогда ловлю тебя на слове, Владик. Не Лениных ватрушек ради, а собственного душевного спокойствия для… — Та Владик всегда готов языком чесать, вообще без проблем… Ты это, крест носи. Чего говорю-то: у тебя ж мысли бывали вернуть его или продать — дурное это дело, потому как, по-настоящему всё было сделано с крестом этим. Хоть и выглядит он, как этот… — Череватый щёлкает пальцами, припоминая. — Как там Димка сказал? — Антуражный, — подсказываю нужное слово. Белое золото и бриллианты вместо каноничного распятия. — Тебя Боженька поцеловал в тот вечер. Своего человека тебе послал… Охранителя. Имя у него княжеское какое-то, три буквы как будто одинаковые. И хорош уже думать, что ты несчастливая! Ты по своей судьбе идёшь, не по её. Она бедовая была, а ты фартовая… Главное, по сердцу живи. Саму себя не наёбывай. Ферштейн? Киваю. Его взгляд уже не кажется мне неуютным. — Лене привет передавай, ладно? — говорю примирительно, и Влад так же точно кивает в ответ. Песня, которую я выбрала, уже почти подступает к губам, и я отправляюсь к микрофону без всяких анонсов. Косуха Олега как раз в тему, потому что мне нужен IVAN и его полумистический рок. «Крест и ладонь». Картинно повисаю на микрофонной стойке, немного переигрывая. Отбиваю ритм ногой, чтобы вступить вовремя — точно после четырёх квадратов. На количество очков мне плевать: я хочу проораться, чтобы улеглась вся эта муть, которая поднялась во мне стараниями моих очень уж прошаренных, выражаясь словами Матвеева, друзей. Не хочу закрывать глаза, хотя все они — все четверо экстрасенсов, — на меня смотрят. Дима точно слышал эту песню прежде: он выглядит расслабленным и кивает головой в такт вступлению. Мне не спеть так, как это делает Александр Иванов, с его драматичной хрипотцой в голосе. Но мне хочется вложить в исполнение что-то своё. Я предельно собрана, и это настроение, кажется, передаётся и остальным. Эта песня — она о них даже больше, чем мне казалось изначально. И если сначала идея казалась мне забавной, как любое совпадение, то сейчас я отношусь к ней с гораздо большим энтузиазмом. Крест и ладонь мой атлас в этих днях, но Дорога в никуда — в мой дом — по звёздам за окном Продираюсь сквозь нагромождение слов куплета про чёрный маяк и бессмысленные ставки на ветер, пожалуй, впервые не воспринимая их как разрозненные образы. Как бы иронично это ни звучало, теперь этот текст кажется мне чем-то вроде гимна профсоюза людей, способных прозревать сквозь время и пространство. В том, что они существуют, я больше не сомневаюсь. Это ещё одна попытка сказать спасибо. Не оставь, прими, отогрей Я страшно замёрз, и горло моё молчит. Не оставь, прими, отогрей Ладони и гвоздь, — и сердце опять стучит Во взгляде Олега — сложный микс беспокойства и восхищения. Он не улыбается, но показывает мне два поднятых больших пальца. Олень чувствителен к музыке, как и я. И мне в очередной раз немного совестно, что я не знаю его собственных песен. Он шевелит губами, повторяя за мной припев, и мне хочется слышать его голос. У старшего Шепса взгляд пронзительный и влажный. Саша всегда принимает всё близко к сердцу, и эти слова — не мои, но звучащие из моих уст, — не исключение. Примеряя эту короткую лирическую историю на себя, он почти страдает. Нет, не так. Он упивается этим ситуативным страданием, как и положено Королю драмы. К концу песни я как будто впервые понимаю, насколько устала. — Олег, ты позволишь? — спрашивает Александр и, впрочем, не дожидаясь согласия, срывается с места, чтобы поблагодарить. А заодно и поймать меня, рассеянно промахнувшуюся мимо последней ступеньки подиума. — Мастер и Маргарита, — будто бы неуклюже, но, как и всегда, метко острит Череватый. Есть и такая песня, но это уже совсем другая история. — Спасибо, Марго, — говорит он вполголоса, и густой низкий тембр осязаемо вибрирует внутри его груди. Вдыхаю его горьковатый одеколон в этих коротких импровизированных объятиях. Понятия не имею, за что именно он благодарит меня сейчас, но знаю, что его проняло, примерно, до костей. Эта песня цепляет и меня саму, что уж. — Удачи тебе на испытании, Александр Олегович, — выдыхаю у него над ухом, чтобы сохранить какое-то подобие приватности. — Хочу домой… С меня достаточно на сегодня и развлечений, и откровений. — Ко мне поедешь? — это не вопрос, а предложение. — Прямо сейчас. С Олегом… Только поморгав секунды три я понимаю, что, возможно, это и есть тот знак, о котором мы говорили раньше. — Просто слушаю и не спорю, — говорю я. Соглашаюсь, принимая связку ключей, нагретую теплом его большой ладони. — Береги себя… — Береги его, — отвечает он почти что синхронно, улыбаясь чуть грустной усталой улыбкой. Король драмы. «Не оставь, прими, отогрей…» — пульсирует у меня в голове.