Боги не карают за любовь

*** Сама того не заметив, Санса впитала в себя каждый вдох и стон. От них саднило, словно это она страдала от лихорадки и металась, сминая несвежие простыни, много дней подряд. Джон почти не приходил в себя, только просил пить и спал, беспробудно спал. Санса прислушивалась к его дыханию, даже когда спала сама в неудобном кресле. Ей приносили еду, вкуса которой она не ощущала, вино, необходимости в котором не испытывала. Даже в лекарствах уже не было нужды: она использовала всё, что могла, и оставалось только ждать. Так тяжело не болел никто в замке. Однажды Джон не смог сделать ни вздоха воспаленным горлом и задыхался, не в силах проснуться… Тогда от охватившего её бессилия Санса схватила его за руки, словно могла удержать. О, только не сейчас, когда она наконец отогрелась рядом с ним, привыкла к ласковому взгляду и молчаливой заботе! Потерять его сейчас означало бы потерять смысл всего, и Санса цеплялась, ощущая, как кровь бьется в кончиках пальцев. Когда он наконец втянул в себя воздух, шумно, словно вытащенный из воды, она заплакала, уронив голову на меха. Был и ещё один миг, когда она не смогла сдержать слёз… Но всё прошло. Теперь его бледная кожа постепенно возвращала себе цвет. В последние часы Джон дышал равномернее обычного, не хрипел и не кашлял надсадно, так что Санса надеялась, что кризис миновал. Сколько молитв она произнесла за эти длинные ночи — не сосчитать. Старым богам и новым, и всем, о которых она только слышала. “Север не заберет его у меня”, — думала она. “Только не Север”. Свечей не жгли, чтобы не беспокоить больного, и в полумраке Санса полоскала компрессы, ворошила угли в камине, звякая кочергой — и вглядывалась в его лицо. Он совсем не был похож на отца или Робба, и ей удивительно было признать, что Джон красив. Не холодной северной красотой, знакомой ей с детства. В нем было так много солнца и, казалось, самой жизни… Когда Джон завозился под покрывалами, она подскочила, чтобы поправить их. А тот открыл глаза — ясные, без поволоки горячки — и произнёс: — Спасибо. Это короткое слово звучало совсем по-старому. И Санса с облегчением коснулась его лба в жесте, ставшем почти привычным. Джон повернулся на бок, сложив руки под головой, как будто послушный ребёнок, и уснул. Она повзрослела за эти дни на года. *** Что-то изменилось в Сансе здесь, в Чёрном замке. Испуганная девочка уступила место молодой женщине, и она с каждым днём явственнее чувствовала в себе что-то новое. Если бы вокруг цвела весна, ей было бы проще принять в себе такие перемены, но сыпал мелкий снег и на сотни лиг вокруг не собирался прорастать ни один цветок. Ей хотелось убегать и кружиться, толкая коленями тяжелую шерсть платья. Трогать каждый выступающий камень в стене, листать шероховатые пергаменты… Тоска по чему-то, что невозможно было уловить, мучала её и сосредотачивалась внутри тяжелым комком. Перед сном она обычно ворочалась, словно недостаточно устала, не в силах распознать, чего же ей не хватает. Однажды она вспомнила, как Шая обмолвилась о том, что высокородные леди, чьи мужья не посещают их спален, не могут уснуть без “небольшой помощи”. Если речь шла о снадобьях или отварах, она бы сейчас не отказалась. К счастью, Джон всё время был рядом, зримо или нет. Всё, что её окружало, было обозначено печатью его присутствия. Санса корила себя, что недостаточно скучает по Винтерфеллу, привыкнув к новому месту слишком быстро. Но там она была пленницей, а здесь обретала силы. — Ты хочешь вернуться домой? — как-то спросил её Джон, подняв голову от свитков. И она ответила не сразу, подбирая слова: — Мы не можем вернуться домой. Только в место, которое было домом. — Но Винтерфелл твой по праву. Что бы ни случилось с ним, ты можешь снова сделать его самым чудесным замком на свете, — он снова развернул полоску бумаги. И на этой ей нечего было возразить. Прогулки в богороще давно стали их временем для самых тёплых разговоров. Как-то они возвращались в замок под медленно падающими хлопьями снега, и Сансе пришло в голову пошутить. Она притворилась, что поправляет шнуровку на сапоге, пропустив Джона вперед, и запустила в него наспех скатанным снежком. — Ах ты!.. Ну, берегись! — он тут же вернул ей снежный удар, ни на мгновение не дав передышки. Санса скакала то туда, то сюда, уворачиваясь и посылая в его сторону рассыпающиеся комья. А когда поняла, что проигрывает, крикнула: — Не догонишь! — и умчалась вперед, раскинув руки. Джон нагонял её, а она наслаждалась движением, чувствуя себя такой живой, как никогда. Этот ветер в её волосах, и морозный румянец, и легкая дрожь в ногах заставляли сердце биться чаще. Казалось, она может бежать так долго-долго, пока не оказалась в кольце рук, схвативших её за талию. Вдруг, подняв глаза, она увидела Джона словно впервые. Его искрящийся взгляд, и совсем взрослую складку у рта, делающую его улыбку строгой. Поймала облачко его дыхания своими губами — впервые так долго и так близко, что кружилась голова. Санса прикрыла глаза, и мир перестал вращаться. А ведь он мог бы сейчас… Мысль оборвалась, не окончившись, но воплотившись взаправду: Джон обнял её крепче и прижался своими губами к её губам. И она догадалась, что именно этого прикосновения она ожидала всегда, но не была в силах осознать то новое, что пробуждалось в ней. Это казалось таким естественным — подарить нежность тому, кто больше всего заслуживает её… Её ладонь взлетела, чтобы невесомо коснуться завитков черных волос, а Джон замер, будто просил разрешения продлить поцелуй. И Санса позволила, в ответ разомкнув губы, уступив жадному натиску, растворяясь в ощущениях, которых так жаждала. Она вдруг ощутила себя такой усталой — и когда сдалась, поняла, что поступила правильно. *** Наслаждаться молчанием больше не получалось. Они возвращались будто поодиночке, не находя нужных слов, чтобы сказать их вслух. Когда Джон первым разорвал поцелуй, то просто повернулся и пошел к замку, тяжело дыша. Санса двинулась за ним, чертя вторую дорожку следов, так же не произнося ни слова. Он сжимал и разжимал кулаки, путаясь в ощущениях и чувствах. Целовать её —- словно вернуться к огню после целого дня в снегах: горячая кровь текла хмельная как вино, обновляя и заставляя сбросить оцепенение. И всё-таки он не имел на это права. Казалось, весь мир вокруг затих, чтобы они остались наедине. Во дворе их не видел никто, кроме пары стражников у ворот, а до покоев Сансы они дошли, не встретив и вовсе ни одной живой души. Как бы ни было страшно, Джон заглянул ей в лицо, прежде чем пожелать спокойной ночи. И не увидел в нём ни грусти, ни разочарования, ни обиды. Или не хотел видеть. Возвращаясь к себе, он нащупал в кармане записку — туго свитый пергамент, который носил с собой уже много дней. Прилив возбуждения, родившийся в нём, когда губы коснулись губ, не отпускал; пружина закручивалась туже, стоило ему лишь представить, как сладко было бы провести языком по этим припухшим лепесткам… Пекло! Ему нужно было действие, чтобы направить в него всю свою глупую энергию, а не пачкать Сансу грязью своих фантазий. Значит, решено?.. Ответ на послание занял не так много времени, чтобы огонь, пожирающий всё изнутри, утих. Но всё же решение холодило разум и приносило каплю искупительного спокойствия. — Я согласился, — Джон передал Эдду небольшое письмо и откинулся в кресле. — Не знаю, какие счёты Карстарк хочет свести с Болтонами, но я рад, что он выбрал нашу сторону, пусть и поздно. Он помолчал, обдумывая всё, что чего мог дотянуться мыслями. — Эдд, ты до сих пор считаешь, что это возможно? — Почему нет? Ты мог бы и вовсе окончить свой Дозор, раз уж свезло вернуться с того света. А я тебе сказал тогда и скажу ещё раз: не великого мы ума вороны, чтобы тебя судить, — ответил тот и спрятал письмо в складках плаща. — Случись что, командовать воронами придётся тебе. Возьмешься? — Куда мне деваться, когда сам лорд Сноу приказывает, — Эдд не улыбался. — Не прийдусь по вкусу — пусть выберут другого, кого захотят. Оба слушали, как сухой снег шелестел об оконное стекло, пока поленья потрескивали и подёргивались белым. Наконец Джон заговорил, и в голосе послышался надлом: — А если они не пойдут за мной? Северные лорды спесивы, а в их глазах я и вовсе кажусь выскочкой. — Не пойдут лорды — пойдёт вольный народ. Эти тебя боготворят. Странное будет зрелище, когда одичалые завоюют Винтерфелл, да только мы и не такое видали. Джон улыбнулся: — Надеюсь, Тормунд не потребует Сансу в жёны, когда это случится! — Хорошо бы вообще никому больше не брать её в жёны, — хмыкнул Эдд, и у Джона что-то дрогнуло внутри. — Второй раз я её вызволять не поеду. Кто вообще выдал её замуж за болтоновское отродье? Подобравшись в кресле, он ответил сквозь зубы: — Мизинец. Муж её тётки Талли. И добавил, разжав челюсти: — Говорят, он любил мать Сансы. А я думаю, что этот мерзавец вообще никого любить не способен. Эдд поскрёб в затылке: — Да уж, не повезло леди с родственниками... А что, он богат? Есть у него знаменосцы или, может, наёмники? Для тебя каждый человек на счету. — Я не объединюсь с Мизинцем! — Джон не заметил, как повысил голос. Невозмутимый ответ остудил его: — Я ж тебе не породниться с ним предлагаю. Сам посуди, стоит ли Винтефелл того, чтобы поумерить гордость. А после разберешься, выбить из него последнее дерьмо или сердечно распрощаться. “А что, если Эдд прав?” — думал Джон, ворочаясь в постели тем же вечером. И впервые после болезни уснул в мыслях о военной стратегии, а не поцелуях. *** Отстранить Сансу от ведения дел и переписки было необходимо, чтобы не выдать своих планов раньше времени. Но, боги, как же он скучал без неё! Оказывается, всего несколько месяцев потребовалось Джону, чтобы привязаться к кому-то, а одиночество перестало манить. Самый горький миг каждой ночи — уходить из её покоев, пожелав спокойных снов. Самая большая радость утра — встретиться глазами в большом чертоге. А ведь когда-то он думал, что больше никогда не оживёт, после того как не удержал на собственных руках умирающую любовь. Корить себя за украденный поцелуй Джон принимался каждый раз, как хотел прикоснуться к Сансе. Раньше он смело мог взять её за руку, придерживая на ступенях, обнять на прощание и даже, затаив дыхание, поправить выбившуюся прядь волос. Сейчас он боялся не сдержаться и снова приникнуть к её губам в ещё более требовательной настойчивости. То, с какой страстью она ответила ему там, на краю заснеженной богорощи, заставляло поверить, что Санса тоже отчаянно нуждалась в его близости. Джон отгонял эти мысли сколько было сил, ведь это могло привести к непоправимому. Теперь он понимал, о чем толковал старый мейстер, сквозь пальцы глядя на вылазки братьев в Кротовый городок. “Вы не успели жениться, прежде чем дали свои обеты, а вот тот, кто познал любовь, не откажется от неё так легко. Только старость избавляет нас от этого желания, хотим мы того или нет”, — откровенно сказал он однажды им с Сэмом. И действительно, когда-то Джон испытывал всего лишь юношеское томление, а сейчас точно знал, чего требует собственное тело, предавая его. Но только не с ней, не с Сансой. Довольно и тех, далеких от достойных леди картин, что он воображает о ней, когда наступает ночь. В конце концов, он не Безумный король, чтобы желать собственную сестру! Письма поступали каждый день, и вороны едва успевали отдыхать, прежде чем улететь снова. На его стороне были уже многие дома Севера, не желающие признавать власть самозванцев. К каждому посланию, что он запечатывал знаком лорда-командующего, полагалась приписка. В ней значилось, что Джон Сноу действует от имени Сансы Старк, последней наследницы великого дома, и не собирается претендовать ни на земли, ни на титулы. Возможно, поэтому лорды верили ему. А может, использовали повод сбросить с себя ярмо Болтонов и Ланнистеров — и передраться за власть над Севером самостоятельно. Джон надеялся на первое. Скрепя сердце, Джон отправил письмо и Мизинцу. Бейлиш опасен, хитёр на грани с коварством, он отдал Сансу Болтонам — но он лорд-протектор Долины. Не во власти Джона казнить его, но обратиться за помощью не означает простить. В конце концов, Мизинец достаточно нахален, чтобы запросить свою цену самостоятельно. Если они сторгуются — так тому и быть. Он гнал от себя мысли, какой именно оплаты тот захочет, когда прижимал печать к письму. Однако с вольным народом обменяться письмами не получится. Даже если бы Тормунд умел читать и писать, на встречу с одичалыми нужно явиться лично, чтобы убедить их сражаться за его интересы. И Джон уже почти подготовил отъезд в Дар, когда запыхавшийся стюард ворвался в покои с краткой запиской.