Притяжение

      Ее словно опустили в воду. Пихнули на такую глубину, что дышать стало проблематичным, не то что следить за событиями. И это снова был песок, снова чёртов песок, что по крупицам утекал сквозь пальцы.       Жениться на Пелин?       Что это вообще значит? С чего Кайе жениться на Пелин? Не отец ли ее ребёнка Ферит? Почему бы не разобраться с этой проблемой без втягивания её жениха? Им мало сорванной свадьбы?       — Что? — удивленно и абсолютно непонятливо переспрашивает Кайя рядом. Его низкий голос становится ее новой точкой концентрации. — Шутите?       И он просто в шоке, на лице полное непонимание и задатки злости. Отрицание. Суна смотрит и смотрит, впитывает, считывает, делает все лишь бы не оставаться наедине с собственным смятением внутри. С собственным страхом внутри.       — Нет, вопрос напротив очень серьёзный. Ферит уже женат и отказался развестись с Сейран, даже если при этом он потеряет возможность реализовать себя в бизнесе Корханов. Это еще раз доказывает, что в нём недостаточно ответственности и преданности делу нашей семьи. Тебе же я даю возможность…       С каждым новым словом Халиса Кайя кажется все сильнее осознавал, что именно ему предлагают и не шутят ни разу. С его губ сорвался смешок. Нечто неверящее и предистеричное. Когда Шехмуз размахивал пистолетом на ее свадьбе она так же смеялась, просто не способная иначе среагировать, удержать все в себе.       — То есть вы предлагаете мне бросить свою невесту, жениться на чужой девушке, беременной ребёнком Ферита, чтоб…чтобы что? Спасти честь семьи? И взамен вы даже сердобольно компенсируете мне ущерб? Я ничего не упустил? — Кайя заводился. К её огромному облегчению. Осознавал и бесился с каждой секундой понимания. Кайя приехал сюда либо за местью, либо за признанием дедом. Может за деньгами и возможностью реализации. Суна не знала точно. Но что понятно, так то, что ему всё это сейчас преподносилось на блюдичке. Казалось, сделай выбор, прими милость деда и заткни неудовлетворение совести деньгами, такой откровенной и щедрой взяткой. Так поступил бы каждый в этом клятом доме.       — Нет, ты ничего не упустил, — произносит Халис-бей, неприязненно морщась и смотря угнетающим, буквально давящим взглядом из-под седых бровей. Губы кривятся в недовольстве, углубляя морщины вокруг рта и на короткую секунду Суне кажется он не всемогущим и абсолютно мудрым старцем, а кем-то злым и до тошноты противным. — Я понимаю, что решение неожиданное и тебе может быть необходимо время подумать. Что касается тебя, Суна…       Она резко переводит взгляд на главу семьи, смотрит почти выжигая его. Сцепает зубы и не трудится скрыть возмущение и необъятную злость. Сейчас в ней наверное больше от отца, что был бы тут очень кстати сейчас.       — Мне жаль, что обстоятельства сложились таким образом. И я понимаю положение, в котором ты оказываешься…поэтому мы готовы компенсировать этот инцидент. С Казым-бем это было оговорено и с трудом, но мы пришли к соглашению… — монотонный голос Халиса оказался перекрыт одной простой мыслью: Меня снова продали. Отец снова предал её, и вместо защиты обменял на деньги, из которых она не увидит ни лиры. Какие сволочи все они. Как легко играют ей, словно безвольной куклой. С Казым-беем оговорено, мы компенсируем…к чёрту, просто к чёрту их всех. Пусть горят синим пламенем.       — Ни черта не будет, — вдруг произносит Кайя низким злым голосом. — К херам ваше соглашение. И ваше предложение.       — Кайя… — произносит его мать предупреждающим тоном. Сын её игнорирует, не отрывая глаз от Халис-бея. Выпрямляется на диване и упирается руками в колени. Бедро все еще прижата к её и она старается концентрироваться на ощущении его тела, пока внутри всё взрывается и выжигается пепелищем одновременно.       — Вы действительно предлагаете мне жениться на чужой беременной не от меня, это важный момент, женщине, чтобы покрыть проёб Ферита? А потом пытаетесь купить, словно проститутку? — столько возмущения и натурального презрения в нём было. Лицо исказилось в язвительной гримасе. — А потом тоже самое пытаетесь провернуть с Суной, только договариваясь с её отцом, а не с ней самой? Какую блять честь вы так стараетесь защитить?       — Кайя, — Халис громовым голосом прерывает внука и на лице у него слишком явный гнев, почти всепоглощающий.       — О какой чести идёт речь, если вы одному брату предлагаете аморально взять в жёны девушку другого брата? Если позволяете рушить судьбы во имя восстановления собственного имени. Грош цена вашей чести, — Кайя не поднимает голос ни на тон выше, и едва первываясь на вдохи произносит пропитанный праведным гневом и язвительностью слова. Каждое как старательно заточенный кинжал режет тишину и путы выдержки главы семьи. — И спасать тут нечего.       От него волнами исходила ярость. Негодование. Возмущение. И что важнее явное сопротивление. Кайя сопротивлялся. Отказывался прогибаться под давящим авторитетом Халис-бея и озвучивал это напрямую, без интриг и увиливаний. Суна с новой жадностью всматривалась в его напряженную фигуру и упёрнтое, почти агрессивное выражение лица. Суна на фоне всех переживаний, гнева и непонимания вдруг с новым трепетом и силой ощутила странный, погребающий под собой наплыв чувств при виде него. Сейчас Кайя отказывался от большого шанса, от милости Халис-бея, что в этом доме было равноценно всевластию. Наверняка его месть можно было бы осуществить эффективнее, будучи вовлечённым в бизнес. Но вот он сидел и громогласно отказывался от всего этого ради неё? Ради девушки, что он знает несколько месяцев? Много ли бы ему стоило поломаться в почтительно приглулённом тоне голоса а после извиняющимися глазами объяснить ей сложности и обстоятельства? А может вовсе пройти мимо, словно ничего и не было меж ними. Видит Бог, она бы легко поверила. Это было бы привычно, закономерно даже. Слишком уж хорошо все меж ними было. Так не бывает даже. Не с ней точно. Но вот сидит Кайя, весь напряжённый, словно из камня сотканный. И он не отступает, он чёрт его возьми противостоит. И за один этот факт, она готова сама встать за ним скалой, прикрыть спину. Суна царапает короткими ногтями собственную руку для концентрации и прижимается бедром к нему ближе, буквально вдавливает свою ногу в его. Окружающие не увидят, но он почувствует. Кайя не продает её, как сделал отец. Нет, он этого не делает.       Он её не предаёт.       Боже, какое чудесное чувство.       Халис-бей сидит и напряжённо в него всматривается, едва не сжигает взглядом в своей тяжёлой задумчивости и возмущении. Кайя прямо встречает его взгляд. Каждая мышца в крепком теле, казалось была напряжена, отражая внутреннее состояние хозяина. Казалось, ещё чуть чуть и он попросту взорвётся, сойдет с края своего хлипкого терпения и тогда…тогда все закончится плачевно.       Суна смещается на своём месте и заводит одну руку за спину. Ладонью касается чуть выше поясницы и впивается пальцами в плоть через ткань рубашки. Скребёт в череде с поглаживаниями, одними прикосновениями призывает держать себя в руках. Кайя наконец разрывает зрительный контакт с дедом и проходится рукой по лицу. Глазами коротко стреляет в её сторону и кажется чуть ровнее выдыхает. Призывает свое терпение и шаткую выдержку: — За чужие ошибки я отвечать не намерен. Если цена кураторства отказ от Суны, то я не согласен, Халис-бей. Спасибо.       На гостиную опускается гробовая тишина. Ей кажется, что даже дыхание они все негласно пытаются сделать тише. Глава семьи смотрит на них расширенными от удивления глазами. Его злость не ушла. Его презрение ко всем им не ушло. Ни разу. Но Кайя его видно удивил.       — И ты тоже ставишь собственные сантименты выше семьи, — с явным неудовлетворением или даже презрением произносит Халис-бей. В нём сейчас больше разочарования, чем ярости. — Все и каждый из вас теряетесь во власти, в собственных желаниях и эгоистичных амбициях…       Кайя заметно расслабляется, когда дед пускается в низвержение старинных мудростей и поучений, параллельно напоминая всем об их ошибках и промахах. О недостаточности и лицемерие. Суна думает, что он сам и есть сосредоточение лицемерия. Что он сам не имеет ни чести, ни достоинства, ни доброты в своём сердце. Кайя сотню раз прав: Грош цена этой чести. Так…едва держащийся фасад. Что уже рушится стараниями Ферита. Суна не замечает, что все ещё бездумно гладит чужую спину через слой рубашки. Кожа знакомо опаляет жаром, что, словно по каждому обострённо чувствительному нервному окончанию, передается ей. Наполняет до краёв. Ей вдруг хочется прижаться ближе, подарить им обоим комфорт объятья. На секундочку забыть обо всём, раствориться в нём. Со смешанным чувством она представляет это объятье без его рубашки. Без разделяющий их материи вообще. Как она могла бы ощущать этот жар каждой клеточкой тела. Как могла бы потерять себя в нём. И заставить потеряться его. И черт возьми она боялась всего этого. Действительно боялась. Этой близости, что они неосторожно делят. Этой уязвимости, что она позволяла себе с ним. Эти сотни переплетений чувств и эмоций внутри. Порывов и желаний. То, что она готова позволить себе все это и позволяет уже сейчас. Но внутри нее еще и был трепет. Любопытство. Ответное желание, что она едва понимала. Суна думала, что сломана окончательна, что её стальной стержень, так неаккуратно восхваляемый Тарыком однажды, оказался стёрт в пыль до полной разрухи. Но вот Кайя плавит ее своим жаром и аккуратностью. Своей силой и уверенностью. И Суна чувствует, что еще не всё потеряно для неё. Что стержень можно восстановить. А страхи преодолеть. Что за то вожделённое счастливо она еще может бороться.       —…Но вы забываете, что ничего, слышите, ничего нельзя было бы добиться без семьи. Без фамилии Корхан!       Кайя коротко усмехается, едва заметно, но ей так остро сконцентрированной на нём видно. Ему должно быть смешно видеть и слышать это всё. Ведь Кайя — Сонмез. И пробивался своими силами. Даже к великому Старому Мастеру пробился на работу сам. Тошнит от всего этого лицемерия. От самодурства Халис-бея. От всеобщего потакания и трусости. Вырваться охота.       — И до тех пор, пока ты, Кайя, надеешься остаться в этой семье, ты будешь следовать ее правилам и законам, — и нет, так просто отпор не спустили. Халис-бей не кричал в этот раз и даже не стучал по доступным поверхностям. Но было видно, что он оказался задет неосторожными словами своего внука. Что оскорбился до глубины души и, конечно же, не стал долго думать над расправой, — В этой семье мы чтим старших и их мудрость. Мы защищаем семью и идем на жертвы ради неё. До тех пор, пока ты не образумишься, пока не станешь достойным её, я не вижу тебя её частью. И раз ты не готов к жертвам и ответственности, то не готов к браку вовсе. Я не даю благословения на ваш союз. Казым-бей по итогу сегодняшнего вечера поддержит мое решение.       Сволочь       Просто гад       Суна едва держится сама во всем этом. Сначала он предлагает абсолютно безумную и аморальную идею, а потом так мелочно и бесчестно мстит. Запрещает их брак только потому, что Кайя отказался плясать под всем знакомую дудку. Насколько же это…бесит. Просто до чёртиков. И не ее одну.       — Ах вот так значит? — Кайя коротко смеется, неестественно и злобно, словно главная нечисть из сказок. В этом смехе она чувствует его линию, его грань и последнюю каплю.       Проблема этого всего вседозволенность. Всевластие дела и его безраздельное влияние. В мире полном простых людей Корханы чувствовали себя королями. Снаружи влияние казалось абсолютным. Деньги, связи, репутация, газетные редакции и своя база людей. Всеми силами они поднимались выше, позволяли себе больше. Резко и откровенно напоминали окружающим свою отличность от них, свое превосходство. Так было в Антепе, так было с молодыми по меркам сливок Стамбула Ихсанлы, и теперь этот факт кидают Кайе, что надеялся сделать себя частью этой бесчестной и почти вульгарной в своей значимости семьи. Но войдя в неё, быстро понимаешь, что на каждого короля, на каждого забывшегося Корхана есть власть выше и сильнее. Такой себе Бог для членов этой семьи. Купающийся в своем всевластии и всеобщем подчинении. Это подчеркивается самыми незначительными деталями, вроде хождения прислуги в любимом цвете Халис-бея, насыщенно бордовом, почти рубиновый. В виде запрета на переставления даже той чёртвовой лампы, с которой недавно обнималась Асуман на полу. Но и крупными жестами подчеркивалось это. Вроде иерархии за столом, что зависела исключительно от степени благоволения Бога семьи Корхан. Вроде совместных приемов пищи, отказ или опоздание на которые могло нести за собой громкий скандал с кучей последствий. Вроде наличия двух мнений в этом доме: мнение главы семьи и неправильное мнение. На всё, всегда и везде. Всевластие под стать Всевышнему. Но вот загвоздка. Маленькая неприятность, что вырывается из общей идеально ровной картины. На каждого Бога находятся свои безбожники. Люди не обременённые верой и ее рамками. Люди плюющие на устои и порядки. Не прогибающиеся под настояния своеобразной религии. Ферит был таковым. Есть и сейчас, наверное. Когда гнался за Сейран несмотря ни на что. Когда женился на ней второй раз, плюя на благословение и ожидания. Даже сейчас, он отказывался от развода с ней, хотя давили на него явно и лишали многого. Кайя был чуть отличным от Ферита в этом плане. Он не сбивал всё импульсивным потоком пламени. Не сжигал все до пустыря в своем гневе. Его ярость отдавала тяжестью и решительным хладнокровием. Не менее разрушительным. Как в той уличной драке, где каждый удар имел четкую цель. Причинить боль. Унизить. Отомстить за мнимую обиду. Выплеснуть энергию, что накопилась в теле. Вступая на территорию культа Кайя был плавнее и несколько изворотливей. Он молча принимал правила игры, приспосабливался к ней и пускал пыль в глаза послушанием и почтением. Когда Ферит стремительно и чётко рвал путы устоев, Кайя мнимо принимал правила веры и чтил их. До тех пор, пока давление не становилось слишком сильным. До тех пор, пока тиски правил не крушили его самого. Его интересы. И тогда Кайя тоже становился безбожником. Сопротивлялся, стоял на своём, бесился и боролся. И вместо коленопреклонства Божеству и безропотного подчинения он плевал тому в ноги и язвительно ухмылялся, вырываясь из жёсткой хватки.       И вот сейчас Кайя на грани. На грани снятия маски и окончательного превращения в безбожника. На грани сотворения чего-то до боли честного и импульсивного. Глупого и непродуманного. Если Халис-бей скажет еще хоть слово, то метафорически спустит курок. Кайю тогда уже не обратить. Будь то острое, бьющее по нутру слово или бездумное, открывающее негодование и протест действие.       — И что же случится дальше?.. — Он действительно терял себя. И Суна знала точно, что это хорошо не закончится. Что всё, чёрт возьми, рано слишком. Импульсивно и непродуманно. Нельзя так. Не прикрыв спину, не заключив сделки, не обеспечив пути отступления. Она сама это знает. Тарык в свое время объяснил на пальцах. Только четкий план, только полный компромат, только идеальное алиби. У них ни черта не было сейчас. Просто ни черта. И ещё связанный в будке охраны Саффет, которого надо еще передать его брату. А ещё убедиться, что никто не разорвет его в процессе. Что Саффет окажется в заведении для психбольных, где ему и место. Столько всего еще предстоит. И ей нужен Кайя для этого. Ей не нужен громкий выгон. Суна теряется, Суна паникует.       Вдох.       Выдох.              Что можно сделать?       Как сгладить?       Да никак. Вообще без вариантов.       Если не можешь решить проблему сейчас, то избегай её пока не найдёшь решение, — словно из толщи воды вспоминаются ей чьи-то слова. — Кажется, побег будет не метаморфическим.       — Кайя, — она зовет его, когда взрыв уже ощущается кончиками пальцев, когда все сидят на своих местах, заранее вжав голову в плечи. Зная, что сейчас что-то грянет и надо быть готовыми к ударной волне. Надо быть готовыми в стыде и смирении опустить голову.       — Земля разойдётся под нами без этого благословения? — его не остановить.       — Кайя, — наряжённо пытается одернуть его мать. Чувствует приближение краха. Поздно. Слишком поздно. Ее сын уже вне ее власти.       — Словно цена этого благославления такая же…       Суна вдруг с содроганием понимает, сколько сейчас стоит на кону. Для него, для неё, для них. Отчаянье придает решительности. Она резко соскальзывает ладонью со спины, напоследок щипая бок, заставляя прервать провокационную реплику. Сама уверенно встаёт и тянет его на себя. Ногтями впивается в ладонь наверное до боли. Кайя непонимающе на неё смотрит с отблесками яростного пламени в карих глазах. Заторможено подчиняется ей, не отрывая глаз.       — Что ты делаешь? — тихим, оглушающе громким для тишины гостиной голосом спрашивает он, пока Суна с силой тянет его к выходу. — Суна, что…       — Пожалуйста, — умоляюще отвечает она отчаянным взглядом прожигая его. Толкает в грудь, заставляя развернуться. В крепкую спину скорее из судорожной паники сковавшей тело. — Идем, Кайя, давай.       Давай, Кайя, пока ты не наломал дров. Пока не растопил этими дровами весь дом и не сжёг его вовсе.       Это чертовски неловко. Каков же цирк. Но и выхода нет. Суна просто торопливо толкает Кайю на улицу. Не смеет оборачиваться, зная, что позже всеобщие взгляды на них заставят ее краснеть от смущения. Заставит чувствовать себя идиоткой. Но пока они торопливо идут дальше. Суна уже не знает куда, как странным образом они оказываются в узком проходе за домом. В том, где когда-то она была с Абидином. У неё сердце бьется с такой скоростью, что того гляди пробьет грудину. Адреналин, недавно выделившейся в крови, буквально сбивает дыхание, делая его резким и судорожным. Всем вообще понятно, что только что произошло. Сколько карт оказалось спутано. Что их теперь ждёт. Свадьбу запретили. Отца подкупили, но его недовольство ещё выльется на неё. Беременную Пелин попытаются навязать Кайе. Саффет в двадцати метрах, Тарык скоро приедет чтоб устроить сущий Ад на земле. Сейран Бог знает где. Кайю могут выгнать…да это полный крах.       — Суна, какого чёрта? Какого черта это все было? — он уже не зол. Не на неё точно. Взвинчен до предела, да. Но не в гневе. Смотрит на неё с почти отчаянием. Настолько схож с ней сейчас в своих эмоциях. И нет, в гостиной это был не просто акт неповиновения, не просто спор ради спора. Он тоже не понимал всего этого, он тоже боялся. От этого все тело до последней клеточки затапливалось чувством к нему. Чем-то трепетным, но при этом сильным. Так животрепещущим в груди. Нечто малознакомое, но все равно почти естественное. Выражающиеся в сотне отблесков желаний и порывов. В нетерпении и судорожности, что заходилась зудом под кожей. Без права выхода. И видимо она очевидна для него. Её чувства очевидны. Эта лихорадка очевидна. Ведь её почти муж спешит разуверить её во всех тяжёлых выводах, — Суна, нахер их эти планы, слышишь? Пусть катятся к чертям с…       Она бездумно подается вперёд и резко его целует. Внутри всё напряжено. Хочется сильнее. В сотню раз сильнее и интенсивней. Его губы бездумно, масляно двигаются против неё, пока он по инерции договаривает что-то. Ей плевать. Это почти нужда. Кто знает, вдруг что-то ещё случится, что-то сорвется в последний момент. Кайю хочется чувствовать кожей. Прижать до предела. Хочется утонуть в нём хоть на мгновение. Суна чувствует, как рукой он скользит ей к шее, как частично закрывается пятерней в волосы и направляет голову сам. Целует крепко, сильно, как и хотелось. Она едва дышит через нос. Сминает губы снова и снова. Опаляя уверенными движениями языка. Другой рукой прижимает к себе, буквально вжимает, если честно. Внутри всё горит, все сковывает напряжением. Она даже не поняла, когда успела возбудиться. С чего, Боже правый. Живот и бёдра крепко прижаты к его. Трения не хватает. Воздуха не хватает. Самого Кайи отчаянно не хватает, хотя ближе уже некуда. Суна бездумно стонет, чувствуя, как ладонь Кайи ложится на ягодицу и крепко сжимает самым пошлым образом. В другое время она бы смутилась. Может сказала бы притормозить. Но сейчас это только усиливает возбуждение. Кайя вдруг кусает ее нижнюю губу, оцарапывает зубами тонкую кожу. И тут же вбирает в себя. У неё голова кружится от всего этого. В теле слишком много напряжения, всего не хватает. Это злит, это делает ее отчаянной и нуждающийся. Суна не знает, что с собой делать и куда девать. Она никогда не понимала, плотского желания, сильного желания в принципе. Этой отчаянности. Судорожности. И буквально нужды. Теперь понимание обрушивается, погребает под собой волной.       Суна чувствует, как с каждым движением губ, с каждым прерывистым выдохом она теряется, просто тонет. Уже не думает ни о Халисе, ни о Саффете, ни о Сейран. Как ее уносит вне всего этого. Туда, где есть только горячее, как пламя желание, что патокой собирается в теле. Ей этого мало. Ее буквально трясёт. Кайя ее неудовлетворение чувствует. Парой неловких шагов прижимает к стене позади них. Они чёрт возьми на улице. Всё ещё на улице. Не будь она настолько далеко мыслями, это бы остудило пыл. Но Кайя тянет бедро на себя. Раскрывает для себя. Даёт нужный угол, чтоб пристроиться между разведённых ног. Чтоб усилить давление на центр. Чтоб она бесстыже прижималась, тёрлась. Задушено стонала от собственных же движений, от каждого импульса меж бёдер. Кайя сам едва дышит, судорожные вздохи у ее рта не в счёт. Руками беспрерывно то прижимает к себе за спину, то мнёт бедра и ягодицы. Толкается к ней сам, трется в ответ на ее движения и наверное так же сходит с ума. Суна наглеет, заводится сильнее. Ладонями оглаживает его плечи и шею. Лезет под ворот рубашки, чтоб ощутить горячую кожу. Хочется содрать эту рубашку. К чёрту последствия. К черту, что они ещё не женаты, что вот так откровенно обжимаются прямо в проулке, где каждый может их увидеть. Какая разница, когда все это может убежать словно песок сквозь пальцы.       — Суна, — Кайя её имя выдавливает на выдохе. Голос севший, тихий. Их лица все еще слишком близко. Лбом он упирается в её, дышит прерывисто и поверхностно. Зрачок почти поглотил радужку, делая глаза черными, почти гипнотическими, — Ещё один такой поцелуй, ещё один стон и я трахну тебя прям тут. Пути назад не будет.       У нее внутри все сжимается при мысли. При осознании его желания. Взгляд у него прямо скажем отчаянный. Голодный. Жаждущий. Её до костей пробирает от него. Руки все еще лежат на бёдрах, сжимают их с явным подтекстом. Кайя не шутит. Просто констатирует факт. Им надо остановиться, надо прекратить, пока это бесстыдство не зашло слишком далеко, но контакт разрывать не хочется ни разу. Ей до отчаянья мало. Суна смещается и вместо поцелуя обнимает его. Обхватывает руками широкие плечи и гладит спину, стараясь согреть. Кайя прижимает её к себе в ответ. В движении больше нет ощущается столько похоти. Скорее желание быть ближе, найти успокоение в объятье. Кайя все чувствует. Все понимает.       И как от этого можно отказаться?       Как можно лишиться и жить дальше, словно ничего не произошло?       Как от него можно отказаться?       — Всё нормально будет, — шепчет Кайя ей в ухо, — Слышишь? Нахер их с их честью и планами. И без чертовых благословений поженимся. Завтра же поедем в загс за повторной регистрацией, пока у меня выходные. Суна, мы поженимся, я обещаю.       — Но надо все же что-то придумать, — учтиво подсказывает Суна, — Нельзя грудью бросаться на амбразуру. Нам тоже нужен план, иначе после такого откровенного неповиновения Халис-бей выставит и тебя, и меня из дому.       Надо срочно что-то придумать. Как-то выпутаться.       — Что значит неповиновение? — восклицает Кайя в искреннем возмущении, — У него фляга свистит, а нам жизнь ломать. Что это вообще было? Он реально на полном серьёзе предложил брак с беременной от Ферита, держим это в голове, Пелин мне? При наличии у меня невесты? А с тобой даже договориться напрямую не пытались. Через отца и похуй, что он тебя ни во что не ставит. Сплошное блядство и лицемерие.       И Кайя был прав. Был сотню раз прав. Но в жизни всем плевать на подобное. Главное не кто прав или более достоин, а кто выйдет победителем по итогу. Кто изловчится.       — Верно, это все правда, — соглашается Суна, задумчиво скользя ладонью к загривку и шее. — Но преимущество сейчас не на нашей стороне. Я не говорю, что тебе надо обмениваться кольцами с Пелин, — она придушит обоих с этом случае, — Но и план отхода иметь надо.       Она решительно направляет его лицо так, чтоб смотреть ему в глаза. Кайя намерен идти до конца, начать чертову революцию в этом доме и сейчас, конкретно в этих обстоятельствах, при данных выборах и перспективах, Суна знает, что не намерена безропотно подчиняться. Не в этот раз. Она знает прекрасно, чем всё закончится: кровоподтеки от отца и унижение в доме очередного мужа. Только в этот раз не будет Тарыка и сделок, будет только безнадежность и судорожные поиски мало мальски острого предмета. Нет, в этот раз все будет иначе. Иначе еще и потому, что Суна больше не та дрожащая от каждого резкого слова девочка. Суна перенесла больше, чем многие могут представить себе и не сломалась. Суна жила насилием в самых извращенных формах, а потом попала в дом Ихсанлы и была разбита и унижена до предела. Но даже тогда, без чьей-либо поддержки заключила сделку с собственной совестью и бесом Тарыком одновременно. Суна сама выбралась из своего Ада и после такого…после такого нельзя ожидать от неё смирения.       — Послушай, Кайя, — он и так сфокусирован на ней до предела. Суна позволяет себе этот риск, эту честность. — Я не буду играть в игры и притворства сейчас и ожидаю от тебя того же. Я знаю, что вы с матерью приехали сюда не по зову к кровным родственникам и ни разу не с благими намерениями. Я знаю, что у вас есть какой-то план мести Корханам.       Кайя вмиг напрягается, но не прячет глаз. Смотрит задумчиво и чуть пораженно. Не закрывается. Не стесняется этого. Коротко кивает и одним взглядом подначивает продолжить.       — Мне плевать на Корханов, пусть горят все они синим пламенем кроме Сейран и Асуман, — Кайя снова кивает, соглашаясь. — У меня тоже во всем этом есть своя личная вендетта.       — Казым-бей, — мгновенно понимает он.       — Отец. Это он бил нас годами и морил голодом за непослушание. Это он насильно выдал замуж вначале Сейран, а потом меня. Знаешь, что с первой свадьбы меня украл Абидин? — Кайя напряженно кивает, — Так когда я думала, что все уже прошло, отец обманом повез меня в особняк семьи для церемонии бракосочетания.       Одно воспоминание вспарывает что-то в груди. Обнажает опаленную суть. Потому что она верила, действительно верила, что отец несмотря на всю свою сухость и жестокость защитит её. Казалось бы любимого старшего ребенка. Но нет. Вместо этого он ее продал, как продал сегодня. Кайя сцепает зубы, до неприятного звука и позволяет бушующему в нем гневу отразиться на дне карих глаз.       — Я хочу защиты от него, я хочу преодолеть это, я хочу отомстить себя и свою боль, — Суна чувствует, как тяжелеет в горле, как наполняются влагой глаза, как весь стресс дня пытается найти выход привычным способом, — Но не могу. Не одна точно. Мне нужна поддержка, нужно, чтоб кто-то стоял за мной. И ты тоже в этом нуждаешься. Ты пришел сводить счёты с Корханами, с Халисом лично. Но один ты не справишься. Не справляешься уже сейчас.       Суна замолкает, путаясь, буквально тоня в собственных мыслях. В этой череде холодящих откровений. Она звучит отчаянно? Скорее всего. Но ей нужен Кайя во всём этом. Честный и доверяющеий ей Кайя, которому она не будет бояться доверять сама. Это чёрт возьми нужно прояснить и проговорить хотя бы раз. Как бы сложно и запутано не было.       — Ты имеешь все права на месть, — произносит Кайя, скользя ладонью ей под шею. Указательным пальцем потирает место под ухом, посылая стайку мурашек по спине. — И если для осуществления, я тебе нужен, то я буду рядом. — и мягко целует в опухшие губы долгим обещанием. Суна млеет от этого. — И мы действительно приехали сюда не по благим причинам. Халис-бей позвал, дабы наказать Ферита. Словно гончих собак. Мама жила этой мыслью, очень уж многое они отняли. Я последовал скорее из волнения за неё. Но видит Бог эта семью толкнула бы на дорогу реванша даже святого. У мамы действительно есть какой-то план, меня она старается не втягивать в это. Я и сам мало понимаю в этом. Но после сегодняшнего, — он глубоко вздыхает, прерываясь. Его сознание действительно не может уложить факт предложения. Суна оглаживает руками широкую спину, призывая успокоиться, — После сегодняшнего, я хочу обрушить этот особняк ему на голову. Хочу, чтоб он подавился своей честью.       А она то боялась наполеоновских планов и сухого расчета.       Часть ее воспряла. Это желание мести в Кайе было определённо, но оно не заполонило нутро, не запачкало гнилью внутренности. Жажда реванша не стала его сутью. А это всё упрощало.       — Значит подавится, — Суна не знала как, но способы явно есть. И парочка союзников наберётся, — Есть ещё один вопрос. Если соврёшь сейчас, я узнаю. Узнаю и больше никогда не посмотрю в твою сторону.       — Что за вопрос? — брови вопросительно поползли вверх, но не в карикатурном удивлении, а серьезной заинтересованностью.       Суна медлит с секунду, но заминка отчаянно выдает ее неуверенность. Страх даже: — Я часть твоего плана?       — Нет, — он отвечает, стоит только мозгу осознать вопрос. Сначала удивлённо, а потом яростно отказываясь, — Нет, нет, конечно. Какой в этом смысл?       — Никакого, — соглашается Суна, чувствуя, как понемногу отступает хоть часть ее многочисленных сомнений. Смысла в этом нет никакого действительно. — Я должна была спросить.       Его глаза внимательно всматриваются в ее лицо до достижения им какого-то понимания.       — Ты никогда даже не рассматривалась в таком ключе, это было вне обсуждения, даже вне мыслей, — пальцы Кайи смещаются на скулы, невесомо порхают по ним и опускаются к чувствительным губам. Большим медленно проходится по нижней, чуть оттягивает вниз, заставляя приоткрыть рот. Чувственно до дрожи в теле, до глубокого дыхания и тонких пальцев впивающихся в спину. — С тобой было все само как-то случилось. Кто бы мог подумать. Спонтанно. Неожиданно. Сумасводяще. Просто крышесносно. Как сейчас.       Палец он убирает только, чтоб снова захватить губы в поцелуе. Медленном, лишь слегка отчаянном. Чувственным и мокрым. Лаской языков заставляя вспомнить, как остро может ощущаться возбуждение рядом с ним. Меж бёдер всё ныло. Низ живота тянуло. И выхода всему этому не было. Так непривычно, так раздражающе. Суна тонко беспомощно всхлипывает и крепче обхватывает его тело, чувствует руки на своём. Они погрязнут в этом, — думает Суна, — Уже погрязли. И втягивает его нижнюю губу сама, как делал он минуты назад. Проходится языком, пытаясь понять принцип, прислушиваясь к ощущениям. В следующий раз Кайя буквально въедается в ее рот, запрокидывает её голову сильнее и кажется уже ни о чем не думает. В своем желании она прижимается бедрами ближе к его и стонет от контакта ему в рот. Оторвавшись с мокрым, просто самым смущающим звуком, Кайя с секунду изучает ее лицо и самодовольно улыбается до чертовых ямочек на щетинистых щеках: — Нет, Суна, тебя я захотел изначально, вне планов и задумок, почти неконтролируемо сильно. Как и ты меня.       Суна смущённо улыбается на этот казалось бы простой, почти очевидный факт. Но отрицать не собирается, смысла в этом нет. Его странная одежда, татуировки по всему телу, долгие взгляды и острый язык. Она долго это отрицала, но к Кайе потянуло сразу: — Возможно…       Он звонко усмехнулся и закатил глаза. Его елейная, почти довольная улыбка передалась ей: — Можешь не отрицать. И скромничать не надо. Признайся честно, ты в первый раз так к одежде прицепилась, только потому что хотела ее снять.       Каков бесстыдник.       У неё даже открылся рот от такой наглости: — Не было такого, глупостей не говори.       — Нет? — он деланно удивился, — Странно, зачем тогда так меня оглядывала? Честное слово, мне было неудобно перед мамой, так ты меня ела глазами…       Она снова теряется в словах, потому что…потому что он наглец. За неимение достойного ответа Суна щипает его за плечо, за предплечье и даже успевает добраться до живота, прежде чем Кайя смеясь перехватывает ладонь: — Тише тише, твоя агрессия признак того, что я прав. Но стыдиться нечего, — он призывно и абсолютно неуместно поиграл бровями, — Ты мне тоже понравилась.       Его улыбка была задорной, а глаза подначивающими. Ладони сами ложатся ему на лицо, притягивают ближе…телефонная трель разрывает момент. Кайя разочарованно выдыхает, послушно разрывая объятье.       Тарык.       — Кто это? — спрашивает Кайя хмурясь. Суна не замечает, как секунд пятнадцать тупо пялится в трубку прежде чем ответить.       — Слушаю, Тарык, ты подъезжаешь?       — Мы подъехали, — исправляет Тарык тихим голосом. В нём сочится вселенская усталость и некоторое волнение. Так несвойственное ему.       — «Мы» это кто? — прихватил своих мафиозников, — Тарык, сейчас все и так на ушах и лишний шум не нужен.       — Кстати да, — словно опомнившись произнес он, — Что за пиздец произошел на свадьбе?       — Откуда ты знаешь? — настороженно произносит Суна, действительно не понимая, откуда он мог узнать. Сплетни так быстро поползли? Она находит ладонь Кайи и тянет его из укромного проулка.       — Сейран сказала…       — Сейран? — она едва не поперхнулась. — Ты видел Сейран? С ней всё в порядке? Где она?       — На заднем сидении моей машины, — отвечает Тарык, словно говорит о погоде.       — Дай ей трубку, — командует Суна, чувствуя и облегчение и беспокойство одновременно. Тарыку она почти доверяла, но до тех пор, пока речь не шла о Сейран. — Тарык…?       — Я просто думаю как ее разбудить и не схлопотать по лицу, — в его голосе была слышна усмешка. Он натурально издевался над ней. Что у них там происходит?!       — Она спит…? — Непонимающее лицо Кайи отражает ее собственные эмоции. И опять же: что у них там происходит?!       — Да, уж очень устала ебать мне мозг. — Его язвительный тон совсем выводит из себя.       — Тарык, объясни нормально, что с Сейран и как вы оказались вместе? — ее раздражение очевидно, — Хватит паясничать, я сейчас уже тоже очень злая. У меня свадьба сорвалась, знаешь ли.       — Твоя чокнутая сестрица какого-то хера взяла автобус до Таблараши и там была спутана с проституткой, — ее словно окатили холодной водой, из горла вырвался задушенный вздох. — С ней все нормально, Суна. Она эффектно помахалась бутылкой с какими-то мафиозниками, а потом подоспел я с пистолетом. И она едва не начала махаться со мной.       От облегчения на лице образовалась улыбка. Сейран явно была способна на это. Но как она попала в тот район?       — Я писал тебе об этом, но видимо связи не было тогда. Чёртовы трущёбы… — где-то рядом проносится машина скорой помощи со звучной сереной и трель повторяется на том конце. Они действительно тут. — В общем, я на месте. Будить Сейран и отправлять сейчас или ты сама подойдешь? Что у вас там вообще творится?       — Мы сейчас сами выйдем, — она тянет Кайю к выходу, одними губами шепча «приехали». Кайя напряжённо кивает и крепче перехватывает ее руку.       — Мы? Суна, если ты притащишь Ферита сюда, то это будет еще один мордобой, а я его не потяну физически…       — Я с Каёй, — обрывает она гневную триаду. — Твоё лицо будет в сохранности       — А… — в голосе звучит уже не простая издевка, но издевка с определенной долей пикантности, — Ну веди, веди, мне даже интересно. — и сбрасывает трубку.       — Тот самый Тарык? — интересуется Кайя. Выглядит он напряженным и подозрительным. Видимо факт стрельбы в Ферита из ревности таки оставил отпечаток в его сознании.       — Да, — отвечает Суна и зябко ведет плечами. Они почти раздетые вышли. Кайя тут же закидывает руку ей на плечо и прижимает ближе к своему телу. Она не смотрит на домик охраны, где по ее предположениям должен находиться Саффет. Вся прыть увидеть его в последний раз пропала. Одно его лицо скрутит желудок отвращением, поднимет ненужные воспоминания. Надо ли ей это? Что изменится? — Он каким-то образом встретился с Сейран в неблагополучном районе, и вместе они едва не попали в передрягу. Она уснула в машине, а он не хочет сам ее будить. Там скорее всего еще одна передряга завяжется.       — Интересно, — произносит Кайя с преувеличенно понимающим видом, — Какой неподражаемый вечер складывается у нас всех…       Суна усмехается сухому юмору. Правда же каламбур, а не день. Спать она будет либо без задних ног, либо не будет вовсе. Со двора они выходят под недоумевающие взгляды охраны, что успела вернуться на свои места. Но окликнуть их никто не смеет. Суна старается не думать, что о них подумают или подумали. Вышли оба с темного переулка, оба взъерошенные и довольные до безобразия. Сейчас в обнимку идут на выход одни.       Тарык находится чуть поодаль от дома. Стоит, вальяжно облокотившись на машину и курит. При виде них веселеет и отбрасывает сигарету на землю. Подойдя ближе Суна видит насколько он уставший. Просто кошмарно истощенный. А еще побитый.       — Сейран внутри, — красное платье действительно виднелось сквозь окно.       — Тебя избили что ли? — без приветствий спрашивает Суна, указывая на кровоподтёк и синяк на скуле. — Это опасно выглядит.       — И тебе не хворать, ты тоже прекрасно выглядишь, — яд так и сочится из него несмотря на усталость. Суна проходит мимо и открывает дверь пассажирского сидения. Видимо слишком резко, раз сестра резко подскакивает и озирается по сторонам.       — Суна, — успевает удивиться она, прежду чем их руки находят друг друга. Объятье выходит неловким и отчаянным. Нужно просто почувствовать ее рядом. Просто убедиться, что с ней все нормально. — Мне жаль, мне жаль, что все так вышло.       — Ты в порядке? Ничего не…?       — Не помните пиджак, — недовольно окликает их Тарык. С удивлением они обе смотрят на свезённый предмет одежды между ними. Сейран подцепает его пальцами и неловко вылезает из машины. Передает Тарыку его драгоценный пиджак и в недоумении спрашивает: — Ты укрыл меня что ли?       — Да, — огрызается Тарык и жестом просит их отойти от распахнутой двери, чтоб закрыть её. Он с особым удовольствием и издевкой произносит следующую фразу, — Твоя голая задница отвлекала от дороги.       — Иди к черту, — Сейран мгновенно краснеет, но огрызается в ответ. При этом пробегает какое-то неясное ей понимание меж ними.       — Мы и так у Корханов, — он почти улыбается. Суна краем глаза замечает, что Кайя усмехается тоже.       — Куришь? — вдруг спрашивает Тарык, предлагая Кайе открытый портсигар. Сам он уже держит в зубах новую сигарету. В ночь убийства, когда они наконец смогли выдохнуть, он выкурил пол пачки в окно в своем кабинете. Нервы, видимо, и у него были ни к черту.       — Бросил, — качает головой Кайя, любопытно косясь на человека перед собой. — Кайя Сонмез, — произносит он и протягивает ладонь для рукопожатия.       — Тарык Ихсанлы, — отвечает другой мужчина и жмет руку. Между ними устанавливается напряжённый зрительный контакт. Короткий, но едва не испепеляющий все вокруг. Суна не успевает понять или проанализировать, когда Тарык переводит глаза на неё. — Что с Саффетом? Ты сказала его повязали…       — Да, он в доме охраны…       — Сейран?! — громкий оклик заставляет всю их разношерстную компанию повернуть голову еа источник шума. Суна прикрывает глаза и надеется, что ей показалось. Она мгновенно понимает, что это если не конец, то явная кульминация.       — Блять… — устало произносит Тарык по правую сторону от неё. Коротким словом разубеждает в собственных надеждах. И он чертовски прав, ведь…— Охуительный вечер встреч.       …из машины, едва выехавшей из поместья, вылезает Ферит.