Однажды в книге

Прощай, Позабудь И не обессудь. А письма сожги, Как мост. Да будет мужественным твой путь, да будет он прям и прост. Да будет во мгле для тебя гореть звездная мишура, да будет надежда ладони греть у твоего костра. Да будут метели, снега, дожди и бешеный рев огня, да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня. Да будет могуч и прекрасен бой, гремящий в твоей груди. Я счастлив за тех, которым с тобой, может быть, по пути. И. Бродский, 1957 Наступила ночь. Лошадь устала, а мы с Тибо решили развести небольшой костер, чтобы хоть как-то согреться и защититься от волков. — Нам следует беречь лошадь, — сказал Тибо, растирая лицо и руки снегом. — Здесь много волков. — А как же разбойники, что рыщут по лесам? Огонь может привлечь чье-нибудь внимание, и уж тогда нам точно не поздоровится, — мне все еще казалось, что за нами идет погоня. Но рядом никого не было, как не было ни в поле, ни на опушке густого зимнего леса. — Нет. Они вряд ли бросятся за нами. Да и в такой суматохе нас никто не заметил. Утром мы вернемся и станем искать раненых, — говорил Тибо, высекая первые искры кремнём, который он ловко выудил из своего сапога. — А как же люди Ричарда? Они наверняка так просто не уйдут, — возразила я, привязывая лошадь неподалеку. — Еще бы! — торжествующе ответил Тибо. — Голова-то у нас. Он улыбнулся, намекая на возможный выкуп, и завернул голову графа Эссекса в мой изорванный плащ. Все равно этот кусок материи уже больше ни на что не годился. — Ты храбрая, — продолжи паж, присаживаясь рядом, когда костер разгорелся. — Твои родители бы гордились тобой. — Родители? — удивленно спросила я. — Да, такой дочерью гордился бы любой король, — улыбнулся Тибо и укрыл меня снятой с лошади попоной. — Может быть, но открою тебе небольшой секрет — я страшная трусиха. И вдобавок — не королевских кровей, — подмигнула я Тибо. — И если бы знала, где я окажусь, то… Но мою речь прервал шорох. Тибо и я выхватили короткие мечи. «Волки» — промелькнуло у меня в голове. Паж вытащил одну из пылающих больших веток из костра и швырнул в ту сторону, откуда раздался шорох. После все стихло. — Ушел. Видать, почуял лошадь. Этой ночью нам не придется спать, — сказал Тибо и стал разбрасывать кучи с горящим хворостом вокруг нас, образуя своеобразное кольцо из пламени. — Прости, прошу, продолжай, — сказал паж, когда мы вновь успокоились и вернулись к разговору. Тибо нарочно пытался меня заговорить; нам нужно было продержаться до утра. А еще — рана на спине болела и кровоточила. Хоть Тибо и перевязал меня наскоро, но мы оба понимали, что долго я так не протяну, и как только рассветёт, нам нужно будет возвращаться, чтобы найти остальных и еще хоть какую-нибудь помощь. — Как ты уже успел догадаться — я не из этих мест, и здесь все для меня ново и нет одновременно. Сложно объяснить… Сколько тебе лет? — спросила я с грустью, невольно закусив губу. Уж больно молод был храбрый паж. — Весной будет двенадцать. Понимаю. Я тоже не принадлежу здешней земле. Да что там земле, я даже никогда не знал своего отца. Моя мать умерла вскоре после моего рождения. Так говорит господин Бодуэн, — ответил мальчуган, подкладывая еще несколько веток в огонь. Лицо его было серьезным, а руки — руки и вовсе были мужскими, крепкими и мозолистыми от поводьев лошадей и бесконечных подношений ведер с водой для приготовления ванн своему господину. А еще Тибо чистил сапоги барона де Мальвуазена, его одежду и даже подстилки для любимых охотничьих собак Филиппа. Прислуживал за столом, сопровождал барона и его людей в дальние и близкие походы, проводя в седле не один день. Вечерами помогал своему господину раздеться, подавал вино и часто оставался спать у входа в покои Филиппа, когда тот отдавал такой приказ. Наутро требовалось поднести чашу для омовения и свежую одежду. Чистить оружие и ухаживать за лошадьми Тибо умел уже давно. Несмотря на то что паж считался без роду и племени — он, как и остальные пажи барона де Мальвуазена, получил недурное воспитание. Он умел читать и писать на нормандском наречии, латыни, хорошо разбирал по-саксонски, а также довольно сносно лопотал на языке, на котором говорили крестоносцы и сарацины на Востоке, умел слагать песни и стихи, знал придворный этикет и танцы. Тибо любил охоту и преуспел в этом деле не хуже, чем сам барон де Мальвуазен. Казалось, этот мальчуган имел многие достоинства и умения для своего времени, но только не знал своего настоящего отца. Сердце мое невольно сжалось, когда Тибо упомянул о том, что никогда не знал своих родителей и вырос в одиночестве, среди таких же слуг своего господина, не зная родительского тепла, материнской ласки и отцовского крепкого плеча. Меня раздирало на части от того, что я знала, кто его настоящий отец. Но эту тайну, как бы мне ни хотелось, я не могла поведать храброму пажу. А что если Филиппа де Мальвуазена уже нет в живых? Что если Тибо зародит в своем сердце ложную надежду и получит самый жестокий удар? Нет. Это было бы слишком жестоко. Говорить правду, особенно сейчас, было нельзя. Я потуже затянула ворот, стараясь не показывать золотую цепь Филиппа, которая висела на моей шее тяжелым грузом. Мы обязательно должны были вернуться и найти остатки нашего отряда, а еще вытащить из тайного лаза Элвину с детьми. Так, за разговорами, незаметно для нас обоих, пролетела вся ночь.

***

Рано утром, едва рассвело, мы решили вернуться обратно и попытать счастья в поисках оставшихся в живых. Тибо и я беспокоились о людях, которых Филипп приказал спрятать в тайном лазе и завалить вход. Нехорошее предчувствие не покидало меня все утро. Но все же было решено отправиться в обратный путь. Мы продвигались с большим трудом, тщательно пытаясь найти следы лошадиных подков. На наше счастье, что-то все же удалось обнаружить, да и сама лошадь шла уверенно и быстро. Несмотря на то что моя рана не была глубокой, кровь все же продолжала сочиться тонкой струйкой. Одежда прилипла к спине. Холода и голода я больше не чувствовала, но зато меня захлестнула слабость. Ужасно болела голова, тело было тяжелым и казалось каким-то неподъемным. Ноги гудели, и каждый шаг давался с огромным трудом. Через какое-то время Тибо пришлось усадить меня верхом на лошадь, так как идти я больше не могла. Спустя еще немного времени мы почувствовали запах гари и увидели дым. — Нам нужно торопиться! Тибо! — я было уже хотела подхлестнуть лошадь. Самые дурные предчувствия, казалось, начали сбываться. Мысль о том, что те, кто прятались в тайном лазе, могли задохнуться, не выходила из головы. Шума битвы и криков больше не было слышно. — Нет! Нет, постой. Возможно, они специально подожгли хворост на полях, чтобы выманить тех, кто остался жив, как мы… Я пойду вперед и разузнаю наверняка, не осталось ли людей Ричарда. Будь здесь и стереги лошадь. — Тибо не был уверен, что бой закончился, и Плантагенет не приказал прочесать лес, прежде чем поджечь его. Тибо ушел, а для мня время потянулось медленно и мучительно. Несколько раз я порывалась отправиться за ним, но сомнения останавливали меня. А что если и впрямь люди Ричарда еще там? Если они схватили Тибо? А если больше никого не осталось в живых? Но мои опасения были напрасны, и спустя какое-то время паж вернулся. — Там… Там есть наши… Есть живые… — запыхавшись, говорил Тибо, взбираясь на лошадь. — Поехали! Добравшись до места, где еще пошлым вечером разгоралась битва, мы спешились. Гарь и туман смешались в одно тонкое полотно. Пожар недавно был здесь, но слава всем существующим богам — та часть леса, где был потайной лаз, осталась не тронута огнем. — Надо же! Вот чудеса! Слава богу… Вы оба живы… — раздался издалека знакомый голос Арно. Оруженосец был сильно ранен, но продолжал крепко стоять на ногах. Рядом с ним был Губерт и еще один воин. — Где остальные? — спросила я, спешиваясь и привязывая лошадь к дереву. — Это почти все, кто живой, — ответил Арно. — Нас осталось семеро, вместе с двумя храмовниками. Господин де Брийон скоро придет, как только закончит молиться за упокой души своих собратьев и соберет их оружие. И еще — у нас шестеро тяжело раненых. — А ты? — невольно спросила я. — Так, ерунда. Я могу стоять на ногах, в отличие от остальных, — усмехнулся Арно. — Тарви? — вопрос скорее был не о том, жив ли второй оруженосец де Мальвуазена, а умер ли тот быстро. — Он скончался почти сразу после того как получил стрелу в горло. Это было бы лучшим для нас всех… — А господин Бодуэн? — вновь спросила я с надеждой. — Старина Бодуэн достойно сражался. Он жив и отправился к лазу. Он ждет нас там, чтобы разгрести завалы и выпустить людей, — говорил Арно, затягивая покрепче какую-то тряпку на своем плече, чтобы пережать рану. — Проклятье, эти ублюдки так и не выдвинули никаких условий по поводу Филиппа… — Теперь условия можем ставить мы, — сказал Тибо, отстегивая голову графа Эссекса от седла. — У нас есть, что им предъявить. — Э-э-э, парень, собака-Эссекс не стоит и половины подковы моего коня. Ричард вряд ли согласится отпустить нашего господина в обмен на этот жалкий обрубок. Впрочем, это твой трофей, Тибо. Ты славно дрался, как подобает настоящему воину, — отвечал оруженосец, похлопав мальчишку по плечу. — Пора заканчивать! — крикнул он Губерту. — Живых больше не осталось. Вскоре я увидала, как к нам подтянулось еще несколько воинов и оставшихся в живых крестьян. Теперь нас было девять, вместе с оставшимися рыцарями Храма, не считая раненых. По пути к лазу Арно рассказал как погибли храмовники, и как сражались остальные. А еще он был очень рад нашему спасению, как и Бодуэн, который бросился навстречу нам с Тибо. Как оказалось, храмовники приняли достойную смерть на поле брани и ни один не дрогнул перед напором людей Ричарда Львиное Сердце. Сэр Адриан де Тур принял смерть от многочисленных ран и потери крови. Его закололи копейщики, набросившись на одного рыцаря словно стая гиен. Сэр Ги де Моран погиб в схватке, закрывая своим телом крестьян от озверелых саксонских наемников, а сэр Пьер де Ре, барон де Лафосс получивший накануне смертельную рану, сражался до последнего вздоха. Губерт нашел его всего израненного. Умирал он долго, пока последние капли крови и жизни не оставили рыцаря. — Глаза его закрылись незадолго до вашего приезда, — закончил Арно с глубоким вздохом. — Губерт собрал их мечи… Что ж, мертвые уже на небесах, а нам надо думать о живых. Будем расчищать вход в лаз и доставать наших людей! Сколько у нас лошадей? — Я нашел троих! — отозвался Тибо, ведя под уздцы еще одну лошадь. Остальных он осмотрительно привязал неподалеку. — И еще эта, — кивнул другой воин в сторону нашей с пажом спасительницы. — Итого четыре. — Хорошо бы, где телегу раздобыть для раненых. — говорил Губерт, потирая подбородок в раздумьях. — После, Губерт, после. Сначала нужно расчистить лаз! Навались! — Арно отдал приказ. Я было тоже поспешила в строну валунов и зарослей, но оруженосец остановил меня, положив руку мне на плечо. — Нет. На этот раз мы обойдемся без женских хрупких рук, — улыбнулся он. — Ты ранена. Еще немного, и ты свалишься. Лучше постереги пока лошадей, ладно? Я кивнула, поскольку действительно кое-как держалась на ногах, а голова болела так, будто и впрямь кто-то терзал ее изнутри. Боль стала такой сильной и невыносимой, что я присела рядом с лошадьми, которых привязал Тибо, облокотившись спиной о дерево. Все мое тело слилось в одну мучительную боль. Голова и щеки пылали. Возможно, у меня начался жар, но я не чувствовала холода или озноба. Тело было настолько тяжелым, словно кто-то заковал его в рыцарские доспехи. Пока все расчищали заваленный вход в тайный лаз, я обратила свой усталый взор на кромку леса — отсюда было хорошо видно то самое поле, по которому недавно шел Филипп, а еще вдалеке маячили ворота и мощные стены замка де Мальвуазена.

***

Вдруг раздался звук рога. Вдалеке началось какое-то движение. Я сосредоточила свой взгляд на кромке леса и на поле. Дурное предчувствие сбылось. Как только путь к лазу был расчищен, ко мне присоединились Арно и Тибо, также вглядываясь в то странное движение, что началось рядом с замком. — Проклятье! Они выводят пленников! Пошли! — прорычал Арно, выхватив меч и ринувшись к полю. Остальные невольно последовали за Арно, ожидая нового нападения. Мои опасения сбылись. Ричард вовсе не собирался обменивать Филиппа на кого-либо, как и не собирался назначать за него выкуп. Мы вышли к самой кромке леса и замерли в ожидании, наблюдая, как Филиппа и остальных пленников вывели из замка. Мост был спущен, а на воротах уже красовались прочные веревки… — Именем короля! — раздался звучный громкий голос. Он принадлежал Уилфреду Айвенго. — Мы, Ричард Плантагенет, король Англии, герцог Нормандии, герцог Аквитании, граф Анжу, Мэна и Пуатье, лишаем тебя, барон Филипп де Мальвуазен, всех земель и наделов, а также… Дальше саксонец перечислял все имеющиеся у Филиппа владения и титулы, которыми когда-то был награжден его род в английских землях. Отныне король лишал его баронства, дворянства, земель, его крестьян и людей, состоящих у Филиппа на службе как под присягой, так и наемных воинов… А также — жизни. Замыслить какой-либо предлог для провинившегося, Ричарду не составило труда… … А посему, Филипп де Мальвуазен, приговариваем тебя к смертной казни через повешенье! — заключил Уилфред, дочитывая до конца мерзкий свиток с королевской волей. — У тебя есть право последнего желания, — проговорил Айвенго, произнося волю Ричарда. — Король дарует тебе это право! Сам барон был сильно избит. Он еле держался на ногах, но все же стоял без посторонней помощи. Когда-то красивое и правильное лицо Филиппа теперь было в кровоподтеках и синяках. На губах выступила кровь, а на месте одного глаза была страшная рана, нанесённая какими-то острым оружием. Дальше по щеке вниз тянулась кровавая «дорожка», оставленная лезвием кинжала или меча. Барона не просто били, а еще и пытали. Ричард так и не дознался, где Мальвуазен держал свои сокровища. — Попрошу лишь о двух вещах: отпустите людей. Мой сенешаль и мой капеллан пусть идут с миром. Они виновны лишь в том, что верой и правдой служили своему господину, — ответил Филипп. Голос его был по-прежнему спокойным и уверенным. — И еще, саксонский щенок, сделай милость, не обделай свой колет и не надорвись, когда потянешь за веревку! Сказав это, Филипп сплюнул на землю и рассмеялся, как и остальные, кто стоял рядом с ним. Ричард, который взирал на происходящее, сидя на своем боевом коне в дорогой красной попоне, не произнес в ответ ни единого слова, а только покачал головой и отдал сигнал к действию. — Что они делают?! — Арно было рванулся в сторону замка, но его удержали Бодуэн и Губерт. — Они собрались их повесить! — Не надо! Постой… Что станется с женщинами и детьми, если мы погибнем в жалких попытках освободить Филиппа? Ты, как и мы все, поклялся ему в верности, и в том, что сбережем людей… Арно… Послушай, я понимаю твое отчаяние и печаль, но теперь настало время думать о живых. Не ты ли сам говорил об этом? Или Филипп погибнет зря, как и многие другие… — я предприняла попытку остановить оруженосца. Если бы Арно ринулся в сторону замка, неизвестно как бы поступил Ричард. Ни приказал бы он выставить лучников и прекратить в один момент страдания проигравших…? — Да… Ты права… Настало время думать и позаботиться о живых… — прошептал Арно, стирая слезы отчаяния и гнева с лица и отталкивая от себя Губерта и Бодуэна. Но все мы продолжали стоять и смотреть в сторону замка, словно какой-то колдун нас заворожил. Пленников со связанными руками вывели на мост, к самым воротам, откуда свисали прочные веревки. — Начинайте быстрей, — буркнул Ричард, отдавая сигнал к исполнению наказания. Он вовсе не собирался миловать или отпускать тех, за кого попросил барон. Первого пленника, кого собирались вешать, потащили вперёд и надели на него толстую петлю. Этот несчастный был капелланом де Мальвуазена, и теперь читать молитвы ему приходилось на бегу. — Простите меня, мой господин, если плохо служил вам, — поспешно говорил капеллан, в последний раз обращаясь к Филиппу. — Да помилует Господь наши души. — Ты верно и преданно служил мне, отец мой, — ответил Филипп, провожая того в последний путь. — Да пребудет с тобой божья благодать и Дева Мария. Капеллану не дали ответить и затянули веревку, а потом несколько воинов стали натягивать ее, перебросив через поднятую решетку замковых ворот. Несчастный хрипел и задыхался, неистово болтая ногами и оседая в петле. Вскоре тело подняли к самому верху, и хрипы стихли. Подошла очередь сенешаля. Рыцарь молчал и обменялся с Филиппом только взглядом, в котором читались отвага и твердость. — Я был рад служить вам, мой господин. Для меня эта была великая честь, — проговорил он напоследок. — Как и для меня, друг мой. Эти ублюдки еще сотрут себе все пальцы в кровь, пока будут трудиться! — улыбнулся Филипп. — С нами Бог! — С нами Бог! — подхватил сенешаль и мужественно шагнул вперед. Повесить сенешаля было не так-то просто. Де Мальвуазен и тут успел посмеяться над Ричардом. Ему тут же накинули петлю на шею и стали натягивать верёвку. Рыцарь сопротивлялся до последнего, и королю пришлось выставить четверых в помощь двум первым. Филипп отошел в сторону и окинул спокойным взглядом трепещущее тело своего верного сенешаля. Ноги висельника еще какое-то время дергались, а потом замерли и повисли почти над самой головой де Мальвуазена. Ричард специально оставил барона напоследок, чтобы тот видел как гибнут его люди, как теперь все его земли опалены и обагрены кровью, а жизнь его превратилась в тлен… Наступила очередь Филиппа. — Твое последние слово? — Ричард обратился к барону, надменно глядя на Мальвуазена. — Развяжите ему руки, он уже никуда не денется, — обратился он к одному из воинов. — Зря волнуешься, Ричард, черти и для тебя припасли котел с кипящим маслом, и наверняка, он гораздо больше наших! — ответил Филипп, смеясь. Воины, которые должны были накинуть петлю на шею барону, отчего-то медлили. — Что, ублюдки? Никак не решитесь? Ну и дисциплина… Вот, вот сюда нужно надевать! — рассмеялся он, показав на свою шею и вырвав у одного из стражников веревку. — Хорошо закрепили? Что встали? Или вас нужно подгонять плеткой? Будьте вы все прокляты, собаки! И да храни Господь души всех верных и храбрых воинов… Начинайте! Филипп больше не произнес ни единого слова и сам надел на свою шею толстую петлю. — Вот и все. Проклятье… Господи, пожалей и спаси его доблестную душу… — проговорил Арно, не спуская глаз с моста и ворот замка. Остальные стали творить крестное знамение. Я не выдержала и отвернулась. Это было последней каплей… Неужели все кончено? Мне ни за что не хотелось видеть такого человека, как Филипп, дрыгающего ногами и задыхающегося в петле… Нет! Кто угодно, только не он… Но такова жизнь. И ничего с этим не поделаешь. Стало так горько и тяжело, как еще никогда не было за все это время. Я побрела прочь, уступив место в своем сердце и душе горечи, отчаянию и сожалению. Ноги и тело гудели, голова ныла, а каждое движение отдавалось болью. Я присела прямо на холодную землю, опираясь о толстый ствол дерева. Неподалеку стояли наши лошади. Они мирно переступали с ноги на ногу и щипали старую пожухлую траву, которая виднелась сквозь проталины. Я закрыла руками лицо и зарыдала. Жизнь теперь казалась настолько отвратительной и мерзкой, что не было сил дышать. Боль физическая смешалась с болью душевной. Неожиданно где-то неподалеку раздались прерывистые звуки боевого рога. Я не обратила на них внимания, полагая, что люди Ричарда все же заметили нас и вновь стали готовиться к атаке, но было уже все равно. Слишком много смертей… Слишком много случилось напрасно… Слишком… Сэр де Брийон, который, видел чуть дальше всполошившихся и измученных людей, вышел к самой кромке леса и запел хорал рыцарей Храма. Теперь это выглядело не как негласный гимн храбрейших воинов, а как похоронная молитва и плач о погибших собратьях. К нему присоединился второй храмовник, имени которого я не знала, а потом и все остальные. У меня защемило в груди, я невольно повторяла знакомые слова на латыни… Слезы текли ручьем, а голова болела так сильно, что я закричала от боли, от беспомощности, от несправедливости, от отчаяния, от сожаления и утраты… Но то ли Господь сжалился над нами, то ли и в самом деле существовала некая высшая справедливость — другой звучный и сильный голос подхватил песню и ответил нам. Я отняла руки от лица и увидела то, что наверное, многие крестьяне назвали бы чудом. Большой конный отряд рыцарей-храмовников, сопровождаемый копейщиками, лучниками и несколькими обозами с припасами и оружием. Один из рыцарей услышал знакомый мотив и ответил, направляясь в нашу сторону, завидев своего собрата. Эту процессию сопровождали не простые прецепторы, а первые лица ордена. А во главе ехал никто иной, как сам магистр ордена Храма — сэр Бриан де Буагильбер в окружении своих оруженосцев. Впереди ехал знаменосец. Босеан — черно-белое знамя — развевалось на ветру. — Мы спасены! Посмотрите! Это наши! Наши братья! Господь нас не оставил! — закричал де Брийон, размахивая руками. — Это храмовники! — подхватили другие. — Господь с нами! — Рыцари Храма! Дева Мария — мы спасены! — раздавались радостные голоса. — Бриан… — проговорила я тихо, еле шевеля губами. Остатки сил покидали меня, а тело больше не могло двигаться. Все вокруг поплыло, голова пылала, а жизнь словно покидала меня безвозвратно. Закрыв глаза, я провалилась в темноту…