Предатель мертв

Мрачное, угрюмое утро. Каркают недовольные вороны, поднимают гвалт. Спать мешают, крикливые. Машихо потягивается, принюхивается: на кухне уже работают над завтраком. Насколько малы порции будут в этот раз? Как долго это будет продолжаться? Восстание за восстанием, нескончаемый голод, повсеместное обеднение — как из этого выбираться? Вопросы терзают изо дня в день, но никто не знает ответа. Иногда Машихо грустит, вспоминая о нелегкости их судеб. Теперь проблем лишь прибавилось, и все из-за того, что Машихо не хватило сил отказаться помогать. Со стороны — вздох. Обреченный, безысходный. Машихо только сейчас замечает, что лежит не один. Йошинори поднимает корпус, тут — вопрос: — Ну, как? Уже лучше? — Машихо тоже встает. Йошинори слушает себя. Жара нет, дышится хорошо, страх запрятался. — Да. Спасибо за вчерашнее, Шихо-кун… — Не стоит, — сухо прерывает, отмахиваясь, Машихо. Фраза, которая должна была последовать за благодарностью, съедена. Поджав губы, Йошинори вылезает из-под одеяла и первым делом направляется в ванную. От вечернего беспокойства букэясики не осталось и следа. Все так, как обычно. Что за лекарство дал лекарь? Прежние треволнения будто утратили смысл, а причины теперь кажутся пустыми. Йошинори свободно ступает по коридору, кланяется другим самураям, и при этом кожа не становится гусиной и ни голос, ни руки не дрожат. На завтрак собираются все. Харуто и Асахи приходят даже раньше: подрастающий Харуто очень активный, любит сыто покушать и рвется в столовую быстрее всех. — Помог лекарь? — интересуется Асахи, обрадованный выздоровлением Йошинори. Йошинори кивает, и они с Машихо берут чаши с мисо-супом в руки. — Слышали, что вчера было? — продолжает Асахи. Машихо переводит взгляд на Харуто, который так и не поздоровался с ними. Он старательно прячет то, насколько расстроен, подражая в этом Асахи. Асахи — как твердое зерно в каше, не раскусишь, приходится выплевывать. — Нет. Что? — спрашивает Йошинори. Выдержка паузы — осторожное: — Маэкава-сэнсэй мертв. — Вот почему его так долго не видно, — задумчиво говорит Йошинори. — Подробности знаете? — Говорят, рана прямо в сердце. И кровь нашли где-то недалеко. Наверное, думают, как раз того, кто и убил. — Как ее не смыло? — встревает Машихо. — Дождь был. Асахи лишь пожимает плечами и предполагает: — Может, защитило что — кусты или камни. Дождь косой прошел. — И что будет дальше? — как бы невзначай спрашивает Йошинори. — Расследование. Обыск. Ну, и похороны. — Как его могли убить? — вдруг подает голос Харуто. Выглядит хмурым, неверящим. — Маэкава-сэнсэй всегда приходил с миссий целым и невредимым. Не справился с одним врагом? Сомневаюсь. — Поднимает обиженный взгляд на Йошинори: — Почему ты позволил этому случиться, Нори-сан? Машихо думает, что сказанное ударит по Йошинори вновь и юноша будет в том же состоянии, в каком был вчера. Поверженный, загнанный, стертый в крошки. Но: — Я был далеко. Он не подавал знака, что что-то не так. Мы выполнили миссию и сразу двинулись назад в целях безопасности. Думали, Маэкава-сэнсэй поймет, что все сделано, и поступит так же. — Видя приунывшего Харуто, Йошинори ободряет: — Он хорошо выучил тебя. Гордись, что был его учеником. Харуто пусть и льстит хвала от Йошинори, но не радует. Они с Маэкавой-сэнсэем были не просто ученик — учитель. Взаимоотношения были свободнее, проще, теплее. Харуто все время повторял: «Нет больше на свете таких наставников, как вы, Маэкава-сэнсэй!», брал с него пример, поглощал знания, какие ему передавали. А этого значимого и важного человека раз — и не стало. Доедают в тишине. Машихо остерегается спрашивать, что случилось с Йошинори. Почему он такой бесцветный? Он стал прежним. Вернул свою личину. Лжет, напускает на себя такой вид, будто ни к чему не причастен, это его не касается и вообще он здесь — само безгрешие. Машихо хочет пойти к лекарю и узнать, что за лекарство он такое дал, ведь не может от паники Йошинори за пару часов ничего не остаться. Но так и не решается. Днем у них тренировка. Йошинори — в форме и в полной собранности. И у Машихо уже нет шансов. Обхитрить не выходит: Йошинори наперед знает его последующие действия. Снова он — изящный, невесомый, пластичный — и Машихо — грузный, тормозящий, неосмотрительный. Снова Машихо завидует юноше. Не может добиться даже близкого и при этом винит совсем не себя. Думает, что Йошинори просто повезло. С наставником, например. На самом деле — нет. Все четверо юношей воспитывались в равных условиях. Везения у самураев не бывает. Наставники были одинаково хороши, отличались разве что личностными качествами. «Тогда это потому, что Йошинори старше. У него больше опыта», — сам себе говорит Машихо. Странные оправдания он придумывает. Асахи младше, и у Асахи получается лучше. Может, не в возрасте дело? «Но и не в лени! Я тоже стараюсь!» — восклицает Машихо и пальцем не шевелит, чтобы продвинуться. Восклицает это и злится на Йошинори за то, что тот старается больше. Поворот — потеря «черного пятна» из виду — Машихо так просто отвлекся, что расфокусировал внимание и в очередной раз поставил себя в ситуационно опасное положение. А затем — резкий толчок к стене и саднящая боль по форме дуги на шее. Глухая боль в лопатках, полная дизориентация. Машихо неуверенно приоткрывает зажмуренные глаза и размыто видит: Йошинори смотрит прямо на него, победоносно, но и разочарованно. Только хочет прочитать лекцию, как Машихо отпихивает его, поправляет кимоно и дотрагивается до шеи, потому что она мокрая. Пот? Проводит рукой — кровь. — Эй! — вскрикивает юноша и стреляет глазами в Йошинори. — Больше в эмпиреях витай, — отвечают ему. — Послужит уроком, не катастрофа. Машихо прижимает рану и злится еще больше. Напыщенность Йошинори не дает ему показать всю свою силу! Словно говорит, что Машихо здесь заведомо и точно проиграет. Но пытается ли сам юноша опровергнуть это, пойти наперекор? Поблизости раздаются хлопки — аплодисменты. На светлом, как белый дорогой пергамент, лице — восторг. — Мастер своего дела! — оживленно произносит Асахи, сидя на энгаве и прислонившись спиной к стене. Расслаблен. Каштановые завитки волос Харуто подпрыгивают — Харуто и сам подпрыгивает, тоже хлопая в честь маленькой победы «Нори-сана». Йошинори улыбается ярко, но не может забыть дорожки крови на шее Машихо. Опять по его вине льется чья-то кровь. Машихо давится чувством полнейшей никчемности, все трое — позади, теперь он бежит в ванную, чтобы смыть кровь. Смыл, но она осталась на воротнике. «Ведь будет обыск», — вспоминается. Еле видные, но пятна есть. Машихо стремительным шагом возвращается в комнату и переодевается: другой нагадзюбан, кимоно и сверху — хаори. Сквозь щель в седзи замечает резвящихся Йошинори и Харуто, за которыми со смехом наблюдает Асахи. Идиллия. Могла бы быть, если бы не одно отягчающее обстоятельство. Машихо не одобряет того, что Йошинори врет другим прямо в лицо. Будто позволяет себе чересчур много. И Машихо бы не стал обращать на это внимание, но он не собирается спускать это юноше с рук просто так. Слишком легко Йошинори выкрутится. И бедный Харуто будет теряться в догадках, кто же отнял у него дорогого наставника, и ломать голову над тем, как такое могло произойти. «Йошинори должен ответить!» — решает для себя Машихо. Но каким образом? Не спрашивая разрешения войти, кто-то шумно отворяет фусума. За порог проходят приближенные дайме. Взгляд первого натыкается на Машихо, второго же — обегает помещение. — Обыск, — кратко поясняет самурай, что смотрит на юношу. Машихо кивает и молча уходит на энгаву. — Кто там? — По голосу слышно, что Йошинори не так спокоен, насколько хочет казаться. — От дайме пришли. Комнату обыскивать. Через две минуты помещение пустеет. Они ничего не нашли и не смогли бы: крови было не так много, чтобы оставить следы, а меч юноши почистили еще в ту роковую ночь. Хоть это успокаивает.

***

Целый день Йошинори ведет себя как невинная овечка. На допросе, которому подвергся каждый в букэясики, ничем не выдал то, что непосредственно относится к случившемуся. Машихо узнал это по выражению лица на выходе. Презрение исказило губы: почему ему все сходит с рук? Неужели останется безнаказанным? Неужели его продолжат уважать и холить и лелеять, убийцу? Несправедливо. А Машихо вдруг сделался справедливым, вот и хочет положить всему этому конец. Все ходят с пепельно-скучными лицами. Похороны назначили на следующий день, но самураи уже скорбят. Доходит весть, что того, кто располагает какой-либо информацией, вознаградят. Считают ли, что убийца — кто-то из букэясики, свояк? Но на каком основании? Просто потому, что кровь обнаружена вблизи него, или расследование продвинулось дальше? Да нет, какое там расследование. Меч, которым загубили жизнь наставника, не найден; кровь — им неизвестно чья, может, животного, а не человека, — такая себе улика; а больше — что? Кого подозревают? Уж точно не тех, кто был на миссии. Да будет совесть нечиста у самурая, нарушившего клятву! Как жаль: таких предостаточно. Машихо бы не отказался от лишней порции риса, или от одеяла, или от нового клинка, или от чего-то, что хотя бы чуть-чуть облегчит существование. Ведь, в конце концов, условия жизни — кромешный мрак. Воды становится все меньше — нужна, чтобы гасить пожары в ближних городах, захваченных восстанием. С едой то же самое; одежду шить некому. Вот еще и количество здешних воинов сокращается. А до чего дойдет? Во что превратится империя? Не лишена ли она будущего? «Пока такие, как Йошинори, ходят по Земле, маловероятно», — с неудовольствием заключает Машихо. — Шихо-кун, — тянет Йошинори позже, когда наступает вечер. Ложатся на долину мечтательные сумерки, во мгле — тусклое сияние фонарей. Дом тих, ни звука. — Прости за шею. — И ведь правда — раскаивается; глаза такие, словно день напролет только и думал о том, что нужно извиниться. — Не больно уже? Машихо воротит нос. Не хочет он так быстро принимать извинения. Сначала Йошинори глазом не моргнув унижает его, а затем — извинения. Причем обычное «Прости за шею»… Да кто Машихо такой, чтобы с ним так обращались? — Эм-м, — мнется Йошинори, не понимая, к чему это игнорирование. — Шихо-кун, я думаю, что если на тренировках ты будешь чувствовать реальную угрозу от меня как от соперника, то серьезнее их воспримешь. Это подтолкнет тебя быть осторожнее и больше заниматься. Извиняется он или все-таки нет? Потому что звучит как оправдание. Машихо еще некоторое время гордо отвернут от него, но потом: — От тренировок с тобой никакого толка! Прежде чем Йошинори успевает изумиться, Машихо оказывается на ногах и шустро юркает из комнаты в коридор. Сердце громко стучит. Иногда присутствие Йошинори для Машихо непереносимо. Он раздражается, сердится, не хочет больше его видеть. Это происходит чаще, чем можно себе представить. Но Машихо никогда не пытался с этим что-то сделать. Нужно было, чтобы все увидели, как он страдает, и тогда приняли меры за него. Йошинори бы поставили на место, и Машихо чувствовал бы себя победителем. Однако всем и каждому плевать. Знают Асахи и Харуто лишь про то, как Йошинори, не щадя Машихо, тренирует его, пытается слепить из него что-то благородное, выносливое, отважное. Но во-первых, как он это сделает, если и сам к этому не то чтобы близок, а во-вторых, как этому обучится Машихо, если вместо того, чтобы стремиться к обладанию такими качествами, только прозябает отведенное на тренировки время? У него есть выбор: самурай или ронин. Других вариантов не было отродясь, ведь юноши в букэясики с самого рождения и то, что они станут защитниками родины, было уже решено за них. Самураем быть выгоднее, особенно во время восстаний. Но у Машихо уже давно появились сомнения: его ли это стезь? Может, он и вовсе не годится на это. Может, у него бы лучше получилось ковать те же мечи и торговать ими. «А что, если бы…» крутится в голове едва ли не всю жизнь.

***

Следующий день — похороны. Повседневность и без того скучна и сера, как скалы в туман, но сегодня у Машихо настроение заснуть и не проснуться. Йошинори больше не пытался с ним поговорить — это плюс. Машихо намерен держаться так еще какое-то время, чтобы проучить. Ровно в полдень воины собираются на голом поле. Непонятные ростки самовольно торчат из земли и хрустят под ногами. Небо синеет, потом темнеет, однако процессию останавливать нельзя. Уже все приготовлено: место под костер, дрова, урна для праха. Тело Маэкавы-сэнсэя лежит на дровах, будто выброшенный манекен. Кимоно он всегда носил яркие, вычурные, так что и теперь одежда на нем пестрая, вымытая, но до смешного нереалистично контрастирует с мертвенной бледнотой и сухостью кожи. Морщины разглажены; длинные волосы цепляются за кару дров. У мужчины нет последователей, потому его верный клинок не отдадут сыну, а переплавят в какую-нибудь статуэтку, которая будет украшать покои дайме. Создается такое впечатление, что все вокруг просто издеваются. Похороны бедны, хотя Маэкава-сэнсэй заслуживает куда большего. Его подвиги забыты — быть может, их помнят еще теплые и нежные сердца, но во взглядах присутствующих лишь одно — кто убил Маэкаву-сэнсэя? Когда служитель храма начинает замаливание, глаза Харуто намокают. Когда воины подхватывают молитву, горло заворачивается в трубочку и из него вылетают лишь отрывочные звуки. Когда служитель просит сказать о Маэкаве-сэнсэе пару слов и очередь доходит до Харуто, юноша не выдерживает, обессиленно падает на колени и заливается горькими слезами, не скрываясь, не стесняясь. Асахи с трудом разбивает лед своего сердца и опускается рядом с ним, сочувствует и приобнимает. Йошинори не делает ничего. Не смотрит на труп, не вслушивается в молитвы. Он сказал только: «Маэкава-сэнсэй для всех нас был незаменимым наставником», на большее не хватило. Харуто он не поддержал. К концу кремации, когда ничего не остается делать, как смотреть на пламя и то, как оно пожирает труп, выказывает явные признаки нетерпения. И правда — подолгу стоять и наблюдать за таким занятие не самое увлекательное, но в честь и в память хорошего человека пересилить себя можно, думает Машихо. Даже после этого Йошинори не пробует заговорить с Машихо. Машихо и вовсе кажется, что больше помощь Йошинори не нужна. Он же вроде справляется, не дрожит по ночам, не забивается в углы, не кусает до крови губы, не падает от слабости во всем теле. Не умирает. Так хотя бы с виду выглядит. Но Машихо это раздражает. Почему Йошинори настолько безразличен? Почему вдруг перестал чувствовать угрозу ареста и тюрьмы или даже еще тяжелейшего наказания? Кто ему дал надежду на то, что он выйдет из воды сухим? Неясно. Йошинори больше не выглядит жалко, а Машихо хочется видеть его жалким. «Потому что Йошинори и есть такой». Вознаграждение, вознаграждение, вознаграждение… Машихо способен все решить. У него есть возможность распорядиться судьбой Йошинори — об этом юноша вспоминает уже вечером, после очередной изнурительной и безрезультатной тренировки. Но звучит жутко. Распорядиться судьбой? И кто он такой, чтобы это делать? Не его проблемы; пусть все решится само. С другой стороны — почему бы и нет? Мысли отрываются пожухлым листиком от деревца — по фусума скребут, просят разрешения войти. Встревоженный Асахи вваливается в комнату и говорит: — Простите за вторжение, но, Шихо-сан, Нори-сан, нужно подбодрить Руто-куна. Лишь сейчас он осознал, что его наставник… — Нужно, — прерывает Машихо, — но мне пора идти. — Хоть ты, Нори-сан, поможешь? — почти умоляет Асахи. — У меня не получается его успокоить. Йошинори думает несколько секунд и нехотя соглашается. Пока еще не понимает, что Машихо поступил так неслучайно. Машихо уповает на то, что совесть Йошинори не заснула и она заставит юношу мучаться по второму кругу. Ведь тот поступок, что он совершил, нельзя отнести к категории простительных. Он предатель. Он предал не одного самурая, а сотню. И не только — сегуна. Машихо видит: Йошинори очень хочет попросить его пойти с ним, чтобы не быть один на один, не считая Асахи, с Харуто. Но никакая просьба вслух так и не произносится и Машихо со злорадством уходит якобы по делам, а на деле — пройтись по саду, насладиться предгрозовой погодой. В попытках приглушить совесть Йошинори проваливается. Все написано на лице. Успокаивать Харуто, причиной слез которого является сам, оказалось более чем просто трудно. Юноша не настолько беспощаден, как считают остальные. Может, даже наоборот. Но так или иначе он как глина — лепи что хочешь. Машихо удается запросто манипулировать им. После похода к Харуто чувство вины и сожаления по новой начинает липнуть к коже и просачиваться через нее, течь по венам и скользить по костям, пока не доберется до мягкого сердечка. Йошинори кажется сам себе отравленным. В ту ночь яд нашел лазейку и подчинил себе всего юношу без остатка. И никакой бы лекарь не помог. Так что же — гибель? — Значит, вот как, — невесело, нагнетающе усмехается Машихо. Они с Йошинори сидят на энгаве; прохладно, свежо, хотелось бы пробежать между высокими колосьями в поле, взглянуть на звезды, выдохнуть и порадоваться жизни. Но не сейчас — это будет летом, обязательно будет летом. — Теперь совесть больше не мучает? — Не упрекай, — робко просит Йошинори, — я следую твоим советам. «Все-таки сломался, — ликует Машихо. — Так ему и надо». — Хорошо держишься. Йошинори слышит в его голосе злую насмешку. — Почему ты вдруг стал так относиться ко мне? — подавленно спрашивает он. Истерический смешок. Машихо скрещивает руки на груди и отворачивается. — Ты убийца, — наконец, тихо говорит юноша. — Как думаешь, что будет с Харуто, когда он узнает? Большие испуганные глаза-орешки, вопрос шепотом: — Что значит «когда»? Машихо беспечно жмет плечами: — Мало ли. Нарочно ковыряет раны, не успевшие затянуться. Вспахивает почву для паники. Йошинори боится, что вновь окунется в то кошмарное состояние. Глаза уже замыливаются. «Я не хочу всего этого, — кричит Йошинори. — Боже, как мне все исправить?». — Шихо-кун, — машинально произносит Йошинори и касается ладони Машихо. — Не хныкай, — ошпаривает тот похуже кипятка, когда замечает молящий взгляд и мелко дрожащие губы. Руку отнимает и направляется к седзи. Голова Йошинори низко опущена; его словно отвергают, изгоняют. Где ему остановиться, скитальцу? Где его место? К кому прибиться, у кого попросить помощи? Дом потерян, дорогу не найти. Шаг замедляется, Машихо медленно и нерешительно поворачивается к Йошинори. Жалость хлестнула по лицу. Вроде такое мягкое чувство, но всю твердость Машихо оно разделало на кусочки, самого юношу ударило под дых и теперь силой понукает вернуться к Йошинори. Что это — совесть? Неоправданная доброта? Безоснавательный синдром спасателя? Вздох. Машихо возвращается на место, но смотрит с еще большей неприязнью. — А что ты хотел, Нори-сан? Ох, ну да, ты же лучший из нас, тебе дозволено безраздумно махать мечом и всажать его куда попало, лишать других жизней. Ты скажешь: «Без этого бы не обошлись», и тебе поверят. Всегда так. — Я никого не убивал прежде, — вполголоса отрицает Йошинори. Как бы неубедительно он ни выглядел, это правда. Однако Машихо не может быть уверен. Его так и подмывает уколоть Йошинори, пробраться внутрь, в его голову, пошебуршать его чувствами, сделать больно. — Умница! — язвительно восклицает Машихо и замолкает. Ответить нечего. То, как Машихо комкает Йошинори, подобно листу бумаги, ощутимо. Йошинори в чужой власти, а его благополучие полностью зависит от Машихо. Одиноко. Противно. Так хочется тепла. — Я не горжусь тем, что сделал, — заговаривает Йошинори. Слезы не видны под темной ниспадающей челкой. — И знаю, что после такого путь мне прямиком в… — Разум протестует, фразу юноша не заканчивает. — Но я ничего не могу сделать. Машихо непробиваем, он уже пожалел, что не ушел отсюда. — Кроме одного, — добавляет Йошинори. С энгавы — вниз, руки — безвольно вдоль тела, взгляд, сжимающий сердце, — на Машихо. — Прости меня. — Он низко кланяется. — А что ты мне сделал? — Машихо тоже спускается, оказываясь нос к носу с Йошинори, чтобы видеть его трусливый, жалкий взгляд, чтобы чувствовать, как юноша начинает себя накручивать. Йошинори поднимает на него красные глаза. До чего Машихо в этот миг надменен. Ему так нравится упиваться его неудачами. Щупальца тянутся к Йошинори и ловят его, как беспомощную рыбешку. Ответом служит неподвижность и молчание. Чем дольше Машихо стоит вот так, запрокинув голову, и смело глядит в глаза Йошинори, тем больше сомнений появляется. Потом — внезапный удар гонга. Ухмылка медленно обтекает, мышцы лица перестают быть напряжены. Лицо вытягивается, руки — лианы. Машихо промаргивается. Йошинори уже давно не смотрит на него: не сумел выдержать спесивого, с издевкой, взгляда. Но этот взгляд меняется — теперь он озадаченный и смущенный. Ответ на заданный вопрос витает между юношами и известен обоим. После неожиданного осознания Машихо больше не наседает на Йошинори и в итоге уходит со двора в комнату. Оставшийся там слышит удаляющиеся шаги; вырывается облегченный выдох. Видимо, Машихо ему впредь не союзник.

***

Слышится: ухает в лесу филин. Ночь не глубока, но грудь букэясики уже размеренно и в такт ходит вверх-вниз. Под окнами звучит мяуканье котов вперемешку со сверчками. Ни Машихо, ни Йошинори не бодрствуют. Первый спит спокойно, второй время от времени крутится, а дыхание его сбивается. К их комнате приближаются уверенными шагами. За окном стоит подмога на непредвиденный случай. Трое мечников, не скрываясь, с шумом раздвигают фусума и громко ступают в помещение. Машихо выныривает из сна мгновенно и поначалу удивленно смотрит на без спросу ворвавшихся в их обитель. Память возвращается, и он уже наблюдает за действиями самураев с холодным спокойствием. Самураи выдергивают Йошинори из постели. Вот так, без прелюдий и пояснений. Ловкости Йошинори не хватает, чтобы увернуться от нападения сразу двух и выиграть время. Они удерживают его под руки и силой волокут на выход. Шокированный Йошинори не предпринимает попыток сбежать. Он понял, что произошло. Мечники прикрикивают на него, хотя он и не вырывается, приказывают не двигаться ради его же блага. «Вот и все», — с пугающей простотой думает Машихо. Сперва Йошинори принял самураев за врагов, тем более темнота, к которой глаза не привыкли, в этом подсобила. Ясно. Это и вправду случилось. Йошинори сокрушен. Следы в конце концов привели этих мечников к нему. Какая улика указала им на причастность Йошинори? Где он ее оставил? Кажется, стоит подумать не об этом, а о том, что будет дальше. Но Йошинори не видит для себя будущего. Его кошмар воплотился в жизнь, и, как ни странно, это совсем не удивляет. Подсознательно он был готов. Взгляд ищет спасения в Машихо, но Машихо сидит в своей постели с равнодушным выражением лица. Босого, в одном лишь тонком нагадзюбане, взъерошенного ведут Йошинори по коридору. Направление — загадка. Из комнат никто не высовывается. Видимо, никому из мирно спящих и невдомек, что убийца Маэкавы-сэнсэя пойман.