The Flash

Кенши лежит на сырой после дождя траве. Его руки сцеплены замком за затылком, а Джонни лежит возле него, раскинувшись подобно снежному ангелу. Тут всегда темнеет запоздно: сейчас солнце едва заходило за горизонт, хотя по подсчётам Джонни уже было не меньше девяти вечера. Тихо; даже очень. Такахаши глядит в тёмно-синее небо с примесью красного и, кажется, считает звёзды — его зрачки перемещаются по полотну так, как бегала бы мышь по полю с пшеницей. Влага с травы оседает на одежде Кейджа, и он уверен, что когда-нибудь будет скучать по этому ощущению сырости. И по этому месту он тоже будет скучать, наверное. — Спасибо за руку, — говорит Кейдж, упараясь щекой в траву и смотря на профиль Такахаши. Тот улыбается словам Джонни. Был бы Джонни ветром, словил бы его улыбку и засунул себе в карман. — Пустяки. Кейдж фыркает, поднимая брови ко лбу: — Пустяки? Мальчик, ты попутал? — Кенши наклоняет голову на бок и смотрит на Кейджа. — То, что ты старше меня, не делает меня мальчиком. Джонни не отрывает взгляда от Кенши и думает, что ему хорошо. — Для меня ты будешь мальчиком. Аки на спор, сечёшь? — Решено, — Кейдж ловит очередную улыбку Такахаши кончиками пальцев и суёт себе в карман, надеясь никогда её не потерять. — После всей этой хрени давай свалим куда-нибудь на окраину Швейцарии? — Можно. Когда всё в одну секунду обрывается, пропадает за считанные часы, Кейдж жалеет только в моменте, ибо знает, что накроет потом. Да с такой силой, что он будет ходить контуженным до самой старости. Он чувствует невидимое напряжение, ядовитость воздуха и травящую компанию Кенши, с лёгким сердцем улыбающегося на все колкости, от чего ему самому, непобедимому Джонни, мать его, Кейджу, становится дурно. В тот момент, когда Джонни решил всё бросить и сбежать, поджав воображаемый хвост, он просто напросто понял: «я не справлюсь». От чего-то эта мысль всё никак не могла его найти и плутала где-то явно вне стратосферы. Спустя несколько часов он снова был в Нью-Йорке. На самой его окраине: там, где его никто не найдёт. И про улыбку в кармане он больше не вспоминал.

***

Когда Кейдж просыпается, на улице уже светло. Свет пробивается в комнату через щели между грязных штор, отбрасывая лучи где попало. Если он ударит по ним ладонью, то по комнате разлетится несколько килограммов пыли. Образно, конечно. Джонни поднимается с дивана и шагает в сторону окон, собираясь прикрыть шторы плотнее, но замечает, что всё вокруг сырое. Не как от дождя, а как от недавно растаявшего снега — со слякотью и частыми лужами, а не всеобщей влагой. Когда он замечает на одном из отдалённых почтовых ящиков, нацепленом на красную палку, остатки снега, то хмыкает себе под нос. Действительно: совсем скоро зима. Будучи маленьким, Кейдж зиму то ли любил, то ли нет. Он не ловил снежинки языком и не видел смысла в поедании сосулек. Мать Джонни, будучи женщиной консервативной, вообще считала поедание льда откуда ни попадя чем-то скверным. Помнится, его братцу однажды даже влетело за это, настолько всё было погранично с абсурдом. Джонни же зима не забавляла — скорее, успокаивала. Ему давно за тридцать, и его мнение нисколько не поменялось. Зима всё такая же скучная паскуда, и смысла от неё, кроме как от Рождества, нет абсолютно никакого. Джонни зашторивает окна плотнее и возвращается к дивану, где с отвращением замечает таз с засохшей рвотой. Он хватает его за края и несёт в уборную, где без разбора кидает в ванную. В этой же ванной валяется несколько потемневших от воды бычков и крышка от бутылки с джином. Он её кинул в ванну по пьяни. На обратном пути в комнату Джонни видит несколько конвертов на тумбе в прихожей. Походу, чтобы оплатить счета, ему придётся сходить до банка. С того дня, когда он в последний раз видел свою кредитку, прошло около недели. Она лежит всё на том же месте, только теперь возле неё валяется пара сигарет и издохшаяся зажигалка. На карте, вероятно, всё тот же гнусный ноль. Кейдж выходит из квартиры и крутит ключ в замочной скважине, пока не услышит характерный щелчок. Когда тишина на лестничной клетке прерывается звоном замка, Джонни вытаскивает ключи и отходит от двери на шаг назад, отшатываясь. Он косится вбок — на лестницу ввысь, прямиком к крыше, вход на которую, по словам мистера Райли, открыт. Джонни хватает только на секунду борьбы с самим собой. Ноги сами ведут его вверх по ступеням, и через пару секунд он толкает увесистую дверь вперёд. Та со скрежетом поддаётся, а в лицо Кейджа бьёт резкий поток прохладного ветра. Джонни одет лишь в рубашку с обожжёнными рукавами и всё те же пижамные штаны. Вещи за ночь высохли не до конца, и Кейдж готов поклясться, что его кости покрылись мурашками, едва он ступил на бетонную высь здания. Он смотрит вдаль: на высокие здания, прибочинившиеся у главной дороги, на редкие ларьки, разбросанные подобно игровым фишкам, и на несколько людей, бредущих кто куда. Кейдж поднимает глаза к солнцу и жмурится. Он уверен, что если простоит достаточно долго, то сможет почувствовать, как его кожа краснеет, а после слоится под одеждой. Джонни вновь смотрит в сторону города и тяжело вздыхает. Он подходит к краю крыши и смотрит на землю за метровой огородкой. Ему кажется, что если он положит на неё руки, то непременно перекинется через бетон и через пару секунд окажется на холодном асфальте. Ему интересно, что бы Кенши сказал по поводу его мыслей. Наверное, он бы недовольно цокнул языком, а ещё бы закатил глаза, как цацка из диснеевских сериалов двухтысячных. Кейдж поворачивается назад и видит Такахаши. Тот улыбается, подходит ближе и молчит. Джонни смотрит на его лицо, на зияющие пустоты вместо глаз, на череп, видный сквозь отверстия. Руки ложатся на края перегородки, и Кейдж перебрасывает свой вес через ограждение, через секунду чувствуя, как кровь каскадом стекает с его лба, а мозг отключается. Иногда Кейджу снится Кенши без глаз. Иногда Кейджу снится Кенши с зашитым ртом. Но не он сам. Джонни стоит на небольшой табуретке посреди пустой комнаты. Над ним люстра, а с люстры свисает продолговатая верёвка с петлёй на конце. За последний месяц Кейдж исхудал настолько, что уверен в том, что конструкция не развалится. Пальцы хватаются за грубую верёвку, и Джонни просовывает голову в петлю, чувствуя, как та обхватывает его шею у кадыка. Кейджу интересно, насколько глубоко она вдавится в горло, если верёвка останется на том же месте. Джонни держится руками за верёвку и прерывисто хрипит. Так, как хрипела бы бешеная псина, издыхающаяся в последних силах перед смертью. Глупо было отрицать сходства, ведь Джонни — та же чёртова псина. Кейдж не мазал верёвку мылом — он не заслуживает умереть мгновенно. Когда Джонни поднимается на носочки, то чувствует, как петля собирается у шеи и складывается. Он подпрыгивает и толкает табурет каблуком ботинка. Верёвка грубо обхватывает шею Кейджа и сдавливает настолько сильно, что ему кажется, что у него в глазах полопались все капилляры. Однажды Джонни просыпается в холодном поту, а всё его тело знобит, как от лихорадки. В тот день, когда он простоял на крыше с добрый час, было особенно холодно. Ледяной ветер обдувал его всё то время, пока он смотрел на асфальт и думал, каким он будет на ощупь. Он простыл. Тогда Кейдж всё-таки сбегал до ближайшего отделения банка, где переоформил все накопления на платиновую карточку, которую таскает с собой из принципа. На ней сейчас должно быть около восьми тысяч долларов. Должно хватить на несколько месяцев. Вода стекает по исхудавшему телу Кейджа: по длинной шее, угловатым ключицам и узким бёдрам. Джонни смотрит себе под ноги, наблюдая за тем, как вода окрашивается в серый с примесью коричневого от пыли и грязи. В другом углы ванны лежит заблёванный тазик с парой окурков в нём; на крышку от бутылки у Кейджа не хватило сил — она крутилась в водовороте у слива, никак не останавливаясь. Кейдж подставляет лицо под изголовье душа, закрыв глаза и приоткрыв рот. Вода с гадким привкусом химии скапливается во рту Джонни. Он ловит себя на мысли о том, что хочет избавиться от рвотного рефлекса и захлебнуться. Выплюнув воду, Кейдж опускает голову и переводит взгляд на правое предплечье, покрытое ожогами, а затем ведёт по нему кончиками пальцев другой руки, мимолётно цепляя отметины. Больно, но не настолько, как неделей ранее: раны почти зажили. Когда Джонни выходит из ванной комнаты, то тишину в квартире портит трель звонка в дверь. Когда Кейдж подходит к ней и на автомате открывает, то искренне надеется на то, что за ней окажется пришелец из фильма «Чужой» и сожрёт его с потрохами. — Не прошло и двух синхронностей. Кенши одет по-другому: красная рубашка осталась при нём, но вместо чёрной кожанки на нём висит объёмное пальто со штопанными карманами и высечками по периметру расположения пуговиц. Среди общей засранности квартиры и коридора он выглядит, как сраная дырка в протертом ластиком листке бумаги: это как когда дети что-то рисуют, стирают, рисуют снова, стирают опять — и так до тех пор, пока под кучкой мелких катышек не покажется стол. Кенши смотрится так чуждо во всей этой груде мусора, хлама и ощущения безысходности; его парфюм почти разрезает затхлый запах в комнате, а ряды белых зубов, показывающиеся из-за губ, пока он растягивает их в приветствии, почти ослепляют. — И что ты тут забыл? — спрашивает Джонни, окидывая Такахаши скептичным взглядом. — Пустишь на пару дней? Мне в Нью-Йорке больше не к кому идти. — А в Нью-Йорке-то тебе смысл ошиваться? — Не уверен, что тебе будет интересно. — Проехали. Кейдж пропускает Такахаши в квартиру, закрывая за ним дверь, как только тот проходит чуть дальше её порога. Кенши предусмотрительно стягивает с себя туфли и осматривается по сторонам, цепляя глазами каждую из ранее незамеченных деталей. С его последнего визита поменялись разве что положение подушки и одеяла на диване, не более. Он заглядывает в уборную, в которой Кейдж всё ещё не выключил свет после душа, и хмурится. После Кенши идёт в жилую комнату и садится на диван, неловко отодвигая свёрнутое одеяло в угол, мешавшее ему сесть. Его руки складываются замком, а предплечья упираются о колени. Такахаши ещё раз оглядывается по сторонам, вероятно, вспоминая, как была обустроена квартира в прошлый раз. Впрочем, изменилось ровным счётом ничего. — Чай? — Всё та же труха из пакетиков, да? — А ты догадливый. — Валяй. Кейдж никогда не понимал Такахаши. От того, наверное, между ними и было подобие непродолжительной дружбы, которая возникла, скорее, от обстоятельств, чем от сходства характеров. Кенши не из робкого десятка — дважды заявился к Джонни в гости, кличит его Кейджем да и заботится о нём, кажется, больше, чем сам Кейдж заботится о себе. Кейдж бы захлопнул перед его носом дверь, да оставлять Кенши на произвол судьбы, как месяцем с лишним ранее, он не хотел. Даже если Такахаши и свалился на голову Кейджа снежной бурей, то точно чувствует себя совестно. По нему видно: тот же замок из рук и предплечья на коленях чего стоят. Джонни заваривает им обоим чай из пакетиков. Живот сводит от голода: Кейдж не ел уже дня так три точно, но быстрозаваримая лапша ему настолько осточертела, что в порыве он всю её выкинул в мусорный пакет. Он не брезгливый, нет; но от одной мысли о рамёне в шелестящем пакетике его воротит. А до консерв руки всё никак не дойдут. Нужно сходить в магазин. — Почему ты не пытаешься? — спрашивает Такахаши, крупно глотнув чая. — Я такого не говорил, — возражает Джонни. Он теребит пальцем ручку кружки, от чего та ездит по столу из стороны в сторону. В комнате повисла напряжённая тишина: такая, которая была между ними в тот день — скользкая, препротивная и с отдушкой дерьма. Кейдж ненавидит её сильнее, чем себя. Кенши вздыхает, протяжно мыча. Он явно недоволен. — Дай угадаю — еды нет. — Гранд-при забирать будешь? — Оставь себе, — горло першит, и Джонни кашляет в кулак. — Надо купить, — Кенши поворачивается и смотрит в окно, расположенное позади стола. На улице скоро начнёт смеркаться. Когда чай в кружке Такахаши заканчивается, он встаёт из-за стола и идёт в прихожую. Джонни следует за ним — хватает пальто с вешалки и накидывает его на худые плечи, а после идёт в продолговатый коридор. На улице прохладно. Кейдж ёжится и кутается в воротник пальто. Они неспешно плетутся в сторону ближайшего продуктового, даже не пытаясь завести разговор. Знают — ни к чему не приведёт. Кенши прекрасно осознаёт, что из Джонни информацию он не выбьет ни добрым словом, ни пощёчиной. Сам захочет — расскажет, но точно не сейчас. В магазине так же пусто, как и в последний визит Кейджа. Неудивительно, но за кассой сидит всё тот же жухлый подросток. Джонни знает про Кенши совсем немного, и хоть каких-то представлений о его любимой еде он не имел. Зато сам Кейдж частенько, ещё в первые дни знакомства, рассказывал о том, как он обожает замороженную еду. Такую, которую фасуют по пластиковым контейнерам и продают втридорога. Они покупают продукты на несколько дней вперёд, расплачиваются и выходят из магазина. На улице, недалеко от продуктового, Кейдж замечает знакомую фигуру. — Мальчишки! Джонни, как ты, родной? — мисс Райли душевно улыбается, когда видит Джонни. — Ой, и ты тут тоже… — Кенши, — хмыкает Такахаши, завидев замешательство на лице женщины. — Ах да, Кенши! — мисс Райли хлопает себя по лбу, тихо смеясь. — Ну так как вы? — Как обычно, — отмахивается Кейдж. — И слава богу, — мисс Райли на секунду замолкает, и Джонни видит, как её взгляд тускнеет. — Что-то случилось? — Джейкобу позавчера стало плохо, он в больнице, — только сейчас Кейдж замечает, насколько бледным выглядит лицо мисс Райли. Она даже, кажется, похудела. — Но он идёт на поправку, не волнуйтесь. — Я надеюсь, что он поправится, — Джонни сочувственно вздыхает, грустно улыбаясь. — Ладно, потом ещё увидимся ребятки, хорошего вечера! Кейдж и Такахаши прощаются с женщиной, и та уходит за ближайший угол, пропадая за ним. — Джейкоб? — спрашивает Кенши, когда мисс Райли уходит. — Её муж, сам его имени не знал. — А её как зовут? — Не помню.

***

Дома, несмотря на компанию Такахаши, тихо. Они вместе готовят простой ужин из купленных продуктов и быстро ужинают под фоновый шум телевизора, который Джонни включил впервые за достаточно долгое время. Когда Кейдж доедает, он безмолвно встаёт из-за стола и бросает тарелку в раковину, а затем ложится на диван и уставляется в потолок. Не будь тут Кенши, он поступил бы точно так же. Только бы не ел, а продолжил голодать. Через несколько минут он чувствует, как диван в его ногах проминается, а секундой позже о его спинку облокачивается что-то крупное. — Эта коробка только кабельное показывает? — А ты как думаешь. — Можно было и не язвить. Кенши откидывается назад и складывает ноги на диване, смотря в телевизор. Тот шипит, а ещё фонит. Кейдж не особо задумывался над развлекательной программой — его единственным времяпрепровождением на данный момент было рассматривание трещин, от чего он и не заменил эту рухлядь на комоде на хоть что-то посовременнее. Так проходит около часа: Кенши смотрит, судя по звукам, детектив восьмедесятых, а Джонни буравит взглядом трещину на потолке. — Ты так и не объяснил, что ты тут забыл, — наконец подаёт голос Кейдж, не отрывая взгляда от потолка. Он тщательно разжёвывает последущую мысль в голове, пытаясь не показаться резким, но фраза всё равно выходит однобокой. — Месяц предотвращения суицида закончился. — Чего? Джонни, ты о чём? — Ты думаешь, ты супергерой или что? — С чего ты это, блять, взял? — Кенши хмурится и жмёт кнопку на пульте, который он взял со спинки дивана, ставя беззвучный режим. Джонни не смотрит ему в лицо, но знает, как сейчас на него смотрит Такахаши. — Ты думаешь, ты Мессия-Спаситель? Что я хочу умереть? Такахаши громко цокает языком, а после проводит рукой по лицу, начиная со лба и заканчивая подбородком. — Почему-то я уверен в обратном. — Я не чёртов эмо, режущий себе вены. — Я потратил две недели на поиски тебя, и когда я сказал, что тебя просто найти — я соврал! — Такахаши замолкает, пытаясь собраться с мыслями. — Не ври самому себе, Джонни. — Я не вру тебе, а уж тем более себе. — Да конечно, — Кенши фыркает и закатывает глаза. Кейдж чувствует это. — Для меня вы все были слишком большой ответственностью. Я бы не справился. Такахаши тихо выругивается, а после выключает телевизор и встаёт с дивана. Кейдж наконец поднимает голову и смотрит на него. — Я расстелю себе на полу, если у тебя есть что, конечно. — В шкафу должен быть ещё один комплект. Он чистый, — Джонни кивает в сторону шкафа, у которого открыта одна из дверц. Кажется, она была распахнута с того дня, как он доставал оттуда пластырь. Кенши достаёт из шкафа комплект чистого постельного и отряхивает его от скопившейся на нём тонким слоем пыли, а затем стелит его на пол подле дивана. Джонни всё это время по-новой пялится в трещину на потолке. — Спокойной ночи, — кратко кидает Такахаши, выключая свет и после укутываясь в одеяло на импровизированной постели у дивана. — Ага, — отвечает Джонни, закрывая глаза. Он искренне надеется умереть во сне.