Подвеска для фрейлины

***

      В покоях Его Высочества, наследного принца империи Ро’од Тая эя Эйни, довелось побывать многим. Не всем из них судьба даровала возможность согревать его постель, но все же находились эльфийки, которым оказывалось под силу обратить на себя его внимание. Наутро, правда, они как правило испарялись из дворца, демонстрируя на прощание щедрые подарки, которыми осыпал их знатный эльф — колье, тиары, серьги, перстни… На каждое такое украшение, реши они продать его торговцам, можно было безбедно существовать как минимум год.       Но как бы ни были восхитительны все те эльфийки, как бы ни были изысканны драгоценности, никто не удостаивался чести очутиться в королевской опочивальне еще хотя бы раз. Каким горячим оказывался Тай ночью в объятиях луны, таким же холодным он представал в лучах взошедшего на небосклоне солнца. Бледные черты лица заострялись, взгляд темных глаз становился еще более непроницаемым — сродни бездушным камням, которыми он откупался от тех, кому всего несколько часов назад шептал на ухо бессмысленные, но столь желанные глупости.       Ша’арнез со Генэш думал, что давно привык к забавам принца. Он никогда не задавал лишних вопросов, не судил ни одну из сторон и даже сам иногда помогал той или иной юной особе проникнуть в заветную комнату. Пожалуй, его лишь забавляло, как каждая из них считала себя той самой, кому суждено растопить ледяное сердце Тая. Но реальность оказывалась к ним жестока — тяжелая, украшенная витеватыми корнями дубовая дверь неизменно захлопывалась за их хрупкими плечиками.       Так каково же оказалось изумление придворных и, что удивительно, самого Ша’арнеза, когда чужеземка Тисс эя Вэдтри — пусть и была несказанно хороша собой — смогла обратить на себя взор Тая. Довелось ей и заполучить созданное лучшими ювелирами колье. Но что никак не укладывалось в головах, так это то, что она вернулась к принцу уже на следующую ночь. Затем на следующую. Затем опять… И опять…       При дворце то и дело шептались — уж не околдовала ли молодая эльфийка их повелителя? Тем более, не было секретом, что магией она владела. Но в открытую делиться своими подозрениями никто не торопился.       Шкатулка с драгоценностями Тисс — если таковая вообще имелась — пополнялась вопиюще часто. То тяжелые массивные серьги оттягивали нежное заостренное ушко. То украшенная горными бриллиантами брошь призывно вздымалась на прелестной груди. То голову и игривые длинные кудри венчала блестящая в искрах света тиара. Служанка-дварф Брунга только и успевала, что подбирать соответствующие наряды для вверенной ей госпожи — каждый обязан был превосходить предыдущий.       Казалось бы, Ша’арнез должен был смотреть на все это с безразличием или хотя бы с высокомерным снисхождением, но вот только… Каждое новое украшение заставляло против воли и естества желать зла тому, кому беззаветно принадлежала его преданность, и с почти маниакальным ожесточением загонять ни в чем не повинного дракона до хрипоты и пены изо рта.       Казалось, что лишь безжалостный соленый ветер, превращающий в лед осевшую на волосах влагу, мог прогнать из мрачной головы идеи, которые никогда не должны были там задержаться. Совладать с тем, что даже близко не стояло с опасными огнедышащими драконами. То, что отравляло само существование с момента, как стопа Тисс переступила порог покоев принца.       — Лорд со Генэш.       Но любые способы отвлечься оказываются бесполезными, когда причина твоих пыток и средоточие абсолютно всех помыслов с завидным постоянством оказывается рядом.       — Леди эя Вэдтри.       Она приседает в неглубоком реверансе. Простые, можно сказать строгие одежды летуньи придают ей до очарования невинный вид. Отсутствие каких-либо украшений помогает временно забыть о том, какой ореол окутывает ее по ночам. Стоит ей поднять на него взгляд, как за пушистыми ресницами он вновь встречается с отчаянной решимостью — почти что отражением его собственной. Страх, притаившийся в глубине зрачков еще с первого урока полетов, уже почти рассеялся, но его отголоски все еще можно было уловить в чистой, как небесная синева, радужке.       — Я говорил это раньше, скажу и вновь — вы не обязаны этого делать.       Эльфийка была прилежной и, Ша’арнез обязан был признать, талантливой ученицей, но боязнь драконов — это то, что природа заложила в эсшайцев с молоком матери.       Она ожидаемо морщит нос, и уязвленная гордость в очередной раз говорит за нее:       — А я напоминала об этом раньше, напомню и вновь — я не намерена отступать.       Когда уголки его губ незаметно приподнимаются, она упрямо подходит к туловищу, которое в несколько десятков раз превосходит ее собственное, несколько неумело запрокидывает ногу и совершенно неграциозно забирается на чешуйчатую спину. При этом держится так, будто только что преподала несравненный урок лучшему летуну горных эльфов. Он вежливо склоняет голову, будто признавая ее стать, и ловко занимает место позади. Дракон, ощутив дух хозяина, тут же без команды взмывает в воздух.       Тисс, не готовая к такому, отчаянно впивается пальцами в жесткий загривок под собой и всей спиной прижимается к груди ее учителя — ту обжигает, словно сладким огнем. Рука на тонкой талии сжимает сильнее, усиливая истязания и дразня желанным ядом.       Лишь пара мгновений, которые хочется продлить навсегда или с корнем вырвать из памяти, проходят быстро. Дракон, набрав нужную высоту, выравнивается, расправляет крылья во всю их величественную ширь и вытягивает длинный, покрытый шипами, хвост.       Тисс, почувствовав уверенность, вздергивает острый подбородок, поспешно отодвигается и прячет пунцовое лицо за копной вьющихся волос. Мужская ладонь, которая только что сжимала величайшее из сокровищ, возвращается на ребристую чешую.       — С драконами всегда следует быть готовой к подобному, — напутствует он.       Она фыркает и едва дрожащим голосом отвечает:       — Догадываюсь. — Решив, что такого ответа недостаточно, чтобы заткнуть всезнающего и возомнившего о себе невесть что эльфа, она добавляет: — Если бы вас здесь не было, я бы справилась сама.       — Не сомневаюсь.       Заслышав ноту насмешки, она расправляет плечи, водружает между ними двумя видимую лишь ей стену и берет управление в свои изящные руки. Дракон, не приученный к мягкости, тем не менее слушается — чутко следует ее указаниям повернуть налево или же снизить высоту.       — Видите, я все умею, — нарочито громко заявляет она.       — На таких скоростях в наших горах летают даже крохотные дети.       Задетая подобными словами, она, едва ли понимая, что делает, пришпоривает дракона и тот тут же устремляется вперед, ускоряясь. На этот раз к подобному оказался не готов Ша’арнез — ему приходится сгруппироваться, чтобы удержаться в седле.       — Да как вы…       — С драконами всегда следует быть готовым к подобному, — усмехается она, укалывая эльфа его же шпилькой.       Дракон продолжает набирать скорость, а Ша’арнез замечает, как в крови фрейлины растет азарт — то ощущение, что так хочется разделить на двоих.       Они поднимаются все выше, достигают пушистых невесомых облаков. Она решается ненадолго бросить невидимые поводья и, закрыв глаза, расправить руки навстречу ветру. Природное зелье из скорости, высоты и мороза дурманит, кружит голову им обоим. Кажется, что они даже забывают, где и с кем находятся и кто безмолвной тенью стоит между ними.       — Откройте глаза.       Сперва она даже не слышит, но, когда он повторяет свою просьбу, невольно подчиняется. Замечает его вытянутую вперед руку, на которой почти застыла вода. Сперва став прозрачной, как горькая слеза, она постепенно начинает приобретать молочный оттенок — будто снег, заточенный в стекло.       — Мне понадобится ваша магия, — сказал он.       — Магия?       — Обожгите его. Я знаю, вам это по силам.       Ненадолго задумавшись, Тисс все же накрывает его ладонь своей. Даже сквозь перчатку Ша’арнез ощущает, как нагревается и затвердевает предмет в его руках. — Достаточно.       Тисс отнимает ладонь — поспешней, чем следовало — и теперь ей открывается… камень. Редкого прозрачно-лазурного оттенка. Словно в ладони летун держит кусок самого неба.       — Мы называем этот камень небесной росой. — Он слегка сжимает его в кулаке, чтобы не уронить. — Получить его можно лишь поднявшись до самого неба, а затем отдав магам для огранки.       — Я… — Она теряется. — Никогда не видела ничего подобного.       — По традиции летуны в моих краях преподносят подобные камни тем избранницам, кто избирает их.       — И что же они с ними делают?       — Если посчитают нужным, то могут попросить ювелира вставить его в подвеску.       — Правда? — вроде как заинтересовывается она. — Впрочем, это явно щедрый дар.       — Боюсь, вы неправы. Они совершенно ничего не стоят. — Сделав паузу, задумавшись о чем-то своем, он добавляет: — Безделушка, которая даже близко не сравнится с теми драгоценностями, что дарит вам принц.       По венам бьют, словно разгоряченной плетью, но впервые ему кажется, что она смущается. Сначала она ничего не говорит, но следом до него доносится робкое:       — Но мне по-настоящему нравится именно этот. — Она поворачивает голову к нему, омывая тем же самым несравненным оттенком лазури.       — Тогда он ваш. — Собственный голос едва не предает.       Его ладонь медленно раскрывается, и она с нехарактерной для нее застенчивостью принимает дар. Долго и внимательно осматривает, не в силах налюбоваться.       — Вы правы, — наконец отвечает она. — Он не сравнится с теми камнями, что дарит принц.       Он замирает вместе со всем миром, а после слышит:       — Этот превосходит их так, как сияние солнца превосходит пламя свечи.       В этих словах он слышит больше, чем она произносит. Позабыв обо всем благодаря обманщику-ветру, он наклоняется к ней и, не встречая сопротивления, смыкает свои губы с ее. Похолодевшие, под его лаской они тут же становятся горячими. Мягкими. Податливыми. Таким же горячим становится его тело. Его пальцы гладят желанные скулы, запутываются в локонах, которые гладким шелком дразнили в бесчисленном множестве снов.       Догадка касается затуманенного разума:       — Вы…       Она перебивает прежде, чем он закончит:       — C первого полета.       Диалог, слишком пустой для стороннего слушателя, но слишком откровенный для тех, кто его произносил, настежь распахивает двери душ.       Дракон аккуратно снижается, будто благоволя своим ездокам. А те, даже оказавшись на твердой земле, будто не могут оторваться друг от друга и насытиться переполняющими чувствами. Слишком сложными и противоречивыми, чтобы признаться в них даже самим себе.       Нежность тонкими нитями переплетается с безудержным влечением. Жажда другого, которую, как оказалось, оба слишком долго хранили в себе, наконец находит выход. Свобода, которую можно заполучить лишь в вышине, слепит и подталкивает к опрометчивым поступкам. Его — позабыть о клятвах верности принцу, ее — разрушить легенду, которую обязана хранить в тайне даже от самых близких.       Пустующие драконьи загоны дарят ощущение мнимой безопасности. Солнце все выше восходит над горизонтом — теперь его лучи проникают сквозь узкие прорези для окон и освещают обычно тёмное помещение.       Все перемешивается, словно имена в древних эльфийских легендах.       Приспущенное с плеч платье. Обнаженная нежная спина, царапающаяся о сухое сено. Терзающие губы поцелуи, которые не дают возможности сделать даже вдох. Близость чужого тела — ощущение слишком новое, но от этого не менее пронизывающее.       Он считал ее умудренной опытом, ей же будто хочется ощутить себя таковой. А может, злые языки давно убедили ее в этом. Его нежность почти переходит черту грубости. Ее невинность рассыпается в пепле страсти.       Но первое же нестерпимое движение срывает с нее печать молчания, принуждая его отстраниться, но она ловко ловит его шею и крепко прижимается к нему.       — Прошу, не останавливайтесь, лорд.       — Вы не были с принцем.       Стоит это произнести, как зверь, с надрывом воющий внутри непозволительно долго, находит покой.       — Зато я могу быть с вами.       Она смывает все его сомнения поцелуями, которым не способен противостоять ни один мужчина. В особенности тот, которому открылось, что девушка, которая завладела его грезами, никогда не принадлежала другому. Тому, кому при иных обстоятельствах он не смел пересекать дорогу.       Множество мыслей: как такое возможно, где же тогда скрывалась правда и что все это значило — улетучиваются. Остается лишь она. И только она одна имеет сейчас значение.       Ей без труда удается увлечь его, и вместе они теряются друг в друге, позволяя моменту стать полноправным властелином. Она все так же послушно следует его указаниям, а он все так же выступает наставником в недосягаемом для нее ранее мире. Вновь она предстает прилежной ученицей, а он — проводником, который ведет ее по хорошо изученной тропе. Но стоит ей о чем-то попросить, как он исполняет. Тонкие длинные пальчики в бессилии сжимают лазурный камень, боясь потерять, а в пространстве тонет почти неслышное «милорд», которое ласкает измученный слух, превращая некогда мечту в действительность.       Когда все заканчивается, она почти не смотрит на него. То ли стесняется, то ли боится увидеть что-то в его глазах. Наконец, она все же нарушает молчание:       — Вы же сохраните эту тайну, милорд? — Она переступает с ноги на ногу, продолжая бороться с собой. — Принц Тай доверяет вам. Мне тоже хочется вам доверять.       — Тайну того, что вы никогда не были с ним?       — И эту тоже.       Он не торопится отвечать, а она едва не дрожит, боясь приговора.       — Все ваши тайны под надежным замком.       Она выдыхает, но он продолжает:       — Впрочем, видимо, я явно знаю далеко не всё.       Она подходит к нему, оставляя последний на сегодня поцелуй на его подбородке.       — Вам достаточно знать, что отныне этот камень навсегда останется со мной.

***

      Ночные рандеву для фрейлины, связанной с принцем уговором, не закончились. Она все так же проводит ночи в его покоях, а наутро получает нарочито богатые украшения, вызывающие зависть у любых женщин в округе.       Но лишь паре людей во всем дворце известно, что самым ценным украшением из всех является длинная подвеска с лазурным камнем из небесной росы, которая неминуемо прячется под глубоким декольте. Там, где мерно бьется нашедшее покой сердце.