Десятка Жезлов

Подготовка к "Волчьему полнолунию" постепенно становилась все заметнее. Через Дир Крик то и дело проезжали грузовики и микроавтобусы с готовящимися к марафону выступлений группами. Марти останавливал всех, кого успевал заметить — ему нравилось пользоваться властью, которую давал значок, а проверить, не везет ли кто-нибудь из музыкантов с собой наркотики или незарегистрированную пушку, было не лишним. Время от времени Вик тоже останавливал очередной фургон с грубо намалеванным черепом, но внутри не находилось ничего опаснее расстроенных гитар и слишком давно не стираных носков. Насколько он понимал, музыканты собирались в Браунсвилле заранее и устраивали концерты в местных барах, чтобы подзаработать еще немного, а, заодно поднять местным настроение перед праздником — чтобы их самих пригласили и на следующий год, и все повторилось снова. Эдакая рок-серия "Сумеречной зоны", где ход времени меняет только лица людей, бесконечно поющих одни и те же песни для одних и тех же слушателей. Вик никогда не интересовался подобными вещами: музыкальные фестивали, исполнители каверов на рок десятилетней давности и гаражные группы, у которых нет никаких шансов попасть даже на местное радио — все это казалось ему чужим. И не только потому, что он предпочитал другую музыку. Он чувствовал что-то чужое во всем этом; День цветения крушины, с музыкальным парадом учеников младших классов на главной улице и обвешанными бумажными цветами движущимися платформами, тоже вызвал у Вика исключительно чувство неловкости. Будто на семейном празднике кто-то из старших родственников напился и пытается рассказывать шутки, которые в молодости казались ему уморительными. Но, несмотря ни на что, Вик надеялся, что это не помешает ему однажды почувствовать себя в Дир Крик как дома. В конце концов, Анджело тоже не стремился включаться в городские праздники и до сих пор не выписал себе из Браунсвилля плакат с волком. Впрочем, Вик сомневался, что в "Pasticcini" найдется место для подобного украшения. Здесь вообще мало что менялось, Анджело даже радиостанции не переключал и приемник продолжал работать на той же волне, транслируя местные новости и музыку шестидесятых. И эта музыка, на самом деле, нравилась Вику гораздо больше, чем любой рок, пусть даже сейчас причитания девицы, влюбившейся в воскресенье и потерявшей любовь уже к вечеру среды, звучали наивно. В этой наивности было очарование ностальгии по временам, которые Вик едва успел застать и почти не помнил. В те времена, когда подобные песни еще имели шанс появиться в хит-парадах, еще не до конца сметенные ураганом Элвиса Пресли, Вик еще учился в начальной школе. Но в "Pasticcini" утопическое прошлое ощущалось удивительно реальным. Прошлое, которого не было, но о котором, наверное, в определенном возрасте начинает мечтать любой. — Скоро начнет холодать, — заметил Анджело, привычно выставляя кофе на прилавок. — В Дир Крик зима приходит рано. — Я знаю. Чикаго не намного южнее, и я прожил там всю жизнь, — напомнил Вик. — Большие города ощущаются совершенно иначе. И время в них идет по-другому. — Анджело пожал плечами, накрывая стаканчик с кофе крышечкой. — Я имею в виду, что скоро ездить на рыбалку у нас уже не получится. Но, думаю, мы уже достаточно близкие друзья, чтобы ты мог пригласить меня на барбекю. — Я подумаю об этом, — кивнул Вик. С одной стороны, Анджело был прав: поездки на озеро не могли продолжаться долго, но, с другой стороны, подозрительный голос шептал ему на ухо, что одно дело — поездки на рыбалку, а другое — приглашение в гости. Они с Анджело не коллеги, кроме покупки кофе их ничего не связывает, и у соседей непременно возникнут вопросы. Тем более что Вик снял дом, где раньше жила пожилая супружеская пара — те уехали во Флориду, но все их соседи остались в Дир Крик и теперь с любопытством заглядывали за забор Вика. Портеры даже пытались устроить ему свидание со своей племянницей — как раз в прошлый День цветения крушины, — но, к счастью, она сама смогла выкрутиться из этой истории, и Вику не пришлось придумывать отговорки. Конечно, все, кому есть дело до чужой жизни, уже в курсе, что Вик и Анджело достаточно близкие друзья, чтобы вместе выбираться на рыбалку, но насколько не подозрительно будет пригласить его к себе — это был открытый вопрос. Тем более, что Вику так и не удалось обзавестись другими друзьями. Он общался с Марти и даже изредка ходил с ним вместе в "Мертвого селезня", так что Макдугал тоже его запомнил, при встрече они непременно кивали друг другу, но дальше общение ни с кем не заходило. Так что все внутренние сомнения, собравшись в многоголосую толпу, со всех сторон нашептывали, что у кого-нибудь обязательно возникнут вопросы: с чего ради такой одиночка приглашает к себе другого одиночку? Трудно было сказать, где заканчивается здравомыслие и начинается откровенная паранойя. С другой стороны, раз уж Вик планировал перестать беспокоиться и найти способ стать немного счастливее, то, возможно, ему стоило пойти дальше и здесь. Будто в подтверждение этих мыслей, Анджело взял его за руку, внимательно глядя в глаза, точно пытаясь прочитать мысли. Как будто Вик сейчас сам мог прочитать собственные мысли и найти в них логику, а не запутаться окончательно. — Но на будущей неделе, думаю, у нас еще будет время для рыбалки, — медленно произнес он. — Несомненно, — кивнул Анджело осторожно сжимая запястье Вика обеими ладонями. Съехавший манжет снова открывал взгляду шрам от ожога. Вик еще ни разу не видел Анджело раздетым и мог только представить, как высоко уходит шрам; он думал спросить о нем, но никак не мог набраться смелости. Отношения с Анджело будто замерли в некой новой точке стабильности, где было место свиданиям, поцелуям и объятьям; секс постепенно перешел от неловких попыток познакомиться с привычками и желаниями друг друга к уверенности. Но при этом уверенность пока не стала основой для откровенности. У Вика скопилось много вопросов, но он все еще не нащупал подходящий момент для этого. Нельзя же просто спросить о шраме, с которым наверняка связаны неприятные воспоминания или о том, что именно заставило Анджело уехать из Италии, чтобы открыть кофейню на Аляске, и был ли он действительно полицейским. Отчасти Вик боялся расспрашивать его потому, что боялся испугать Анджело слишком усердными расспросами — что-то подобное уже пару раз случалось. Сначала свидание превращается в допрос, а следующее просто не случается — потому что никто не хочет трахаться с парнем, бесконечно задающим вопросы и не затыкающемся до тех пор, пока не услышит все ответы. Но отчасти дело было в том, что самому Вику нечем было заплатить за откровенность. Он чувствовал, что у Анджело за плечами есть какая-то история — трагедия, несчастная любовь, предательство или что-то настолько же неприятное. Анджело не похож на человека, который просто так сорвется с места и отправится через океан. И когда он расскажет Вику о том, что привело его сюда, в Штаты, что расскажет в ответ Вик? Его жизнь всегда была банальна, излишняя осторожность помогала лавировать между препятствиями, обходя острые углы — ни одной опасной ситуации, ни одного выстрела на поражение за все годы службы, даже ни одного драматичного расставания с партнерами; Вик перестал общаться с матерью и братом через год после смерти отца, только отправлял на Рождество открытки по новому нью-йоркскому адресу — и получал от них ответные. Вот и вся история. Вику нравилась скучная жизнь — насколько жизнь полицейского вообще может быть скучной, — но в то же время иногда на него накатывало ощущение, что он — второстепенный персонаж в своей собственной истории. — Но, надеюсь, ближе к Хэллоуину ты все-таки пригласишь меня на дружеский ужин, — добавил Анджело, сжимая руку Вика чуть сильнее. — Если, конечно, тебе интересны совместные ужины, а не только поездки на рыбалку. Сейчас, когда рядом никого не было и уютную тишину "Pasticcini" нарушал только приглушенный звук радио, Анджело мог бы сказать прямо, что именно предлагает и на что рассчитывает, но вместо этого он предпочел продолжать играть по правилам Вика. То ли в насмешку, то ли из уважения — Вик не мог понять и это будто кусало его, заставляло снова и снова возвращаться к вопросам, которые он не хотел задавать вслух. Возможно, он был просто трусом, не готовым это признать. Трусость — это как подкладка осторожности, друг без друга они не существуют. Важно только понимать, где кончается разумная осторожность и начинаются слепленные из чистой трусости абсурдные страхи — и с этим у Вика всегда были проблемы. Изнутри границу нащупать всегда сложнее. Вик не любил думать о себе как о трусе, но отделаться от этой мысли было просто невозможно. — Думаю, так и будет, — наконец, кивнул Вик, делая шаг назад и Анджело, кивнув в ответ, разжал пальцы, выпуская его руку, позволяя уйти и вернуться к своим размышлениям.