Золото

      Медленно проводя по трещинам, особенно смотря на одну из самых крупных, там, именно там, Яоши, проводя рукой, смотрело на свою работу. Еще не завершенную, но, безусловно, прекрасную.       Яоши должно было заполнить все трещины Нанука специальной краской, чтобы те выглядели внушительно, как и всегда. Совершенно забавно было то, как оно это делало — дразнящими движениями, прекрасно осознавая, в каком уязвленном состоянии находится Нанук.       — Не дергайся, — сказало оно, смотря в глаза Нануку. Аккуратно так сказало, предупреждающе.       Как будто бы еще одно лишнее движение — и Яоши не выдержит: начнет уже вдавливать кисточку с большей силой. Или еще хуже — вовсе прекратит свои действия.       — Я не дергаюсь, — Нанук чуть ли не рычит, но поскольку оно знает, что иногда это звучит откровенно глупо, то присмиряет, лишь исподлобья ухмыляется, словно присмиревшая псина.       — Дергаешься, — чуть хмурясь, но умудряясь не потерять при этом спокойствие в выражении своего лица, Яоши наклоняет голову вбок, аккуратно дуя на свежий мазок краски. — В прошлый раз все пространство было в желтой краске, перемешанной с твоей кровью, — с бесконечным терпением напоминает оно.       А затем делает еще несколько ровных и продолжительных штрихов, наполняя каждую трещину в груди Нанука краской.       — Это было в прошлый раз, — недовольно буркнув, Нанук лениво раскладывается и откидывается назад, позволяя вверить свою оболочку рукам Яоши.       — А в этот раз? — любопытно поинтересовалось Яоши.       — А в этот раз… может быть, я испорчу твой макияж.       И голос Нанука подрагивает. Торжественно так. Как будто бы оно дает обещание: только взяв кисточку в руку, аккуратно и нежно нанести на нее тени, чтобы потом, приближаясь к лицу Яоши, с чувством и расстановкой, точным движением кисточки опустить ее на совершенно случайный участок лица, не туда, куда надо было Яоши и размазать яркую краску по всему лицу, и размазывать до тех пор, когда шипящее и недовольное существо, уже даже не Эон (смешно называть их Эонами, когда они разукрашивают друг друга), будет похоже на гадюку.       Точно так же чуть ли не начнет плеваться, обидчиво сделав лицо, и хлопнув глазами, а Нанук, тем временем, будет беречь свою грудь от ударов и нашествия Яоши, поскольку оно бы не хотело, чтобы его «боевой раскрас» (залитая в трещины в теле ядовито-желтая краска), была выведена.       Им пришлось бы тогда начинать все заново.       Тогда бы они, хрипящие от недовольства (Нанук) и запыхавшиеся от раздражения (Яоши), попытались бы остепениться… вернуться к прежнему состоянию.       — И не мечтай, — голос Яоши, прозвучавший совсем близко к его уху, заставил Нанука выйти из транса. — Не дам я тебе мои стрелки испортить.       И внезапно Нанук ухмыльнулось.       — Да? Не хочешь потом еще потратить несколько часов на наш обычный забег? — лениво смеется оно, и Яоши чуть ударяет его по груди, чтобы тот стал поспокойнее. — Тогда… постарайся, — шепчет Нанук. — Наполни мои трещины как следует.       И весь такое важное: наполненное. Нанук никогда бы не призналось, но оно всегда так чувствует рядом с Яоши — того можно и поддразнить, и соблазнить, и… оно определенно не собиралось выпускать этого Эона так просто.       Яоши улыбается.       — Конечно, — и после того, как Нанук прикрывает глаза, оно коварно улыбается.       Яоши еще не отыгралось за прошлые испорченные стрелки.       Еще нет.       Работа медленно течет, и Нанук ощущает себя все более и более заполненным — его трещины теперь красивы и полны, а оно само вдыхает слабый запах краски, надеясь на то, что это всё высохнет достаточно быстро.       И сейчас они отдыхают, спокойно пребывая в немного… странном состоянии: Нанук никогда не славилось тихим нравом, которое могло бы оставить его в хрупком состоянии — идиллии рядом с другим Эоном       Свежие стрелки на глазах Яоши были свежи и достаточно красивы, чтобы выглядеть внеземными. Нанук внутри себя признавало, что гордилось своей работой. И не только своей — как бы пораженные марой солдаты, поглощенные им же, не скрипели у него на душе, но стоило признать: Яоши было красиво до такой степени, что Нанук в принципе размышляло о красоте как о той концепции, в которой о ней думают обычные люди.       Это смешно.       Нанук даже не может понять опыт человека, но оно может понять то, почему у Яоши существует такое огромное количество последователей, почему оно чуть ли не дышит своей красой, неся ее по всей нескончаемой вселенной. Нанук может понять трепет других существ насчет Яоши.       Возможно, оно немного… совсем иногда молчит насчет того, какое влияние на него оказывает Яоши.       — Неужели ты так очаровано тем, как твои шрамы заполняет краска, нанесенная мной и созданная мной? — Яоши улыбается, мягко проводя рукой по плечу Нанука сзади, а в его взгляде расцветает упоение: такой же взгляд Нанук видело у него, когда Яоши пожирало собственных солдат, испещренных «мерзостью изобилия» и вкушая их силу обратно — то, что возросло в симбиозе, поглотится в симбиозе.       — Это не твое, — уводя плечо от его руки и нахмурив брови, говорит Нанук.       — Как же, — протягивает Яоши. То ли соглашается, то ли растягивает дразнящее несогласие, легко протягивая нить смеха и своего удовольствия.       Нанук поджимает губы.       Они оба знали, что на самом деле та краска, коей были залиты его трещины, была отчасти контролируема Яоши.       Ее начало исходило из легиона Антиматерии: те, поклоняясь Нануку, как существа низкого вида, устраивали примитивные обряды. А самое примитивное — самое разрушающее, по сути своей. И так легион убивал различных монстров, затем приносил этих существ в жертву Нануку, разделывая их и показывая всю подноготную сущность Нануку.       Обычно кровь растекалась повсюду, а сам легион, лепеча и выглядя чрезвычайно довольными своей работой, окунали пресную еду свою в кровь существ. Некоторые из них были чересчур наглыми, но их более умные товарищи останавливали их, грозя им гневом Нанука.       Потому что каждому, кто даже не был знаком с обрядами легиона Антиматерии было известно — кровь после жертвоприношения уходит на благословение воли самого Эона Разрушения — Нанука, а тела вкушаются им как энергия.       Но никто не знал, что обычно эта кровь уходила прямиком в «заботливые» руки Яоши, которое томно вздыхало, улыбаясь, видя то, как Нанук преподносит ему такую грубую работу, а после, беря дело в свои руки, Яоши работает с этой кровью — «очищает» ее, делает несворачиваемой. И от действия его сил кровь становится оттенка расплавленного золота.       — Ты соглашаешься или отрицаешь? — с попыткой «сурового» голоса спрашивает Нанук. Ему просто было любопытно узнать правду, если честно.       — А ты как хочешь?       И, наверное, это самое бесячее в Яоши.       Когда оно уклончиво, когда оно по-мягкому тактично, все время уходя от прямых вопросов. Даже если вопросы были пустяками, а ответы не должны были нести в себе такого уж весомого смысла.       Нанук теперь пытается придвинуться к Яоши, которое расположило на своих коленях сверток и что-то писало в нем, задумчиво проводя по своему подбородку пальцами.       — Я хочу… — оно застыло, думая, что ответить такого.       Теперь над вопросом должно было думать оно само, хотя изначально хотелось подставить Яоши.       — Чтобы ты было со мной честно, — выдавливает из себя Нанук, заслуживая хитрый взгляд Яоши.       — Тогда я отвечу: обычно я отрицаю любое твое слово, — и тут атмосфера начинает немного накаляться, но им обоим это привычно. — Но раз уж ты так откровенен со мной… — пауза, в которой Яоши чуть сужает свои прекрасные глаза с подводкой. — То мне просто нравится тебя бесить своими ответами.       И оно смеется, когда Нанук кривится в лице.

***

      На какие-то янтарные эры они пропадают из зоны видимости друг друга. Это нормально. Никаких официальных соглашений между ними нет, ничего, что могло бы требовать их местонахождения или чего-то еще.       Как у Эонов у них нет понятия «работы» и все в таком духе, однако, поскольку они являются прямым воплощением своего пути, то многое становится просто… в порядке вещей. Путь означает движение, движение приводит к развитию, хотя Нанук может вспомнить одного Эона, чье развитие означает полное отторжение от всяких действий, погружение в себя без всякой заботы к миру или к своим эманаторам, которые стали таковыми даже без его вмешательства.       Однако, как бы Нанук не отрицало то, что многие из них — злые псы одиночки, оно все равно признавало то, что существовало некое единение.       Иногда Нанук думало том, что только один Эон может понять решения другого Эона. Только Эон может достаточно хорошо рассмотреть мотивы Пути другого Эона и то, как они взаимосвязаны в системе. Это должно их объединять.       Но зачастую они лишь разрозненно существовали, как будто бы сама вселенная сказала им идти и испить каждую частицу бытия, порождая в ней семя своих Путей. Как будто бы жизнь всего, когда-либо существовавшего во вселенной было создано для них, для Эонов — для соревнования между ними.       Чтобы сильнейший поглотил слабейшего, а самые мудрые стали самыми глупыми, вознеся свою гордость впереди своего ума.       Поэтому Нануку нравится думать, что не существует правильного Пути. Существует только то, что нужно всем живым существам — потребности, которые могут восполнить благословения Пути.       Нануку нравится свой Путь. И он сделает все, чтобы он процветал… хотя, наверное, данный глагол звучит смешно, если вспомнить концепцию самого Разрушения.       «Почему хаос процветает?»       «Потому что хаос разрушает то, что процветало до него».       Оно до сих пор явственно помнит эти слова, сказанные одной маленькой девочкой. Это была сожженная насмерть планета, которая не знала ничего, кроме бесконечных войн и раздоров — Нанук смотрело за этим с одобрением, поскольку множество жизней поняло саму их суть, потому что множество голов, прежде чем быть снятыми с плеч, раздумывали о том, чтобы пересечь обиды, недопонимания, проглотить разочарование и идти договариваться о том, что они могли сделать с их умирающей планетой.       Исход этих существ был ясен. Казалось, были светлые моменты, когда некоторые из них даже могли позволить себе объединиться в маленькие группы, чтобы напоследок попробовать создать план для эвакуации с уже «почти мертвой планеты».       Нанук смотрело за ними, как могло смотреть существо, практикующее ссор и крупных трагедий для того, чтобы люди и все остальные существа извлекли из этого урок. Для того, чтобы в войне рождалась одна-единственная мысль — по-настоящему крупная, даже не в масштабах государства или мира, а как нечто действительно… огромное, основоположное. Что-то, что помогло объединить людей, следующих разным Путям так, как не могли объединиться Эоны.       Чуть позже эти группы исчезали. Те, кто оставались «после» — выжившие, уже обезумели настолько, что не могли даже думать. А потом появлялись вместо них другие: онемевшие от ужаса и жаждущие просто спокойно лечь и умереть. Эти существа вместе проводили вечера, прижавшись друг к другу и ничего не говоря. Все слезы были пролиты. Каждое слово было рассказано.       И Нанук теряло интерес к наблюдению за ними, потому что знало: оно не получит тут того, что отчаянно желало.       Разрушение в конце концов поглотило все до конца. А еще дало Нануку совсем немного очистить свой собственный разум.       Эта планета напомнила ему Адливун. Мир, в котором оно было рожден. Трагедия, которую оно даже не до конца увидело, прежде чем его выбросило огромным пожарищем — это было последствие рождение его как Эона.       Разница была лишь в том, что оно на этот раз услышало все: от слов маленькой девочки, державшей тряпичную куклу, когда ее несли злые дети на эшафот «за предательство», потому что планета сошла с ума до полного безумия до тихого шепота «не хочу умирать» у сдавшегося воина, который был там — с кучкой людей, наполненных ощущением безнадежности.       — Ты сегодня по-особенному тихо, — Яоши приподнимает уголки губ.       Его руки медленно работают над тем, чтобы закончить украшение. На тонкой-тонкой веревочке из какого-то белого материала, висят ало-красные бусины. Одна рука нанизывает на веревку, а вторая отсчитывает их, чтобы потом вовремя сделать петлю и перейти к следующему кругу, потому что, видимо, это колье, состоящее из нескольких кругов.       — Я всегда веду себя таким образом, — а Нанук решает напомнить ему о том, что даже самый мощный взрыв можно свести до звучания пульса самого мелкого сердца во вселенной.       Нанук не помнит, почему они решили встретиться сегодня именно здесь. Это место… довольно обычное — грот около чешуйчатого ущелья на Лофу. Яоши особенно любило это место порой, а Нануку… ну, немного все равно было.       Оно бы даже в виртуальной вселенной посидело, только время от времени следя за тем, где находится Безымянный, чтобы побыть наедине с другим Эоном.       Однако они здесь. И они снова собрались вместе.       Прошло совсем немного времени.       Это всегда выглядит так… торжественно. По меньшей мере.       Вернее, не совсем торжественно, сколько ненавязчиво и интимно — это запрятано только в их сознании. Только они знают об этих маленьких встречах.       Несмотря на всю их не официальность, совершенно наплевательское отношение ко всем нормам, стычкам вокруг них, это все равно выглядело всегда соответствующе Эонам.       Нанук не знало точно, откуда все пошло — как их Пути вообще решили встретиться с друг другом. Именно встретиться, а не прикоснуться, потому что это была единственная вещь, которую они не могли сделать — они, величайшая сила из великих, и единственное, что было для них недосягаемо — отклониться от своего пути. И почему именно Яоши?.. Из всех Эонов, именно оно. Именно оно — воспевающее продолжение жизни, покровительствующее потребностям людей: от жизненно-ценного вдоха до страшного желания знаний, которые просветят мир о всем живом и прекрасном, когда-либо существовавшем.       И от его же рук так много существ подверглись страшному разложению, когда-либо вообще бывающим до него.       Оно тихо прикрывает глаза, чтобы на несколько мгновений перестать слышать любые звуки вокруг себя.       Тишину нарушает Яоши.       — И все-таки. Ты до странного задумчиво. Не думаю, что когда-либо видело тебя таким, за исключением… — оно наклоняет голову, его взгляд отрывается от бус, когда как руки продолжают работу, не сбиваясь. — Может быть в тот раз, когда Опухоль появилась в том… «человеке».       От упоминания Первопроходца Нанук остается таким же спокойным, как и прежде.       Лишь вспоминает больше.       Каждый Эон понимает, что когда-нибудь во всей вселенной настанет кульминация, способная поразить абсолютно все. И почему-то Нанук чувствует, что вместе со Стеллароном в груди новоиспеченного сосуда начинается какой-то процесс.       — А тебе не кажется, что это ты слишком болтливо? — пытается ухмыльнуться он, но выходит до смешного странно.       — Может быть, — и прикрывая глаза, Яоши лениво поворачивает голову обратно, чтобы увидеть то, что колье готово. — Не буду продолжать эту тему. Сейчас не до этого.       А затем, медленно приближаясь к Нануку, оно мягко улыбнулось, и, кажется, где-то звезды пролетели слишком       близко над ними, потому что внезапно стало слишком тепло. В руках его было украшение и аккуратно проведя пальцами по нескольким бусинам, оно спросило:       — Наденешь его на меня?       И Нанук принимает это. Чуть хмуриться и прикрывает глаза, прежде чем взять хрупкое колье в руки, слыша, как опасно звенит вся конструкция.       А когда оно открывает глаза обратно, он не видит то, как руки обхватывают украшение. Оно видит то, как смотрит на него Яоши: нетерпеливо, но вместе с этим готовое ожидать столько, сколько потребуется. Оно видит этот взгляд Яоши: казалось, что в нем сошлись все звезды этого мира.       Нанук чувствует, как золото и краска в его венах — всё разгоряченное и пышущее, начинает стекать по нему еще быстрее, чем раньше, проходя все трещины на его теле с рекордной скоростью.       И колье аккуратно водружается на шею Яоши, когда оно одаривает еще одной улыбкой.       — Так аккуратно… для меня, — шепчет оно, обхватывая рукой его подбородок и тихо смеясь.       Губы Нанука растягиваются в усмешке, прежде чем дразняще отстраниться от Яоши.       — Прекрасно, — думает оно, не желая произносить этого вслух.