Death-machine | Fuck-machine

Итану определенно нравился Герцог — было в торговце что-то простое, нормальное посреди творящегося хаоса — оборотней, запуганных жителей, восставших из мёртвых солдат и прочей местной фауны. — На этот раз немного, — выдохнул он, вытряхивая на прилавок несколько сомнительного вида гранат — пользоваться ими Итан не решился, — куклу, прихваченную из поместья Беневиенто и два ножа старинной работы. Да, Итану во что бы то ни стало нужно было накопить на винтовку, вот он и мёл всё, до чего удавалось дотянуться. Поцокав языком, повертев в руках всё добытое, выше всего Герцог оценил куклу — Итан подобной любви к личным вещам Лордов не разделял, но вот деньги брал за них охотно. Взгляд Герцога, внимательный и цепкий, задержался на руке Итана. — Очаровательное приобретение, мистер Уинтерс! Вижу, вы нашли общий язык с господином Гейзенбергом. Итан неопределенно покачал головой, однозначного ответа у него не было. Гейзенберг помог ему — под глупым предлогом того, что ему нужно испытать новую бионическую систему. Помог и во второй раз, когда Итан, надышавшись дурмана в садах поместья Беневиенто, валялся там в беспомощном состоянии. Черт, Итану даже пришлось оставить у Гейзенберга склянку с Розой, которую он стащил у леди Димитреску — не носить же её с собой. — Ну-ну, не стоит так смущаться. Искать союзников в вашем положении нормально. Кстати, если всё же надумаете продать, я вполне заинтересован. — Нет, — ответил он чуть поспешнее, чем собирался, — пока они мне самому нужны. Рука машинально потянулась к новым металлическим пальцам, живая ладонь скользнула по стали, по знакомой уже до мельчайшего винтика форме. Настаивать Герцог не стал, лишь шире улыбнулся, и протянул Итану мешочек честно разработанных лей. — Раз с делами на сегодня мы покончили… у меня как раз подоспел ужин, не хотите присоединиться? Носом Итан уже чувствовал запах горячего мяса и душистых трав; в животе заурчало, так что он поспешно кивнул и полез в повозку. — Ещё несколько минут, — напутствовал его Герцог, — помешайте пока, половник на столе. А я закрою лавку. Итан упал на жёсткую лавку и блаженно вытянул ноги. Как он устал… все попытки не отрывать взгляда от кастрюльки провалились — он устал, несколько дней уже толком не ел, и глаза начали слипаться сами собой. Погружаясь всё глубже в дрему, он слышал, как в соседней комнатке Герцог чем-то шуршит, и это усыпляет только сильнее. Вдруг в дверцу повозки забарабанили так, что старые петли натужно скрипнули — Итан вздрогнул, сердце будто пропустило удар. Он беспокойно заозирался по сторонам, медленно приходя в себя. — Герцог, хватит жрать, выходи! — раздалось снаружи. — И не делай вид, что тебя нет дома, только ты в этой глуши с прованскими травами кашеваришь, — и уже тише, — аристократ хренов. Итан перестал помешивать похлебку и замер — может, Гейзенберг его не заметит и просто свалит… — А вот и он, наш Лорд, лёгок на помине, — пробормотал Герцог, и добавил, обращаясь к Итану, — не делайте такого лица, это не более, чем совпадение. — Какого чёрта, — вскинулся Итан; он не чувствовал себя сейчас готовым к встрече с Гейзенбергом, — как он узнал, что я здесь? — Мистер Уинтерс, мир не вертится вокруг вас. Я торговец, господин Гейзенберг сделал заказ, и пришел его забрать, только и всего. Верилось с трудом — но Итан стоически кивнул. Какая, в целом разница, если Гейзенберг захочет, он его из-под земли достанет. — Лорд Гейзенберг, какая приятная неожиданность, — голос Герцога источал медовое дружелюбие. — Здарова, и тебе не хворать. Что там с теми штучками? — Достать их было непросто, я сделал практически невозможное. А главное — все строго конфиденциально. — И чтобы так оно и оставалось, — проворчал Гейзенберг, и повернулся к Итану; на губах у него заиграла знакомая плутоватая ухмылка. — Итан, дружище, что же ты там прячешься, выходи! Внутри Итана всё невольно сжалось; уже привычно пробежал кончиками пальцев по протезу в попытке унять волнение. Всё-таки Гейзенберг его заметил… Почуял. Не дожидаясь приглашения, незваный гость протиснулся мимо Герцога в фургончик, вдруг ставший очень тесным. Гейзенберг был таким же, как и в их последнюю встречу — встрепанный, с неизменной тлеющей сигарой — и чертовски довольный собственной персоной. Поставив на пол здоровенный деревянный ящик, в котором что-то цокало и позвякивало, он садится рядом с Итаном, хлопает по плечу — ну точно как лучшего друга. — Хорошо, что ты здесь, есть дело. Герцог старательно делал вид, что занимается поиском посылки Гейзенберга в ворохе похожих друг на друга дутых пакетов, оклеенных желтой бумагой международных почтовых линий. — Итан, дела твои не очень… Слыхал, ты на мели. — Чего тебе надо? — Не в настроении? Старый пройдоха надурил тебя на деньги? — Просто устал. — Бедный Итан Уинтерс… Без кола и без двора, негде ему приткнуться. Сколько бы Итан ни пытался не быть грубым, снисходительность в голосе Гейзенберга начинала выводить его из себя. — Да не кипятись. Дело есть, — и продолжил, не дожидаясь привычного и ожидаемого отказа, — твоя регенерация… заинтересовала меня. Ты и эта твоя рука… как живая же теперь, скажи сам? — Неплохо… спасибо. Гейзенберг отмахнулся с довольной клыкастой ухмылкой — мол, ну что ты, друг, не стоит благодарностей, одно дело делаем. — Мне вот любопытно, можно ли имитировать такой эффект с Каду — чтобы без всех этих метаморфоз, чистенько и красиво. Нет, блять, не делай такого лица — я отсюда уже буквально вижу твою недовольную рожу. Это научное мышление Итан — или не слышал о таком? Наблюдая за тобой, я собрал достаточно данных, но есть кое-что любопытное, как помимо непосредственной регенерации плесень способна улучшать показатели твоего тела, может быть… Итан невольно поёжился — от мысли, что за ним наблюдал Гейзенберг, беспокойно тянуло под ложечкой. — Хватит, не хочу слушать это твою псевдонаучную чушь. Ты что, подопытное животное из меня решил сделать? В прошлый раз, под предлогом исключительно научной акции, Гейзенберг ему помог, но что он мог придумать на этот раз? Что, если под благовидным предлогом, он подсунет Итану Каду, или ещё как поможет — на своё усмотрение… — Ладно, ладно, — Гейзенберг фыркнул, усмехнулся в усы, но спорить не стал, — поможешь мне протестировать механизм. Соглашайся, мы же неплохо ладим. В последний раз я подобрал тебя без сознания, когда ты надышался чёрт-те чем у Беневиенто. Как думаешь, если бы я хотел сделать что-то с тобой — сделал бы? — Я с того раза мало что помню, — признался Итан, и тут же себя одёрнул, ну что это за откровения? Вот же старый хитрый чёрт, проницательный, уговаривает так, как на дружбу против Миранды не уговаривал — вкрадчиво, почти мягко… — А мне с этого что? — Все что захочешь, Итан… В пределах разумного, само собой. Пиздец ты умный, подумал Итан — он лихорадочно соображал, чего бы можно было взять с Гейзенберга за эту помощь. — Винтовку! — Да хоть десять. — И глушитель на дробовик мне поставь, — добавил Итан почти нерешительно — у Герцога на такую ценную приблуду ему ещё копить и копить… — Торгуешься, как монашка на ярмарке. Будет тебе и дробовик. Если так нужно, мог бы просто попросить. И Итан знал — Гейзенберг бы ему и так не отказал, не жалко ведь. Его будто забавляло, развлекало общество Итана — помимо общей цели было в их общении что-то ещё, неуловимо приятное, чему сам Итан не мог пока дать названия. И не хотел — сейчас, когда Роза в смертельной опасности. — Ну так что, по рукам? — Особо не радуйся, — согласился Итан, с самым серьёзным видом, — час на всё про всё. Гейзенберг протянул ему руку, и Итан, чуть помедлив, подался навстречу. Рукопожатие вышло горячим — как-то отстранённо заметил Итан — и ладонь у Гейзенберга сжала его до хруста в пальцах. — Герцог, засвидетельствуй нашу с мистером Уинтерсом сделку. — Конечно, — поспешил откликнуться Герцог. Итан готов был поспорить, этот пройдоха только и ждал, когда же они наконец уберутся, и оставят его наедине с ужином, — удачи в научных изысканиях. Поднявшись, Итан тоскливо посмотрел на похлебку — не сегодня, горячий питательный ужин, не сейчас.

***

К фабрике Итан уже еле волочит ноги. Сейчас, даже если его на ленты резать начнут, вряд ли Итан сможет попрепятствовать злодейству. — Выглядишь неважно, — замечает Гейзенберг, когда они проходят в освещённую комнату — самую обжитую из галерей мастерских и складов, — может, передохнёшь для начала? Итан упрямо качает головой — он намерен начать, пока сам не передумал. — Так что тебе… мне нужно делать? — Начнешь с мытья, и не криви рожу, я не позволю твоей грязной заднице изгадить стерильную лабораторию, — Гейзенберг опять темнит — но Итан решает, что проще подчиниться. Одна мысль о горячей воде отзывается трепетом во всём теле. — Потереть тебе спинку? — невозмутимо предлагает он, проводив Итана до душевой. — Идиот. К огромному облегчению Итана Гейзенберг уходит, даже не пробует настаивать, только вручает напоследок чистую одежду. Горячий душ действует на него поистине целительно. В блаженном забытье Итан подставляет лицо под струи воды, кровь и грязь стекают с его бедного, уставшего тела и смешиваются, исчезают буроватыми потоками в сливе на полу. Мыло — коричневый липкий кусок с неприятным едковатым запахом легко пенится, и помогает отмыть с пальцев оружейную смазку, а с волос — запекшуюся кровь, Итан даже не знает его, или кого-то менее удачливого. Счет времени смазывается, Итан не знает сколько он простоял так прежде, чем возбуждение мягкой волной поднимается из глубины живота вверх, дурманя голову, а сердце заставляя биться быстрее. Намыливая шею и грудь, Итан невольно отмечает, как он похудел, резко, до проступивших под светлой кожей ребер. Но даже так он быстро увлекается, как в те времена, когда был подростком. От неожиданного прикосновения острого края протеза к тонкой коже под ключицей Итан шипит сквозь зубы. Но вместе с болью смутное напряжение внизу лишь усиливается. Ему бы остановиться, но Итан делает так еще раз, ногтевой пластинкой из металла ведет по груди вниз, так, что остается розовый след… Некстати перед закрытыми глазами вспыхивает образ Гейзенберга — он вполне бы мог выкинуть подобный фокус. Черт, не то время, не то место, Итан не виноват, это усталость, стресс… И у него есть дела поважнее, и все мысли, недостойные его, человека, который должен сейчас думать о спасении дочери, следует решительно пресекать. Воду приходится сделать похолоднее. Выходя, Итан ожесточенно трет себя полотенцем — ну или что это висит в предбаннике на гвозде — будто так он сможет выскрести из себя все лишнее, очиститься. Тряпье, которое Итан получил вместо собственной одежды («брось ее там, потом найдем тебе что-нибудь без кровавых следов») оказывается подобием больничной пижамы. К ее стерильности у Итана появились отдельные вопросы, но выбирать не приходится. Тонкая серая рубашка — застиранная и штопанная — так выглядели халаты для пациентов лет пятьдесят назад — едва ли доходит Итану по середины бедра. После секундного сомнения, он натягивает трусы, и чувствует себя более защищенно. Кое-как он справляется с завязками на спине — сделать это с недавним вывихом плеча не так уж и просто. Чувствуя себя полнейшим идиотом, идет в сторону лаборатории, шлепая босыми ногами по полу. Что бы там Гейзенберг ни плел про стерильную лабораторию — набрехал. Сам даже белого халата не надел — зато и от плаща со шляпой, ровесников если не Первой, то Второй Мировой войны, так точно избавился. Невольно взгляд Итана задерживается на руках ученого — скользит по сухим мышцам выше к плечам… а ведь когда Гейзенберг не пытается его убить или уговорить на сомнительные предприятия, он очень даже ничего. Должно быть, голодный бред, думает Итан, и решает больше не пялиться. — Ну не стой столбом, раздевайся, — Гейзенбергу не нужно оглядываться, он чувствует Итана так же, как хищник чует свою добычу. Итан делает несколько шагов в его сторону и замирает в нерешительности. Есть в происходящем что-то неправильное, но что именно — он не может понять. — Прошу, присаживайся, чувствуй себя как дома. На кресло — такое же старое и потрепанное, как и всё на фабрике, Итан смотрит с недоверием. Слишком высокое, чтобы просто сесть в него, и Итан оглядывается в поисках чего-нибудь на роль приступки. — Видела бы тебя сейчас моя дорогая сестрица… — не может сдержать смех Гейзенберг, и вслед за ним улыбается и Итан, и даже не язвит на тему того, что Гейзенберг и был основной мишенью её высокого юмора. Винт на ножке скрипит, и кресло опускается ниже. — Так это что, что-то медицинское? — Итан ёрзает, пытается устроиться удобнее; кожаная обивка липнет к ещё влажной коже — эта штука явно не про комфорт. — Не совсем… Да не дёргайся, это чтобы ты сам себе не навредил. Гейзенберг обходит его по кругу, коротким движением руки возвращая прежнюю высоту, коротко треплет Итана по плечу — успокаивающе, как собаку. — Давай выше руки. И не дрожи ты так, я же не на живую тебя тут резать буду. Ноги шире, — нехотя, Итан подчиняется, но лишь чуть разводит в стороны, пижама соскальзывает до живота, и он снова пытается свести колени — положение становится излишне уязвимым. — Какая благодетельная скромность… не ожидал. Для твоей безопасности. Всё то, что он знал о садистах-учёных, мгновенно всплывает в памяти — от доктора Менгеле до дантиста, который удалял ему в средней школе зуб мудрости и накосячил с анестезией так, что драл почти наживую. Гейзенберг, преодолевая сопротивление Итана, устраивает его ноги на специальных подставках — тот и моргнуть не успевает, как щиколотки обхватывают широкие металлические обручи. — Бля, ну говорил же тебе раздеться, — ворчит Гейзенберг, пара коротких движений перочинным ножом, и белье Итана летит на пол печальным лоскутом. Не так Итан представлял себе взаимовыгодную сделку по изучению Гейзенбергом его регенерации. Ладно бы — нанесение таких знакомых увечий — Итан бы потерпел, не привыкать. Но что ему делать сейчас? — Итан, ты что, меня боишься? Как ответить на такой вопрос? Биоорганическое оружие как оно есть — глупо было бы относиться к нему, как к щенку лабрадора-ретривера, Итан же не идиот, но… Всех детей Миранды можно было бы пожалеть — в том числе и Гейзенберга. Каждый из них был одинок — каждый искал свой способ почувствовать себя живым. Наверное, поэтому Гейзенберг так вцепился в Итана — человека, который хотя бы пытался его не бояться. — Я же здесь. Значит, готов рискнуть, — но чёрт возьми, прямо сейчас ему действительно не по себе. — Ага, ты тоже мне нравишься. — Потом обсудим начало нашей большой дружбы. Начинай уже! — Всё, что пожелает мой гость… Сердце у Итана бьётся часто-часто, он старается дышать медленно — волнение не снижает и сквозняк, то и дело пробегающий по босым ногам. По телу прокатывается судорога — легкие выталкивают весь воздух с невольным смехом. Но Гейзенберг не останавливается на достигнутом, проводит пальцами по своду стопы. Итан невольно дёргается, но увильнуть от щекотки он не может. — Хватит… ты что, запытать меня решил? — Гейзенберг всё ещё держит его за щиколотку, и почему-то Итану становится неловко, здоровый мужик связал его по рукам и ногам, и теперь делает все, что хочет… — А чего ты такой серьёзный? Мышцы живота побаливают, и Гейзенберг дает Итану немного прийти в себя — сам, тем временем, с помощью здоровенного канцелярского ножа, вскрывал посылку. Любопытство берёт верх над всем остальным — да Итану с самого начала было интересно, чем же именно они займутся — увиденное превосходит все ожидания. — Эт-то что? — у Итана перехватывает дыхание, а к щекам так невовремя приливает кровь. Нет, обычно он не склонен краснеть при виде секс-игрушек — даже таких здоровых и… натуралистичных. Обычно Итана и не привязывают за все четыре конечности сомнительные личности, и не смотрят так плотоядно. — Оборудование! — вот уж кто не думал смущаться, так это Гейзенберг; взвесил на ладони первый прибор, одобрительно хмыкнул. — Не с помощью же святого духа мы будет тебя изучать. Ну и так, протестируем походу пару приблуд, не ссы. Мисс старшая сестричка страдает от одиночества, и скоро её день обращения… вот, решил осчастливить. Но ты же понимаешь… любому механизму нужно пройти испытания в, так сказать, лабораторных условиях. — Я-то тут при чем? Её бы и позвал… — С тобой будет веселее. — Пошёл ты, мы о таком не договаривались, мудила озабоченный! — Ну подловил, подловил… Но ты пришёл ко мне сам, Итан Уинтерс. Добровольно. Чего ждал, социологического опроса о благополучии жизни в нашем деревенском раю? Что ему там обещал Гейзенберг, Итан и сам понял смутно — значит, сам виноват… Даже осознавая всю тщетность усилий, Итан дёргается, рвётся из оков — но только обдирает кожу на запястьях, ещё и ещё — но с каждым разом слабее. Он так устал. — Всего несколько процедур, Итан, и ты, целый и невредимый, опять примешься за свое большое отцовское дело. Больно не будет… разве что чуть-чуть. Голос Гейзенберга действует гипнотически. Итан закрывает глаза — действительно. Сил думать просто нет. В конце концов, с ним случались вещи и похуже, и ему почти удаётся расслабиться… Пока механизм кресла со скрипом не приводит кресло в рабочее положение. Так, что ноги Итана оказываются запрокинуты выше головы; весь он — как на ладони, пришпиленный, как бабочка на булавке под стеклом. Никогда еще Итану не приходилось бывать на столь откровенных процедурах, самое волнительное, что с ним случалось — посещение венеролога после непредвиденного пьяного секса в баре, но и тогда он обошёлся стыдливой демонстрацией, а врач — взятием мазка. — Чего теперь дрожишь? Хочешь расслабляющим газом подышать? Все тревоги как бабка отшепчет. Итан упрямо мотает головой — не хватало ещё остаться в беспомощном состоянии один на один с этим… Впрочем, едва ли сейчас Итан мог противопоставить Гейзенбергу, биооружию во плоти, хоть что-то… — Я и не сомневался. Смелый зайчишка. — А ты кто — большой и страшный серый волк? — ответ вылетает быстрее, чем Итан успевает сообразить. Сказывается чтение на ночь малютке Розе, и чёрт, это не должно было иметь никакого подтекста. — Только если тебя такое возбуждает. Итан, твою мать, хватит дуться. Улыбнись. Он проходится легкими касаниями теперь по рёбрам, выманивая у Итана новую волну смеха. В мозгу искрит — слишком много противоречий и непонятного. И они оба по-своему наслаждаются контактом. — Ну хватит… — приступ хохота стягивает мышцы живота, да так, что на глаза Итану наворачиваются слезы. — Наконец-то, я уж думал, у тебя ебальник треснет — ты всегда такой серьезный… — А ты стремный извращенец, знаешь об этом? Мозг Итана обманывает — он просто не может бояться, когда все тело подрагивает. Смех его успокоил, опьянил — сделал ли это Гейзенберг специально, физиолог хренов, или то очередной его кинк. — А теперь мы начинаем. Итан жмурит глаза и пытается отстраниться. Представить, будто не ему на задницу льётся прохладный гель — но ощущения яркие, как никогда в жизни. Он чувствует каждый напряженный мускул своего тела, малейшую дрожь. Итан еще не уверен, секс ли это или медицинская манипуляция… Гейзенберг отходит к соседнему столу с инструментами, чем-то звенит. — Тебе еще и понравится, обещаю… — говорит он, даже не глядя на Итана, — расслабься, ты не на плацу. Итан вытягивает шею, когда Гейзенберг подкатывает массивный механизм, устанавливает в критической близости к Итану — точнее, некоторым его стратегически важным местам. Сраная фак-машина! Механизм для неистовой адской ебли — Итан видел такое в порно, но и подумать не мог, что они сведут настолько близкое знакомство. Ладно с парнем — ладно даже игрушкой, но с этим не знающим жалости железным конем… Насадка тоже стоит внушительная, если бы эту штуку никто не собирался запихнуть в него самого, Итан мог бы даже позавидовать такому размеру. Внутренности сворачиваются в тугой комок, чёрт подери, это в него не влезет… Внизу всё тоже беспокойно сжимается — его многострадальная задница так просто сдаваться не собирается. Прикрыться, увильнуть от настойчивых прикосновений чужих горячих рук к бедрам. «Нет-нет-нет-нет-нет», — бьется в голове у Итана, так не правильно, он не может, не должен. — Решил держать оборону, значит, — Гейзенберг демонстративно вздыхает, но, кажется, совсем не злится. Трет туго сжатую дырку, с каждым разом надавливая чуть сильнее. Не спешит, действует обстоятельно — даже от одного пальца Итану больно — с непривычки или от волнения… Ввинчивает один палец не торопясь, так, что Итан чувствует сопротивление собственного тела. Гейзенберг растягивает его пальцами. Не спеша, ритмично — так, как надо. Итан не понимает — почему он так осторожничает? Лучше бы Гейзенберг сделал ему больно, так он хотя бы мог по-настоящему злиться, и уже думать о предстоящей мести. — Ну ты как, живой ещё? А то ощущения такие, будто ты решил переломать мне пальцы. Идея недурна, Итан обязательно подумает об этом — но чуть позже… Он действительно старается расслабиться — сопротивление мышц и без того сильное, и это больно. Не так больно, когда тебе отрубают руку, или протыкают насквозь чем-нибудь острым, но всё же. Итан упрямо кусает губы — так, что вкус крови на языке, но терпит, как попавший в плен солдат. На все его стоические усилия Гейзенберг не обращает ни малейшего внимания. Гладит изнутри усердно, с истинно садистским старанием — доктор Менгеле хренов, знает ведь, что делать… Зато становится легче, по телу мелкими мурашками расползается смутное волнение. — Хватит, начинай уже… Быстрее начать — быстрее закончить, так будет правильно. И не испытывать больше на себе этой неуместной, слишком интимной ласки. — Так не терпится, Итан? Прикусывает кожу на складочке живота, от чего Итан захлебывается стоном — жаль, рот ему никто не додумался заткнуть. С ужасом Итан понимает, что возбужден — и это не просто случайный стояк, нет, кровь кипит и плавится, между ног твердо, как никогда. — Не надо! Так нельзя, нет, да ёбанный в рот! — отчаянно умоляет, надеясь, что если не у него, то может хоть у Гейзенберга найдется капля здравомыслия. — Если хочешь, можно и туда, — довольно скалится тот, — ну тише, сейчас как раз начнётся веселье. Гейзенберг такой его реакцией доволен, без тени смущения берёт горячий, подрагивающий член в руку, сжимает — так, что Итану уже впору волноваться. Поглаживая большим пальцем у основания, вгоняет уже три пальца, и Итан задыхается, не в силах разобраться в сплетении боли и острого, почти что наркотического удовольствия. Желание того, чтобы всё поскорее закончилось сталкивается с болезненной жадно двинуть бёдрами вперёд, самому насадиться на чужие требовательные пальцы. — Хочешь расскажу маленький секретик? — спрашивает вдруг Гейзенберг, не прекращая неторопливых ласк; Итан закатывает глаза — нашёл же, козёл, время поболтать, нет, ему сейчас не до того… — Когда я тебя нашёл у Беневиенто, знаешь, что произошло? Итан мотает головой — нет, ни капли ему не интересно, безумно хочется спать, измученно тело просит прервать этот затянувшейся марафон… Он и сам всё знает: Донна — куда там мадам Димитреску с её коготками — сумела вспороть до самого сокровенного. Вытянула на свет тайные желания — инстинкты, которые Итану уже давно удавалось похоронить в глубинах бессознательного. — Ты начал на меня вешаться, — Итан упрямо молчит, не собирается облегчать Гейзенбергу жизнь… Да и не готов выворачивать наизнанку свое сердце — по крайней мере, сейчас. — Почему с тобой так сложно, Итан?! Почему, пока тебя не накачаешь под завязку психотропами или не зафиксируешь, ты весь аж блять не можешь какой воинственный? — А дальше? — все же спрашивает он, эмоции Гейзенберга кажутся ему почти очаровательными. — Что дальше? — Ну, я на тебя вешался, а ты? — Не надо тут грязных намеков, ничего мне, кроме парочки слюнявых поцелуев, не перепало. И языком работать тебе ещё учиться и учиться. И Итан почему-то не против прямо сейчас последовать этому совету. Ему больше не холодно, тело предательски тает под умелыми, грубоватыми ласками. Перемена его настроения подталкивает Гейзенберга продолжить — он нехотя отходит от Итана, чтобы подкатить свой адский механизм, щёлкает по переключателям, отчего в ушах Итана отдается гул мотора; проверяет, хорошо ли закреплен чёртов искусственный член. В порно актрисы получают от такого удовольствие — но Итан большой мальчик, и всему, что происходит на экране, уже не верит. На задворках сознания Итана скребётся отчаянная надежда на то, что это дурацкая шутка — да уж лучше бы Гейзенберг сам его трахнул, и сейчас это было бы самым правильным… вслух эту глупость Итан, конечно же, сказать не может. Гейзенберг контролирует первое проникновение, добавляет ещё смазки — та течет вниз, скапливается на кожаном сиденье противной лужицей. Помогает Итану рукой, так, чтобы хоть немного отвлечь — но толку из этого получается немного. Фаллоимитатор входит достаточно медленно и неглубоко, чтобы Итан мог привыкнуть — но по ощущениям, так пластиковый елдак подпирает ему желудок. Жужжание мотора усиливается, машина набирает обороты. Гейзенберг раскуривает сигару — от напряжения Итан почти не чувствует едкого запаха. Стараясь откровенно не пялиться, Итан все же скашивает глаза в его сторону — сам не знает, зачем. Гейзенберг наблюдает за ним — вполне ожидаемо, так внимательно, что даже очки снял. И поглаживает себя через одежду, почти лениво; Итан теряет бдительность, и их взгляды сталкиваются, и его бросает в пот. Нет, не так исследователь должен смотреть на проводимый эксперимент. Гейзенберг больше походил на истекающего слюной хищника, в любой момент готового напасть на беззащитного зайчишку. Слабость, скопившаяся в теле, убивает желание и силы сопротивляться. Всё усердно подавляемое стремится вырваться наружу. Гейзенберг реагирует на волнение Итана по-своему, он будто теряет контроль — пусть всего на пару секунд, и движения между ног Итана становятся резкими и глубокими, требовательными. — Не так быстро… Шум работающего механизма заглушает его слабую просьбу, но сердце колотится ещё громче — и Гейзенберг не думает его щадить. Внутри дрожит, давит. Нельзя, Итан не должен так бесстыдно получать удовольствие — но он уже увяз, и с члена на живот подтекает смазка, капает на напряженный живот. Если бы он только мог сделать себе приятно — или чтобы кто-нибудь другой сделал… Итану остро захотелось почувствовать тепло чужой кожи, приходится кусать губы, чтобы не скулить от рвущихся через край впечатлений. — Сейчас разберемся с количеством оборотов, и можно будет поставить движок, как в любом отбойнике, — вслух делится планами Гейзенберг, — а пока — как насчет вот этого? Его голос, такой невозмутимый и обычный, заставляет Итана нервничать ещё больше. Ещё больше чувствовать себя сраным извращенцем, ведь кому ещё может понравиться то, что его таранит искусственный член, а другой мужик вот-вот начнет дрочить на это зрелище. — Попробуем вот эту красотку. — Оно не войдет… Чтобы сменить насадку, Гейзенбергу хватает секунд десяти — на этот раз она из металла и на пару дюймов толще. Чужая рука мнет член и яйца, и о, да, это то, что нужно, так хорошо, что Итан всхлипывает, подаваясь бёдрами навстречу. В заднице хлюпает — на смазку Гейзенберг не пожадничал, тёплый металл внутри скользит как надо, но стоит Итану только-только привыкнуть, как становится ещё жарче. — Вижу, ты заскучал. А так? До упора, до искр в глазах. Итан кричит — его заебало сдерживаться, он кричит во всё горло. Подступают слезы, каменное напряжение тела вдруг оборачивается предательской легкостью. Итан просто отдается ощущениям, не в силах. Чувствует, как вздрагивает член, когда изнутри на простату давит так, что он теряется в этом безумном круговороте. — Хочешь кончить? — Да! Да, ещё, пожалуйста… Такая желанная разрядка подступает все ближе, с каждым движением по позвоночнику пробегает приятный волнительный холодок, и… но в самый ответственный момент внутри становится до обидного пусто. Дырка судорожно сжимается, течёт смазкой — только и ждёт, чтобы её наполнили снова. Гейзенберг склоняется над ним — ох, Итан уже готов принять разрядку даже из его рук — но, сука, не тут-то было. Член у основания сдавливают, так, что аж больно. От разочарования Итан чуть не плачет, дёргано подаётся навстречу. — Какого хрена, сраный ты обмудок?! — Ну-ну, Итан, всё ещё впереди, ты своё получишь. Итан прогибается в спине, будто это может успокоить, облегчить желание. — Совсем невмоготу, да? — Хватит меня мучить, — теперь его голос звучит жалобно. — Мучить? Мне казалось, ты вполне себе включился в процесс. Итан смотрит на Гейзенберга так, будто видит его впервые. Возбужденный, как и сам Итан, с расширенными до предела зрачками, он кажется диким зверем, вот-вот готовым вцепиться в глотку своей трепещущей жертве. — Собираешься трахнуть меня? — А ты уже весь течёшь, а? Ох, какую бы Итан мог завернуть тираду, если бы вся кровь не отлила от головы — и если бы это не было чистой правдой. — Давай-ка для начала проверим, насколько у тебя цепкая дырка. Внизу сжимается — от предвкушения или смутной угрозы, Итан пытается взбрыкнуть, сохранить хотя бы остатки гордости — слова Гейзенберга звучат почти обидно, но… Гирлянда из металлических шариков заставляет Итана сглотнуть вязкую слюну. И уже не от страха. Звенья тёплые и скользкие, Итан принимает их легко — после того-то заведённого хера — просто затягивает в себя — чувствует, как с каждым разом дырка раскрывается всё сильнее и сильнее. Внутри они вибрируют — у Итана снова начинает печь между ног. — Шшш, расслабься ты уже. Ладонь Гейзенберга устраивается у Итана на животе, и внутри всё дрожит. Его уже совсем не волнуют скованные руки — разве что запястья пиздецки саднит, но Итан этого даже не замечает. Зато когда Гейзенберг ведёт губами по внутренней стороне бедра, ощутимо прикусывает, Итан уже не может сдерживаться, скулит, когда щетина проходится на нежной коже, а член вздрагивает от острого удовольствия. Место укуса приятно саднит, когда Гейзенберг проводит поверх языком. Медленно — будто в попытке уберечь Итана от лишнего дискомфорта, тянет игрушку на себя. Только что сомкнутое кольцо мышц тянется наружу, чуть выворачивается, нехотя выпускает пару шариков. Каждый из них Итан чувствует так, будто это его собственные сраные внутренности. Ему приходится раскрываться снова и снова, нехотя выпускать из своего тела игрушку. И снова Итан чувствует себя слишком пустым — ему так не нравится, будь он проклят — но как же хочется вновь почувствовать ощутимое растяжение внизу. Почему-то он не думает ни о честно заработанной винтовке, ни о потере анальной девственности — только о скорейшем, желанном продолжении. — Фантастика! Да тебе руку в жопу, поди, можно по локоть засунуть, а ты трах-тибидох, и снова как новенький. — Не надо… — нетвердо шепчет Итан, который уже не знает, шутит Гейзенберг, или это очередной виток их безумного развлечения. — Конечно не надо, зачем же сразу руку. Дырка всё ещё подрагивает в попытке закрыться — или в надежде принять ещё… И Гейзенберг лезет пальцами внутрь, раскрывает, давит на простату. — Горячий… Руки Итана всё ещё скованы, и Гейзенберг, пользуясь безнаказанной свободой, щипает его за сосок, трёт, гладит до красноты — и никак не приступит к основной части программы. — Блять! — глазам влажно, Итан пытается сморгнуть неуместные слёзы, он всё говорит, только не понимая, чего просит и чего хочет, — ты наизнанку меня решил вывернуть, больно… Хватит, пожалуйста. Мольбы Итан щедро пересыпает угрозами и отборной руганью, но замолкает, когда Гейзенберг оказывается между его широко разведенных ног — Давай скорее, ну… Наконец Гейзенберг делает то, что давно уже должен был сделать — приспускает штаны и нетерпеливо проезжается напряженным членом Итану между ног, утыкается головкой под яйца, от чего Итан ёрзает, будто показывает, куда именно нужно присовывать — но всё оттягивает такой необходимый Итану момент слияния. — А ты вообще можешь? — цедит Итан, — проблемы в твоем возрасте — может не вставать, это нормально, — но как же ему не терпится уже почувствовать этого мужчину в себе, принять, получить ещё одну дозу удовольствия. Гейзенберг смеётся ему в шею, ощутимо прикусывает, трётся — так, чтобы Итан смог ощутить всю величину своего заблуждения. — Скажи это, Итан. Гейзенберг полностью выскальзывает из него, тычется тяжёлой головкой между ног Итану, но не спешит продолжать — понял уже, как Итан не любит такие фокусы. — Трахни уже меня, озабоченный ты ублюдок. Довольного и таким ответом Гейзенберга не приходится просить дважды. Сплёвывает на ладонь — видать, и самому уже не терпится, чтобы опять искать смазку, растирает, и входит. Быстро проталкивается до основания — Итану кажется, что вот-вот, и он, блять, пополам треснет, но все равно не хочет, чтобы это прекращалось. — Действительно, потрясающая регенерация, — бормочет Гейзенберг, преодолевая уже начавшее крепнуть сопротивление, — ты как новая перчатка — сначала хрен влезешь, потом черта с два тебя стянуть, — пыхтит Гейзенберг, — да не надо меня так сжимать, не сбегу, а ты жадный… Кольца, удерживающие его ноги, выпускают щиколотки из своей цепкой хватки, и Гейзенберг устраивает у себя на плечах. Поглаживает под коленкой, от чего с губ Итана срывается ещё один — уже более откровенный стон, склоняется ниже, так, что жетоны касаются груди Итана, и лижет шею, и чувствительное местечко под ухом — но поцеловать будто не решается. Итана аж продирает, он подается навстречу, насколько это вообще возможно в его положении, пытается подставиться под такие нужные сейчас ласки. — Итан, — тяжело, восхищенно выдыхает он, — такой отзывчивый… — Это не… не воспринимай на свой счёт, — но с наслаждением выгибается сильнее — ему, как никогда, нужно снова почувствовать себя заполненным там, снизу. Старое кресло скрипит, грозясь развалиться в любую секунду под тяжестью двух здоровых мужиков, и Гейзенберг подхватывает Итана под бёдра, приподнимает — и продолжает упрямо натягивать его на себя, удерживает навесу легко, играючи; тянет Итана выше, и угол проникновения становится острее. С незнакомым, собственническим пылом Итан скрещивает ноги на спине Гейзенберга, так, чтобы ещё ближе. Как может, подаётся навстречу, чёрт возьми, сейчас он точно кончит, и никакие ему не помешают. Он весь будто превратился в нерв, оголённый провод, и каждое прикосновение, каждый быстрый рывок заставлял его искрить. Момент, когда руки оказываются свободными, Итан пропускает — чувствует лишь тогда, когда вцепляется в плечи Гейзенберга, и тот тяжело выдыхает — да, Итан не оставит на них живого места. Член крепко прижат к животу, но Итан даже не думает приласкать себя, у него закладывает уши, а в горле саднит от тяжелого, загнанного дыхания. Чувствуя, что Итан на грани, Гейзенберг тяжело опускает его на горизонтальную поверхность, и наваливается сверху так, что остатки воздуха вышибает из лёгких. Выходит и дрочит им обоим одной рукой, уткнувшись взмокшим лбом ему в грудь — быстро, толкаясь Итану навстречу, стремительно несясь к желанной развязке. Итан обнимает Гейзенберга как утопающий — спасательный круг в самом сердце шторма, зарывается в длинные нечесаные волосы, балансирует на грани… и кончает, стоит почувствовать на своем соске острые зубы и горячий, влажный язык. Его перекручивает, растаскивает на части, остается только всепоглощающее, укачивающее тепло и темнота.

***

Леди Димитреску нетерпеливо рассекает коробку длинным когтем. Не так-то часто ей приходили посылки — быть может, Герцог расщедрился на доставку. И это те самые перины — подходящего размера, которые она ждала уже почти месяц… Запах машинной смазки заставляет Альсину поморщиться — нет, не перины… Больше походит на очередной отвратительный розыгрыш брата-коротышки. Она развернула смятую бумажку, исписанную корявым размашистым почерком. «Дорогая сестрица! Шлю тебе единственное средство от твоего мерзкого характера, с размером, надеюсь, угадал. Желаю приятно провести время. Твой любящий брат». Она пытается понять, что же это такое, шарит рукой — и понимает, что держится за нечто твердое, по форме очень напоминающее… Краска приливает к бледным щекам — да как он посмел? — Карл Гейзенберг!