Только он

*** Я сидела на краю скалы, обняв колени. Ночь, бархатная хищница, топила звёздный взор в тёмных водах мятежного моря, объятого яростью приближающегося шторма. Мрачная красота этого места и тишина, нарушаемая лишь беснующимся биением волн под аккомпанемент порывистого ветра и фырканьем принесшего меня сюда спящего дракона, успокаивала мои разгоряченные мысли. Прошло несколько недель с тех пор, как мы победили Всадников. Ад, Небеса и земля пребывали в руинах, зализывая едва ли излечимые раны. Что было однажды, то повторилось вновь: мы с Мальбонте сыграли решающие роли в сражении, определившем судьбу миров. Мне удалось добыть артефакт, ослабивший Всадников достаточно, чтобы мы смогли их победить, но за получение этого артефакта я заплатила жестокую цену. Отдала за него своё бессмертие и крылья. Теперь я вновь всего лишь хрупкий смертный человек. Каким-то абсолютно немыслимым образом всё равно умудрилась выжить в бойне. Выживание — в конечном счёте единственная цель, которая вела меня и многих других. И вот она достигнута. Так почему же Небытие теперь кажется легче каждого моего неподъёмно тяжёлого вздоха?.. Я опять видела смерть всех своих друзей и матери, не сумев предотвратить. Почему, почему так?! Они должны были выжить, а не я! Я… ничтожество. Пустышка. Человек без прошлого и без будущего. Единственное, что у меня осталось — это моя драконица Ари, которая привязалась ко мне настолько, что не покидала даже теперь, и жизнь, потерявшая всякий смысл. Когда-то я была человеком и была частью этого многоликого, такого непостоянного человеческого мира; теперь же, став им вновь, я этому миру больше не принадлежала и принадлежать не могла. Всё, что для меня ценно и значимо, осталось на Небесах, но и там я теперь чужая. Возможно, нечто похожее чувствовали бессмертные, сосланные Шепфа на землю. Например, родители Мальбонте, мои далёкие предки. Однако всё же есть разница между тем, чтобы попробовать влиться в новый для себя мир, жить с чистого листа, и тем, чтобы вернуться в старый. Это примерно как пытаться натянуть на себя собственные детские вещи, уже будучи взрослым. Именно поэтому в земном мире меня не ждало ничего хорошего: ни радости возвращения, ни чистого листа. Только мучительная скорбь по безвозвратно утерянному. Наверное, сейчас я лучше, чем когда-либо прежде, поняла Мальбонте. Поняла, каково всюду быть неприкаянной, всегда быть где-то «между». Голос крови не обманешь. А сам Мальбонте… были краткие мгновения, когда казалось, что он принадлежит мне так же, как я ему, но вскоре они уже напоминали наивный самообман. Я люблю его до безумия, всем своим истерзанным в клочья сердцем, но он в конечном счёте всегда принадлежал лишь самому себе. Поднявшись на ноги, я нерешительно подошла к самому краю. Страх высоты был забыт так давно, что я уже и не помнила времена, когда боялась таких мелочей. Меня никто не ссылал на землю, но все, кто вновь чествовал меня как героиню войны, смотрели с унизительной жалостью, как на неизлечимо больную калеку. Медленная казнь. Бездонное, мятежное, чёрное в штормовых предрассветных сумерках море… Я бывала в этих местах ещё в детстве, путешествуя с папой, но сейчас, глядя на бурные тёмные волны, я не могла не подумать о Мальбонте. Всё это время он был занят руководством нивелирования разрушений и поиском способа вернуть мне бессмертие. Лучше бы такого способа не существовало… Ритуал, описание которого было найдено в тайном отсеке адской библиотеки. С его помощью в теории можно сделать человека вновь Непризнанным, если кто-то из бессмертных добровольно поделится частицей своей силы. Но проблема в том, что в этом ритуале слишком много нюансов, связанных с течением энергии. Колоссальная вероятность того, что оба участвующих в ритуале погибнут. Это как делать пересадку органов без профессионалов, опыта и отработанных методик проведения операции. Насмешка судьбы: даже когда я вновь стала обычным человеком, по расчетам именно сила Мальбонте подходила мне больше всего. А он этому ни на секунду не удивился, словно всегда знал: что бы ни произошло, я навсегда останусь его сосудом. Связь, которая необъяснимым образом сохранялась между нами непрерывно, позволяя улавливать мысли друг друга… теперь душила меня даже больше, чем когда-то давно, когда я только о ней узнала. Парадоксально: тогда я боялась, что эта связь убьёт меня, а теперь мне было не жаль жизни, чтобы из-за этой связи не погиб Мальбонте… Сегодня ночью он, наконец, пришёл ко мне. Ужасно уставший, но полный негасимого огня, само олицетворение несгибаемой воли. Ни в одном из миров не существовало ничего способного заставить его отступиться от цели, уж тем более такая «мелочь», как опасный ритуал. Я целовала его почти до крови, как одержимая, пила его дыхание, сгорая в последний раз. Его обсидиановые глаза пылали всепоглощающей страстью, ведь мы вновь могли быть вместе, не скрывая чувств, которые ранее были нашей слабостью, оставив позади ужасы Апокалипсиса. Но вместе с тем я наконец-то ощущала в его душе спокойствие, ведь вместе со Всадниками сгинул и Шепфамалум. Хотя бы ради долгожданного покоя мне следовало бы найти способ уничтожить все описания этого проклятого ритуала и просто доживать отведённые мне годы смертной жизни, но увы -—стереть этот ритуал из цепкой памяти Мальбонте я не способна. То, что я сейчас собираюсь сделать, воспринимается мною, как… эвтаназия, милосердно укорачивающая агонию умирающего. К тому же, у меня была крохотная горькая надежда на то, что, умерев человеком, я смогу попасть не в Небытие, а к папе, без острой тоски и невидимых слёз по которому не прошло ни дня… До сих пор самым точным представлением о покое и счастье Рая для меня были воспоминания о том, как я до поздней ночи сидела в надёжных папиных объятиях в гостиной, положив голову ему на плечо, с душой нараспашку болтая с ним обо всём на свете. Папа… простил мне даже собственное убийство. Вот так запросто, без малейших колебаний, со счастливой улыбкой просто от того, что в его последние мгновения он вновь увидел меня живой. Если и существует во всех мирах что-то, что папа, возможно, не смог бы мне простить — это то, что я собираюсь сделать, стоя на краю этой скалы. Но у меня больше нет сил бороться, не за что больше уцепиться, ни единой соломинки утопающему. Я больше не могу… «Мальбонте… Бессмертные живут так долго, что время притупит даже самую болезненную рану. Прощай, мой любимый… и прости меня» — малодушно подумала я, и… сделала последний шаг в пропасть. Крепко зажмурившись, полетела вниз, туда, где бесновалось море и обнажались, словно ножи, острые рифы. Ветер свистел в ушах… мой последний полёт. Но в тот самый миг, когда я почти распрощалась с жизнью, чьи-то руки до боли крепко схватили меня и утянули ввысь. — Проклятье, Вики! Я столько глупостей спускал тебе с рук, но за эту убью собственными руками! Ты что творишь, сумасшедшая?! Любимые чёрные глаза были переполнены испепеляющим гневом, когда я наконец осознала, что всё ещё жива. — М-маль…— пересохшие губы не слушались, а ветер заглушал мой слабый голос. Только сердце билось как бешеное, набатным боем отдаваясь в ушах. Посреди шторма у меня, как всегда, была единственная опора, непоколебимее этих древних скал, но даже собственным крыльям я никогда не доверяла так, как этим объятиям. Он — и есть мои крылья.