О девчонках

К чему это я? Да к тому, что нихрена не меняется! Лорд устраивает подбородок в ямочку между большим и указательным пальцами, глядит на меня. Я пялюсь на него. Ждём друг друга, но Лорд говорить не торопится, так что начинаю я: — И где? — Что «где»! — Тьфу! Где сок, бутерброды, сок самодельный, летунские химозные жвачки, шоколадные батончики в пятнадцати экземплярах и сами, в конце концов, гости? — А, — тут Лорд понимает, что больше не может притворяться, и ярко краснеет. — Да мы передумали. Вот те раз. — А мне сказать нельзя было? Лорд, это не по-товарищески! — Да ты спал. Вот, проснулся — и я говорю, — говорит Лорд и отворачивается к окну. *** Сидим. Курильщик, Слепой, Горбач (последний вот с такими глазищами) на полу. Лорд сидит один на общей кровати и цедит свою воду, ясно не желая менять что-либо в своей позе, поведении и содержимом кружки. Он вообще единственный, кто не принимал участие в срочной подготовке к приходу гостьи. Остальные занимают разные концы спальни, не решаясь сесть в середину. — Ну и ну, — говорит Лэри. — как бишь? — Химера, — отвечает за нее Македонский. Несмотря на нелюбовь к канону Нового Года, от украшений никто не отказался. Я уже нарядил все по-праздничному, когда все было молодо-зелено, да Нанетта наелась мишуры. Поэтому сейчас единственная новогодняя красота — игрушки. Но это что-то с чем-то!.. Стеклянные, в акварельной раскраске и с паралором внутри. Это тигрята, сосульки, попугаи и снежинки, и они болтаются где только можно. А Курильщик, изредка чихая, намалевал большого деда Мороза между тумбочкой и общей. Сфинкс долго не принимал это, так как жест всё-таки наружный, но Химере, кажется, он нравится. От женственной, миниатюрной и кукольной копии Лорда у меня даже дух захватывает. Я вижу ее, Книжную Леди: и алые губки, немножко приоткрытые, но не создающие глупого впечатления, и картинные кудряшки (даже не растрепались под вечер!), и темные (на самом деле серые, но при таком свете темные, то есть глубокие) глаза, обрамленные зелеными длинными ресницами (но не слишком длинные, и не создается отталкивающего впечатления). Не говоря уже о фигуре и аромате. Красивая? Красивая! Все пялятся: ныне любят только красивых. И я смотрю: руки зудят, чешется погладить по волосам и подергать за локоны. Зудят губы. Просто нервы. А я ведь такой же, как и все смотрящие…эгоисты! В своих переживаниях забыли посмотреть, что Химера выглядит так, будто среднестатистический Пёс может довести её до истерики. Первым подрывается Горбач и в полной тишине наливает, подаёт ей чай (вместо нашего пойла). Химера с неудовольствием пьёт. — Ну так…тебе здесь нравится? — интересуется Сфинкс. Мак тряпичной куклой вздирает голову и даже как-то выпрямляется. — Не знаю. Обстановка стягивает обручами. Македонский краснеет. Я смотрю, что делает Сфинкс, а Сфинкс сверлит взглядом колени Курильщика. — Люблю смелых! — вступаю я. — и честных. Химера строго взглядывает на меня, а я держусь. Понимаю её положение. Но почему она вообще пришла? Я думаю об этом, и не сразу замечаю светленький браслет из деревянных бус. — Может, в картишки? — Лэри нерешителен. Химера, смиренно опустив взгляд, кивает. Постепенно, нерешительно, видимо, представляя себя гостями, к нам присоединяются остальные, и уже не мы рулим ситуацией, а она нами: игра набирает обороты, и в спальне ярчат первые улыбки. Странно в этот раз проходит Новый Год. Слишком просто для Наружности, где этот праздник чуть ли не отматывание вселенной в самое начало. «Новый год — лучшее время, чтобы начать жизнь с чистого листа!» — как же досадно будет наружникам узнать, что мы совершили регресс ровно к этому моменту…а нам-то всё равно! С каких пор великое должно вписываться в чиселки, даты и начертания на бумаге? Лорд и Сфинкс уделывают всухую меня с Курильщиком, мы сбрасываем колючие девятки и пустые шестёрки на Химеру и Македонского. Я впервые вижу, чтобы он играл! А Химера.мне нравится, что каждую карту она шлёпает об пол с громким бумажным звуком А волосы каждый крысёнок покрасить может. С далёкого второго яруса Лэри делает вид, что не наблюдает за нами. Но глупо будет считать, что мы не любим Новый Год. Очень любим! Мне нравится наряжать все вокруг яркие цвета, в настолько яркие, что захватывает дух! Я начал было делать это ещё при первом снеге, но Нанетта нажралась мишуры и пришлось быстренько все сдирать. Сейчас Горбач делает все, чтобы его доченька не взялась за старое. В особенности, между прочим, часто укладывает спать! Не люблю пластиковые шары — мне нужны стеклянные, выкрашенные акварелью, аж лелеять готов их. Никому не дам! Они и в форме шара, и сосульки, и тигрёнка, а внутри прозрачные и с двумя-тремя поролоновыми полосочками, что глухо позванивают, если их трясти. Люблю рисовать на окнах снег, обведя зимние узоры голубой краской. Люблю все закрашивать и оставлять место только для голова Лорда, ведь надо же бедняге иногда как-то развлекаться. А ещё мне нравится теплая одежда, даже когда жарко. Все в красном да синем! А Сфинксу я шапочку дал, с помпончиком. Так и хочется сказать, что ничего связанного с дедом Морозом тут нет, но разве кто-то будет это слушать… Светает. Новый Год уже закончился: как обычный праздник, просто без настоек. Оказывается, Химера даже от запаха сигарет и трубок воротит рос. Расходимся, когда в комнате уже светло по-дневному. Македонский накладывает остатки выглядевших ещё сносно бутербродов в пакет, подаёт Химере ее белый свитер, и они растворяются в необычайной тишине коридора. Ей где угодно я лишь бы не там, — говорит Лери. Все это сущие капризы для капризов: в эту ночь расслабиться не получилось только Черному, потому что он опять куда-то сбежал. А там, где он сейчас, хорошо точно не бывает! Я ложусь к нему и к Лорду. Не спал всю ночь: так и зеваю, как подранный лев. Даже на гнездо все равно, даже на развитие каких-то мыслей далее. — Жалеешь? — Не знаю, — Лорд хватает с пола плед и укрывает нас. — она меня не колышет. — Знаем мы твои ветра. Небось, спит сейчас наша Рыжая в окружении прелестных Ундин, прикрыв глаза в обрамлении светлых ресниц, ох!.. Лорд зевает, прикрыв и те закрытый рот тыльной стороной ладони. Я же не могу уменьшить сердцебиение, сколько бы не лежал, вертясь с боку на бок. Когда кровать начинает казаться душной паровницей, я сажусь и начинаю рассматривать спальню. Карты, грязные кружки и тарелки — все так и лежит нетронутым. Курильщик и Сфинкс спят там же, где и играли, касаясь друг друга макушками. Сфинкс, впрочем, нашел в себе силы доползти до незакрошенного участка пола у двери. Горбач сонно глядит то на спальню, то на меня, тряпка вот-вот выпадет из его рук. Слепого, Черного и Македонского так и нет. Лэри, стаскивая с себя носки, обращается к Горбачу. — Эй, ты че как вареный? Горбач моргает, шмыгает носом и отмахивается. Отвечаю Лэри за него: — Спать он хочет. Что тебе не нравится, мой золотой Лог? На уроки не надо, ужасных новостей нет, а новой информации ну просто завались! Так и ноги со скуки не отвалятся. — Ну да…да… Нанетта издает звук, похожий на зев-карканье, и трепет ее крыльев дёргает Лэри. Он трет посеревшее лицо носком. — Завидую я, вот что делается. — Маку что ли? Лэри швыряет носок на пол. Ну, понятно. — А вообще, он молодец. Пока мы мялись, взял и позвал. Его за такое даже Сфинкс не накажет. Только вот все равно… — Не переживай. Мне, признаться, тоже было тяжело: решили они, ишь! Оба хороши, — успокаиваю я его. — Ты обозвал их трусами, — хмурится Горбач. — Так за дело же! В безвремении не бывает неизменчивости. Это же базовое понимание того, как мы живём. А где царят проявления пубертата, там и проблемы, и неудобства — я-то не понаслышке это переживаю. Но если уж ты и стесняешься, то готовься: либо тебе придется вечно дружить с самим собой, либо с ненастоящим собой — пугливым. Но проблема людей настоящих в том, что все их искусство, все их мысли — все это пропадает, замани их в долгое время в одиночество. Вот так вот! Пряча глаза, Лэри медленно качает головой. Мне по понятным причинам становится так жалко…их всех! И Лэри, и гордого Лорда, и ничего не подозревающего Сфинкса. Вот бы увидеть их шокированные лица, если…точно, да! Чернильное небо, искристый снег под холодом жёлтых ламп, онемевшие красные пальцы, ведь ты потерял перчатку, а они (они!!!) наступают, и нужно скатать как можно больше снежков, или зашвырять их снежными блёстками — пыль пустить в лицо! Их всех! И Рыжую, которая оттаскивает Лорда за ноги от сумасшедшего меня, и Русалку, которая на плечах Сфинкса обстреливает всех с высоты, и Спицу! Пусть упадет, а Лэри побежит ей помогать. И вот хотят они все, не хотят — я сам всех и позову. И ведь осмелился же… — совсем в другом, нежели Лэри, оттенке, качает головой Горбач. А Македонского в первую же очередь позову. Только пусть сначала он вернётся и вместе со всеми поспит. Заодно и узнаю, что его так вдохновило: во сне лицо скажет само за себя. А пока я указываю на скиданные одеяла на полу, на спящего Сфинкса и подмигиваю своим состайникам: — Уберемся? И я абсолютно счастлив. (С вами был Шакал — ваш покорный Кубидон, рассказавший зимнюю историю в солнечном апреле)