Tainted

Она приходит под покровом ночи, и, если честно, ей плевать — она никогда не подчинялась ничьей власти, блуждая по миру. Приставка Фатуи для мага электро цицинов иногда кажется почти номинальной: простые солдаты, агенты, мушкетеры или молотобойцы подчиняются Предвестникам, сами же Предвестники — напрямую Царице. А ей, Алисе, кажется, плевать, она даже не говорит, не выставляет напоказ то, насколько ей плевать, а просто гуляет сама по себе, удовлетворяя низменные желания. То, как от её разрядов корчатся простые люди, путешественники — неважно, неизменно вызывает на её губах экстатическую ухмылку. Они умирают, корчась в окружении электрических разрядах, её цицины кружат над телами, словно стервятники. Алиса чувствует, как кровожадная страсть горит в её веках, и уже знает, куда придёт в этот раз — туда же, куда в прошлый и позапрошлый. Туда же, куда она приходила всегда. — Лёша, — шепчет она на ухо, пока её рука ложится на его пах. Пиро агент невозмутим, и она знает — пока. Пока от прикосновений её рук не пойдут маленькие молнии, пока зубы не сомкнутся на мочке уха, такой чувствительной. Агент шипит, но оба знают — это начало. — Лиса, — голос у него тяжёлый, и его рука скидывает с головы капюшон. Она знает: так же, как она сама любит смотреть на своего Лёшу, когда он без маски, когда она может заглянуть в его глаза, он любит то же самое. Секреты, тайна личности, что обычна для всех Фатуи, была ни к чему, когда они наедине. Плащ Алиса скидывает сама и жмется ближе. Горячая рука тянет её, ложится на узкие бедра, и они целуются. Это никогда не бывает нежно, полно любви и чего-то ещё, как в глупых книжках. Или, любовь все же есть, но для них это слово имеет другой смысл: жаркие и голодные прикосновения, разряды тока, жарящий огонь, укусы — это все их поцелуи. Лёша не спешит брать инициативу в свои руки, устало позволяя Алисе продолжать играться с собой, кусать, лизать, царапать, и она знает, определённо знает, что и как делать, чтобы быстрее получить желанное. Его тело начинает гореть, когда наконец агент делает то, от чего она просто не может более соображать: кладет руку ей на горло, медленно сжимая. — Лёша, твою мать, святые архонты, Лёша, — она ещё не задыхается, но чувствует, что это скоро начнётся, в забытьи Лиса может только молиться и шептать имя, — во имя Царицы, Лёш, — её голос срывается, когда его рука медленно тяжелеет, нагревается, на ней точно останется ожог, но магу нет никакого дела, она льнет к его руке и тянет свои к нему, обжигая в свою очередь электричеством. — Ты нарываешься, Лиса, — и, да, Бездна её раздери, она действительно нарывается, весь её вид говорит об этом, как тяжело она вздыхает, пока Лёша ей позволяет, как сладко она уже стонет, до того, как он вообще коснулся её тела. Они ведь даже ещё одетые. И Лёше хватает всего одной руки, пока вторая остаётся на её горле, чтобы исправить это хотя бы частично. Быстро, неосторожно, мало заботясь об аккуратности, он стаскивает с Лисы одежду и валит не наземь. Трава щекочет ягодицы, по зелени пробегают разряды. Рука смыкается сильнее и Лиса уже не может себя контролировать, трется о его ногу пахом, пытается одновременно и остаться в хватке и вырваться, мечась между крайностями, все её тело пышет энергией электро, и она знает. Видит по тому, как морщин брови Лёша — Ебанутая, — плюет он ей в лицо, но стон, довольный, горячий, говорит о том, что это вовсе её не огорчает. — Психопатка, — снова бросает и разжимает руку, когда в глазах Лисы уже начинает темнеть. Пальцы толкаются в неё с хлюпаньем, делают ещё пару толчков, от которых она вскидывает бедра, закидывает ноги на Лёшу и чувствует его жар. — Ты точно ненормальная, — он вытаскивает пальцы и протягивает руку к её рту — Если бы ты знал, насколько, — отвечает она, прежде чем взять их в рот. Она всегда хотела, чтобы это был его член, но агент никогда не давал ей этого сделать, давая звонкую пощечину, не настолько болезненную, но ей хватает этого, чтобы отрезвиться ненадолго. Это нормально для них. Он трахает, буквально, не давая выдохнуть лишний раз, её рот пальцами, и тогда, стоило увлечься, закрыв глаза, как её груди касается что-то холодное. Лиса может открыть глаза, опустить взгляд, но ей не нужно: знает и так: его нож. Лезвие чертит что-то невнятное на её теле, рядом с небольшой грудью, залезая на её нежную кожу, на животе. В особо опасный момент, когда он возвращается к животу, Лиса делает то, что любит больше всего в такие моменты: выгибает спину. Пошло, бесстыдно, и Лёше хватает реакции, чтобы не проткнуть её кишечник. Кусает пальцы, что все ещё в её рту, гладят язык, царапают, заставляют захлебнуться в слюне. — На всю голову двинутая, — рука пиро агента гладит её талию, нож медленно накаляется, прижигая раны, оставляя ожоги, и Алиса стонет так, что сама понять не может, дело здесь в удовольствии, боли или всем сразу. О, Царица, как же она обожает эту смесь, и испытывать — не менее, чем причинять. За болью она не чувствует, как внутрь толкается головка члена и, стоит понять, что пальцы покинули её рот, чтобы понять, что влажная рука сжимает горло, снова, как, кажется, в этот раз Лёша душит её ещё сильнее. Она не знает и не хочет иметь никакого понятия, особенно пока тело горит от порезов и ожогов, а изнутри сладко растягивает член. Следующая секунда — Лису выворачивает под диким углом, ненормальным для человека, по её телу пробегают искры — и его, от пламени, и её, электрические. Лёша наконец толкнулся внутрь на всю длину, и, сколько бы это ни происходило, каждый раз будет казаться первым. Она хочет кричать, но в глазах мутнеет от удушья, сил мало, даже когда он ослабляет руку, чтобы дать вдохнуть, Лиса не может найти сил, она равно стонет, мычит что-то максимально нечленораздельное, что даже понять не может и сходит с ума от того, как Лёша долбит её в зверином темпе. В первый раз это, может быть, страшно. Но не сейчас. Она хочет опустить взгляд, чтобы увидеть, как толстый член выпирает изнутри, как его очертания видно на её животе и кончить только от этого вида, от ощущения члена, который распирает с каждым движением. Как же она обожает Лёшу за то, что не осторожничает с ней, что трахает её именно настолько грубо, чтобы от этого не было ни одной другой смысле в голове, но при этом достаточно осторожно, чтобы не разорвать её. Обожает его руку на своём горле и то, как из-за него одного она чувствует себя невероятно. То, как иногда хватка ослабляется, чтобы она успела глотнуть воздуха, жадно цепляясь за хаотичную и полную скитаний жизнь, а потом, кажется, сжимается ещё сильнее, но Лиса уже знает, что ей кажется. Хочется хотя бы положить руку на этот выпирающий бугорок на её животе, прикоснуться к Лешиному огромному члену через свой живот, но тело не слушается, и Лиса даже не знает, где её руки сейчас, и сомневается в том, где она сейчас вообще. Её трясёт под Лешей, ничего, кроме его руки и его члена, и его жара и вообще него — её дорогого Леши в мире нет. Она чувствует пульсацию внутри, зная уже, что это для неё значит, и она сжимается непроизвольно и толкается навстречу толчкам его члена. Она вся в слезах, из уголков губ стекает слюна, даже не может смотреть прямо, когда пиро агент убирает руку с её горла. И, кажется, делает он это лишь для одного: чтобы она изошлась от того, как он кончает, как внутри пульсиркет член, как она сама сжимается вокруг него, и как Лёша наконец не может больше удерживать свой вес над ней и ложится сверху, собираясь вытащить член — Оставь, — тихо говорит Лиса, трется носом о шею Леши и почти мурлычет от послеоргазменного удовольствия и такого приятного послевкусия боли. — Ты двинутая, — хрипло, низко отвечает Лёша, стараясь быть нежным, но его руки привыкли держать клинки, а не женское тело. — Если ты не прекратишь меня провоцировать, я обещаю тебе второй заход, — и Лиса не может сдержать стон, — и то, что твоё согласие никто спрашивать не будет. Яркое пятно на горле останется надолго напоминанием, которое, если и увидят какие-то глупые путешественники, они все равно умрут здесь же на месте, не узнав правды или, даже догадаются — но все равно умрут. Лиса чувствует, как внутри наливается кровью член и понимает, что она не будет против любого захода, пока это будет с Лешей. Она закатывает глаза, когда слышит его тяжёлый рык и сама теряет остатки рассудка.