Шесть лет спустя

      Последнее, что я помнил, — это две полоски на тесте. Удивленный взгляд Матэо, ведь мы уже подали документы на развод. Неохотно отозванное заявление, редкие и тщетные попытки найти хоть что-нибудь общее. Восемь месяцев токсикоза, бессонницы, отеков и душевной усталости. Больница, операционный стол, вставленный в вену катетер для общей анестезии: страдающий гемофобией, я наотрез отказался от эпидуральной.       А потом все поглотил сон. Длинный, бесконечный сон. Воспоминания из прошлого: о детстве, юношестве, знакомстве с Матэо, первых отношениях. Иногда мне казалось, что вот-вот проснусь, стоит лишь открыть веки, но я на это так и не решился. Мне было хорошо в моем сне. Никто меня не беспокоил. Иногда откуда-то извне до меня долетали обрывки фраз, я слышал, как кричал Матэо, кого-то ругал и вопрошал: «Когда он очнется?! Почему вы ничего не делаете?! Очнись ты уже наконец!» Последняя фраза, вероятно, была обращена ко мне. Вот только меня это не волновало. Он не беспокоился обо мне весь последний год, пусть побеспокоится хоть немного теперь.       Иногда я чувствовал прикосновения. Грубые, когда, казалось, мои мышцы разминали в каком-то садистском варианте массажа. Сильные, когда Матэо сжимал мою руку, причитая, что я оставил его, бросил, и как ему тяжело. Мне не было дела до того, что ему тяжело. Мне тоже было тяжело, пусть и на своей шкуре это испытает.       Но были и ласковые, осторожные. Они появились позднее, вместе с роем незнакомых голосов.       Кто-то кричал: «Папа, папа!», — кто-то вторил ему: «Когда ты проснешься?» Голоса были детскими, и я не понимал, к кому они обращались. Кто-то еще мягко отвечал: «Папа отдыхает. Будьте потише. Поговорите с ним. Расскажите, что вы делали сегодня». Этот голос звучал нежно и принадлежать мог только омеге. Но я его не знал. Как и голоса детей, что были с ним.       Слышал я их теперь постоянно. Детишки все голосили «Папа, папа!» и спрашивали, когда же их папа проснется. Незнакомый омега мягко просил их поговорить с ним, а не бестолково что-то кричать. Тогда они наперебой принимались что-то рассказывать: про других детей, про свои успехи, смешные истории и беспрерывно повторяли «папа, папа».       «Папа?.. — каждый раз меня охватывало беспокойство. — Кого они зовут? Разве здесь есть кто-то еще?.. Я здесь не один?»       Они не могли называть папой меня, поскольку мои дети едва-едва родились и не умели еще говорить. Так кого же они могли звать?       Их голоса звучали в моей голове время от времени: как будто приходили навестить, а потом возвращались домой. Тогда я оставался один, в своем спокойствии и безмятежности.       Впрочем, я довольно скоро пристрастился слушать детский щебет и тот самый мягкий голос, поэтому уже ждал, когда все повторится.       «Папа, папа! А у нас сегодня день рождения!»       «Ты не хочешь нас поздравить?!»       Меня вновь дергали за руки, и мне это почему-то нравилось.       «Да, когда ты проснешься? Мы хотим подарок!»       «Разве вы не хотите сказать, как сильно его любите? Ну-ка, быстро сказали папе, что любите его!»       «Папа, мы тебя любим!»       «И поцелуйте».       Щек что-то коснулось. Два легких прикосновения, и я почувствовал, как из глаз даже сквозь сон потекли слезы. Осознание накрыло с головой, словно лавина.       «Не может быть… Разве это могут быть мои дети?.. Они ведь только-только родились? Я ведь только что уснул и проспал всего ничего…»       «А теперь расскажите папе, как начался ваш шестой день рождения».       Дети принялись рассказывать про свое утро и полученные подарки, а меня охватило холодом.       «Шестой? Шестой день рождения?! Как им может быть шесть лет? Как я мог проспать так долго?»       Я попытался пошевелиться, но не сумел сдвинуть даже пальца. Хотел что-то сказать, но губы так и не разомкнулись. Я попытался открыть глаза, но ничего не вышло. Сердце охватил страх.       Но если я так и не проснусь, я ведь никогда не увижу их!       «Проснись, проснись, проснись! — приказывал я себе. — Я хочу увидеть своих детей! Я хочу увидеть своих детей!!!»