Портной

Дома привычно, спокойно и правильно. Миша действительно с удовольствием читает Саше сказки на ночь, пытается, как может, помогать Насте с уроками, послушно идёт с Олей к врачу проверять сохранность многострадальной ноги, возвращается к репетициям в театре и раз в пару часов отвечает на уже прописавшегося в квартире у Князя Балу. Шурка звучит, как диктор новостей: чеканит информацию короткими предложениями (всё хорошо, честно, конечно, под присмотром, нет, себе не вредит, другим тоже, даже жрёт самостоятельно), обязательно передает привет от мечтающего съехать к себе Ренегата, и заканчивает разговор одной и той же фразой «Как сам-то, Мих?». Ответа на этот вопрос Миша не находит. Живёт, дышит, лицом воздух рассекает. Сойдет за нормально? Приехать и проведать Андрея Балу со времен отъезда с дачи больше не зовёт, а Миша на своём присутствии не настаивает. И без него разберутся. Теплым семейным кругом, так сказать, в котором ему очень четко не выделили и коврика под дверью. По слегка испуганно-выжидающему взгляду жены Миша предполагает, что ей-то как раз Агата уже звонила со всеми подробностями, но первым начинать беседу не торопится. Оля вопросов не задает. Миха ей, насколько он может, за это благодарен. Через пару дней Миша всё же проигрывает и заказывает такси на знакомый адрес, а потом несколько часов сидит на улице, пытаясь что-то высмотреть в горящих окнах и выбить прочь отбивающее барабанную дробь в голове не ты, не ты, не ты. Идея, конечно, оказывается полнейшим дерьмом, и Горшок возвращается домой в ещё более мерзком настроении, чем был до этого. Поручик приезжает к нему под конец первой недели пребывания дома (и третьей, как Андрей снова дышит) поздно вечером, чем изрядно удивляет Миху: вроде виделись же днём в театре, зачем опять-то. Саня отказывается от предложенного Олей чая и выжидающе топчется на пороге, пока Миша укладывает дочек, а потом практически за рукав оттаскивает его на облупленную скамейку во дворе. - Шура сегодня звонил. Считает, что тебе не надо знать, мол, ты и так на нервах, натворишь опять хуйни. А я не согласен, - начинает Пор, щелкая зажигалкой. Внутри Миши холодеет. -Саш, что?.. -Алиске с Дианой пока не говорили ничего, так что полноценной семейной выборки, конечно, нет. Но Агату, он, кажется, так и не узнал. И хату свою. Только на Ренегата реагировал и то…весьма спорно. Фантазия услужливо подсовывает Мише воспоминания о мелких синяках, ещё пару дней назад украшающих шею. - Спорно – это как? - Спорно – это орал, как опоссум лишайный, стоило Лосю отлить собраться. Но это, Мих, ладно. Этот этап с чьей-то помощью, и вряд ли божьей, проскочили. Он уже два дня какие-то приходы ловит: не буйствует, ни на кого не реагирует и, - Поручик затягивается и кидает осторожный взгляд на Горшка, - тебя зовёт. Шура боится, что ты, если узнаешь, в князевской квартире дверь вынесешь и туда жить съедешь. А Андрею, типа, надо в себя прийти, как ломку перетерпеть. Понимаешь? Кулаки Миши непроизвольно сжимаются. - И давно у нас Шура в ломках разбирается? - Давненько, Мих. Где-то с девяностых. Повисает длинная пауза. Миша чувствует, как какая-то его часть намертво приросла к сиденью, а вторая хочет подскочить и мчать прямо в домашних штанах через пол города. - Не поеду я никуда, - словно в подтверждение своих слов вцепляется Миха в края скамейки, - передай Балунову, что я отлично усвоил лекции про отдельного человека и не собираюсь нарушать семейную идиллию. Пусть не пиздит только больше, противно. - Миш, - голос Поручика звучит отвратительно спокойно. - Пойду я. Поздно. Оля волноваться будет. Спасибо, что рассказал, Сань. Ты тоже езжай. - Миша, - Поручик не двигается с места. Горшок послушно застывает, рассматривая забытый детский резиновый мячик, покатывающийся туда-сюда по дороге под слабыми порывами ветра. - Миша, - снова повторяет Пор, варварски гася бычок прямо об скамейку, - если бы ты всегда нас слушал, Андрей бы уже несколько недель был образцовым мертвецом не только по документам. - Езжай, Саш, - упрямо говорит Миха и разворачивается к подъезду. Уже прикрывая железную дверь, Миша слышит резкий хлопок и оборачивается. Резиновый мячик прощально сдувается, почив под колесами проезжающего автомобиля.

***

На звонки Балу Миша решает больше принципиально не отвечать: ему в жизни и без того достаточно пиздели, чтобы выслушивать еще и вранье от, казалось бы, лучшего друга. Шура, словно что-то почувствовав, набирает его несколько раз с утра и больше о себе не напоминает. Уровень происходящего где-то за кадром пиздеца Миша осознает, когда на репетицию приходит мрачный, с глубокими синяками под глазами и явно немного отощавший Реник. - Ты что здесь делаешь?! – подлетает он к Ренегату, едва удерживаясь, чтобы не схватить того за болтающуюся футболку. - Работать пришел, - огрызается Лось, отводя взгляд, - у меня семья вообще-то, они тоже не воздухом питаются. - Андрей, - Миша заставляет себя понизить голос почти до шепота, - где-то здесь? - Дома твой Андрей. Мих, потом поговорим. - Сейчас мы поговорим, - шипит Горшок, оглядываясь на проходящих людей, - ну?! - Он без меня…нормально уже. Сам. Я не нужен. - В смысле нормально?! - Нажрался вперёд, видимо. Да не знаю я, - немного истерично сообщает Лось, - короче, он наоборот всех гнать теперь пытается, сидит один, утром перед моим носом дверь захлопнул, чуть пальцы, сука, не отдавил. Не нужен я там. - Как это один? Вы его одного оставили? - Блять, Миша, он дверь забаррикадировал, нам что, вышибать её теперь? - Ну да, - не видит проблемы Миха. - Миша, - устало тянет Реник, - давай просто рассмотрим вариант, что мои жизненные силы, или что он там потребляет, я хуй знает, ему больше не нужны, раз он в состоянии шкаф к двери двигать. Да и я сам…Бля, давай потом, а? Агата обещала позвонить, если что-то пойдет не так, я тогда приеду. А сейчас, правда, пошли уже работать. Не могу больше. Михе кажется, что все вокруг сошли с ума: напропалую пиздящий (недоговаривающий!) Балунов, резко переобувшийся в своих моралях Поручик, и больше всех – Ренегат с Агатой, считающие, что ситуация просто возьмет и разрешится сама собой. - Потом поговорим, - повторяет Реник и обходит Мишу по дуге, направляясь в сторону сцены. Более поганой репетиции в истории «Тодда» Миша припомнить не может.

***

Еле дождавшись конца рабочего дня, Миша хватает Лося под локоть и тащит в сторону парковки. - Ты чего это? – даже не сопротивляется Ренегат. - Тебе же Пор тачку вернул? Вот и поехали. Давай-давай, - торопит его Миша. Ренегат резко тормозит и Миха чуть по инерции не влетает в стену. - Миш, нет. Я – домой. - Домой, домой, - охотно соглашается Горшок, - куда ж ещё. - Миша. Я к себе. Не туда. Миха злобно прищуривается. - Ты, блять, издеваешься? Лось резко оживает и широкими шагами направляется к машине, заставляя Мишу бестолково семенить следом. - Залезай, - командует он, открывая дверь. Горшок мысленно празднует победу. Реник ёрзает и поудобнее устраивается на водительском сиденье, но машину почему-то не заводит. -Ну? – торопит его Миха. – Кого ждём? Ренегат откидывает голову на подушку и прикрывает глаза. - Миша, - практически по слогам выдавливает он, - я, правда, не могу больше. Ведьма твоя тогда сказала, что оно мне на самом деле, может, больше всех надо. Я отпираться не буду: если бы было нужно всё заново повторить, я бы снова вписался, и хуй на всё остальное, потому что Андрей, он…Я…Мы…Блять, да ты понял. Лось обессиленно роняет голову на руки и замирает. Миша испытывает по этому поводу лишь раздражающую досаду, потому что в данном перечислении местоимений понял он примерно нихуя. - Мих, я не уверен, но, кажется, я иногда видел и чувствовал то, что и он. Миша, это полный пиздец, нахуй так жить, отвечаю, - гулко продолжает Реник из-под рук, - там какое-то всё черное, дышать невозможно, то в жар, то в холод бросает, какие-то пятна вокруг, весь мир давит со всех сторон сразу…Меня потом отпускало, а вот его, видимо, нет. Я знаешь, когда лучше всего себя почувствовал? Когда мне по башке переебало. Просто р-р-раз, и всё исчезло. Как свет вырубили, только, Мих, не свет, а темноту наоборот. Темноту вырубили, врубаешься? И всё. Я его больше не чувствую. А он смотрит тоскливыми глазами и как будто ждёт, что я снова это заберу, за руки хватает. Ладно, когда кричал, а позавчера затих, понял, видимо, что помощи ждать неоткуда, а так ещё страшнее. Лось гулко выдыхает в ладони, наконец-то отрывает их от лица и поворачивается в сторону Миши, упираясь щекой в сиденье. - Я так не могу больше. И как он мучается смотреть не могу, и сам в целом…Не могу просто. Домой хочу хотя бы на день. - Ты не говорил, - как-то автоматически откликается Миха. Реник дергает плечом. - А меня никто и не спрашивал. Андрюхе лучше становилось – и ладушки. Вряд ли он сам понимает, как это работает. Да, никто, блять, не понимает. Ренегат поворачивает ключи, заводит двигатель и, поглядывая в зеркала заднего вида, аккуратно выезжает с парковки. - А меня он, ну, зовёт? – на удачу пробует Миха, совершенно не рассчитывая на честный ответ. Лось чуть скашивает глаза в его строну и снова переводит взгляд на дорогу. - Балу сказал? Нет, он не стал бы…Пор сдал, значит? Вот что он такой пришибленный сегодня… Находка, блять, для шпиона. - Так что? - Зовёт. Но не уверен, что тебя. Возможно, у него просто словарь Эллочки-людоедочки, только эмоциональный. - Не понял, - морщится Миша, гипнотизируя красный сигнал светофора. - Блять, Мих, ну классика же… Какое-то время они едут в тишине, нарушаемой лишь тихими ренегатовскими матами, когда пару раз им встречаются перебегающие в неположенных местах дорогу пешеходы. - Слышь, Лось, - говорит Миха, дергая туда-сюда крышку бардачка, - только честно скажи: ты думаешь, мы зря всё это сделали, да? Так только хуже? - «С годами лучше не стало, стало, клянусь, только хуже», - пропевает Лось задумчиво, не отрывая глаз от дороги, - да хуй его знает. В этой истории каждый второй эгоист, а каждый первый… Лучше промолчу. Андрей решил за тебя, получается. Ты – за него. Балу, хоть и меньших масштабах, - за всех. Пор – за Балу. Дедка, блять, - за репку, а Жучка - за внучку. Только я - за себя, выходит. Вот за себя и скажу, что не жалею. Машина останавливается и Горшок запоздало понимает, что приехали они и не к нему домой, и совершенно точно не к Ренику. - А ты вот сейчас за меня не решил? –иронично кривит губы Миха. - Нет, - Лось выглядит как человек, только исповедовавшийся в убийстве и получивший прощение без малого у самого Папы Римского, - позволь предположить, что некоторые вещи ты порешал ещё лет в шестнадцать. Не удосужившись комментировать очередную философскую хуйню Реника, Миша аккуратно вытаскивает из машины ноющую ногу и с обреченной решительностью направляется к знакомому подъезду.

***

Специально игнорируя лифт и почти наслаждаясь стреляющей болью в лодыжке, Горшок медленно взбирается по лестнице, пребывая в уверенности (и слегка в надежде), что ему попросту не откроют. Однако, вопреки ожиданиям, дверь открывается почти сразу, являя за собой Агату в домашнем халате. - Миша, - констатирует она совершенно ровным голосом. - Нарколыга и похититель, ага. - Ой блять, давай без игр в обиженку, - закатывает глаза Агата, - заходи, раз пришел. Квартира выглядит чуть более хаотично, чем при прошлом его появлении, но да и всё, пожалуй. Никаких пиктограмм на обоях, раскиданных вещей и порезанных сатанинских книг, как в глубине души ожидает Миша. Впрочем, отмечает он про себя, откуда бы у Князя этим книгам и взяться. А вот Агатка могла и закупиться, если, конечно, Балу её все-таки уболтал. - Шура в магазин вышел, - опережая чужой вопрос, говорит Агата, - чаю? Миша приподнимает брови, искренне удивляясь подобному гостеприимству, но решает не разрушать хрупкий мир и послушно следует на кухню. Агата нажимает кнопку понтового электрического чайника с синей подсветкой и присаживается напротив, выжидательно разглядывая Горшка. - Чо? – не выдерживает затянувшейся паузы Миха. Рот Агаты кривится, явно сдерживая очевидную рифму про плечо. - Так это вот всё…правда? - Что всё-то? – хмыкает Горшок. - Про Андрея, - Агата смотрит прямо и немного воинственно, - про гадалку вашу. Про воскрешение. - Дошло наконец-то. Молодец всё-таки всегда-правый-Балунов. Агата достаёт две кружки, кидает туда пакетики с чаем и заливает кипятком. Ставит одну из них перед Мишей и на мгновение застывает, а потом неожиданно касается рукой его плеча. - Спасибо. Горшок утыкается в кружку, сдувая поднимающийся пар. Агата вновь устраивается напротив, не притрагиваясь к чаю. - Голодный может? - Андрей где? – игнорировать социальные расшаркивания становится тошно. - В комнате. Предпочитает одиночную рефлексию. - Дрочит что ли? – хихикает Горшок в кружку. - Миша, - лицо Агаты снова похоже на учительское. Миха ставит полную кружку на стол и встаёт. - Пойду, короче. Спасибо за чай. Рад…эээ…что всё уладилось. - Миша, - на этот раз интонации в голосе отвратительно напоминают поручиковы, - иди уже. Он в спальне заперся. Думаю, провожать не надо. Миша послушно встаёт из-за стола и плетется к комнате, краем сознания отмечая, что в князевской спальне ему раньше бывать не приходилось. Закрытая, блять, территория, семейно-частная, без права доступа посторонним. На удачу Миха сразу дергает ручку. Дверь не поддаётся. В голове услужливо всплывают утренние слова Лося о баррикадах. Чувствуя себя полнейшим кретином, Миша робко стучит костяшками по дереву. В ответ звучит гулкая тишина. Миша опускается на пол, опираясь спиной на дверь. Дедка – за репку, Жучка – за внучку, все – за Андрея. Андрей – за Мишу. Каждый раз, каждый день, каждую песню. Кто ж знал, что в этой сказочной эпопее стоило начать с русских народных. - Андрюш, - негромко говорит Миша, не рассчитывая на ответ. Где-то на кухне слышен звон ложки, стучащей о краешки чашки. Мише хочет казаться, что из-за двери раздается тихое прерывистое дыхание. - Андрюш, - повторяет больше сам себе Миха, упираясь в дерево затылком, - я не знал, что ты…так. А если знал бы, то всё равно нашел бы Лизку, нитки эти взял ебучие, на даче тебя закрыл и в лес бы поперся искать. Нихуя меня не исправить, зря Шура старается. Вот такая я сука эгоистичная, прав ты был, Князь, все вы правы. Только о себе думаю. Мне бы извиниться надо, да? А я не буду, хуйня всё это. Ни о чем не жалею, Андрюх, понимаешь? Меня Шурка портным по приезду обозвал, как в твоей песне. А я, знаешь, ну, репертуар-то послушал, хуевый из меня портной, ё-моё. К «Кукловоду» ближе. Музыка говно, кстати. Из-за двери раздается явственный скрип чего-то тяжелого и сдвигающегося. Звон ложки исчезает. Миша пропускает вдох. - Мне вот казалось, что ты песней этой своей, снами всякими, «Горбунком» этим ебучим мне подсказки оставлял. Ну не мог ты просто взять и сдохнуть, меня…понимаешь, Андрюх, меня бросить, не мог же, да? Один раз бросил, второй бы не стал, понимаешь? Ты ж позвонил, сам позвонил. А сейчас думаю, может я всё-таки ебанутый, не было там никаких подсказок, а ты просто с управлением не справился. И я тебя обратно…насильно. Неправильно. Против воли. Против природы этой, бля, или чего там ещё. Но я бы всё равно так сделал, понимаешь? Дверь с легким скрипом открывается, и Горшок чуть не заваливается в проём, в последний момент успев подставить руку. Андрей, почему-то одетый в одну из своих вырвиглазных черно-красных футболок, нависает сверху, хмуро глядя исподлобья. - Можно? – зачем-то уточняет Миша, на руке подтягивая себя через порог. Андрей делает шаг назад, уступая дорогу. Миха неуклюже поднимается на ноги и прикрывает за собой дверь. Замок прощально щелкает последним оплотом безопасности. Князь застывает посреди комнаты, упираясь бедром в отодвинутую от двери широкую тумбу и скрещивает руки на груди. В привычном (привычном!) жесте приподнимает бровь. Миша вновь опускается на пол, обхватывает Андрея за колени, утыкается в них лбом. Все накопленные в башке слова куда-то резко исчезают. За окном слышен шум проезжающих мимо машин и излишне рано провожающих лето птиц. Из прихожей раздаётся приглушенный голос вернувшегося Балу. Андрей чуть оттягивает Миху за волосы, заставляя отстраниться, опускается рядом на колени, аккуратно проводит указательным пальцем по линии челюсти, пристально смотрит. Миша отмечает, что глаза у него ну чисто князевские: спокойные, голубые, без пугающей темноты, оказавшейся там незваным квартирантом в последний дачный день. -Миша, - уголки губ Князя чуть приподнимаются, когда он подается вперёд, касаясь ими чужого лба, - Мишка. Говори. Миха оторопело молчит, сбитый с толка пополнившимся словарным запасом. Молчит, когда обветренные губы неожиданно в целомудренном жесте касаются его щеки. Молчит, когда они же внезапно накрывают его собственные и тут же отстраняются. Звуки всего мира схлопываются и исчезают в персональном Большом Взрыве Миши Горшенева.