Герман

Но цепи золотые уже порваны

Радости тебе, солнце моё!

Мы такие чистые да гордые

Пели о душе, да все плевали в неё

Но наши отряды, ух, отборные

И те, что нас любят, всё смотрят нам вслед

Да только глядь на образа, а лики-то черные

И обратной дороги нет!

Вольному — воля

Спасенному — боль

Мартин не сразу понял, что за ним следят. А когда понял, было уже поздно и бесполезно бежать. Обычным мартовским вечером его приняли прямо возле дома безликие люди и не очень вежливо попросили сесть с ними в машину. Ну, вот и всё. Закончилось его бесславное существование в этом мире. Для него не было секретом, что будет дальше. Ему доводилось проводить вскрытия умерших от пыток. Такого он не видел даже после самых жестоких сражений великой войны. Он такого, конечно, не выдержит. Но машина направилась не тем маршрутом, который он уже построил в своей голове. Роскошный ресторан, у которого она остановилась, сейчас был закрыт на реконструкцию. За всю свою жизнь в Берлине Мартин и помыслить не мог, что когда-нибудь посетит это заведение. Какая ирония. Его так же невежливо затолкали внутрь и провели в маленький уютный зал, предназначенный для интимных свиданий парочек. В центре зала был накрыт на двоих столик, горели свечи в изящных канделябрах, а за столом сидел человек. Увидев этого человека, Мартин от неожиданности так и сел напротив него без приглашения и даже приветствия. — Ты нисколько не изменился, Бауэр, — сказал человек, — Всё те же деревенские манеры. Он очень толст, но не лишён опрятности, элегантности и военной выправки. Одет в голубой костюм. Его любимый цвет, идеально сочетающийся с его глазами. — Ты не забыл меня, — Мартин утверждает, не спрашивает. — Как тебя, придурка, забыть, — усмехается Герман. Он очень изменился. Настолько, что Мартин, пожалуй, и не узнал бы его с первого взгляда, если бы его не знала вся страна. Только его глаза цвета первого чистого льда всё те же, что когда-то заставляли Мартина застывать, как кролика перед змеёй. Этот взгляд начисто лишал его разума, оставляя лишь чувство, особенно сильное от невозможности его высказать. И Мартин послушно растворялся в этих глазах, в красоте и силе этого человека. Светский красавчик, прославленный лётчик-ас великой войны. Герман Вильгельм Гёринг. Доктор Гюнтер Мартин влюбился в натурала. Он пропал. Он погиб. Он никогда не в вписывался ни в какие весёлые компании, но напивался каждый день с лётчиками от безысходности, от проигранной войны. От любви. Он много раз одергивал себя: что ты как баба! Ты, доктор Бауэр, прошёл страшнейшую в истории человечества бойню и расклеился сейчас от любви! Это никуда не годится. Но кто он есть, если не баба? Ведь он любит мужчин. Он напивался с лётчиками, теряя остатки самолюбия, постепенно подбираясь к объекту своего вожделения. Понимая, что все его действия в этом направлении бессмысленны, он всё равно продолжал действовать. И вот, лучезарный, прекрасный, восхитительный Герман обратил на него внимание. Он должен был отвезти почту в Норвегию и, услышав, что Мартин заинтересовался этой страной, предложил взять его с собой. На самом деле Норвегией Мартин, конечно, не интересовался. Его волновало лишь то, что на ночь они от бедности сняли одну комнату на двоих. Вечером Герман угощал его в не самом приличном баре, лапал не самых приличных девушек и озарял мрачную страну своей невыносимой красотой. Когда он ушёл с очередной доступной официанткой, Мартин достал из заветной коробочки, что всегда носил с собой, две таблетки. Одну разломил и бросил в питьё Германа, другую принял сам. И мир вокруг обновился и заиграл яркими красками. В этом мире он — супергерой. Он ничего и никого не стесняется. Он может всё. Он смотрит в зрачки Германа, огромные, как и его собственные, и предлагает пойти в комнату. Они не идут, летят над мрачной действительностью, падают, извалявшись в снегу, хохоча, идут дальше. Мартин абсолютно счастлив. Самый красивый человек в этой грёбанной вселенной здесь и сейчас с ним. Лишь закрыв за собой дверь, обвивает его шею руками, целует в губы. — Я ведь тебя так и не поздравил. С днём рождения! — Знаешь, что ты — адский чёрт, Бауэр? — Знаю. Скидывает одежду и падает на кровать, увлекая Германа за собой. И тут, словно игла внезапно соскочила с пластинки, и музыка резко смолкла. — Так, всё, спать, — скомандовал Герман, — Завтра обратно лететь, забыл? Действие таблетки всегда проходит быстро, оставляя лишь головную боль и чувство вины. Отрезвляющая боль на этот раз проехалась по нему чудовищной глыбой норвежского льда. Что он творит? Пытается изнасиловать того, кого любит? Да какого хрена? Как это ему вообще в голову взбрело? Прижимается к мягкому, тёплому расслабленному спящему телу и понимает, что сдержать себя не сможет. Нет-нет-нет! Оторваться от тёплого тела и вылезти из тёплой постели стоило ему великого труда. Мартин долго стоял в коридоре, остужая пылающую голову, прижав лоб к покрытому морозными узорами окну. Успокоив бешено колотящееся сердце, он впотьмах собрал вещи, оделся кое-как и вышел в северную неприветливую январскую ночь. Что было потом, он не помнит совсем. Лишь следующим днём обнаружил себя в Гамбурге без денег и с ужасающим похмельем. Единственная его шинель порвана, фуражка отсутствует, как и часы, и бабушкино кольцо. Выглядел он, видимо, настолько плохо, что сердобольная старушка на вокзале напоила его чаем и дала денег на билет до Мюнхена. Домой. Больше никаких пьянок с лётчиками. Никакого больше Германа. Мартин надеялся, что они больше никогда не увидятся. — Ешь, чего застыл, — Герман кивает на его тарелку. Мартин послушно ест, не ощущая вкуса и продолжая украдкой разглядывать собеседника. Серая дряблая кожа, болезненный блеск глаз. Наркоман со стажем узнает другого наркомана без труда. Годы, излишества и зависимость не оставили от былой непереносимо ярко сияющей красоты и следа. — Что с тобой случилось?.. — Мартин услышал свой голос и лишь спустя мгновение ужаснулся крайне неуместному вопросу. Герман одарил его одним из своих впечатывающих в землю взглядов. О нет, глубоко внутри он не изменился. Всё тот же сияющий Герман. — Расскажи мне подробно, что и кому ты говорил, — игнорируя неприятный вопрос сказал он. Мартин вытянулся в струнку, до боли впился пальцами в стол. — Если тебе доложили о факте моих разговоров, значит, доложили и об их содержании. — Дебил, — сказал Герман в сторону, словно обращаясь к маячившим в тени охранникам, — Я помочь хочу! Давай, выкладывай! И не строй тут из себя святую невинность, я-то знаю, кто ты такой. И Мартин начал свой рассказ. Он рассказал всё о своих идеологических разногласиях с руководством клиники, потом и о ставших роковыми для него разногласиях с полицией. Рассказал о своих отказах писать ложные заключения о причинах смертей, исходя из расовой теории. Под ледяным взглядом не посмел умолчать и о своём разводе, и об одиноких бессонных ночах в сомнениях, правильно ли он вообще живёт. И об осознании, что вляпался он по самые уши, и обратной дороги уже нет. Он не был уверен, что не склонный к философствованию Герман всё поймёт, но слушал тот внимательно. — Значит, так, — наконец, подал голос Герман после долгой паузы, — Ты вступаешь в СС. — Нет! — Мартин вытаращил глаза. Вовсе не этого он ожидал. — Куда я просил тебя засунуть твою непогрешимость?! — закричал раздосадованный Герман, как на особо тупоумного и надоедливого ребёнка, и со злостью хлопнул ладонью по столу. Вновь повисла долгая пауза, в время которой Мартин не знал, куда себя деть, опасаясь взглянуть в ледяные глаза. Как молитву повторял про себя имена своих детей. «Алекс, Юлия, Норман, Криста-Мария»… Кристе только что исполнилось пять. Она не запомнит жизни с ним, но какой будет её жизнь без него?.. Если его посадят. А если его казнят?.. Что станет с детьми? Что станет с подло обманутой им бесконечно прекрасной женой? Она, может, и простит ему его сегодняшний выбор, но дети — вряд ли. Став подростками, они, конечно, будут насмехаться над его доводом о том, что он сделал это только ради них. Выбор есть всегда, скажут они. Но есть ли у него сейчас этот правильный выбор?.. — Ты не смеешь больше никогда со мной спорить и вступаешь в СС, — уже спокойно продолжил Герман, — Проблем не будет, я обо всём договорился. В Дахау не хватает врачей, я уже распорядился о твоём переводе. На следующей неделе отправляешься. И заруби себе на носу: если у тебя опять случится конфликт с начальством, я больше не смогу тебе помочь. Уяснил? Мартин кивнул. — У тебя же дом там рядом? — тон Германа заметно потеплел. Мартин снова кивнул. — Вот и славно. Видишь, как удобно получается? — эта снисходительная улыбка победителя тоже принадлежала ослепительному Герману из далёкого прошлого. — Спасибо, — с трудом выдавил из себя Мартин. «Ты был моей первой и последней любовью, прощай». И снова он осознал, что говорит лишь после того, как услышал свой голос: — Зачем ты помогаешь мне? — Потому могу, — вальяжно усмехнулся Герман, откинувшись на спинку стула. И вдруг, неожиданно быстро для своего веса, навис над полностью уничтоженным Мартином и зашептал ему на ухо: — Потому, что ты, сраный пидор, мог бы оприходовать меня в бессознательном состоянии, но не стал. Мог бы сделать меня таким же уродом, как ты сам, но не стал. Сбежал тогда не от трусости, а из благородства, чёртов рыцарь. Я не забуду. «Я всё ещё люблю тебя, прощай навсегда».