Если только

— Если ты сядешь на багажник, багажник прогнётся и шину спустит, — говорит Годжо. — А ещё твои моднявые штанцы застрянут в спицах, и мы улетим в кювет первыми ласточками. Так что на багажнике буду сидеть я. — Ты будешь сидеть на багажнике по причинам вообще другого характера, — фыркает Гето, седлая велосипед. — Я не доверю тебе рулить, даже если мне обе руки оторвёт. — Ой-ой-ой, — Сатору пинает его кроссовком под колено и пристраивается сзади. — Так и скажи, что твоё хрупкое эго не выдержит, если придётся прижиматься к моей мужественной спине жеманной мамзелькой. Он с показушной манерностью обвивает его талию руками, вздыхает сёдзёвским облачком цветочного флёр, елозит щекой по лопатке. — Вези меня, мой дерзновенный герой! Вперёд, навстречу закату! — Сейчас полдень. — Значит, придётся поработать ножками как следует, — хихикает Годжо. — Педали сами себя не покрутят, закат сам себя не догонит. — Я сброшу тебя под колёса грузовика. — Тише, тише, ты мне таких нежностей не говори, а то знаешь как неудобно со стояком ехать… Сугуру дёргает затылком, ударяя его в макушку, и, о, это было ошибкой. Понимает он это, правда, только через десять минут пути, когда Годжо вдруг приподнимается и щекочет дыханием его ухо: — Гляди-ка, вон там грузовик, не пропусти. Только он может произнести слово «грузовик» с такой порнографической истомой, что Гето чувствует, как тяжёлые колёса дробят его грудную клетку, как следами шин сдирают кожу мурашки. Сугуру круто разворачивается, чтобы сбросить этого придурочного на асфальт, но тот вцепился крепко, тянет его за собой, и они валятся оба, теряя велосипед где-то на полпути к земле. — Еблана кусок! — рычит Гето, отпихивая от себя ржущего друга. Друга, конечно же, ага. Таких друзей они изгоняют на заданиях: «Чувствуете, как вдруг полегчало? И дышать стало свободнее, а?» — А я что? Я ничего! — Годжо отползает от него, размазывая свой дебильный смех по асфальту. — Я в жизни никому никакого зла не сделал — причиняю исключительно добро и строго по обоюдному согласию! — Твои добром только зад подтирать, — сплёвывает Гето, но, оглядываясь по сторонам, всё же нечаянно выдыхает сгусток смеха. Дураки они всё же. Лежат посреди дороги, велик ещё этот… — Вставай давай. Нам ещё пилить и пилить до киношки. Опоздаем. — Да кто ж виноват, что ты крутишь педали, как немощная бабка? — Вообще-то, — Гето важно вздёргивает палец, поднимаясь с земли и отряхивая форму, — я спецом поддерживаю неторопливый темп велопрогулки, чтобы ты, необразованный лошпед, проникся индустриальными пейзажами нашей многогранной страны. — Индустриальными пейзажами, о как, — Сатору прыскает смехом. — Ну сорян, что моя утончённая привилегированная душа не способна по достоинству оценить суровую красоту рабочего класса. Не пахать мне, окаянному, в ночные смены на заводе, как тебе, мой пупс-работяга, не познать мне сладости седьмого пота, стекающего по искажённому тяжким трудом лицу, не вкусить мне… — Да заткнись уже, — Гето поднимает велик и каивает назад, садись, мол. — Платить за билеты будешь ты и твоя утончённая привилегированная душа, значит. — Э! Я вчера проставлял рамен! — Новый день — новые подвиги неслыханной щедрости, — хмыкает Сугуру. Годжо кладёт руки ему на плечи, и они трогаются, набирая скорость. Они дружат уже девять месяцев — за такой срок успевает зародиться и созреть новая жизнь. За это время они успели поцапаться раз тысячу. Может, две. Связь между ними, когда-то красной нитью прошившая грудь, окрепла стальным тросом. Надёжным, страховочным — такими связывают друг друга альпинисты, покоряя новые вершины. Чтобы если один пошатнётся — второй подхватил. Чтобы если один упадёт — второй за ним. Иногда Гето думает: «Если бы только он был чуть короче, этот трос». Если бы только притянул их чуть ближе, связал чуть крепче. Но некоторым «если» лучше оставаться в безопасных рамках условного наклонения, пусть даже нет ничего опаснее наклонений и наклонов на одиноких вершинах.