Утки и здоровье

Есть в осени первоначальной Короткая, но дивная пора — Весь день стоит как бы хрустальный, И лучезарны вечера.

Оранжево-красное небо… Зубы Сакуры стучат, когда кутаясь в вязаный Ино шарф, она переходит мост — близь воды всегда холоднее, чем в городе, но это не расстраивает девушку, пусть и вынуждает плотнее прижимать руки друг к дружке, чтобы согреться. Плавают, крякают утки. Из-за них по воде завораживающе-красиво расползаются круги. В конце августа в госпитале завал. Сакура не могла выбраться из-под баррикады отчётов весь сентябрь и лишь в начале октября остановилась — взглянула на мир не замутненными житейскими заботами глазами и поняла, сколько всего упустила. Пожелтевшие листья, которые трепал и срывал ветер, хрустели под ногами. День становился короче. Холодало. Сакура одевалась не по погоде, ведь в сердце и в уме у нее все ещё был август. Она думала: «Так. Нужно наверстать упущенное. Это же надо жить так — смотреть себе под ноги и не видеть красоты вокруг. Стыдно и досадно… Так. Так». Уток хотелось покормить… Сделать что-то хорошее не только для людей. Люди ведь не всегда способны на искреннюю и бескорыстную признательность. А в молчаливом принятии помощи от животных столько искренности и немой благодарности. Сакура поёжилась от мороза, куснувшего щеки, и надтреснуто улыбнулась. Вспомнился Какаши-сан. Недавно усилием воли она и ещё несколько медсестер заставили его пройти ежегодное обследование шиноби — он упирался как бык, сожрал все нервы медперсонала. Его анализы оказались хуже, чем в прошлом году. Ложиться в больницу категорически отказывался. И сейчас он задел Сакуру локтем. На нем — серое пальто в клетку. Ему так шло под цвет глаз. Вообще осень этого года такая яркая для Сакуры в особенности потому, что неизвестная, наполовину упущенная, но заставившая осознать необходимость смотреть по сторонам, слышать и чувствовать, а не тонуть в быту, не проваливаться в него как в бездонную яму. Неровные кусочки хлеба — где-то больше, где-то меньше — стали причиной борьбы уток. Сакура недоброжелательно покосилась на бывшего сенсея. — Значит, на свое здоровье вам все равно, а уток кормите за милую душу? — Ну, ты сравнила: меня и уток. Что важнее, настолько очевидно, что не подлежит комментариям. — Весьма остроумно. Какаши-сан, и всё-таки вы заставляете переживать за себя. — Виноват. — Все, что скажете? — Есть, что добавить? Сакура даже встрепенулась. — Конечно! Вы… вы… Ужасно безответственны. Какаши хитро сощурился. — И? — Мне кажется, вы делаете это намеренно, — поощрение собеседника сделало Сакуру смелее. — Во-первых, вам нравится мучить людей, а во-вторых… — Какаши так пристально вгляделся в бывшую ученицу, что смутил окончательно. Она опустила веки. Щеки у ней запылали. — Вы не способны существовать в мирное время. Сейчас, когда вы вышли на пенсию как шиноби и стали чиновником, выполняющим мелкие письменные поручения, вы потеряли цель. Битва — слово могущественное, в нем не так уж и много смысла, но чрезвычайно много страсти к жизни, силы. И эта-то сила поддерживала вас в тяжёлые времена. Вы не приучены к мирному существованию. Тихая жизнь без страданий и риска не для вас, как бы жестоко это не звучало. Вы просите бури, и это одна из причин, по которой вы… Не хотите ложиться в больницу. Вы не дорожите собой и, возможно, хотите умереть… Простите, возможно, я перехожу черту… Это лишь мои предположения… Сакура захлебнулась своими формальными и топорными, бездушными формулировками: «перехожу черту», «причина, по которой вы…», «во-вторых…» Как это нелепо! Какаши смотрел на нее добрыми, мягкими, словно бы лучистым глазами. Все показалось лишним. Сакура правильно сделала, что замолчала. Обет священной тишины Какаши хранил ещё более тщательно, чем она. Сакура сопела. Какаши, кажется, даже не моргал. За сумасшедшие кульбиты сердца провалиться под землю было бы недостаточно. «И что это со мной? — испуганно взмывало в небо облачко пара из приоткрытого рта. — Я знаю его больше десяти лет, и ни разу такого не было! Но ведь Она приходит внезапно… Она не спрашивает разрешения, просто стучится в двери сердца и… нет, не стучится даже, а распахивает их, а ты потом мучайся от угрызений совести, стыда — и думай, что тебе с этим пульсом, дыханием и бегающим взглядом делать…» Сакура не заметила, как задала вопрос вслух. Рука Какаши нашла ее. Их пальцы переплелись в глубоком кармане его пальто. Пальто шло Какаши не только по цвету, но и на ощупь — такая же грубая ткань снаружи и мягкая там, внутри, в кармане… Он улыбнулся. Никогда так не улыбался. По крайней мере, при ней. Эта улыбка предназначена была взрослому человеку, равному по статусу, умственным и душевным способностям. — Жить и любить. Она не знала — он угадал ее мысли или это были его мысли, но она сжала его руку крепче, чем когда-либо. Они вышли из парка вместе. Листья хрустели под их ногами. И жёлтые, и красные. Разные.