Кто-то для тебя

Быть наедине с Минхо... Хорошо. Иначе, чем с другими, но хорошо. Хёнджину нравится, что ни один из них не зациклен на какой-то одной роли или паттерне, что означает однообразие и отсутствие экспериментов. Никто из них всех на самом деле не держится за что-то, позволяя открывать себе и друг другу новое. Но с Минхо это всё равно как-то по-особенному, иначе, чем с другими. С ним в равной степени хочется и отдасться и взять, расплавиться самому и быть тем, кто разрушит его. В последнее время Хёнджин хочет дать Минхо возможность расслабиться, просто насладиться моментом, когда о нём и его удовольствии заботятся. Загвоздка даже не в том, что для этого нужно выцепить время в забитом графике (общем и личном), но и чтобы поймать этого очень самостоятельного и неуловимого хёна, что профессионально исчезает из поля зрения бесшумно и незаметно. Но сегодня всё сошлось, всё восхитительно так, как нужно. И поэтому сейчас они в комнате Хёнджина, в его постели, и Минхо так сладко постанывает, переступает коленями на твёрдом матрасе, будто хочет вздёрнуть задницу ещё выше, чем есть сейчас. — Хён так прогибается для меня, — хрипло с тёплой усмешкой говорит Хёнджин, пока ладонями оглаживает бёдра, а взглядом ласкает соблазнительную поясницу и спину. — Хён так очаровательно стонет, оттого, как я его трахаю... — Завали, Джин-а, — отзывается Минхо и обнимает подушку, сильнее подгребая её под себя, — и работай бёдрами активнее! — В том ли ты положении, чтобы чего-то требовать? — отзывается Хёнджин лениво и на короткое мгновение закусывает губу, скалится, делая несколько более резких толчков, соскальзывая руками к талии, чтобы крепко сжать на ней пальцы. Между ними повисает относительная тишина, прерываемая шумным дыханием, поверхностными стонами и влажным звуком смазки. Хёнджин продолжает упорствовать, возвращаясь к прежнему темпу — размеренному, спокойному и неторопливому, как будто их двоих на волнах покачивает. Ему пиздец как сильно хочется растянуть удовольствие, заставить Минхо распасться под ним, разрушить его, но сделать это мягко, так, чтобы тот жалобно и разбито стонал от того, как его неотвратимым штормом накрывает оргазм. Тот столько раз проделывал это с ним самим, что теперь нестерпимо хочется вернуть сторицей, дать возможность полностью отдаться удовольствию, что может только выдержать его крепкое и тренированное тело. — Джин-а, — снова зовёт Минхо, только теперь в его голосе больше просьбы, больше мягкости и хрупкости. — Джин-а, дай мне больше, мне нужно больше... — Нет, хён, — отказывает Хёнджин и наклоняется накрывает собой, прижимаясь грудью к лопаткам, касается губами выпуклых позвонков на шее, — не могу, нет, ещё рано, ты же знаешь... Ему отвечают жалобным и недовольным стоном, находя ладонями его руки, переплетая пальцы и крепко сжимая. Для него всегда сложно переждать эти изматывающие мгновения, когда телу уже хорошо, но этого мало, недостаточно, чтобы насытиться. Потрясающий контраст с его обычной выносливостью и терпением, от которых всё внутри поджимается, ведь это самая что ни на есть гарантия яркого и насыщенного оргазма Хёнджина. Но сейчас на первом месте именно Минхо, поэтому стоит сконцентрироваться на нём. Чужие пальцы сжимают крепче, отвлекая от мыслей, возвращая в реальность поразительно вовремя и Хёнджин касается раскрытыми губами рдеющего края ушной раковины, опаляя выдохом кожу. Он чувствует дрожь тела Минхо, его попытки самостоятельно насадиться, податься навстречу, чтобы больше-глубже-сильнее, и одно это уже затапливает его сладостным ощущением тепла с ног до головы. Но этого как будто становится недостаточно — он заражается от Минхо жаждой и потребностью с каждым новым вдохом горячего пропитанного их общим запахом воздуха. — Хочу видеть тебя, — шепчет Хёнджин и на мгновение отстраняется, переворачивает на спину, подкладывая подушку под поясницу, и входит снова, на миг замирая тесно прижавшись вплотную. — Смотри на меня, хён, не закрывай глаза. Минхо уже дезориентирован, моргает медленно чуть пришибленно, и Хёнджина накрывает осознанием, что он вовремя остановился — тот был близок к своему оргазму. То, что Минхо смолчал, не сказал, что практически кончает, — злит. Пожалуй, именно поэтому, он с силой проводит по рёбрам ногтями, оставляя вспыхивающие жаром и росчерком боли следы ногтями, продолжая оставаться на месте. — Плохой хён, — шипит Хёнджин, щипает с силой за внутреннюю поверхность бёдра, приводя в сознание, — я говорил тебе предупреждать, что ты близко, чтобы кончить. А ты?.. Не слушаешься? Значит, готов подождать ещё, прежде чем кончишь. — Нет, Хённи, не надо!.. — дрожащим шёпотом просит Минхо, облизывая сухие губы и часто моргая, пытаясь оспорить сказанное. — Не... — Я сказал — нет, — жёстко обрывает Хёнджин и возобновляет толчки, сгребая пальцами простынь по обе стороны от торса Минхо. — Я думал, мы поняли друг друга, но, видимо, это не так. Повторю ещё раз — ты кончишь только после того, как три раза будешь готов кончить, но не сделаешь этого. Один уже есть, а ещё один я накинул за твое непослушание. Минхо прикрывает глаза на мгновение, старательно дыша приоткрытым ртом, и отворачивается, снова притирается щекой к подушке; весь он не по-хорошему напряжён. Хёнджину это не нравится — злость затихает, переплавляется в нечто другое, чему названия сейчас не подобрать. Он тянется вверх, ладонью обхватывает челюсть и заставляет приподнять голову, посмотреть на себя: — Расслабься и получай удовольствие, — низким тоном приказывает, не отводя глаз. — Ты знаешь, как тебе будет хорошо, если ты просто поддашься. На секунду, на один удар сердца Хёнджин верит, что к нему прислушаются. А потом тёмные ресницы скрывают взгляд, и Минхо вырывается из хватки пальцев, снова отворачиваясь, вцепляется пальцами в изголовье кровати, отчего мышцы на плечах напрягаются. — А если я передумал? — уточняет и давит левой пяткой на поясницу, вжимая в себя сильнее. — Если просто хочу, чтобы ты дотрахал сейчас до оргазма и слил в меня всё, что у тебя есть? Хёнджин отбрасывает волосы со лба, утирает тыльной стороной ладони над бровями скопившийся пот, поджимает нижнюю губу и смотрит-смотрит-смотрит, пока внутри с новой силой разгорается пламя. У Минхо никогда не засыпает инстинкт сопротивления, он никогда до конца не отдается и не расслабляется, что заставляет всегда быть начеку и продавливать, контролировать, чтобы тот не вырвался окончательно. — Хён, — чуть лениво отзывается Хенджин, кончиком языка гладит уголок рта до середины губы, — мы уже это проходили. Побудь лапушкой, дай мне сделать тебе хорошо. — Pillow princess? — насмешливо уточняет он на английском, сверкая тёмными глазами, пока мелкая дрожь сотрясает его бёдра и пресс. — Exactly, — в тон ему отвечает Хёнджин, усмехаясь и чуть увеличивая ритм собственных движений, а потом снова наклоняется, оставляет между их лицами пару дюймов и жадно втягивает запах. — Хо, пожалуйста, дай мне позаботиться о тебе, я сделаю всё в лучшем виде, хён... Минхо подаётся вперёд сам, целует, не давая закончить, зарывается пальцами в волосы на затылке, вгрызается в его рот, будто на самом деле съесть хочет. От него такого крышу ещё сильнее рвёт и Хёнджин ускоряется, отчего и так спёртое дыхание сбивается окончательно. Но буквально через десяток секунд они отрываются друг от друга и Минхо с жалобным стоном и трогательным изломом бровей с трудом выдыхает: — Остановись. Хёнджин послушно замирает, впрочем утыкается в шею, мелкими поцелуями покрывает кожу, иногда зализывая места прикосновений губ, а иногда прихватывая их легко зубами. Не взвинчивает возбуждение сильнее, а лишь поддерживает его. От ощущения пальцев в волосах урчит довольно, поглаживает часто вздымающийся бок своими, заземляя, дожидаясь разрешения продолжить. А получив его сразу берёт высокий и жесткий ритм, не желая больше дразнить и растравливать ни себя, ни Минхо, напоминая себе о том, что и сейчас ещё не время полностью отпускать себя. — Такой красивый, Джин-а, — улыбается Минхо, с трудом улавливая взгляд выпрямившегося на руках Хёнджина, — делаешь мне так хорошо-о-о-ох!.. Он срывается в стон и его снова накрывает дрожью, губы приоткрываются в попытке глотнуть больше воздуха, и Хёнджин замирает сам, без лишней подсказки, слыша высокие всхлипы и хныканье. Сам держится исключительно на силе воли, на мысли о том, что первым должен кончить Минхо, а не он, поэтому и пытается не слишком очаровываться, залипать на таком Минхо под собой — потерянном, отчаянно нуждающимся в своём удовольствии, и снова мягком и таком трогательном. — Пожалуйста, — просит едва слышно Минхо, с явным трудом соскальзывая ладонью с волос к шее, цепляется, притягивая к себе и касаясь лба своим лбом, — Джин-а, дотрахай до оргазма, не могу больше. И только после этого Хёнджин окончательно отпускает себя, прижимается к губам в жадном отчаянном поцелуе и двигается. Чувствует, как силы покидают, а собственный оргазм, который всеми силами отодвигал на задний план, захватывает его, становясь ближе и ближе. Минхо, как и хотелось, распадается под ним на части, впивается пальцами в шею и спину, а после и царапает, прижимает к себе, будто хочет, чтобы Хёнджин стал ещё ближе, теснее вжал в постель и полностью скрыл его от всего вокруг. Высокий протяжный стон и то, как выгибается Минхо, как судорожно вцепляется в него, содрогаясь в оргазме сносит остатки самообладания, собственной выдержки подобно смерчу. Хёнджин отпускает себя, делает ещё пару мелких толчков, от которых Минхо поскуливает, и срывается сам, воя во влажную кожу шеи оттого, как ему хорошо наконец получить такое долгожданное удовольствие. И плевать уже на всё — на то, что мокрый от пота, как будто только из душа вышел, что дыхание сбито как после марафонской дистанции и на нём останутся следы от пальцев и ногтей Минхо. Сейчас просто хорошо, идеально. — Люблю тебя, Джин-а, — едва слышно выдыхает Минхо, отчего Хёнджина протягивает ещё одной волной дрожи и сладкого тока удовольствия. Не ему одному хорошо, и осознание этого заставляет улыбнуться. Потому что Минхо не может контролировать свой язык только, когда он затрахан и слишком качественно залюблен. — Люблю, чаги, — отзывается Хёнджин и мягко целует точку успокаивающего пульса под нижней челюстью.