Darling, won't you just plead or should I begin to bleed?

Полгода Верховенский провёл в громком Петербурге. Жизнь в нём проходила чрезмерно быстро, что поспевать за ней стало уж слишком тяжело. Да, он прекрасно устроился, денег всегда хватало, а вот нервов нет, от слова совсем. Срывы учащались, соседи ежедневно жаловались на крики, битьё посуды и шум, правда, самого Петра это мало волновало. Идея революции казалась уже бессмысленной, ничего, вроде не имело смысла, хоть головой об стену бейся. Самочувствие ухудшалось, былой блеск в глазах бесследно исчез, как и неровная улыбка, которая, честно говоря, и так не особо нравилась юноше. Здоровью тоже постепенно становилось не лучше, чем внешнему виду или состоянию, что и вынудило покинуть современный столичный город, отдав предпочтение тихому, давно забытому.. Селу? В общем, проведя в раздумьях неделю, шесть дней из которой Пётр мучился от головной боли и неспособностью сконцентрироваться, наконец, решился. А там и, если повезёт, не встретится бывший возлюбленный. Вернее.. Тот, в кого был влюблён Верховенский. Даже, скорее всего, до сих пор. Вечно холодные взгляды, а хороших моментов с ним можно буквально пересчитать по пальцам одной руки. Но, как бы прискорбно это не звучало, русый не мог устоять перед этой строгостью, густыми чёрными бровями, слегка неряшливой причёске, что давало внешности только определённого шарма, острыми чертами лица и банально сильными руками. И слишком часто в своих фантазиях манипулятор представлял, как было бы приятно и хорошо оказаться в этих руках. Но одна девка испортила всё. Абсолютно всё. Своими живыми голубыми глазами, длинными, золотистыми кудрями, тоненькими пальчиками. И, хотя сам Пётр этим всем обделён не был, выбрали не его. Да и чёрт с ним, думал Верховенский, уезжая как можно дальше от проклятого городишки. Но вот он снова здесь, лежа в постели на съёмной квартире, размышлял, как бы меньше попадаться людям на глаза. Ставрогин же, к сожалению или счастью, вынужден был жить более спокойно: после произошедшего над ним чуть не свершили «правосудие». Увы, многим показалось, что организовывать революции всякие, идти против законов, нравов и даже Бога - недопустимо. Быть может так оно и есть, но вот до каторги дело не дошло. Благо Варвара Петровна, женщина поистине неплохая, уверила законослужителей в том, что все те проделки и порывы пойти против устоявшихся нравов - затея Петра Верховенского, а её сын здесь ни при чём. В такое, конечно же, можно было поверить, но с трудом. Так и получилось: некоторая сумма денег и подписанных бумажек - и Николай был свободен. Вернее, свободен лишь в пределах собственного дома, но, конечно же, частенько Варвара Петровна позволяла и выходить за его пределы, но давая обещание, что ничего незаконного не будет. А он и не собирался ничего такого совершать. Бывает ходит к монастырю, бывает на речке, а бывает и просто по площади прогуливается, ловя на себе озлобленные взгляды прохожих. И иногда, размышляя на самые разные темы, в голову пробиралась одна очень уж навязчивая мысль. Мысль такая себе, метающаяся из стороны в сторону, бесконтрольно рассказывающая какие-то несусветные глупости и.. И будто бы то улыбающаяся ярко-ярко, то плачущая, ноющая, как маленький ребёнок. Именно таким в мыслях иногда являлся Верховенский. Казалось бы, столько прошло времени, стоило бы отпустить это всё: и революцию, и подлости, и чуть не сдавшие полностью нервы. Но нет. Нет уж, видимо окончательно с ума сошёл, тронулся, раз местами вспоминает о том человеке. Без Верховенского здесь как-то.. Уныло стало. И унывание это продолжалось и продолжалось бесконечной цепочкой, крутилось вокруг шеи, подобно петле замотавшись, и душило. Верховенский-то был тем, кто эту петлю хоть немного мог ослабить, а после его отъезда всё стало ещё хуже. Петелька затягивалась всё туже: домашний арест, разрыв отношений с прекрасной возлюбленной и, к несчастью, какие-то собственные убеждения в голове. — Коль.. Не нужно оно тебе. Не нужно. Слышишь? Варвара, в который раз за сегодня возвращающаяся в кабинет сына, уговаривает его не поддаваться эмоциям и рассуждать хладнокровно. — Ты ведь знаешь что может быть, если тебя заметят? Мало того на улице, а ещё и.. С этим. День, второй - за ним вернутся, ты же понимаешь сам. Николай же то и дело молчание сохранял, рассматривая не меняющийся неделями вид из окна. Порой казалось даже что он переставал дышать - настолько сильно погружался в свои мысли и воспоминания. — Ну Коль, ты ведь у меня один единственный, разумом не обделённый, я переживаю. Ты должен понимать мои переживания, Коленька.. Прошу.. Но он непоколебим. Подхватывает своё пальто и, не набрасывая его сразу же чтобы не слушать ещё больше слезливых речей, оставляет мать в одиночестве. Знает, что она простит что угодно, потому и, можно сказать, пользуется. Иногда, конечно, становится на душе как-то липко, склизко, неприятно из-за своих поступков, но, в конце-то концов, не убивать же кого иду, правильно? Так из-за чего такие волнения? Всё дело в слухах, что совсем недавно начали распространяться по всей округе. Поговаривали, мол, что Верховенский вернулся из столицы, заплатил всем, кому нужно чтоб его на каторгу не упекли и не сослали куда, и живёт себе припеваючи, может даже новые планы на захват правительства строит. И Ставрогин, хоть и был, якобы, заключённый в четырёх стенах, но и об этом разузнал. А там и воспоминания нахлынули с новой силой и стали чуть чаще возвращаться. Голубые, настолько, что даже порой не хочется отводить взгляд, глаза, прядки вьющиеся светлые, красивые тонкие линии, вырисовывающие в цельности будто бы девичью руку... Этим всем Верховенский обладал, но тогда Николай совершил иной выбор. Не в пользу революционера, к его сожалению. Но, скорее, это был не окончательный выбор, более того - простая замена, импульсивное решение, подбитое под один и тот же типаж. Наверняка было не совсем правильно называть девушку такой красоты всего лишь импульсивным решением, но Ставрогин, разузнав об измене с её стороны, полностью утратил любые чувства, любой интерес. А вот к смутным воспоминаниям интерес наоборот повысился, а вот чувства.. Чувства смешанные, непонятные. Впрочем, в них разобраться Николай жаждал именно увидевшись с Верховенским, если он и взаправду вернулся. Благо сохранившиеся какие-никакие связи помогли узнать где же он остановился. Потому и было решено: одна встреча - и вывод. Действительно ли это интерес или простая подчиняющая себе разум скука. Так, кое-как пробравшись в дом, чтоб быть менее заметным, Николай остановился у двери. По словам товарища, давшего ему этот адрес, здесь и обитает теперь временно бывший революционер. Конечно же, внутри происходило что-то скомканное, неясное, но он сохранял свои хмурый вид, возводя ладонь, сжатую в кулак, перед дверью. Пару мгновений просто напросто размышляет не напрасно ли всё это, не принесёт ли за собой это ещё худших последствий. Сможет ли матушка выпутать из неприятностей, если это понадобится во второй раз? Впрочем, это уже не важно, ведь Ставрогин, передвигая брови по привычке к переносице от жуткой головной боли, таки стучит. Раза три, может чуть больше, но последующие звуки утопают в постороннем шуме, будто бы угасают из нерешимости. Один визит и вывод. Именно так, значит отступать поздно. Дорога была долгая, тяжёлая, а потому и впускать никого Петру не хотелось. Ни почтальона, ни женщину, что книги свои продавала, а в памяти фраза заела: «С картинками для детей, страницы позолочены, сударь, купите одну!». А главное, лишь бы Ставрогин не прознал, не явился, безразлично глядя, интересуясь, правду ли люди говорят, пока у самого в душе кроме своей Лизоньки и насекомых ничего и нет. Какие бы слова Пётр не говорил, как бы не пытался приласкать, какие бы трели сладкие на ушко не пел, да колыбельные, а ведь именно на них тон юноши был так похож, старший не поддавался. Хмурился лишь, взглядом прожигая душу обиженную, когда-то даже нос разбил. Пробыв в раздумьях пару мгновений, Верховенский поднялся с постели, пояс халата на талии завязал потуже, как и обычно, чуть покрутившись у зеркала, что видно в окне дома. Слегка поправил волосы и невольно улыбнулся, глотнув прохладной воды. В тихом месте воистину стало лучше, голова не так болела, а температура со временем понижалась. Оказывается неторопливость и спокойствие дают свои плоды, в качестве прошедших мешков под глазами, дрожащих рук и дёргающегося глаза. Вот и хорошо, считал Пётр, больше и больше вертясь у зеркала. Нравилось ему это занятие, подпитывало самолюбие, укрепляло уверенность в собственной хитрости. Голова, хотя и кружилась, отказываться от любования юноша не собирался, выдыхая и подходя к двери. Наклонился, прислушиваясь. — Да-да? Кто там? — Значит птички всё же правду напели. Даже сквозь тонкий слой древесины, которая представляла собой дверь, прекрасно можно было распознать некогда знакомый голос. Конечно жилец из такой же съёмной квартиры напротив, проходя мимо, как-то недовольно покосился, но спрашивать не стал, видимо, имея десятки других забот. Ставрогин же всё думал как возможно такое, что спустя месяцы отвращение определённое отпало, отсохло как не очень хорошо поливаемый цветок, отдав своё почётное место только лишь интересу. Хотя, быть может, и громко сказано, учитывая то, что в глаза прибывшего он ещё не имел чести наблюдать. Но первое впечатление, если можно так сказать, каким бы оно не станет в последующем, достаточно неплохое. — Говорили что вы вернулись, Верховенский. И даже не зашли поздороваться? — О, а Вы, Ставрогин, так соскучились? А как же Лизонька? Милая девушка, что Вам полюбилась? Пётр улыбался, открывая дверь и начиная диалог. Но скоро улыбка с лица пропала, как и радость встрече. Встал в проходе, и не думая приглашать бывшего друга внутрь. Взялся одной рукою за голову, жмурясь и хмурясь от головной боли, что, хотя и стала намного меньше в своих габаритах, но всё равно доставала. — Слышал та завела любовника, а Вы, страдалец, из дому от горя не выходите. В скором времени юноша всё же почувствовал тепло, радость, разливающиеся внутри, словно только сваренный и так полюбившийся Петром, кофе. И он же отразился в глазах искоркой, игривой, как тогда, несколько месяцев назад. А тогда Верховенский машинально потянулся к мужчине, желая прикоснуться к бледной коже, так контрастирующей с тёмными прядями. — За Вами здесь некому кроме меня и полиции скучать. Впрочем, Вы, скорее всего, откупились, раз так свободно сидите. Ставрогин же только мигом глянул за спину Петру, вскоре осмотрев и его, мелькнув небольшой усмешкой. Что ж, первое впечатление было достаточно неплохим, а вот второе.. Трудно определить. Раздражения, безусловно, того же не вызывает, да чего там: возможно даже теперь за фоновый шум обыкновенный голос, радостью плескающийся, считать нет рвения. — Совсем не с горя, Пётр Степанович. К счастью, на каторгу не сослали, но, к сожалению, безнаказанности не удалось добиться. На такой порыв он бы, несомненно, отреагировал резко негативно, с агрессией, оттолкнул бы, может быть и применил физическую силу, но сейчас.. Сейчас, спустя столько времени, интерес не угасал и, к счастью для Верховенского, не превращался в гнев. Так что Николай, хоть и не собирался резко отвергать, злиться, но и отвечать ровно также. Всё же хотел узнать лично своё отношение и его изменения за время отсутствия, потому, наверняка, и позволяет себе и не дёрнуться. — Приму за комплимент, и да, моё финансовое состояние без проблем позволяет мне откупиться от пары трупов. Вернее одного и записки. Ох, Вы бы видели эту воодушевлённость! Загляденье, я тогда сам удивился.. Обстановка в съёмной квартирке была приличной, даже хорошей, но ничего особенного вроде золотых зеркал или хрустальных люстр на высоких потолках. Хотя роскошь всегда шла Верховенскому, тут уж ничего не изменишь, был он такой натурой, ставил себя на свет Божий, выпячивая грудь, высоко поднимая остренький нос. Стрелял озорными глазами, не прекращая говорить, говорить, говорить, вечно и всегда, запутывая, не давая сконцентрироваться, а позволяя забыться в обволакивающих ласках. Утонуть на самом дне этого кровавого сладкого моря, даже океана фальшивой искренности, где вместо водорослей его тонкие руки крепко сжимают, а вместо подводных обитателей только сладостный шёпот. — Так значит, не с горя, но любовник у невесты Вашей появился? Дурная, дурная глупышка, и не понимает, кого теряет.. Нежные ладони опустились на острые скулы, подушечки пальцев мягко прошлись по мраморной коже, слегка подрагивая, ощущая холод пред стоящего. На лице юноши показался первый румянец, густой, перекрывающий еле заметные веснушки, что на солнце и вовсе не видны. Он громко выдохнул, глядя на Ставрогина с широко открытыми глазами, не выдерживая подходящего адреналина внутри, пока сердце бешено стучит. — Что было - то прошло, и лучше не совать свой нос к прошлому, прежде чем оно не сделает то же самое, только первым. Ставрогин успел изучить близлежащие окрестности, заведения и, что немало важно, людей, так что об убранствах квартир, подлежащих аренде, догадывался, да и самому в жизни приходилось в подобных останавливаться. Разумеется, глаз привык к порядку, красоте и чистоте, что всегда были присущи особняку, но и Верховенского понять прекрасно можно: нет смысла попросту брать более дорогое жильё, если и вправду временно. Только лишь из эстетических соображений, но оно вряд-ли того стоит. — А Вас слухи преследовали даже когда Вы убрались отсюда, так ведь? Николаю же точно показалось, что только теперь, спустя столько времени, он понял с какой целью Пьер носил постоянно перчатки. В любой абсолютно момент, что не глянешь - тонкая кожа облегает ладони. Да, здесь, снова таки, понять можно: у костюмов его крой не грубый, а погода что здесь, что в Питере не ахти, но помимо, это уж для Петра, обыкновенного утоления физиологической потребности в поддержании комфортной температуры тела, Ставрогин находил в этом что-то.. Что-то особенное, подданое эстетизму, то, за чем появлялось желание наблюдать и к чему хотелось прикоснуться, как к Сикстинской Мадонне, как к предмету высшего искусства. Иногда даже, знаете, страшно становилось, не по себе, что всё это тебя одного окружает. — Вы.. Приболели что-ли? Он, без любых зазрений совести, всматривался в ту искорку, пытаясь определить что же она внутри вызывает. С этим пока что было трудно, но одно точно стало ясно: заинтересованности тут место есть. — Вон.. Да уж, многое изменилось за это время, в том числе резко негативное отношение к Верховенскому. Осторожно отняв ладони от себя, он ещё несколько мгновений подержал их в своих, будто бы это должно было что-то значить, и только после отпустил. Как-то склонил голову чуть набок, слегка щурясь, словно бы так лучше ему удавалось «читать» собеседника. — Руки какие холодные и глаза у Вас такие.. Взгляд верней.. То ли замученный, то ли пытливый. — Сам диву даюсь, вроде уехал, а от Вас избавиться никак не могу. Как приехал, снова Вы! Ещё и добрый такой, добрее обычного уж точно. День хороший задался? Повезло, Вам всегда везёт, завидую даже.. Искорка скакала по его зрачку, словно солнечный зайчик по чистым окнам в части дома самого Верховенского. Голубые, с детской, но не наивностью, а скорее хитростью, глаза беспрерывно рассматривали образ Ставрогина. Как и всегда, в нарядах мужчины преобладали тёмные цвета, сплошные, без различных узоров, как, на пример, клеточка на одном из костюмов Петра. С прибытием в городок и настрой изменился. Будто второе дыхание открылось, когда наконец прикоснуться позволили до шёлковой кожи, такой до ужаса приятной на ощупь. — А?.. Опешив от неожиданного вопроса, что обычно обозначает собой заботу и переживание, Пьер приоткрыл рот в слабой улыбке, наконец переведя взгляд с широкой груди на лицо собеседника. — А.. Да, Петербургская жизнь для меня.. Слегка слишком. Да и, как бы сильно я не был рад нашей встрече, думаю, Вам уже пора идти. Точно пора. От пристальных глаз хотелось скрыться. Нет, совсем не из-за стеснения, а из-за ненадлежащего вида. В халате, босый, а волосы, которые, хотя Пётр и поправлял у зеркала, выглядели не так ровно, как было всегда. Сейчас они скорее.. По детски небрежно убраны в стороны, и только сейчас Николай может заметить завитушки, небольшие кудри на уровне затылка и ниже, именно их и стыдился больной. — День не очень, просто никто его не испортил ещё больше. А Ставрогин вправду заметил ту некоторую небрежность, с которой, фактически, один на один столкнулся, но она никак не вызывала то противное чувство, которое обычно сопутствовало любое появление Верховенского. Не вызывала, и, более того, даже уступала местом определённой доли.. Восхищения? Чтоб он, да и этим вот восхищался? Быть может, слово действительно громкое, но это не отменяло факта того, что в личности Николая произошли видимые изменения. Они-то и дали наконец понять, привели к выводу, что компания Верховенского была не чужда, а, возможно, даже желанна. — Знаете, беседы в том монастыре, Вы наверняка наслышаны.. Мне периодически предоставляет священнослужитель, вот они научили меня тем вещам, что я ранее не знал, возможно, или не задумывался. Мы на разные темы говорим, различные вопросы затрагиваем, но самая основная, что мне запомнилась более всего.. Приглушённо хмыкнув, он натянул на тонкие губы небольшую усмешку, чуть приподнимая голову, будто бы на потолке можно было разглядеть что-то настолько потрясающее, подобное кропотливо выполненному акварелью пейзажу. — Знаете такую поговорку? «Относись к другим так, как ты хочешь чтобы они относились к тебе». Я предполагаю, что у нас с Вами было достаточно разногласий для того, чтобы сейчас найти что-то общее. Не считаете? Если Вам оно ещё надобно, Верховенский.. Припоминать ещё и слова, что когда-то сам Пьер выговаривал на грани истерики - это уже что-то. И непотребное это «что-то» или же желаемое - выбор исключительно Петра. — Позволите? Но, не выждав так и необходимого ответа, Ставрогин чуть вытянул руку перед собой, некоторое мгновение даже подумывая над тем а можно ли прикоснуться к искусству пред собою, позволительно ли это простому смертному, но всё же решился. Благо рост, а от того, соответственно, и длина конечностей, позволил даже не подходить ближе, чтоб в «пространство личное» не забираться. Сподвигнутый каким-то до жути простым, но вместе с тем и до дрожи, до головокружения запутанным чувством, прикоснулся к светлому вьющемуся, подобно стеблю зелёного винограда, локону, зацепил второй и третий, осторожно убирая их назад, подальше, вкладывая в этот свой жест всю свою преднамеренность некоторой заботы быть может даже. Только после свой скользящий взгляд перевести можно было на всё те же, не скрыть, завораживающего характера глаза, пару секунд поглядеть, всмотреться хорошенько, а после отстранить ладонь, мелко улыбаясь. — Не держите на меня зла за прошедшее, как я не держу на Вас. Да и волнения по поводу внешнего вида пусты и бессмысленны: он сам, сам Николай Всеволодович, выглядит так, будто бы никто и заметить его не должен был. Будто бы на очередную прогулку к реке собрался выйти, а здесь вот случайным образом попал, завернул не в ту сторону.. Рубашка светлая, без привычного тугого и высокого ворота, жилет, да и пальто мешковатое. Мешковатое настолько, что даже Ставрогин, несмотря на свой рост, в нём начинал чуть-чуть утопать. То и было заметно по руке, что практически полностью скрывалась в тёмном рукаве одежды, лишь чуть больше кончиков пальцев выглядывало. По этому поводу он снова не удержался от чуть заметного смешка. — Я вижу как Вам неудобно за свой вид. Перестаньте, я вот тоже не очень-то и прибираюсь в последнее время. — Что ж это Вы, Ставрогин, сами хотите в монастырь поддаться? Ой, помилуйте, я же тогда вообще при виде Вас на ногах стоять не смогу, да и, впрочем, как и многие девушки. Если с «обычными», как считал Верховенский, общаться и выдавать тайны свои, даже самые сокровенные, будет напряжно и тяжело, то вот с Николаем.. Который в голове болеющего был как раз-таки необычным, появлялись другие, только желаемые тайны, секреты. Как Пьер слышал, комнатки довольно просторные, постель, нет излишеств, но и бедным не назовёшь. В такой жить полноценно можно без проблем, а с тем на «исповедание» кого приглашать. И оно было, прикосновение то, к всеобщему удивлению, очень приятным и желанным. Конечно, лучше только к удивлению самого Петра, нечего лишним глазам видеть, лишним ушам слышать. И нежна была ладонь Ставрогина как никогда ранее, что вцепиться хотелось, не отпускать ни при каких обстоятельствах, и плевать на жену его неверную, главное, что русый был бы верным, и для него брюнет был бы единственным, самым любимым. От того, от мыслей влюблённых, и взгляд остановился на лице полюбившемся, сердце будто боялось спугнуть неземную редкость громким стуком. Повезло, что волосы совсем недавно помыл, потому те мягкие, на ощупь приятные, но не податливые, ни прилизать, ни уложить. — А я и не держал зла на Вас.. Наверное именно за таким вот Верховенским было интереснее всего наблюдать, наибольший отклик внутри он и его вид вызывает. По крайней мере, пока что Николай считает именно таким образом, читая в этом взгляде что-то.. Что-то не до конца объяснимое для него. Что-то, что не может полностью растолковать, но оно явно привлекает к себе. Тянет всё внимание на себя, приковывает глаз и не оторвёшься никак. — Не держали? Ну-ну, мне по-другому казалось, вспоминая как Вы себя вели и как срывались, принося жертвы. Земля пухом Шатову, Кириллову и остальным. Последнее он добавил чуть потише, всё ещё опасаясь того, что случайные соседи смогут подслушать и донести на него, и так нечистого на руку, а здесь ещё и Пётр.. С такими словами стоит быть поосторожнее. — Они сами виноваты, нечего было предавать нас. Ну, Кириллов уже давно желал своей смерти, не вижу в этом ничего запрещённого, я всего лишь помог ему написать предсмертную записку. Пьер скорее шептал, оглядываясь по сторонам. Не хотелось бы, чтобы кто-то случайно услышал их маленький секретный разговор, ведь довольно дорого стало откупаться от ненужных трупов, к тому же, слишком подозрительно, что с его приездом вновь кто-то был убит. — Как знаете, Верховенский. Но, коль Вы на общение не настроены со мной.. Держу пари, что только лишь со мной. — Да гостя я жду.. Так бы и Вас позвал, да ведь он наедине хочет, так сказать.. Интимность любит. А Вы с женой поговорите, далеко слухи зашли о изменах её, как бы говорить не начали, что Вы виноваты. А гостя того ведь и не было, но нужно же как-то томить Ставрогина, дабы тот, если уже и близок так стал, то забывать и не думал, заинтересовавшись в таинственном мужчине, что якобы должен придти к Верховенскому. Для Ставрогина же не было сильных причин для волнения, ведь он также прекрасно понимал что соваться, даже заплатив за свою «безопасность», никуда и ни к кому Пьер не будет. Да и тем более знакомых у него здесь вряд-ли много осталось: кто уехал, кто придал свой прах или тело земле, а кто просто напросто решил больше не иметь ничего общего с таким человеком как Верховенский. Да и ничего такого особенного не произошло, а значит и претендовать на то, чтоб поставили в известность насчёт гостя нет причин. — С женой моей, Пётр Степанович, видимо как и с «хромой девушкой» слухов разведётся, и не прекратятся они пока сами знаете что не произойдёт. Конечно же, никто покушаться и отбирать жизнь уважаемой Ставрогины (вероятнее всего, в скором времени они потеряет возможность носить эту фамилию) не собирался, но и ту сумасшедшую Лебядкину тогда никто, вроде как, трогать не собирался. А жизнь - она вот как, оказывается, умеет развернуться. — Ну.. Не буду Вам мешать. Уже сделав насколько шагов в направлении от двери, Николай только сейчас повернулся, на мгновение остановившись. — Вы это, заходите, дорогу знаете. Моя мать посоветует Вам что-нибудь от головной боли и угостит чаем. Из самой Германии, потрясающий. Только после можно было практически с чистой душой уйти, что он и сделал, надеясь что дома мать не начинала слишком сильно переживать. Наверняка она до сих пор воспринимала Верховенского как затейщика ужасных преступлений, но выставлять её в таком свете перед, скорее всего, только-только прибывшим не хотелось. Даже если и Пётр почтит когда-нибудь своим визитом, то необходимо будет держать Варвару Петровну, так сказать, «на коротком поводке» и не позволять лишний раз оскорблять, на что она вполне горазда. Верховенский отвёл взгляд в сторону. Думал, брала обида ли, когда старший намекал на бесстыдство и кровь, что была на его руках, или же некая гордость при осознании, что Николай.. Возможно боится младшего и его действий в сторону его.. Жены.. Как противно было, как мерзко и обидно! По-настоящему обидно, как он вообще смеет? Смеет приходить, напоминать о себе таким наглым образом, ещё и прикасаться, будто супруги уже в живых нет. — Думаю, в Вашем доме мне будут не рады, скорее всего, именно Лизонька. Только больше головной боли, а чай я не люблю, надеялся, Вы запомните. Не говоря ни слова о собственной обиде, но открыто её показывая, Пьер закрыл дверь, желая, наконец, отдохнуть в тишине и спокойствии. Конечно же, ту обиду и раздражение в голосе Николай прекрасно расслышал, но вот знал, к сожалению или к счастью, одно о Пьере точно - тот в один момент злиться и проклинает, а в другой и забывает, что кого-то оскорблял. Тут уже нажимает на спусковой крючок, а тут уже думает и переживает что зря убил. Возможно, эта спонтанность, отчасти, и подкупила. Так что злиться за любые высказывания, выпаленные сгоряча, от Верховенского - себе дороже. Потому Ставрогин и избежал любых эмоций, задумываясь над тем чтобы заглянуть чуть позже, когда «гость», так называемый, всё-таки уйдёт. *** — Коленька, где же ты был? Неужто у того поганца Верховенского? Послушай, тебе нужно его из своей жизни вытащить как ядовитый гриб. Понимаешь? Просто избавиться от него навсегда. Пойми, я волнуюсь. Он ничего полезного в твою жизнь не принесёт, он только её отравляет.. Коленька.. И снова за своё. Варвара таки женщина неугомонная, но Ставрогин тщательно игнорирует все её упрёки и возвращается из своего кабинета также стремительно, как и подымался. Глядит в взволнованное лицо матери и тяжёлый вздох вырывается сам по себе. — Не знаете ли где Лиза? Женщина, неясно почему опешив от такого простого вопроса, водит глазами по светлым глазам, некоторое время просто напросто молча и не издавая ни единого звука. — Как же.. Лизонька сама же тебе говорила, что уехала с подругами прокатиться по городу. Неоднозначно изогнув бровь будто в единственном немом вопросе, Николай всё же поверил на слово своей матери. Но более его насторожил вопрос, который женщина задала ему, уже почти что переступившему порог дома. — Коль, а ты когда вернёшься? То ли что-то в тоне этого вопроса, то ли в интонации, с которой она его произносила - неясно, но он списал это всего лишь на собственные внутренние переживания и коллизии. — Ближе к вечеру. Не переживайте, мама, у меня хватит сил позаботиться о себе самостоятельно, хоть я всё ещё остаюсь Вашим сыном. Бросив обрывистую фразу через плечо, он снова покинул дом, на этот раз не направляясь в гости к прибывшим наведаться старым друзьям. На этот раз ноги, наравне с умом, вели к уже знакомому священнослужителю. Поп всегда готов был выслушать любые проблемы и дать дельный совет. С ним можно было поделиться даже самыми сокровенными тайнами, что никому более, даже родной матери, неизвестны. И сейчас Ставрогин, перебирая слегка потёртые временем листы, медленно, но вальяжно, словно большая гордовитая грозовая туча, прошагал внутрь здания то ли монастыря, то ли храма, то ли церкви. Глаза бегали и прыгали по листам и впечатанным навсегда в светлую бумагу буквам, будто бы не разбирая ни слова. «N мая», «N апреля», «N августа» и «N февраля». Да и даты эти не пересчитать, ведь записи были практически каждый день. Он долго возился, думал и не решался отдать их на растерзание, но, видимо, сегодняшняя новость и визит к Верховенскому изменили всё в корни. А Верховенский в скором времени и правда остыл. Ну, как остыл, скорее попросту уснул, а во сне обиды становяться делом далеко даже не первым. А вот проснуться поздним вечером было не особо приятно, вроде выспался, а уже нужно ложиться спать. Так решил Пьер, что ночью отдохнувший валяться в постели не будет, а вот прогуляться по городу не мешало бы. Да даже если кто-то заметит тёмную фигуру, вряд ли узнает. А ещё обычно в такое время жёны-изменщицы с ухажёрами своими гуляют, да воркуют. Видя таких, что одна с кольцом обручальным, изредка без, а второй юнец совсем, страстный и ярко влюблённый, появляется желание стать охотником и пристрелить дичь, что из леса своего вышла. Пришлось принарядиться, дабы если таких и встретит, можно было высокомерно глянуть с особым презрением. Ну, а что сделает ему сударь, что с девицей женатой по углам ночами бегает? А той, может, и в голову что взбредёт, что не ровен час как муж прознает обо всём да и из дома выгонит с позором, что бросать эту дурость пора давным давно. Нет, ну, было одно исключение из правил. Если бы Лизу заметить за изменой, а если бы Ставрогин сам лично увидел. Хорошо бы было. Развод, страдания неверной, Николай одинок.. Но, к великому сожалению, никого на улице и не было. Ни детей, что до поздна загулялись, ни стариков, что домой идут неспешно, ни тех самых голубков. Похоже, такое случается только в Петербургском колорите. *** — Да-да, прочитаете и скажете. Можете читать вслух, если нас никто не услышит. Ставрогин, глядя на различную религиозную атрибутику в помещении и рассматривая её, всё думал не зря ли пришёл и решил открыться со столь.. Тревожным секретом, если так можно выразиться. Тут даже возникали сомнения насчёт того, что и приближённый к Богу человек, решивший его исповедовать остальному простому народу, может понять. Но отступать уже некуда. Старик, что был тем самым приближённым к Богу, нервно поджал губы, перебирая принесённые листы. В последний раз когда Николай заявлялся к нему с подобными - было тяжело. Это говоря мягко. — «Дела идут не лучше, чем вчера либо позавчера. Ничего не изменилось и от того мне становится всё хуже. Прошло сорок дней. На поминках Шатова я не присутствовал. Не посчитал необходимостью. Тем более меня бы там нерадо встретили. Но гораздо больше смерти этого человека меня волнует другой. К счастью, живой, но, к сожалению, отсутствующий в здешних местах. Он уехал ещё как только учуял что что-то не так, неладно. Чуйка его никогда не подводит. Но после его отъезда... Душе моей нет покоя. Проблемы со сном появились, тревоги неизвестные... Не хватает мне его». Неторопливо закончил поп, поглядывая на, собственно, автора этой записи. А тот всё продолжал глядеть то на кресты и иконы, то в неизменный пейзаж за окном. Даже в сторону священнослужителя не глянул, будто бы боялся прямо сейчас уже осуждение получить. Так что старец, помешкав немного, переложил несколько листов на стол, неспешно начиная читать новый: — «Сегодня странное сновидение было. Не снилось мне такое отродясь, быть может раз-два, но этот случай я хорошо запомнил. Всё было будто бы в настоящей жизни. Пётр Степанович, придя ко мне снова разглагольствовать о городских сплетнях, выглядел как всегда превосходно, но в чём-то я читал то ли усталость, то ли унывание, то ли совсем печаль. „Что же стряслось?“ - говорю, а он замолкает и более голоса не подаёт. Я как раз Павлиний глаз на булавку насадил, меж досок в жёлоб приколол. „Не молчите“ - говорю, а сам кальку к крылышкам прикладываю, по контуру другими булавками прижимаю. „Надобны Вы мне, Ставрогин“ - шипит он и взводит со мной синхронно глаза. Так мы и друг на друга смотрим, пока он со своего стула не подымается, не одаривает настолько разбитым взглядом, что мне тогда стало совсем не по себе. Я уже было открываю рот, чтоб что-то ещё начать говорить, но не успеваю. Понимаю только позже, что Верховенский придвинулся не так просто. Он вот так просто и легко начинает поцелуй, что я и среагировать не успеваю. Павлиний глаз так там и, на дощечках, остаётся, наблюдает за тем, как я всё же прихожу в себя, отвечаю на желание близости. По правде, я всё размышлял как бы это происходило за границами сна. Как бы Пётр Степанович отнёсся, если бы я...» Старик, прокашлявшись, несколько абзацев пропускает, читая их про себя, якобы не желая, всё-таки, подвергать опасности анонимность того, кто исповедоваться пришёл. Николаю, по правде, и легче становится от того, что поп дальше вслух ничего не произносит. Перекладывает ещё несколько листов, дочитав, и новый начинает, пока Ставрогин губами сухими шевелит, точь в точь наизусть помнит что писал: — «Не могу я. Не могу, просто не получается ни черта. С момента отъезда Верховенского прошло почти полтора года ровно. Все эти полтора года я места себе не нахожу. Плохо мне. На душе пустота, пожирает всё, к чему коснусь. Не могу уже как ранее ни писать, ни бабочек подготавливать. Аппетита нет совсем, Лиза беспокоится. Она в последнее время вызывает только лишь раздражение. Я не испытываю абсолютно никакого желания находиться с ней в одном доме. Плохо мне здесь. Надобно бы мне с Петром Степановичем увидеться. Надобно поговорить, обнять. Не хватает мне его. Я не знаю что это. Вздор всплошь, но я не вижу себя без него. Не вижу ни на грамм, ни на частичку. Люблю, сдаётся мне.» Последующие записи поп читал уже в полнейшей тишине, вызывая тем самым у Николая невероятное волнение, что скручивало внутренности неприятным, тугим узлом. А как же, никому ведь этого не показывал, считал и думал что, вообще, вместе с собой в гроб эту тайну унесёт, а здесь вот оно как получилось.. В какой-то момент старик откладывает все листы ровной стопкой в сторону, молчаливо глядя на Ставрогина, у которого уже и сердце в пятки падает, разбиваясь и собираясь по самым мелким осколкам. И со стороны это даже как-то комично смотрится, но вот только мужчине совсем не до смеха. Он шумно сглатывает, прокашливается, глядит на попа, но вскоре подаёт голос приглушённо, замечая как с первых слов он непривычно дрожит: — Что же Вы скажете по поводу.. Этого? Поп молчит, ползает взглядом по листу перед собой, вскоре выдёргивая ещё парочку предложений подобно цитате: — «Не вижу без него смысла жизни, не вижу причин для жизни. Но я боюсь самоубийства. Я боюсь показаться слабым. Боюсь, что в моё отсутствие с ним что-нибудь жуткое случится. Что я не смогу никак помочь, что я не смогу... Защитить.» Николай всё таким же непонимающим, немигающим взглядом терзает потрёпанное старостью лицо, нервно перебирая рукав своего мешковатого пальто. Впервые нервы гору, вверх берут, и от того ещё более беспокойно на душе становится. — Простите, а ко мне Вы-то зачем пришли? Такой вопрос вводит в полнейшее замешательство, которое Ставрогин спешит показать, сметая брови к переносице, хмурясь и подходя к столику, заглядывая прямиком в глаза священнослужителю. — Что Вы имеете в виду под «зачем»? Поп еле заметно ведёт губы усмешкой. — Если Вам так угодно и услышать желаете, то я скажу вот что: Вы время зря теряете. Такое.., — кивнув на стопку листов, поп сложил руки в замок перед собой, — не написать тому, кто не ощущает всё по-настоящему, как оно есть. Тому, у кого сердце так не чувствует, так не обливается кровью и не страдает. Вы бы лучше начали действовать, пока не поздно. Ставрогин замирает, даже перестаёт дышать на пару мгновений, не веря собственным ушам. Такого, разумеется, он ожидал, но мог положиться на подобный исход лишь совсем незначительно, а теперь.. Впрочем, теперь и вправду можно начать действовать. По крайней мере, если страх снова не одолеет изнутри, не сломает. Так, поблагодарив попа и пообещав «прийти к действию», Николай сразу же из монастыря стал направляться домой. Выглядит нервно, действительно помешанно может быть даже, размышляя всё над словами старика. «Тому, у кого сердце так не чувствует, так не обливается кровью и не страдает»... А для Пьера.. Печально всё же было это всё. Да, жизнь в Петербурге быстрая, медленных не любит и таким же помогать не станет, но интереснее там. А так, нарядился, причесался, и словно для себя. Нет, конечно, Верховенский себя любил.. Наверное. Он сам не понимал, ведь то перед Ставрогином унижается, руки тому целует, на колени падать готов, то в большом городе большой шишкой стал, что никто дорогу переходить ему в здравом уме точно не станет. Ну, не так уж всё и плохо, как может показаться на первый взгляд. В городке воздух чище, природа ближе, атмосфера своя, особенная, идёшь ты себе, глядишь, там котик сидит на заборе, там собака в будке, хвост один торчит. А где не спят, в окнах свет горит, улицу освещает не сильно, но и того с головой хватает, если шума поблизости нет, как и опасности чувства. Сплошное спокойствие, даже радость ночной прогулке. Не зря вышел, думал Пьер, вглядываясь в тонкие берёзки, сторону их другую, тёмную, детей пугающую, спать не дающую. И не по себе стало от образа сего, вспомнилось, как дитём гуляя, а привычка эта с детства, посреди дороги шёл, лишь бы лапы эти когтистые не схватили, в лес не утащили, словно зайчика какого, добычу под руку попавшую. А нагулявшись вдоволь, домой возвратился, обувь на ходу скидывая, двери плотно закрывая, замками всеми, что при себе имелись. Боялся он, что придёт кто, убьёт, а он и пискнуть не успеет, даже глаза открыть, увидеть губителя своего. Одежда так же полетела в шкаф, ну не было настроения складывать всё аккуратненько, педантично, как учили. В сукенке ночной на колени сел, падая низко-низко, лбом в пол, луне, ночи хозяйке, кланялся, спокойствия просил, дабы воры, убийцы рядом не ходили. Прежде того умылся, локоны отросшие расчесал, краснел, вспоминая прикосновения ласковые, всего секунду по времени, но которые уже выздоровевший никогда не забудет. А после того в постель лёг, подушку крестя, молитву проговаривая. Руки кровью окрашены, а крещения помнят, губы лестью словно мёдом обмазаны, а слова шепчут. В кровати всегда тепло, хорошо и безопасно. Любо было бы ещё, да человек, любовь Петра который не принимает, спит сейчас наверняка с женой своей, изменщицей бесстыдной. А Верховенский знал и верил, что нечиста она была в браке, что он бы по другому, он бы с нежностью, он бы.. Так, как Солнышко хотело бы.. Ласковое прозвище, забыть которое сам Ставрогин приказал, девичьим оно ему казалось, а вот Пьер хихикал всегда, в голове называя, во снах целуя, в мечтах кольцо на пальце имея. Да может, не суждено им вместе быть? Лизонька счастливица, такого мужчину охомутала, а ей всё мало, по чужим скачет, нашлась, саранча ненасытная, всякое счастье сожрёт, всякое, даже выдуманное. И думать о ней гадко было, зависть вверх брала, ком в горле катала, на зло точно. Потому глаза запекло, слёзы щёки красные то ли от обиды и боли, то ли от любви и желания грели. И подушка крещёная влаги солёной испробовала, ещё больше страдальца мучая. Выходило так, что возвратиться домой Ставрогин успел до наступления вечера, как и обещал матери. А это, оказывается, весьма злую шутку сыграло. Всё ещё в не то разбитом состоянии, не то с воодушевлением пробираясь по коридорам, Ставрогин никого не замечал на своём пути. Даже прислуга, что обыденно то туда, то сюда перебирается не попадалась на глаза. Это, наверняка, вызвало то самое ужасное ощущение волнения, предчувствия чего-то плохого, нехорошего и, быть может, просто немыслимо противного. Какая же незадача, что все догадки оказались чистой правдой. Первым делом он направился в свой кабинет, оставив там эти самые записи, так и не решившись придать их огню и сжечь, как нечто неположенное, нечто постыдное. Просто спрятал на прежнее место, как жалкий трус не желая избавляться от груза прошлого. — Коль? Варвара, по какой-то пока что неясной причине вся побледневшая, застала своего сына, когда тот только переступал порог кабинета. Николай, конечно же, то, якобы, беспричинное волнение в её глазах мигом заприметил. — Ох.. Ты уже домой вернулся? Впрочем на мать он никогда ничего плохого подумать не мог, потому просто попытался скрыть последствия той исповеди несколькими минутами ранее. Да и она ведь всё-таки мама, значит и беспокоится о своём ребёнке и волнуется лишний раз. Жаль, что Варвара не была такой в настоящей жизни. — Вернулся, вернулся, где Лиза, мам? При одном упоминании этого имени женщина ещё больше сжалась, беглым взглядом осматривая всю комнату, но так и не решаясь заглянуть в глаза собственному сыну. Сердце в груди от чего-то начинало стучать всё быстрее. Чувствовалось это до самых висков. — Лиза.. Да, знаешь, она.. Заметив как Николай продолжил свой шаг к их общей спальне, Варвара вдруг спохватилась, вся затряслась, заметалась, закрутилась, побежала следом, а вскоре и выбежала совсем впереди сына, будто бы загораживая собой проход и в следующие минуты дверь. — Мам, всё в порядке? Нужно тебе что-то или с Лизой что случилось? Пропустив шумный вдох, Варвара Петровна осторожно, плавно взялась за дверную ручку. — Не надо оно тебе, Коленька. Пойми, не надо. — О чём ты? Неясно откуда взявшееся тепло всё больше разгоралось в груди, становясь всё более жгучим и буквально скоро оно начало настоящий пожар. К сожалению, тушить его нельзя было под угрозой собственной гибели, но мать пыталась, одновременно являя собой и дополнительные дрова для распалки, и ветер, что разносил уже горящее пламя. — Коленька, пожалуйста! Пожалей себя в первую очередь! Да что ж это такое? В самом деле, это уже далеко не походит на то, что должно было произойти, если бы это был обыкновенный вечер. Николай, хоть и встретив сопротивление со стороны матери, но всё же кое-как смог опустить дверную ручку и отворить ту самую дверь. Сначала весь обзор закрывала Варвара, но даже небольшой секунды её замешательства Ставрогину хватило. Хватило по самое горло. «Коленька, это не то, о чём ты думаешь!». Коленька, к сожалению, чудесно понимал что к чему и какую же змею он пригрел на собственной шее. Прекрасно понимал, что потратил чуть ли не два года своей жизни на пустые ссоры и невзгоды. А ради чего? Чтоб в итоге получить вид своей обнажённой жены в их общей постели, на которой рядом с ней находился.. Впрочем, то было уже и не так важно, ему было достаточно определить то, что она усердно пыталась прикрыть себя и своего нового возлюбленного, выкрикивая слезливо какие-то просьбы остановиться, обдумать всё с самого начала и перестать воспринимать всё слишком резко и неправильно. Да чего уж тут неправильного? — Интересные у неё подруги, мам. И, скорее всего, не меньше пугал факт того, что мать, та, кто должна защищать, ограждать хоть немного от неприятностей, прикрывала, но не тебя. Становилась, но не на твою сторону. Помогала хитрить и обводить тебя вокруг пальца. Для него этого было достаточно. Не хотелось даже в лица им заглядывать, внимая этой наигранной искренности. Вдруг в груди вместо того колоссального пожара, пожирающего всё на своём пути, стало пусто. Пусто. Пусто, холодно, склизко и невероятно противно. Надо же, прямо как.. Прямо как всегда. — Более никогда не говори, не открывай свой рот. Собирай вещи. Через день я не хочу видеть твоих вещей в этом доме. И на этом его прибывание в этом гадючнике было окончено. Он просто развернулся и ушёл той же дорогой, что пришёл. Долго бродил по затемнённым улицам, был на речке, борясь с желанием просто рухнуть в воду и не пытаться начать грести. Ловил на себе весьма прохладный ночной воздух и ветер. Как и в тот раз, сейчас ноги сами повели по уже известному маршруту. Так Ставрогин, промозглый и потерявший любое желание бороться с змеёй/Лизой, оказался у двери съёмной квартиры, к которой уже приходил сегодня. Чтоб решиться постучать ему понадобилось немало времени, так что его в раздумьях он провёл сидя прямиком на полу. Благо так и никто не заметил, не подошёл и не заговорил. В любом случае, он был полностью уверен, что говорить станет лишь с одним человеком. Но он долго ещё перебирал рукав пальто, думал и гадал, пока, наконец, не собрал силы и не постучал негромко несколько раз в дверь, так и не подымаясь с пола. А Пьера от слёз горьких, да страданий нескончаемых именно стук и отвлёк. Да уж. Лучше времени и не придумаешь, только выплакаться собирался, эмоции накопленные выпустить, сердце разбитое успокоить, как припёрся неизвестно кто на порог. И впускать не хотел же, вдруг ошиблись, не один же он в доме этом живёт, да и гостей так поздно не ждал. Ну, если подумать, раз человек этот две квартиры между собой путает, значит пьян скорее всего. Понимание ситуации пришло достаточно быстро. Любовница то к соседу пришла, девушка молодая, светленькая, ну прелесть просто, а может, и жена? Верховенский не знал и интересоваться не собирался, не до этого как-то, не о том душа болела. А встать с нагретого места у стены просторной постели пришлось. И умыться, дабы дорожки солёные заметны не так были, а глаза красные.. Может спит плохо, кому какая разница? Главное, что он сам знает, почему плачет, а если точнее, по кому. Как и всегда, Пьер к двери подошёл, ухом к дереву прислоняясь, услышать пытаясь, кого ни свет ни заря принесло. — Кто там? Ставрогин некоторое время молчал, глядя бесцельно на свои ботинки, но вскоре постучал ещё несколько раз. Стук появлялся практически у самых ног, что, наверняка, подозрения как минимум вызывает. — Не спите? Конечно же, заявляться в такое позднее время было как минимум не очень-то и вежливо, и этот груз на себе он ощущал очень явно. — Пётр Степанович.. Добавив чуть тише, он находился на грани, обдумывая варианты того, что могло произойти, случиться. От «Никогда более не возвращайтесь сюда, Ставрогин» до открытия двери. — Я.. Мне нужно поговорить с Вами. — Поговорить? Неужели, Вы всё это время обманывали меня? Верховенский тихо посмеялся, радуясь знакомому и горячо любимому голосу. Слишком приятно было, слишком хорошо было от осознания, что вместо жёнушки своей по ночам он к нему ходит. И плевать, что между ними ничего и никогда не будет, мечтать никто не запрещал и запретить не мог. Правда, вопрос этот странный заставил старшего поволнаваться. — Вы же не карлик, почему голос у пола слышу? Всё это время ходули носили? Абсурдно, но почему-то именно такие шутки подымали настроение русого после очередного плача по ночам. Да и любые другие, в принципе-то, не был он привередой в юморе, если дело касалось особо низких показателей радости. — Встаньте, пришибить Вас боюсь случайно. Николай чуть усмехнулся на эти фразы, но всё же поднялся, отряхнувшись от призрачных пылинок, и как-то неловко встал перед дверью. Неловкость.. Странное чувство, что обычно его не преследовало, а тут внезапно заявилось, а что делать в таком случае он не обучен. — А Ваш гость, как я слышу, настроение Вам поднял? Не хотелось задумываться кто же такой приходил ровно также в эту квартиру, слишком много сил ушло на проживание очередного разочарования в отношении своей жены. Бывшей жены. — Я уже запомнил, что чай Вы недолюбливаете, но я имею наглость напроситься хотя бы на кофе. Замёрзнуть можно. Открыть дверь труда не составило, потому, отворив её, дабы Николай вошёл в помещение, русый отправился на кухоньку, водичку греть на.. Чай. Ночами кофе пить не лучший вариант, днём и так вполне выспался, а так и вовсе до следующего вечера проспит, и так целую вечность! — Мой гость прекраснейший мужчина в моей жизни, но заставляет меня только плакать. — Плакать? Как же так? А никто и не приходил. Никто, кроме Ставрогина, единственного и неповторимого, о котором сейчас и говорил Пьер, давая новому собеседнику повод заинтересоваться. Может, даже заревновать? Он-то не знал, что жена воистину неверна оказалась, так ещё и в доме их совместном, с Эркелем.. В глаза не видел, а слухи такову мысль несли, что поручик мстить стал за уезд Верховенского. — Не в то время Вы для кофе пришли. Что ж явились? Жена любви и ласки недодаёт? Ставрогин же аккуратно сделал несколько шагов, переступая порог, и также неспешно проходя внутрь, прикрыв за собой дверь. Побродил парочку мгновений туда-сюда, но вскоре и на кухню пришёл. Заметил небольшой стульчик, табурет даже если быть точнее, и занял его, поглядывая на лампочку, а вскоре и вгрызаясь взглядом в спину Пьера. Наверняка он бы ещё долго молчал, если бы не вспомнил тот разговор в монастыре. — Полчаса назад я пришёл домой и застал свою жену в постели с любовником. Многозначительно промолчав, он, кое-как собрав слова, продолжил: — Где я отныне пью чай и кофе - не её собачье дело. А Вы-то.. Не спите почему? Поздний час.. Или ещё кого-нибудь ждали? — Страдал, плакался в подушку, это так просто ведь! В позабытой, но соскучившейся Ставрогином наигранной манере восклицал Верховенский, становясь на цыпочки, чтобы достать сахар. Ночное платье белого цвета, кстати, очень шло младшему. Делало его что-ли.. Теплее, уютнее, возможно, и желаннее.. Но недолго образ этот оставался таковым, испортил его неожиданный смех Пьера, который лицо ладонью закрыл, пытаясь эмоцию сдержать. Говорил недавно о жены неверности, как тем же вечером Николай супругу в постели с другим застаёт. — Ставрогин, Вы-то почему такой пытливый стали, всё интересуетесь, надобно оно Вам? Закипевшую воду в чайнике русый разлил по кружкам, ставя и чашу с сахаром рядом на столе. Сел на стульчик, в тёмное содержимое вглядываясь, ведь то довольно сильно напоминало цвет волос возлюбленного. — Вы, Ставрогин, меня со своей женою не путайте, никого я по ночам не жду. И смех этот теперь вовсе не ненависть ещё большую распалял, а, наоборот, заставлял что-то внутри щёлкать планомерно, запуская ржавый, давно никем не тронутый механизм. Все шестерёнки там крутятся с огромным трудом, но их подпитывает именно этот простой, но до жути приятный образ. И, казалось бы, столько стараний, столько усилий только для того, чтобы наладить работу совсем небольшой, алого оттенка детальки огромного механизма в плавно вздымающейся груди. Этот смех заставляет и Ставрогина чуть улыбнуться. — Надобно, надобно. «Страдал»? Такое было по-настоящему противно и даже больше больно слышать, вспоминая собственные записи на листах и десятки признаний в верной и нерушимой привязанности, любви, если их и не сотни. — И из-за чего же этот «гость» Вас плакать заставляет? Не годится так вот в одиночку слёзы лить. — Обидно до жути, что чувства мои, скорее всего, и не взаимны с этим человеком. Почти протараторил Верховенский, тяжело вздыхая. Хотя, разумеется, и сам Ставрогин некогда был фанатиком такого дела. Переведя взгляд на по-прежнему волшебного оттенка глаза, сейчас Николай столкнулся с тем, что видел в них действительно некоторую смесь боли, обиды и, несмотря на всё это, убийственного количества нежности. Так, он глядел в эти радужки уже несколько минут подряд, согревая слегка замёрзшие ладони с помощью чашки, что уже нагрелась от горячего чая. — У Вас чудесные глаза, Верховенский. Глубокие. В таких и вправду утонуть хочется, и себя не жаль ни на капельку. Глаза эти самые прелестные Пьер опустил, холодным воздухом чай остужая, да в мыслях копаясь. Печаль сердце одолевала, не позволяя на возлюбленного глядеть. А хотелось, очень, и касаться его хотелось, и гладить, ласкать, целовать бесконечно, никогда не останавливаясь. А за те полтора года накопились всевозможные эмоции и желания. И ударить, за то, что не любил так, что женился. За то, что холодно так смотрел, душу влюблённую пугая. Пальцы переплетать, до хруста, мстить за боль всю причинённую, их же целовать, кажется, ни одну подушеку бы не забыл, все фаланги бы пересчитал таким способом, наслаждаясь кожей прохладной на своём лице. И бить и любить, сжимать и целовать, кричать и.. Хватит. Хватит думать о том, кто не дастся никогда, хватит пусто мечтать, зная, что не сбудется даже капля из того бесконечного моря, что олицетворял собою Николай.. Были и останутся они противоположностями, были и останутся всего друзьями, хотя и так их не назовёшь, просто.. Знакомыми. А комплимент нежный, подмечающий тонко, ещё больше боли доставлял. Корить себя хотелось из-за чёртового решения, зря приехал. Очень зря, ведь и злиться уже не хотелось, лишь плакать, долго и громко, чтобы все услышали, как плохо, как скучал месяцами, как невыносимо без любимого. — В Петербург мне уже пора.. Выздоровел, хорошо, но здесь мне не место. Может, с женой ещё помиритесь, жаль красавицу терять такую. Надеясь забыться, заглушить ту боль неумолимую, тему перевёл, правда, хуже только стало. Пьер боком сел, локоть на стол ставя, лицо ладонью закрывая. Стыдно было слёзы показывать, глаза красные, в которых одни страдания читались. Николай же всё думал и гадал когда же проговорится, когда же хоть что-нибудь не подумав ляпнет и за это можно будет зацепиться. И всё выжидал, да напрасно. Не хотел Пьер сознаваться, всё на своём так ужасно упёрто стоял, да и не позволял даже никак и ничего. И от этого становилось ещё больнее, ещё противнее, терзало это чувство и так поцарапанную и на ладан дышащую душеньку. — Ну что же Вы-то с Питером своим заладили.. Слов обыкновенных совсем хватать не будет, потому Ставрогин и поднялся с уделённого ему места, парочку шагов сделал, пока не стал перед отвернувшимся Петром. — Зачем Вам туда так необратимо срочно требуется? Наверняка, ранее он и подумать бы не смог, что будет вот таким, вот в таком виде пред кем-то, особенно Верховенским, но вот оно как выходит.. Чуть помявшись, он сначала плавно согнулся в одной ноге, оставаясь на колене, а потом уже и во второй, и выглядело это так, будто огромного титана подкосили и повалили прямо к земле. В целом, он своё поражение признавал и не метался в стороны, в попытках вырваться, оборвать тросы и наказать своих обидчиков. — Снова меня оставите? И вот как выходит: тот, кто боготворил, тот, кто поклонялся, готов был целый город сжечь до тла, готов был хоть своей жизнью пожертвовать, мог сейчас наблюдать за тем как предмет его поклонения, его идол теперь его заменяет, фактически становясь на собственные колени. У Пьера они-то уже в кровь, скоро кость белоснежная будет виднеться, а стоило ли оно того? Безусловно, где-то стоило, просто чтоб увидеть хоть доль раскаяния в глазах идола. А оно, несомненно, где-то там было. — Поймите меня, мне бы не хотелось снова оставаться в гордом одиночестве в этом месте. Петля уж тогда меня не так сильно страшит. Поймите.. Пойми, что я увядаю здесь, усыхаю, умираю и ничего не может мою боль облегчить. Осторожно отняв ладонь, которой Верховенский закрывался, он лишь мягко притянул её к себе, вскоре плавно склоняя голову и оставляя еле заметный, невесомый поцелуй на внешней стороне. Всё продолжая сжимать мягко, нервно бегая глазами по лицу уже столь полюбившемуся за столько времени, не желая даже задумываться о том, какой может быть реакция. Слишком пугающе это ожидание было. — Пьер, я не хочу и не могу более без тебя.. А какое имя, «Пьер». На французский манер оно идёт ещё больше, ещё красивее и изысканнее выглядит. — Да как Вы.. Смеете вообще? Как смеете просить остаться, петлёй угрожая? Думаете, мне так нравится выть ночами, ведь любимый мною человек с другой, с женой своей? С супругой, которую любить должен, семью создать с ней, жизни радоваться? Пока я один в том.. Петербурге.. И нет там никого, хотя бы слегка на Вас похожего, а даже если бы и был, не смог бы заменить.. Верховенский руку отнял, лицо закрывая, в волосы зарываясь, выдыхая так тяжело, наконец выговорив всё, о чём думал. Сам не понимал, легче от того стало, или наоборот, только тяжелее, ибо и принять хотел, отдаться полностью, без какого-либо остатка, и не мог, вторя себе одно и то же. Считал от безысходности Николай просит, и нет в словах его искренности, как выглядит со стороны. Жена изменила, матерь, похоже, скрыть пыталась, а что ему в этом селе теперь? В столицу только путь, верную встретить, полюбить.. Копию Лизоньки, с отличием в имении при себе честность. И, как минимум, ею некогда обладал Пьер, но во внешности, как и в полу, отличался. Ну верить он попросту не мог реальности, мечте сбывшейся. Солнышку его милому, ненаглядному, что ну никак не могло на чувства его ответить, принять, не могло оно того же желать, всего того, о чём месяцами-годами грезил Пьер — Хватит.. Не врите, не выдержу я лжи этой. Сам в петлю полезу, если и Вы лгать собрались. Не могу я больше так, не могу, на что ж Вы с этой Лизой, вертехвосткой наглой, поженились? — На что женился? Ибо сам в себе разобраться не мог. Не мог поверить, что всё то на деле не к ней испытываю, что она мне своим обликом напоминает... А Николай-то как раз и мог, и был в состоянии и в силах всю свою привязанность вот так просто показать, ведь понял, что не может больше так. Не может перечить себе же, просто не может и более того - не хочет. — Тебя напоминает. Голову на отсечение отдам, если не веришь что правду говорю. Да, был я ужасен и по своему холодному отношению к тебе заслуживаю всего того, что со мной происходит, всех невзгод, что сейчас на голову свалились. Но я как никогда ранее искренен, прошу простить за всё то, что тебе пришлось переживать. Опустившись на собственные ноги, он лбом уткнулся в колено Пьера, обдумывая всё услышанное и сказанное. Сердце кровью обливалось в который раз, и от этого совсем уж холодно становилось. — Да и какое тут прощение? Не заслуживаю и его, но, даже если не примешь и выставишь за двери - хочу знать, что у тебя всё в порядке и что ты зла не держишь. — Дурак Вы, Ставрогин.. На мне бы женились, и не было бы проблем всех этих.. Я-то Вам верен остался, и гостя никакого не было. Всё надеялся, что нужен, заинтересуетесь, ревновать начнёте. А после понял, что и не к кому.. Все полтора года о Вас думал, а как о свадьбе узнал.. Умереть решил. Яда купил, а бабка, которая его варила, обманула. Жив остался, с того момента и идёт всё плохо. Болею ужасно, совсем без Вас потерялся я... — Нужен, заинтересован, ревную. Никогда более пусть такая дурная мысль не приходит в голову, какой яд ещё? От одной мысли, от одного представления того, что он действительно решился в здравом уме собственноручно покончить с собой и из-за чего? Из-за того, что «какой-то там» человек взаимностью не ответил? Самоубийство на такой почве, быть может, хуже даже самоубийства из разочарования в возлюбленном или возлюбленной. Не вытирая слёзы, Верховенский всхлипывал, ладонь на голову возлюбленного положив. Гладил, пряди перебирал, изредка, зарываясь, хватал больно, а позже пальцы расслаблял, почёсывая приятно, будто пса домашнего, любимца настоящего. — Никогда взгляд холодный не забуду.. Его я полюбил, его и прощать всегда буду, несмотря на то, сколько боли и страданий принёс за собою. Люблю я тебя, Солнце, уехать с тобой в Петербург хочу, или здесь остаться, плевать, лишь бы рядом. Зависть берёт, как думаю, что все полтора года Лизонька с тобою по утрам просыпалась, обнимать могла, целовать.. Даже прикасаться без позволения. А я не отпущу больше, не дам уйти от меня. Пьер поддался вперёд, возлюбленного за скулы обхватывая, немо прося на него взглянуть. Глаза голубые слезились, а слёзы те ни конца ни края не имели на пол глухо падая. Как-то страг русый на любимого смотрел, не верить продолжая и наклоняясь ближе, поцелуй желая получить. — Быть может и вправду дурак. И вправду.. Он по уже знакомым чертам лица прыгает, все в одно время хочет рассмотреть, ухватить хотя бы краешком глаза, поддаваясь под любые прикосновения, будь они приятными либо же наоборот вызывают дискомфорт, даже лёгкую неприятную боль. И, наверняка, где-то про себя считает, что всю ту боль заслужил, намного больше, если уж разобраться. Гораздо, намного больше. В подобные моменты осмысления «Я всё это заслужил» и появлялись мысли о том чтобы просто взять и в петлю прыгнуть. Но тут уж непозволительно, да и.. — Дурак я. И, конечно же, Ставрогин поцелуй подарил, всего небольшой, недолгий, пришёлся он на уголок губ, но столь наполненный желанием загладить свою вину за прошедшее, успокоить и заверить что всё в порядке... Уж точно не пожалуешься. А после он плавно перетёк в слабые объятья, которые удалось ровно также подарить, выпрямившись и потянувшись, уткнувшись в грудь Пьеру. Конечно же, стульчик мешал полноценно подвинуться ближе, но на данный момент Николай использовал все возможности, что у него были. — Дурак. Определённо каждый человек обладал собственным запахом и у Пьера он был приятным, практически незаметным, если не учитывать парфюмы. Но именно такая простота, наверняка, и зацепила, и к себе влекла, так что Ставрогин шумно вздохнул, обвив свои руки вокруг чужой талии, вернее даже поясницы только крепче, всё ещё находясь на коленях, но это в целом не смущало совсем. Просто было приятно оказаться, наконец, рядом с тем человеком, что значит так много. — И как же сильно я полюбил Вас, дурака.. Мне ведь.. Фотографии со свадьбы Вашей прислали. Верховенский шептал, руки резко убирая, сжав их в кулаки. Он был как не в себе. Тем не менее, от причиняющих боль прикосновений отказался. Может, и хотел где-то сжать, толкнуть, начать кричать, требуя ответа почему его на змею ту променяли. А дабы всю злобу не выпустить именно таким образом, не навредить любимому, пусто смотрел на него же. В голове слишком много мыслей, даже те, что, казалось бы, совсем чужды. Вернее.. Не нормальные для мужчины. Фантазия выдавала самые разные картинки, от одних поцелуев, до.. — Солнышко.. Единственный мой.. Я тебя никому больше не отдам. Никому и никогда. — Я думаю.. Думаю развестись с Лизой. На этом наши с ней пути расходятся. Плыло перед глазами всё то, что пришлось пережить. Всё то время, что зря потратил, что себя и Пьера, не жалея, мучал, а от того и тошно ставилось, и совсем не хотелось снова видеть на лице любимом разочарование. От того хотелось просто спрятаться, уйти и скрыться так, чтоб никто, ничто и никогда, чтоб не возможно было отыскать. — Я более не хочу переживать, чувствовать как сердце разбивается из-за незнания того как ты, где и что. Когда ты в Питер уехал.. Я уж думал совсем с ума сойду, не выдержу. — Я теперь.. Без тебя точно не уеду, не смогу, зная, что и ты любишь. Вместе уедем! Хочешь? Со мной, в Петербург, в новую жизнь. Пытаясь убрать с себя руки Ставрогина, Пьер встал со стульчика. Вернее, на пол так же сполз, любимого в щёки целуя. Радость Верховенского озарила, дождался наконец, страдая столько, а сейчас и награду свою получить можно, полноценно, не только глядя влюблённо. — И не нужна тебе эта Лиза. Ведьма та ещё, и любовник от неё скоро уйдёт. — Ты же понимаешь, что тут, что в Петербурге не отнесутся с полным пониманием, да и, к тому же, в ближайшее время я точно не буду в состоянии выехать отсюда. Иначе в столичное отделение передадут информацию, и тогда уж точно каторги не избежать. Николай только и радовался, грел наконец душу после всего, что пришлось перетерпеть, наслаждался, в конце концов, тем, что теперь не один и более не будет. Брак с Лизой ничем от полного одиночества не отличался, а здесь.. Здесь всё по-другому и по-другому будет. — А Лиза искать меня станет. Но главное что сюда дороги не знает — Какая нам разница как отнесутся другие? Это наше счастье, и я не позволю его у меня отнять.. Снова. На словах о доносе Верховенский стал хмурится, остановив порыв ласки нежной. Он серьёзно посмотрел на милого своего, гладить продолжая, упрашивать мягко. — Я заплачу, и тогда тебе не о чём будет волноваться. Соглашайся, Солнышко, а если захочешь, будем приезжать сюда иногда. К матери твоей, когда соскучишься. — Сомневаюсь, она ведь в здравом уме решила эту змею покрывать.. Какая же она мать после такого? Да и не за чем было за ней скучать, ведь это по-настоящему неприятный, мерзкий поступок. Лихорадочно сжимаясь, Пьер обвил Ставрогина, крепко в объятьях держа. На ухо шептал, в локоны чёрные пальцы тонкие пряча. — А Лизонька нас не найдёт.. Некогда ей будет, любовника хороня.. — «Хороня»? Я бы их в покое оставил, пусть себе живут и не нарадуются. Николай на объятья отвечал осторожно, будто бы склеенную по кусочку вазу прижимая к себе, боясь лишний раз не так коснуться, чтоб не разрушить ещё один раз. Мягко обвивал талию, бока, поясницу, успевая заключить про себя, что это ощущается совсем не как даже в том сне странном. А намного, намного лучше. — А мы возьмём пример и будем ещё лучше жить. — Правда? Тогда и возвращаться сюда не нужно будет, будем жить в столице, там тебе точно понравится. Тепло улыбаясь, словно мурчал Верховенский. Оставлял ещё больше поцелуев, уже на скулах, затем на шее. Нравилось ему любовь свою показывать, всё ласками высказывал, как скучал, как ждал, как мучился сколько времени, и как после всего дорвался до Ставрогина, мечты своей заветной. — И не обидно тебе? Отомстить не хочется? — Тебе не хватает тех убийств на совести и ещё хочется? Обидно, разумеется, но убивать никого не следует. И заказывать убийства ровно также, понимаешь? Не хотелось бы в очередной раз в подозрения попадать Пьер сжимать не боялся, и Николая на то подталкивал. Он уже и справиться с свободным воротником на шее брюнета успел, дорожкой нежностей спускаясь к груди широкой. Нарадоваться всё никак не мог, чуть ли не посмеиваясь дико от удовольствия подступающего. Плавно отняв Пьера от себя, придерживая за плечи, Ставрогин лишь мелко сощурился. — И тебе тоже не стоит, понятно? Но эта серьёзность практически тут же переменилась широкой улыбкой, от которой он, кажись, не смог избавиться и когда стал инициатором нового требующего поцелуя, и когда более развязно начал очерчивать попадающиеся под руки линии и изгибы. И было что-то особенное в этом всём: в этой небольшой кухоньке, в этой съёмной квартире, в настигнувшем горе, что так неожиданно исчезало, как и появилось, и, в конце концов, было что-то эдакое в этом вечере. В милом Пьере, чей образ так долго томился в памяти, с каждым днём приобретая всё более и более завершённую, идеальную форму. Пусть и в жизни ничего идеального нет и быть никогда не могло, но есть наиболее приближённое к этому понятию. Пьер был наделён чудесного рода красотой и, очевидно знал об этом, но даже на каплю не мог догадываться как же эта самая его красота напрочно засела в голове. Как же иногда просто с ума сводила, а ничего и поделать с этим чувством нельзя было. — Самая прекрасная бабочка, которую мне удалось повстречать. Рвано прошипев, еле слышимо, опаляя щёку тёплым порывом воздуха, он явно желал донести всё то, что испытывал, но пока что не знал как именно, какими словами и действиями. — Самая редко встречающаяся, одарённая самым привлекательным обличьем. Тело под тонкими пальцами мягкое, поддатливое отчасти, приятное, так и хочется касаться, сжимать, кусать, царапать, гладить, доказывая самому себе, что отныне только лишь твоё и ничьё более. Невероятно сильно хотелось ощущать всё это раньше, но теперь он столкнулся с пониманием того, что многое терял из-за своего холодного отношения, на которое, конечно, были обстоятельства, но, впрочем, это уже неважно. Неважным становится всё, когда пред тобой настоящий музейный экспонат. И не удерживаешься от того, чтоб эти солёные дорожки убрать с лица, напоминая будто бы что теперь всё не так плохо, что теперь всё налаживается. — Моя любовь.