Я пробуждаюсь среди пепла и пыли

На подъездах к городу напарник резко даёт по тормозам и останавливается у большого белого здания в древнегреческом стиле, и я понимаю, что мы остановились у ЗАГСа. Наблюдаю сцену свадьбы. При отъезде к мужьям у неё детей не было. Правда, у парня может быть ребёнок от первого брака, но после развода он больше никогда его не увидит, и на родине его ничего не держит. Я решил посмотреть. — Нас туда не пустят! Там же очередь! Заявление подавать нужно, — кричит девушка, которую по лестнице затащил парень их бывших кавказских народностей. — Хочу я увидеть того смертника, кто мне про очередь сейчас скажет, — резко рявкает он. Секунда, и девушку забрасывают на плечо. И как бы она ни пыталась отбиваться и сказать, что пойдёт сама, в ответ он только рычит. Ему и правда не чинят препятствий. Наоборот — все расступаются. Хотя… Я представлял себе, какое у него лицо, ещё выходя из машины. Я бы сам отшатнулся. Сбежал бы с дороги. Если бы я не был военным. Отпускает её только когда мы оказываемся в зале. Женщина дрожащими руками листает паспорта, которые парень швыряет перед ней на стол. — Нам срочно, — к документам присоединяется пухлая пачка долларов. — Но… У нас запись… — и голос у нее дрожит. А глаза даже боится поднять на этого разъяренного зверя. — У меня девушка рожает. Разве не видно? — хмурится так, что сразу понятно. Любая девушка от него бы сбежала. И до того, от чего рожают, у них бы дело никак не дошло! Женщина с сочувствием переводит на меня взгляд. Окидывает мой подтянутый живот. — Вас держат силой? — явно боится парня, но всё же спрашивает. Силой. Да. Её держат силой — это же и слепому ясно, — Я вызову полицию. — Миледи, вы поразили меня своим юмором. Какой силой? Не видно разве? Роды у неё сейчас начнутся! А справку я завтра занесу! — соблазнительно улыбается парень, влюблён. Выходил я из здания, как ни в чём не бывало. Но отчего так тяжело на душе?

***

В саду действительно было красиво: тропинки, прихотливо извивавшиеся вокруг цветочных клумб, были посыпаны просеянным песком; раскидистые грушевые и яблочные деревья, ранетки, мелколистая акация, молодые осокори и клёны светились разноцветными фонариками — издали казалось, что на ветвях выросли такие диковинные плоды. Деревья подрезаны, подстрижены, чтобы не мешать гуляющим нависшими ветвями. От разноцветных фонариков падали на светлый песок синие, зеленые, желтые и оранжевые круги, и казалось, что дорожки выложены цветными камешками, по которым слегка шуршали шёлковые шлейфы дамских платьев и поскрипывали лаковые башмаки… Всё это было на боковых аллеях, а на главной целый ряд небольших густо увитых диким виноградом беседок, зиявших своими входами, точно пещеры. В них сновали уродливые, словно мертвецы вылезли из могил и глядели на море света и гульбище, тени. Там — все чудеса, которые люди умудрились смастерить из огня. Три больших стеклянных шара, словно три солнца, горели над главным входом; под ним лента фонариков играла всеми цветами радуги; около высоких столбов, поддерживающих широкий навес, качаются маленькие фонарики, словно звездочки, упавшие с неба. Под навесом бесчисленное количество стульев, скамей, искусно сплетенных из лозы диванчиков. На крытой просторной веранде множество столов, круглых маленьких столиков и ломберных — для карточной игры. На высоких и низких подставках стояли свечи в металлических подсвечниках. Столы ломились от напитков и яств; были на них также искусные изделия из стекла, в которых переливались волны света. А напротив высилась эстрада с круглой кровлей, густо обвитая хмелем. Вдруг сразу что-то ухнуло, загудело… и вскоре над городом понеслись звуки музыки. На эстраде разместился оркестр, который заполняющий своими звуками небольшой сад. Мала пташка, но какие красивые перья на ней! Невелик и сад, а сколько там народу собралось. И все пышно наряжены — сукно и шелка, бархат и золото так и мелькают в толпе. Вот идёт большая группа барышень; шажки их мелки — и перепёлка с ними не сравнится. Их замысловато сшитые платья, в сборках, складках, плотно облегают их фигуры, самым выгодным образом обрисовывая плечи, груди, руки; на ногах маленькие туфельки на высоких острых каблуках — горе тому, кто попадет под них! Руки туго затянуты в лайковые перчатки, так что и пальцев согнуть нельзя. Щёки горят — неизвестно только: от горячей крови или косметики. Глаза сверкают, как драгоценные каменья в серёжках. Голоса у них нежные, певучие — так и влекут к себе. Недаром их окружила целая толпа кавалеров. С длинными и короткими бородами, в широких плащах, с соломенными шляпами, сдвинутыми на затылок, льнут они к барышням, заглядывают им в глаза, размахивают руками, ведут весёлый разговор, стараясь блеснуть острым словечком, вызывают то искренний, то притворный смех. И старые приятели обнимаются, целуются… Начинаются разговоры о житье-бытье. Вспоминают прошлое, смеются, вздыхают… Чего только нет… Всюду шум, гам, крики, стук. Но вот снова заиграл оркестр. Резкими и высокими звуками заливались флейты и кларнеты; протяжно гудели трубы и фаготы; звонко били литавры; турецкий барабан стонал и ухал. Всё смешалось — звуки музыки и говор, и шарканье ног. Ничего не разберёшь — всё гудит, трещит, лязгает, завывает, точно метель. А народу набралось всюду — на веранде, в тёмных аллеях парка и в глухих углах — видимо-невидимо. Умолк оркестр, отчётливей слышен людской говор. Сидящие за столами торопят официантов скорей подавать. Одни пьют чай, другие толпятся у киосков, торгующих спиртным; третьи пошли в буфет поесть сладкого. Просторней стало на дорожках. Короткий осенний день близился к вечеру. Солнце садилось; багровое пламя полыхало на западе, отбрасывая розовые отсветы на белые стены домов; стёкла окон, разгораясь все ярче, пронизывали пролеты улиц косыми красно-оранжевыми лучами. Сияющие купола и золотые пики храмов, казалось, тянутся к синеющей чаше неба. Тени удлинялись и темнели; высокое дерево словно сдвинуло свои ветви перед лицом приближающейся ночи, длинная тень его пролегла через всю улицу, сгущая сумрак. Прохожие старались скорее миновать эти тёмные островки и выйти на свет — туда, где царило оживление. Народ начал расходиться; слуги, целой стаей бросившиеся к беседке, когда оттуда донёсся крик, расходились. Один только худощавый и не очень опрятно одетый стоял около беседки и смотрел на пьяное гульбище. Его высокая фигура сгорбилась, жиденькие рыжеватые усы свисали космами с впалых щек; корни их уже поседели; запавшие глаза сурово глядели из-под торчавших кустистых бровей. Заложив руки за спину и опёршись на высокий парусиновый зонт, он точно ждал кого-то. Немного спустя из беседки вышел пристав, красный как рак. Хотя в саду уже было много людей, народ все еще продолжал прибывать. Явились и приезжие. С важным видом выступают аристократические и земские элементы, жмурясь от непривычного яркого света, в сопровождении многочисленной свиты прихлебателей и поклонников. Встречаясь со своими давними городскими приятелями, с которыми им смолоду пришлось вместе служить, они удивлённо оглядывают друг друга. — Только и слышно: интересы крестьянства… интересы крестьянства… интересы крестьянства того требуют… Да разве всё дело в крестьянстве? Разве историческая судьба государства им создавались?.. Это чёрт знает что такое! Если мы, культурные элементы, не выступим вперед и не заговорим о диком разгуле демагогии — что же тогда ожидает государство? Оно потонет. Должно потонуть в разливе страшной революции. Мы должны стоять на страже и предупредить!.. — глухо говорил один. — Но позвольте; чего же вы хотите? — перебил его низкий щуплый человек в широкополой соломенной шляпе, закрывавшей густой тенью его лицо, — Ведь это одни только общие места, которые уже около десяти лет слышат из уст охранителей! Вы определённо формулируйте свои пожелания. — Извольте, — грубым голосом начал первый, бросив презрительный взгляд на маленького человека. — Во-первых, мы требуем, чтобы нас выслушали, а для этого необходимо дать нам преобладающее значение хотя бы в таком незначительном органе, как земство. Помилуйте: не только в уездных округах избраны председателями полуграмотные писаря, эти истинные пиявки народные, но и в губернскую управу втиснули членом какого-то ремесленника. — Вы, значит, признаете недостаточным такое самоуправление? Желали бы большего?.. Конституция с её сенатами вас привлекает? — спросил третий. Первый что-то грубо загудел в ответ. И это они тихо беседуют. Вскоре первый скрылся вместе со своими собеседниками в тёмной гуще акаций, скрывавших глухую тропинку. Странно, почему я раньше этого не замечал.

***

В хате застали дородную старуху. Её широкое лицо испещрено глубокими морщинами; губы толстые, отвисшие; нос сизый, с чёрно-коричневой бородавкой на конце; злые зеленые глаза метали искры из-под насупленных бровей. Неудивительно, что простым она кажется ведьмой. — Здорово! — поприветствовал её Кирилл. Старуха, сидевшая на лавке, только повела глазами в ответ. — Как живётся-можется? — Эх, живётся… — заворчала старуха. Голос её прозвучал, как надтреснутый колокол, и Кирилл даже вздрогнул. — Никак не живётся! Поехал Сидор из дому, а вы и сложили ручки, — ворчала она, бросая злые взгляды на стоящую рядом девушку, лицо которой сильно побледнело, а глаза блестели. Она неприязненно смотрела на старуху, потом тряхнула головой и молча вышла из хаты.