Я думал, что ненавижу тебя

      Штаб принял решение. Когда он услышал его, он в очередной раз понял, насколько он бессилен. У него не просто связаны руки — он и вовсе как без рук. Вместе с другом они делали все, чтобы избежать ужасной участи, которая преследовала Кайгаку в кошмарных снах на каждом шагу их пути. Выбравшись из одного капкана, они с разбега запрыгнули в другой. Убегая от судьбы, они столкнулись с ней лицом к лицу.       На глазах напарника демон покорно склонил голову. В горле пульсировало, сердце колотилось так, словно это именно оно подступило к горлу и норовило пробиться наружу. Кайгаку глядел на это, придавленный к земле собственным отчаяньем и чьей-то тяжелой ногой. Неважно, чьей. Он ненавидел их всех одинаково. Он желал им самой страшной смерти, он желал, чтобы какое-нибудь чудовище сорвало с них кожу, изрезало на куски, упивалось кровью и пожирало еще живьем. Настоящее чудовище! Они-то забыли, каким оно должно быть! Как же он ненавидел…       Катана медленно выскользнула из чехла, но демон не пошевелился. Его никто не держал, и это было его выбором. Кайгаку хрипел, задушенный горькими рыданиями и силой, с которой его вжимали в холодные камни. Он не мог выговорить ни слова. Он не мог поверить, что Зеницу так просто смирился, так прямо согласился, так легко попрощался. Это был путь для двоих, их общий груз и общая ответственность! Почему сейчас он решает, чем все закончится, за них обоих!       Всем вокруг так наплевать, но чего еще он от них ждал. Они поступают жестоко, но почему Зеницу ведет себя не лучше? Почему позволяет убить себя так, будто бороться больше не за что?! Почему смотрит на него так, будто доказывать нечего?! Почему так… Больно и нечем дышать…       Для него это была секунда боли, а для Кайгаку — мучительная вечность. Вечность крика, из-за которого лопнули связки, взорвались сосуды. Он оставил несколько ногтей в камнях, но сумел вскочить, вырваться из-под веса чужого решения. Да гореть им в аду! Руки выхватили клинок из чужих ножен, они не спрашивали разрешения у здравого смысла. Никто здесь не спрашивал разрешения у здравого смысла! Пускай они подавятся своим уставом!       Бешенство накалило ток в его венах, ослепило его окончательно. Не глядя, он ударил мечом по одному из охотников. Как же он ненавидел! Как презирал их сейчас! Алые брызги окропили его исказившееся от одержимости лицо. Даже сейчас ему есть, что доказывать. Перерезать всех, на кого он так хотел стать похожим. Они должны сдохнуть, все до единого! С безумным рычанием он выдохнул весь воздух и вознес катану для новой атаки. Не смотреть на его прах. Не смотреть на его прах!       Вдох застрял в легких вместе с ненавистью и опустошением. Почему так больно и нечем дышать… Почему так темнеет перед глазами… Почему так…       Ноги подкосились, и тело снова встретилось с землей. Падение казалось таким бесконечным и болезненным. Кайгаку падал и падал, словно поцелуй меча, коснувшийся его спины, убрал почву из-под ног. Он провалился намного ниже, туда, где заканчиваются все дороги. Туда, откуда пути обратно нет. Его уже никому не нужно было держать.       Алая лужа расползалась в стороны, не имея границ, прозрачные капли сорвались с ресниц. Глаза неподвижно глядели в одну точку. Он смотрел на его прах.       Впереди разлился свет, белый как молоко, яркий как вспышка молнии. Юноша медленно повернул голову, непослушная шея едва разгибалась. Вокруг тоже был свет, куда ни глянь. Почему так странно и… Непривычно? «Так вот, что демоны видят после того, как отсекаешь им голову…» — подумалось ему.       Кайгаку прикрыл веки, когда почувствовал, насколько ему тяжело держать их открытыми. Теперь у него нет сил даже на такие простые вещи. Наверное, в какой-то момент его душа станет неспособна даже на то, чтобы моргнуть. «Вот, что ты чувствуешь после смерти,» — он медленно и осторожно вдохнул, как бы побаиваясь, что ему позволено всего несколько вдохов. Он берег каждый из них. «Вот, где ты оказываешься в итоге. Интересно, а Зеницу…» — он не успел додумать, как вдруг услышал шаги и шорох ткани. — «Э?» — парень снова приоткрыл глаза в подобии недоумения.       Он увидел совсем незнакомое лицо молодой девушки, внимательно изучавшей его. Она склонилась, и хвостики ее волос нависали над ним, но они были слишком короткими, чтобы дотянуться до него. Кайгаку, выглядящий сердито всегда, когда не спит, озадаченно приоткрыл рот. — Очнулся, — выпрямившись, Аой по-обыденному констатировала этот факт. Так говорят только те, кого уже не удивить человеческой болью. Так говорила Морико. Так говорят врачи.       «Очнулся?» — Кайгаку нахмурился и вновь оглядел место, в котором находился. Обычные стены, обычные занавески на обычных окнах, обычная кровать и обычное одеяло. Он шевельнул рукой, чувствуя себя так, словно ощупывает крышу в надежде не наткнуться на взрывоопасную печать, и заметил несколько щупалец, выползающих из-под рукава больничной рубахи и тянущихся куда-то прочь. По обе стороны от его койки возвышались подобно двум охранникам два штатива, шнуры капельниц начинались оттуда.       Кайгаку с возмущением обнаружил, что его путь еще не закончился. — Нахо, Суми, Киё! — девушка повернулась куда-то, ее силуэт был очерчен ярким свечением от окна. Кайгаку почувствовал себя так, словно его обратили в демона, потому что его раздражал слепящий свет. И потому, что он не хотел жить.       В палату, а как парень уже понял по ряду пустых кроватей и иглам под собственной кожей, это была именно палата, в спешке ворвались три белых платьюшка. Кайгаку даже удивился, поначалу он не заметил их, глядя в пространство над их головами в ожидании появления кого-то… Взрослого?       Три девочки так и встали на пороге, ошарашенно уставившись на него. Он смотрел на них не менее оторопело. — Очнулся! Очнулся! — девочки переглянулись и ликующе заулыбались, как если бы давно дожидались этого момента. Они так искренне радовались, и Кайгаку уже было решил, что они знают его сто лет, а ему совершенно отшибло память. — Бегом в кухню, — скомандовала девушка с хвостиками. Она тоже была одета в белое, в ее волосах тоже сидели две милые бабочки-заколки. Кайгаку совершенно не понимал, что это за фиксация на бабочках и отчего-то захотел проверить свои собственные волосы на наличие украшений.       Он заторможенно моргнул, мысли двигались в голове со скоростью корабля в штиль, и эмоции на его лице менялись соответствующе — никак. Он приоткрыл рот еще минут пять назад и, так ничего и не сказав, не закрывал его. Парень заприметил, что под белым медицинским фартуком на девушке надета черная форма. Злосчастная Форма. Охотника.       Они так радуются тому, что он очнулся, словно… Словно они не били его в спину, словно слышали его мольбы, словно его слова имели хоть какое-то значение, словно они не казнили его друга и не оставили его самого в живых! Пальцы вцепились в одеяло, иглы вцепились в вены, глаза вцепились в девушку. Он снова злился. Он снова ненавидел.       Слыша в ушах собственный крик с того вечера, когда проклятый штаб принял решение согласно бестолковому уставу, Кайгаку сделал огромное моральное усилие над своей физической слабостью и приподнялся. Руки заныли от режущей боли, как если бы вместо мягкого матраса он упирался в острые камни, его грудь превратилась в нагретую печь, внутри которой раскалились все органы. Кайгаку заскрипел зубами. — Эй, — Аой ничуть не удивилась странной выходке больного. Она отлучилась от капельницы, с которой возилась с момента, как три платьюшка послушно убежали выполнять поручение, и обратила всю свою строгость на парня. — Ну-ка лежите, — простым движением она вернула упрямца в прежнее положение, не колеблясь и не церемонясь. Совсем не как Морико.       Кайгаку бы непременно удивился, но не успел. Он погрузился затылком в подушку и поморщился от мучений, которые причинил себе сам. Не стоило так опрометчиво вскакивать. Он уставился в одну точку и снова увидел прах, уносимый ветром. Не стоило им оставлять его и его ненависть в живых! — Зачем… — процедил он сквозь зубы, дожидаясь момента, когда боль утихнет, но она не утихала. Больно было не только телу. — Вы еще не полностью восстановились. Не делайте себе хуже, — проворчала она не менее недовольно и скрестила руки на груди. — Я ведь пытаюсь помочь вам. — Ну и… Зачем? — повторил Кайгаку опять. Девушка снисходительно вздохнула и собралась сказать что-то, что всегда говорит бредящим пациентам, но не стала. Он смотрел потемневшим взглядом, таким, которым редко смотрят в бреду. — Зачем мне… Помогать? Почему ты… Вы… Они решили не убивать меня? — заплетающимся языком выговорил парень, стараясь дышать спокойнее и держать боль в узде. Ненависть же утихомирить не получалось. Или не хотелось. — Они? — недоуменно спросила Аой, наблюдая за ним с осторожностью. Ничем не прикрытая ненависть блестит ярче ножа.       Кайгаку вдохнул через рот, в груди болело так, будто прямо сейчас в нее воткнут клинок. Он не мог двигаться, словно его пригвоздили к постели как новую бабочку для коллекции. Он снова видел его прах. Как же он ненавидел. — Надеюсь, они… Вы гордитесь собой, «герои» с несправедливым уставом, — прорычал парень, когда боль разрешила ему облачить мысли в слова. — Что ты сказал про устав? — голос девушки зазвенел с нотками возмущения. От такого выпада она невольно соскочила с «вы» на «ты», потому что ни один больной, бредящий или мыслящий трезво, выздоравливающий или доживавший последние минуты, никогда не опускался до такого оскорбления. — Вы убили его! — рявкнул он, словно не слышал ее. Словно не хотел слушать. Любые слова превращались в оправдания, когда дело уже сделано.       Аой шире открыла глаза и уставилась на него, как на последнего придурка. Она ничего не ответила. Пауза показала, насколько Кайгаку отгородился от нее, он подрагивал и глядел на девушку через невидимую стену. Он давно уяснил, каким хорошим строителем может быть грубость.       Решая, обижаться на него или нет, Аой вздохнула. Только то, что юноша выглядел неважно и говорил бессвязно, не дало ей ответить ему той же монетой. Вероятно, он все-таки еще не до конца пришел в себя, и нельзя винить его за это. Она заставила себя не винить его. — О-о-о-о-о, ну ничего себе! — раздалось громоподобное в коридоре.       Кайгаку, ощущая, как капля пота катится по виску, скрипнул зубами и повернул голову к двери. Шагов он совсем не слышал, а голос был очень близко. «Ну конечно, кто еще это может быть?» — раздраженно подумал он. — Долго же ты провалялся в отключке! — на пороге палаты появился Коурай. Его переполняло воодушевление, но он старался сильно не светиться. Только если чуть-чуть. Однако когда он вошел в комнату, по ослепляющему сиянию он мог состязаться с окном. — Я уж думал сам тебя растормошить, спящая красавица. — Ты… — лицо Кайгаку треснуло от оскала. Как у дикаря, впервые увидевшего людей и расценившего их как опасность.       Нарцисс вопросительно развел руками. Девушка с расстроенными глазами вернулась к капельнице. Она никогда не смеялась и никогда не плакала — просто работала. Работала, когда январским утром было слишком холодно. Работала, когда июльским вечером было слишком жарко. Работала, когда пациент не мог поправить одеяло, а дождь стучался в окна палат. Работала, когда умирающий от ран охотник просил воды среди ночи, а она жертвовала сном. Работала несмотря на все, что скрывалось под белым халатом. Работала, потому что знала, что такие, как она, нужны не меньше, чем столпы.       Когда пришел старый друг, Аой едва заметно выдохнула с некоторым облегчением. Она давно уяснила, как хорошо Коурай ломает стены. — Да я, я, — не дожидаясь, пока Кайгаку найдется с ответом, нарцисс одной рукой подтянул к койке стул и без стеснения плюхнулся на него. — Соскучился? Нет? Ну слушай, хоть бы вид сделал, — наигранно выпятил нижнюю губу Коурай. Он говорил очень быстро. — Ну, знаешь, из вежливости. Потому что все соскучились. Ты суд проспал, — и он резко замолк, растянув губы в улыбке.       Кайгаку сверлил его глазами с приоткрытым ртом, надеясь вставить хоть слово в болтовню этого идиота, а теперь, когда тот, наконец, закончил, Кайгаку растерял все слова. «Я суд проспал?..» — эта фраза вцепилась в него подобно еще одной игле, подобно еще одной катане, вонзившейся в ноющую грудь. — «Я не мог проспать суд, я же…» — парень бегло глянул в сторону Аой, пытаясь понять, кто сошел с ума — он или нарцисс. Но после того, как он с ней говорил, ждать поддержки с ее стороны бессмысленно. Кайгаку вновь обратился к Коураю, стал изучать его улыбающуюся мордашку. «Этот гад смеется надо мной. Издевается… Или?» — парень неотрывно смотрел на ехидные губы и не понимал, какой смысл заложен в этой улыбке. — Я… А сколько я… Проспал? — туго соображающая голова все-таки придумала, что сказать.       Коурай наклонил голову, посмотрев в сторону, и с хорошим актерским мастерством изобразил на лице бурный вычислительный процесс. Удобная возможность, чтобы тайком понаблюдать за Аой, на самом-то деле. — А, так это… Два года, — спокойно отозвался он. — Скольк…?! — Кайгаку выпучил глаза и закашлялся, словно шок был мошкой, пролетавшей мимо в момент, когда он делал вдох. А уж от кашля грудь разболелась с новой силой, что даже слезы выступили.       Девушка-врач вздрогнула от беспокойства и предупреждающе зыркнула на Коурая, который вовремя перестал на нее косить. Парень беззаботно посмеялся и махнул рукой, успокаивая не то Кайгаку, не то Аой. — Да шучу я. Ты простой как оконная рама, — он подпер щеку этой же ладонью и, выдохнув, снова улыбнулся.       Несмотря на то, что губы улыбались, от глаз шел холодок. Кайгаку изогнул брови, как если бы не ожидал, что кто-то посмеет на него злиться в ситуации, когда это не он пошутил, а над ним пошутили. Однако из-под ресниц на него смотрела не просто насмешка. В них так и читалось: «Таких как ты я ем на завтрак». Так глядел только тот, кому что-то очень не понравилось буквально пару мгновений назад. — Ты прохлаждался здесь месяц, — наконец, произнес он.       Почему из этого гада так сложно вытащить правду? Были бы силы, Кайгаку бы своими руками вытряс ее из него, выдавил, выжал. А пока сил не было, парень лишь фыркнул, глядя на собеседника не менее зловредно и без слов отвечая: «Ну-ну, попробуй перевари».       Он оставил Коурая с его выкрутасами в покое и зажмурился. Если отвлекаться на всякие провокации, собраться с мыслями никогда не получится. Кайгаку приоткрыл глаза. Прошел целый месяц… А он все еще такой уставший. Он окончательно запутался в том, где сон, а где реальность. «Больно рукам и в груди…» — наконец, он понял, где находятся первоисточники его страданий, и надеялся в итоге понять, где находится первоисточник запутанной вереницы воспоминаний. — «Это значит, спина цела,» — напоминая сомневающегося в современных веяниях старика, Кайгаку поерзал на месте, чтобы еще раз убедиться. Он явственно помнил этот удар, который превратил его ярость в бессильное ничто. Получается, этого удара сзади и не было вовсе?       «Да, спина в порядке… Может, и не только спина?» — юноша невольно затаил дыхание. Этого просто не может быть. Все не могло складываться так хорошо. Никогда не складывалось, сколько бы он ни бился и сколько крови бы он ни терял. А теперь он внезапно очнулся и обнаружил, что кошмар, лишивший его всякой веры в победу, оказался очередным шагом по дороге к цели. Кайгаку взглянул на Коурая с возрождавшейся надеждой. Путь… Его путь еще не закончился.       А путь Зеницу? — А где Зеницу? — нерешительно осведомился он, чувствуя, как волнение пульсирует в венах вместе с лекарствами, как вместе с переживаниями сердце забилось чаще.       Коурай, разглядывавший свои окрашенные в лимонно-желтый ногти с видом чрезвычайного интереса, заметил, как мелкий задира сжал одеяло. Как очаровательно. — Не вылазит из корзины. Когда он очнулся от своего режима машины для убийств, просто разрыдался и звал тебя как дитя малое, — нарцисс придвинул ладони друг к другу и сверил длину ногтей на первой и на второй. Все безупречно, эти цвет и форма выгодно подчеркивают длину его пальцев. Блестяще.       «Он жив!» — Кайгаку едва ли не подавился воздухом снова, только теперь от радости. К счастью, кашель обошел его стороной. Однако по следам радости пришло новое беспокойство. «Минутку… Прошел целый месяц, Зеницу жив и… Ничего не ел за это время?» — с глуповатым выражением на лице Кайгаку пытался вспомнить и посчитать, максимум сколько дней мог продержаться Зеницу без его крови. Очень мало. Катастрофически мало! «Вряд ли кто-то добровольно подкармливал его, да и он поклялся мне, да и если бы он напал на кого-то, его бы убили…» — мысли сбились в стайку цыплят, проворно бегающих по тесному пространству. Вопросов накопилась целая корзина, но Кайгаку решил разбираться с ними по порядку. — Ты куда это намылился? — покосился на него Коурай.       Упершись в постель ладонями, Кайгаку приподнялся в твердой решимости в этот раз, наконец, справиться с такой элементарной задачей, которую он всегда делал с легкостью. Собрать непослушные конечности в кучу, придать им стойкости и подняться с чертовой кровати. Камни пронзили ладони, но он игнорировал их. — Я должен покормить его… — прохрипел он, чувствуя, как в горло и язык вцепились иглы. Подниматься тяжело, а говорить при этом — еще сложнее.       Парень побелел и стиснул зубы. Чтобы сесть, нужно согнуться, а согнуться не давала боль в груди, обострявшаяся от каждого шевеления. Этот меч входил в грудную клетку все глубже, пронзал ее так, как истребители пронзают монстров. «Черт! И как я дрался вообще? Каждую атаку словил как нефиг делать!» — он зашелся кашлем и сдался, рухнув обратно в постель. Забавно, что когда перестаешь пытаться сбежать из нее, она перестает казаться камнями.       А этот придурок с цветными ногтями как сидел, так и сидит. И пальцем не пошевелил, чтобы помочь. Глядел так спесиво, будто дожидаться, пока он сдастся, было высшей степенью удовольствия. Во всяком случае, Кайгаку казалось именно так. Коурай не вызывал никакого другого желания, кроме как запустить в него каким-нибудь предметом с острыми углами. — Люди могут выжить после потери крови, но я не знал, что и без мозгов как-то живут, — нарцисс опять принял эту свою дебильную расслабленную позу.       Кайгаку испепеляюще посмотрел на него. В разговоре произошла заминка, как если бы два дуэлянта, сойдясь, внезапно обнаружили, что не захватили с собой оружие. Пока Кайгаку второпях вспоминал все известные оскорбления, словно хотел доказать, что мозг у него на месте, внезапно в их своеобразную дуэль вмешалась Аой. Она повернулась к Коураю и отвесила ему звонкий щелбан, у Кайгаку даже лицо вытянулось.       А потом скукожилось от попытки сдержать смех. — Ты можешь общаться по-нормальному, а не как обычно? — девушка уперла руки в бока, как если бы пыталась казаться крупнее перед медведем. — Ему вставать нельзя, а ты его дергаешь, — ее голос звучал сердито, но одновременно как-то… По-обыденному. Так говорят только те, кого уже не удивить длинным языком.       Коурай вжал голову в плечи и закрыл голову руками с уморительным выражением на мордашке, которое означало явную капитуляцию. Он не испугался, да и не так уж сильно она ему треснула, но отреагировал он на это, тем не менее, ярче, чем на попытки демоницы из дюжины лун добраться до него своими цепями. Он слегка порозовел, как если бы ему сделали комплимент, а не отчехвостили, на чем свет стоит. — Да что я? Я поздороваться зашел, — с наигранным возмущением пробормотал Коурай. — Поздороваться, как же! Что ни слово, то раздражающая шутка! — не унималась Аой, глядя на него сверху вниз лишь потому, что он сидел на стуле. Выглядело это так, будто медведь забился в свою берлогу, лишь бы его не трогали, а девушка беззастенчиво засунула туда голову. — Научись уже понимать, где это уместно, а где так разговаривать нельзя! — видно, у нее тоже накопилось много слов. И с каждым этим словом Кайгаку становилось все легче дышать, потому что тот груз, который лежал на нем, девушка просто взяла и вывалила прямо на Коурая. — Может, если бы ты вел себя подобающе, дело обошлось бы меньшими травмами! — Эй, не говори так, будто это я ему блестяще зад надрал, а не третья низшая! — Коурай упер руки в бока, но это настолько нехарактерный для него жест, что было слишком заметно, что он передразнивает ее. — Без меня он бы помер от первого же пинка, — как бы между прочим похвастался он. — А ну молчать! — она цапнула его за щеку — спасибо не за ту, где шрам — и продолжила: — Зная тебя, ты наверняка подначивал его на дурацкое соревнование в духе «Кто первый убьет демона, тот круче».       Кайгаку слушал и не мог понять, как девушка может защищать его после того, что он нагрубил ей. А Коурай в это время сидел с натянутой щекой и довольно улыбался, все еще подпирая бока кулаками. Они говорили так, будто парень с круглыми от ступора глазами не слышал их. — Он и сам хорош, чуть вперед меня не побежал на миссию! Прямо во время разговора о том, что их ждут в штабе, представляешь?       Улыбка Кайгаку постепенно сползала с лица. Становилось понятно, что следить за ними с Зеницу послали именно Коурая из-за его скрытности и владения мечом, но отнюдь не из-за умения вести переговоры. Его острый язык и полное отсутствие познаний в психологии не просто не смогли убедить их отправиться в штаб, а практически привели к сражению между двумя истребителями. Кайгаку слушал это все, то расслабляя, то хмуря брови, и думал, что на своих двоих он ни за что бы не пришел на суд столпов. Если бы он не выпал из жизни на месяц, начиная прямо с той ночи, отпечатавшейся дымом в легких и шрамами на теле, им бы не удалось доставить его сюда. — Все, хватит болтать почем зря. Уходи, мне работать нужно, — Аой выпустила щеку из крабьего захвата и непреклонным жестом указала на дверь. — Ладно-ладно, — воодушевленно подскочил на стуле Коурай и, вернув его на то же место, где он изначально стоял, упорхнул к дверям. — Только не давай красавице спать, а то мы его еще пару месяцев не увидим, — напевал он так, словно упреки со стороны Аой стали мотивацией продолжать вести себя по-хамски.       «Красавица? Гр-р-р, кто бы говорил, это не у меня накрашены ногти и блестящие цацки везде кроме задницы!» — Кайгаку побагровел так, что едва ли пар из ушей не повалил. Аой проследила, чтобы Коурай с отпечатком ее пальцев на щеке вышел, но в коридоре сразу же за дверью он пересекся с ее маленькими помощницами. Она услышала, как он остановил одну из девочек всего на мгновение: — Киё, цветик, закрой окна, пожалуйста, — негромко попросил он и ушел, теперь уже не задерживаясь.       Красная как ягодка Киё приложила ладошки к щекам и зашла в комнату счастливее, чем ее подруги. Аой покачала головой, тая слабую улыбку в уголках губ. Иногда Коурай вел себя еще более по-детски, чем Суми, Киё и Нахо, вместе взятые. Но именно поэтому им нравилось с ним играть в свободное от работы время.       Однако она быстро обнаружила, что буйный пациент вновь пытается подняться. Что ж это такое, еще один Шинадзугава, не иначе. — Пускай я отобью руку, но я врежу ему по зубам! — прокряхтел Кайгаку, надеясь, что Коурай заглянет в палату хотя бы еще разок. И желательно сегодня же.       А эта загадочная девушка, чьего имени он даже пока не знал, вновь сумела его изумить. Щелк.       «А?» — он тюкнулся обратно на простыни, словно над кроватью было стекло, об которое он только что стукнулся. Парень уставился на врача не то возмущенно, не то ошарашенно. Он пока не определился. — «Она что… Просто щелкнула меня по носу?». Охотник не знал, злиться ему или нет. Он окончательно перестал понимать, на чьей она стороне. Если все получили от нее щелбаны, можно ли считать это нейтралитетом? — Молчал бы, — Аой смерила его серьезным взглядом. Казалось, даже наставник никогда не смотрел на него так строго. Она и вовсе перестала обращаться к нему на «вы». — Твоего странного демона-корзину не тронули только благодаря Коураю и господину Тэнгену. — А? — непонимающе моргнул Кайгаку. Нет, он все услышал с первого раза. Но все равно не верил.       Девушка сощурилась, без слов говоря что-то вроде «Еще слово на эту тему, и ты останешься без носа», а потом мягко поправила его одеяло. Как мать, которая сердится на непослушного ребенка, но все равно проявляет заботу. Потому что это ее работа.       Одна из платьюшек, отличавшаяся от других голубенькой ленточкой и любопытными глазенками, поставила на прикроватную тумбу поднос с едой. Девочка осторожно продвинула поднос немного дальше, вместе с ним двигая и покоящуюся на тумбочке вазу с громадными подсолнухами. Они качнули своими грузными головами, словно здоровались, и Кайгаку шарахнулся от них. До этого момента он совершенно их не замечал, а сейчас они словно бы появились из ниоткуда. Девочка с голубыми бабочками в прическе еще более заинтересованно поглядела на охотника, который испугался цветов. Кайгаку взял себя в руки и пристыженно принял прежний вид, а затем недоуменно уставился на тарелку, словно это не для него. Но вот живот очень хотел, чтобы это было для него, и мигом отреагировал оживленным урчанием. — Давайте я помогу вам привстать, — прощебетал голосок с другой стороны от койки. Девчушку с зеленой лентой на платье, казалось, позабавил звук, с которым живот Кайгаку поприветствовал завтрак. — Только без резких движений, хорошо?       Кайгаку растерялся по многим причинам: отчасти от вкусного аромата, ведь после месяца вынужденной диеты он был таким же голодным, как его демонический друг; отчасти из-за этих цветастых лент, которые на этих малявок нацепили явно для того, чтоб различать их; а отчасти из-за странного послевкусия от слов о Коурае и некоем господине Тэнгене. Выходит, весь остальной штаб, сколько бы охотников в нем ни состояло, был против? Неужто они все сейчас ходят по округе с клинками и проклинают Зеницу за то, что тот заслужил пощаду?       С коллективной помощью платьюшек, он расположился в полусидячем положении. Третья девочка зачем-то закрыла все окна, кроме самого дальнего, которое оставило в комнате немного света. Глазам стало спокойнее, но тем не менее, они уже привыкли к солнцу. Парень выдохнул, устроившись в позе, не причиняющей боли, и вдруг оцепенел. Девочка с зелеными заколками устроилась рядом, как котенок возле взрослого кота, и протянула ему рис, зажатый между палочками.       Кайгаку озадаченно моргнул и плотно закрыл рот, словно ему предлагали отраву. Живот взорвался возмущенным хныканьем, но парень был непреклонен. «Они что это… Даже кормить меня будут как немощного?» — он порозовел, как если бы только что вышел из бани. А девочка не то не поняла его смущения, не то решила подыграть ему и вдруг слегка покачала палочками, изображая птичку, принесшую птенцу червячка. «Э?! Я тебе не ребенок!» — он густо покраснел. — Тебе нужно поесть перед тем, как принять лекарства, — Аой вздохнула, наблюдая за попыткой Нахо покормить пациента.       После того, как хорошо вела себя с ним эта строгая девушка, Кайгаку начал задумываться о том, как бы выразиться, чтоб никого не обидеть. — А можно… Я сам? — предложил он, но звучало это скорее как просьба о разрешении. Парню сделалось тошно от собственной вежливости, но начинать рычать было бы совсем уж неправильно, когда четыре девочки суетятся вокруг тебя и хотят помочь. — Через несколько дней снимем капельницы, у тебя начнут сгибаться руки, и тогда сможешь сам, — пришел ответ. — Дней??? — воскликнул Кайгаку смущенно и следом увильнул от палочек, которые почти положили еду ему в рот, воспользовавшись моментом. Он возмущенно посмотрел на малявку, а та невинно улыбнулась. — Как дикарь, ей богу… — Аой покачала головой с безнадежным видом.       Пока парень, который вел себя так, будто вовсе и не голоден, вел молчаливую борьбу с собственным завтраком, девушка вдруг услышала скрип двери.       Кайгаку тоже его услышал. И увидел того, кого уже и не надеялся встретить, пока они оба живы, пока они оба дышат. Хотя они и то и делали, что продвигались вперед, шаг за шагом, вместе — в этой жизни, в которой они когда-то поцеловались в первый раз, у них было слишком мало времени друг на друга. Сейчас напарник выглядел до неузнаваемости измученным, бледным как призрак — неясно, что подкосило его сильнее: тот кошмарный взрыв, который разбросал его конечности по сгоревшей деревне, или нервотрепка из-за суда. Кайгаку не мог оторвать от него глаз, не мог найти во всей комнате достаточно воздуха, чтобы сделать дыхание ровным. Он все равно был счастлив, счастливее, чем когда-либо. Солнце, закрытое тучами, не перестает быть солнцем. — Кайгаку… — тихо прошептал Зеницу, словно боялся, что осунувшийся человек с прозрачной кожей и кругами под глазами, сидящий среди белых простыней и капельниц, не отзовется на это имя. — Зеницу, — Кайгаку словно почувствовал это, он не мог не отозваться. Парень еще не видел собственного отражения и ошибочно полагал, что выглядит лучше голодного демона. Но его это мало беспокоило.       Зеницу замер как щенок, услышавший знакомый голос. Его губы дрогнули в подобии улыбки, такой, какую Кайгаку прежде не видел. Ее не описать словами. Нечеловеческий красный узор на нижних веках, ядовито яркие глаза, даже ярче солнца, когти, которые спрятались в кулаках, прижатых к груди — несмотря на жалкий вид, он улыбался. Радостно и грустно, сочувствующе и подбадривающе одновременно. Так и выглядит счастье — оно разукрашивает губы, когда не помещается внутри.       Осторожный шаг вперед, словно страх, что за любое движение чей-то клинок сразу же накажет его, все еще живет в голове. Однако Зеницу не позволил никаким тревогам задерживать его еще хоть одну секунду. В следующее мгновение он уже сидел у его койки, охваченный эмоциями, которые душили его. Когда он сорвался с места и бросился на больного, стиснув его в объятиях, Аой железно устояла на месте, хотя все внутри нее сжалось. Она перестала дышать, когда вспомнила, что в последний раз ее тело так напрягалось очень и очень давно. — Коурай… — в поле зрения угодил этот негодник, наблюдавший из коридора. Аой вцепилась в собственный халат и боком-боком вышла к нему. — Совсем с ума сошел? — шикнула она парню куда-то в грудь, потому что уши балбеса находились значительно выше ее рта. — Ты уверен, что это хорошая идея? От больного несет кровью, а ты приводишь голодного…       Коурай неожиданно наклонился к ней и коротко шикнул. Теперь его очередь. Девушка сдвинула брови и уставилась на него, увидев то, чего никогда не успевала застать в розовых глазах во время частых визитов охотника в эту палату.       В темном уголке комнаты демон обнимал человека. Нет. Друг обнимал друга. Зеницу буквально набросился на него, но он не был настолько уж глуп, чтобы не понять, как больно может сделаться Кайгаку, если он будет слишком резок. Ему было больно слишком долго, им обоим. Хватит уже. Он бережно обнимал его за бока, мягко прислонившись макушкой к животу, и не решался оторвать лица от белой наволочки. Эмоции душили его, и он понял, что снова научился плакать. — С-сколько можно было спать! Я-я так волновался! — крикнул он, пытаясь похоронить крик в больничном одеяле. Оно мгновенно намокло, прямо как золотое хаори, подаренное одноногим стариком пару лет назад.       «Плакса…» — подумал с теплотой Кайгаку. Он подчинил непослушное тело — в частности руки, на совесть перетянутые бинтами — и коснулся копны непослушных волос, торчащих в стороны подобно солнечным лучам. Зеницу нельзя было выходить на солнце, но он сам был солнцем. Юноша пригладил упрямо топорщащиеся пряди и сглотнул ком в горле. Подумать только… В тот миг, когда они — оба раненные, уставшие и напуганные — предстали перед рассветом, двумя истребителями и тремя мечами, он думал, что уже никогда не дотронется до этих волос. — Прости… — наконец, ответил Кайгаку.       Он никогда и ни за что не извинялся, но что еще сейчас он мог сказать? — Я тоже волновался, — добавил юноша, проглотив очередной ком, не дававший ему дышать. — Целый месяц, Кайгаку! По-посмотри на себя — кожа да кости! — рыдал друг. Его плечи вздымались и опускались от каждого всхлипа. — Ты тоже, — тихо сказал Кайгаку, и уголки его губ дрогнули. — Нельзя же так, Кайгаку! — когтистые ладони стиснули больничную рубаху так, словно именно по ее вине пациенты никак не выздоравливают. Зеницу громко шмыгнул носом, на всю палату, и потерся лицом об одеяло, продолжая причитать: — И… И ты ж-жуть какой бледный! — Ты тоже… — тише сказал Кайгаку, отводя взгляд.       Он слушал и не мог понять, из-за чего мурашки не желают оставлять его в покое — из-за того, что он настолько отвык от компании напарника, или из-за того, что тот продолжал называть его по имени. Будто пытался восполнить то, что они потеряли за долгие четыре недели его комы. Они никогда так надолго не расставались с той поры, как познакомились — это было в тени деревьев в саду, усыпанном спелыми персиками. Один бежал на тренировки, стремясь сделаться новым громовым столпом, а второй бежал от них со слезами на глазах. И сейчас он вновь плакал, но… Это был один из немногих раз, когда плач друга его не раздражал, а даже радовал.       Кайгаку опустил голову. Он больше не видел его прах. «Какое… Облегчение,» — парень расслабил лицо. Давно они с Зеницу не были вне опасности. Давно он не чувствовал себя так хорошо. Снова губы затрепетали. Снова ком в горле. Он уткнулся лбом в руки, что гладили безутешного друга, и его собственные плечи задрожали. Теперь его очередь.       Зеницу чувствовал, что залил все слезами, но ничего не мог с собой поделать. Он слишком соскучился, слишком волновался не только за себя, но за них обоих, чтобы переживать еще и о таких мелочах, как сопливое одеяло, и тем более стыдиться своих чувств.       Кап.       «А?» — он прервался прямо посреди процесса дальнейшего размазывания эмоций по постели.       Кап.       «Мне не показалось?» — парень вновь шмыгнул носом и выбрался из-под ладоней Кайгаку, поглядев на него. Нет, не показалось. Зеницу слишком часто плакал, чтобы точно знать — когда плачешь, мокрым становится все, кроме затылка. А теперь и он промок. — Ты что это, тоже ревешь? — он обеспокоенно и, честно признаться, удивленно вгляделся в лицо друга. — Да не реву я, — Кайгаку отвернул голову в сторону и плотно закрыл глаза.       А когда снова открыл их, обнаружил, что повернулся прямо к девчонке с голубой ленточкой и любопытной мордашкой. Остальные, кто был в палате, тоже не сводили с них взглядов. — …Не смотрите, — он густо покраснел.       Все отвернулись, как если бы парень сидел пред ними голышом, а они об этом позабыли. Зеницу ощутил себя так, словно стал свидетелем тому, чему не должен был. И растроганно улыбнулся, чувствуя, как слезы с новой силой побежали по щекам, теперь уже из-за того, что он увидел Кайгаку таким уязвимым. Он оцепенел, невольно залюбовавшись, а потом вовремя опомнился. «Как же ему сейчас, наверняка, неловко!» — на Зеницу камнем свалилось осознание, что друг, прежде никогда не позволявший себе плакать и всегда осуждавший чужие истерики, вряд ли бы хотел расклеиться прямо при всех. — О, э, а, — демон огляделся по сторонам. На глаза попались поднос с тарелками, над которыми витало полупрозрачное облако пара, и девочка с палочками для еды. — Я, кажется, оторвал тебя от завтрака. Первого за столько времени, ха-ха… — Зеницу отполз от напарника и, заметив, как между его лицом и одеялом натянулась нить соплей, поспешил вытереться. — У меня есть платочек, держите, — кроха с розовыми заколками, выделяющимися на темных волосах яркими крылышками, протянула ему белый сверток.       Здесь все белое. Охотники одевались в черное, чтоб враги не видели их крови. Врачи одевались в белое, чтоб видеть все раны своих союзников. Зеницу все еще не мог поверить в то, что он стал первым демоном, которого сюда впустили. Что он стал союзником, а не врагом. Он смущенно поглядел на девочку и ее небольшое подношение, тронутый тем, что она его не боялась. — Спасибо, — он взял у нее платок.       Кайгаку бегло утер глаза рукавом и поморщился от боли — игла капельницы мгновенно наказала его за то, что он согнул руку. Все-таки та девушка права — ему еще слишком рано вставать. Он не то, что с мечом не управится — сейчас он даже палочкам ладу не даст. Кстати о девушке. Куда она девалась? Парень заметил ее и Коурая в темноте коридора, где тоже были наглухо закрыты окна. Нарцисс самодовольно глядел на него, на его лице прямо-таки было написано: «А я все видел».       «Ну так развидь,» — зыркнул на него ответным намеком Кайгаку и отвел глаза, решив, что обидит Коурая больше, если проигнорирует его. Живот вновь заурчал. — Он не хочет есть, — вдруг пожаловалась девочка с зеленым поясом. — Скажите ему, чтобы ел, — она обратилась прямо к Зеницу.       Видимо, после того, как одно платьюшко не постеснялось заговорить с демоном, это придало смелости и всем троим. А еще девочка, несмотря на столь юный возраст, сразу догадалась, что повлиять на пациента сможет только тот, кто обрадовал его так, что даже до слез довел. — Если он не будет есть, я обижусь, — вдруг добавила Нахо. — Мы так старались, а он даже пробовать не хочет! — воинственно произнесла Суми, копируя манеру Аой упирать руки в бока, но, в отличие от Коурая, у нее это происходило подсознательно.       Кайгаку ошарашенно уставился на наглые платьюшки, чувствуя скорый бунт, который они начнут, если не накормят его. А Зеницу вдруг запрокинул голову назад и посмеялся. Дни паранойи, ночи страха и недели напряжения до краев наполнили его стрессом, так что он уже попросту выплескивался наружу. Увидев устрашающие клыки хохочущего демона, Аой непроизвольно пощупала воздух возле себя в поисках какого-нибудь острого предмета. И зря. — Не обижайтесь, но упрямее Кайгаку вы не сыщете человека, — без упрека произнес Зеницу и еще раз утер платком покрасневший после плача нос. А сам подумал: «Иногда эта черта очень помогает. Не зря я перенял ее у него…».       Нахо обменялась растерянными взглядами с подругами, и Кайгаку уже было настроился выслушивать нытье, умноженное на три — нет, конечно, с таким другом как Зеницу, его уже таким не напугаешь, но все же. Однако девчушка была далеко не промах. Она вручила Зеницу палочки, и теперь растерялся уже он. — Тогда вы его и покормите! — сказала она непринужденно.       Кайгаку понял, что мятеж уже начался… — О, ну, хорошо.       …Однако он совершенно не ожидал, что его друг примкнет к нему. Парень бы непременно спрятал глаза за ладонью, чтобы скрыть собственную досаду, но он не решался снова пошевелить рукой, и вместо этого просто отвернулся. Боковым зрением он увидел, как Зеницу, вооруженный злосчастными палочками, устроился на краю кровати. Как так и надо. — Вот это да! — демон осторожно поставил поднос к себе на колени и разглядывал завтрак, простой и человеческий. Это помогало и ему самому чувствовать себя таким же, как все. — Тут твой любимый суп, прямо как у дедули дома. Чувствуешь, как луком пахнет? Только ты, чудик, любил, когда лука побольше добавляли, — Зеницу с бодрым голосом и умаявшимися глазами снова засмеялся, но совсем не притворно. — А потом ходил, и от тебя несло за километр! — проговорил юноша в перерывах между хохотом, усиливавшимся как раскаты грома в грозу. — Я мог найти тебя в доме по луковому запаху! Ха-ха-ха!.. Я постоянно подходил к дедуле и спрашивал его: «Знаешь, где Кайгаку?». Он говорил: «Не знаю. Наверное, опять пропадает в саду», — Зеницу понизил голос и сделал его более старческим, отыгрывая роль наставника. — А я ему говорил: «Нет, в саду его нет, потому что там совсем не воняет!», — и он разразился таким хохотом, что тарелки на подносе начали подпрыгивать. Наверное, они тоже смеялись.       Кайгаку опустил уголки губ, сдерживая саму собой напрашивавшуюся усмешку. Ноздри подрагивали, хотя ему казалось, что он успешно скрывает собственное желание рассмеяться. Платьюшки, окружавшие его койку по всему периметру, мило захихикали — неясно только, из-за дурацких историй Зеницу или из-за его заразительного смеха. — Не было такого… — проурчал Кайгаку со слабой улыбкой, словно вообще был смысл отпираться. — Не знаю, о чем ты говоришь. — Да ладно тебе. А как же тот случай с чаем? Ты же помнишь его, да? — Зеницу прекрасно понимал, что Кайгаку помнит, как и историю с луком. И все равно заболтал, как будто за ним гнались охотники и демоны одновременно: — Ты тогда отдыхал после тренировки с видом важного гуся, как будто только что забил Кибуцуджи палочками для риса… — он воткнул палочки в тарелку и пошурудил ими там с невероятным пафосом в лице. А сам наблюдал за другом, видя, что с ним делают его слова, и продолжая: — И я пришел нарушить твое гордое одиночество и попить с тобой чай… Но прищемил хаори дверью и упал как последний придурок! Ха-ха-ха-ха! А ты… А у тебя даже чай из носа брызнул, вот как ты заржал! Как последний придурок! — демон взорвался от истерического гогота.       Кайгаку прыснул, не выдержав, но плотину уже прорвало. Он просто забил на все и рассмеялся. Если бы у него был чай, и сейчас полился бы из носа. Сегодня он плакал и смеялся как в первый раз, будто тело решило проверить, не разучилось ли оно за месяц комы вести себя как человек. Зеницу не мог нарадоваться, что заставил эту вечно угрюмую громовую тучу залиться смехом, но он совсем не забыл о своей миссии. О его сговоре с платьюшками. Мятеж!       Палочки ловко схватили рис и напали на рот Кайгаку, пока ворота открыты. Тот подавился своим же смехом и потрясенно уставился на напарника, который с довольной лыбой просто взял и предал его! — Рисовый самурай Зеницу к вашим услугам, — демон учтиво поклонился, и девочки засмеялись.       «Ну плакса… Ты подожди, пока я выздоровею…» — зловеще засопел Кайгаку. Он стрельнул глазами в сторону двери, но заметил, что возле Аой уже никого не было. «Слава богу, идиот с цацками уже ушел. От такого позора мне точно не отмыться,» — он клацнул зубами и заскрежетал ими об палочки. — Эй, а ну отпусти! — Зеницу обнаружил, что приборы ему больше не принадлежат. — Брось! Фу! — он потянул их на себя, но Кайгаку не разжимал челюсть, как собака, у которой мальчишка пытается отобрать палку.       Он вдруг замер и с серьезным видом произнес, пригрозив пациенту пальцем: — Ешь как полагается, а не то никогда не выздоровеешь и не накормишь меня!       Кайгаку озадаченно моргнул, сидя с палками в зубах и невеселыми мыслями в голове. Он глядел на красные веки демона, на продолговатое острие когтя, которым он в него тыкал, на клыки, пугающими клинками видневшиеся из-под губ. Надо же… Когда они от слез перешли к веселью, он даже будто подзабыл, что друг — людоед, да еще и очень голодный. Все потому, что Зеницу вел себя так свободно, словно голод больше не мог подчинить его рассудок низменным потребностям. Когда и как он умудрился к этому прийти?       «Я так развлекаюсь, будто дела лучше некуда. Жалкий эгоист,» — он позволил Зеницу выдернуть палочки из своего рта, но когда напарник подхватил ими ломтик запеченной рыбы и собрался поднести его к губам друга, эти губы вдруг потребовали: — Я должен тебя покормить. Кусай меня.       Аой снова подбоченилась, словно стояла на пороге стычки с другим медведем. Наверное, она уже сто раз пожалела, что этот несносный пациент, так и рвущийся на тот свет, очнулся. Конечно, от Коурая она много слышала о том, какой скверный у больного нрав, но ты мало думаешь о строптивом характере человека, который беспомощно и безобидно лежит на койке днями напролет. Но Коурай много болтал и о демоне, с которым путешествовал этот задира. Аой могла лишь слышать о нем, и сегодня, честно говоря, она видела его впервые — но уже знала до неприличного много деталей.       Зеницу наклонил голову изумленно, он совсем не воспринял предложение друга всерьез. Хотя думать о том, что он не чувствовал родную кровь за слоями повязки, слишком наивно и глупо. — Мне нельзя, — произнес он так просто, как ни один людоед не отказывался от пиршества. — Это тебе в пресловутом штабе сказали? — пробурчал Кайгаку недовольно. — Я не буду слушаться придурков с писанным на коленке уставом. И ты не будешь. Если я сам разреш… — Не торопись, — перебил его Зеницу прежде, чем это сделает девушка, из-за злости сделавшаяся белее собственного халата. — В уставе… Определенно появилось одно исключение, — то, что демон вступился за штаб первее состоящих в нем охотников, казалось таким же необычным как персики, цветущие посреди января. В голосе Зеницу звучали уважение и благодарность. Он опустил руку с палочками и добавил, видя немой вопрос в глазах Кайгаку: — Но есть я все равно не буду. Я сам так решил.       Друг все еще смотрел на него изумленно, однако теперь его взгляд стал подозревающим. — Кто ты такой? — он сощурился, как если бы это помогло ему разглядеть правду. — Что они с тобой сделали? — Ничего, — банально ответил Зеницу и, чтобы не смотреть на узор бинтов на теле товарища, изучал ароматный бульон перед собственным носом.       Если бы он мог насытиться теплым супом, все было бы намного проще. Им бы не пришлось сбегать от дедули. Кайгаку не пришлось бы делиться с ним своей кровью. Столпам не пришлось бы собираться на суд — а ведь некоторые из них три недели прождали в штабе вместо того, чтобы выслеживать по-настоящему опасных тварей. Наверняка, погибло несколько десятков жизней… Однако Зеницу не слишком себя винил. Все-таки, они сами решили, что это важно — разобраться с демоном-корзиной, как они называли его, и убедиться в том, что он заслуживает доверия. — Просто сейчас ты не дашь мне много, — произнес он все-таки. Он глядел на свои руки и понимал, насколько сильно чудовищные когти уродуют их. Ничего. Главное, чтобы они не уродовали его душу. — А если ты дашь мне всего глоток, я сойду с ума. Я терпел месяц… Смогу потерпеть еще, — твердо сказал Зеницу.       Кайгаку тоже задержал взгляд на его когтистых руках. Он смотрел на них долго, а на самого Зеницу — еще дольше. На нечеловечески хищные глаза, на нездоровую красноту век, на вены, пульсирующие на его шее. И все же позади всего этого он видел того, прежнего Зеницу: его светлые ресницы, которые казались золотыми, когда их еще могли касаться солнечные лучи; его губы, на которые Кайгаку как-то посмотрел ночью и подумал — они того же цвета, что и сакура моти; его ладони, которые он когда-то сравнил со своими и впервые понял, насколько приятно держаться с ним за руки. — Расскажи мне о суде, — попросил вдруг Кайгаку так тихо, словно хотел, чтобы его услышала лишь одна пара ушей.       Он грустно отвел глаза. Так вышло, что его внимание вновь привлекли подсолнухи, подслушивавшие их разговоры с тумбы. Свежая вода не давала им увянуть, но выглядели они так, будто денька два присматривали за беспробудно спящим пациентом. И кто их только принес? — Расскажу, если ты позавтракаешь, — Зеницу улыбнулся и протянул ему рыбу, мягкую и ароматную, но успевшую подостыть.       Кайгаку устроил такой уговор.        — …Это невозможный бред. Коурай перепутал все, что можно перепутать, а мы должны просто принять это? — оскорбительные слова ядом лились сквозь повязку на губах. — Вы грубите, — возразил тот, о ком сейчас очень нелестно отзывались так, словно его здесь даже не было. Он знал, что так будет, но уже решил, какую сторону займет, и придерживался ее до конца. Только что он предстал перед столпами и главой и рассказал обо всем, что разузнал за недели слежки — обо всем, что писал в отчетах наставнику, не утаив ни крупицы информации. Не слишком приятно слушать обвинения в том, что ты сумасшедший, когда ты просто выполнял указания. — Поменьше оглядывайся на свое прошлое, — эта фраза окончательно пробила его оборону. После передачи показаний он больше был не нужен на суде, и так собирался уходить, но оказалось, что некоторые из присутствующих не прочь ускорить его хорошим пинком.       Пауза была настолько короткой, что никто не успел вплести в спор хотя бы словечко, но она показала, насколько воздух во дворе сгустился — что-то давило на плечи и грудь, словно намеревалось размазать по земле. Желтые ногти впились во внутреннюю сторону ладони. Да, он еще им не ровня. Но он так устал терпеть плевки в свою сторону. Смертельно устал. — Вы тоже, — коротко бросил он то, чего не должен был говорить столпу, но все равно сказал.       Ядовито-желтый. Темно-бирюзовый. Оба глаза сощурились в страшном презрении, как если бы Коурай был виноват куда больше, чем демон, которого они обсуждали. Парень поклонился уважительно, желая, чтобы все его уважение миновало столпа в полосатом хаори и досталось кому-то другому, отвернулся и удалился. Зеницу не слышал его шагов, но слышал, как сильно он злился.       Демоненок не успел застать полный разговор Коурая со столпами, потому что его корзину загробастал и буквально минуту назад принес в сад незнакомец в черном — не похожий на обычного охотника, но, тем не менее, демоненок видел таких на территории поместья бабочки. Он хорошо помнил моменты, когда они появлялись. Потому что они приносили раненных, а раненные… Пахли очень приятно. Он чуял их через несколько комнат, пока бедолаг не уносили в самую дальнюю часть дома — туда, где все это время в коме лежал Кайгаку. Но дразнящего запаха, мимолетно долетавшего до обострившегося нюха, хватало, чтобы фантазия разыгрывалась, а в глазах мутнело от голода. Никогда тебе не хочется чего-то так сильно, как в моменты, когда не можешь это получить.       Буквально за пару часов до того, как его корзину взяли и куда-то понесли, Зеницу по старой привычке поставил внутри корзины двадцать четвертую засечку — отметку, показывающую, насколько долго он просидел в заключении. Буквально означавшую, что он не ел больше трех недель. Это было тяжелым испытанием, но когда впервые за долгое время его опять куда-то понесли, демон понял, что сегодняшняя засечка последняя. Независимо от того, чем кончится суд — он больше не будет заперт в корзине без возможности выйти.       Зеницу обнимал черное хаори, завернувшись в него, и старался не трястись от страха. Подумать только, этот момент наконец-то настал — он оказался в саду окружении самых сильных истребителей и того, кто возглавлял их. Сидя в темноте, маленький демон просто мечтал о том, чтобы бесконечное ожидание закончилось, чтобы злосчастный суд состоялся, чтобы они убили или выпустили его, а не заставляли мучиться и ждать. А теперь он напряг каждую мышцу, чтобы не двигаться, но ветер ужаса заставлял его дрожать подобно листочку на дереве, угодившему в бурю.       Он слышал этого незнакомца, таинственного господина Убуяшики, которого он откуда-то знал, но совсем не помнил, откуда. Он слышал, как глава слаб и одновременно так спокоен, словно это не ему предстоит принять решение — решение, определяющее будущее Зеницу. Одно его слово, и от демона ничего не останется. Тогда почему он так медитативно спокоен? Может быть, он уже все решил?       Все только и ждали этого удивительного человека, чтобы начать суд. Демон готовился к этому событию морально как мог, и, справедливости ради, времени на подготовку было достаточно. Однако приподнять крышку и выглянуть наружу все равно духу не хватало. — Обанай, я понимаю, очень непросто принять то, что сейчас происходит, но постарайся не обижать младших.       Голос… Такой мягкий и спокойный, как колыбельная заботливого родителя. Если бы он говорил на другом неизвестном Зеницу языке, юноша бы непременно счел, что так звучало поощрение. Замечание совсем не казалось строгим или сердитым. Демон замер, тело само перестало дрожать, вместе со словами главы корзину наполнило необъяснимое спокойствие. Волшебство какое-то… — Простите, — Обанай, мгновение назад испепелявший Коурая взглядом, склонил голову и заговорил совершенно по-другому. Удивительно, как слова загадочного мужчины повлияли на его гнев. — Несмотря на все сказанное, у меня нет доверия к Коураю. Он следил за демоном всего месяц — кто знает, скольких он мог сожрать до этого. — Игуро прав! — вмешался столп пламени, чей голос Зеницу уже хорошо запомнил.       Демоненок слышал каждого из столпов и понимал, что все они расположились большой группой с одной стороны. Столько силы, сконцентрированной в одной точке, наводило благоговейный ужас. Кайгаку часто говорил, как он хотел бы вживую увидеть других столпов кроме дедули — тех, кто еще не ушел на покой, а мужественно проживал каждую ночь без страха, что она может стать последней. Друг, мечтавший стать таким же сильным, восхищался ими до глубины души. Никто из сидевших в саду в окружении персиковых косточек мальчишек не мог знать, что в будущем столпы будут судить их. — Более того, было подтверждено, что все это время демон пил кровь человека. Это недопустимо! — добавил Ренгоку непоколебимо. — Как бы то ни было, такая мера никому не принесла серьезного ущерба, — так же спокойно ответил исполненный теплотой голос. Зеницу чувствовал, что его обладатель стоит напротив столпов. Решение одного против мнений девятерых. — Понимаю, это звучит совершенно неправильно. Однако и вы учтите тот факт, что Кайгаку давал демону свою кровь на добровольной основе. Как донор, — господин Убуяшики говорил негромко, намного тише, чем возмущенные охотники, но он давал столь странные ответы внятно и четко. — Это означает, что Зеницу было достаточно небольшого количества крови, которое не вредило человеку. Прежде ни один демон не мог превозмочь свой голод, и такой вариант помог ему сохранить рассудок.       На Зеницу все больше и больше наваливалось желание взглянуть на главу, ведь он не мог поверить собственным ушам. «Он что, и правда уже все решил? Он на нашей с Кайгаку стороне?» — парень не слышал начала обсуждения и все еще пытался сложить пазл по кусочкам. Неужели господин, к которому окружающие обращались с искренним уважением, на полном серьезе пытается доказать сильнейшим из охотников, что демонов нужно кормить? Это звучало не просто неправильно — это казалось смехотворным. Зеницу мог представить, в каком шоке и недоумении истребители от того, что им говорит такое не кто иной, как их глава. Он бы тоже дар речи потерял, если бы сам не оказался в шкуре демона.       Осознание резко ударилось о ребра вместе с сердцем. Если б у главы было такое же мнение, как у свирепых от несогласия столпов, в корзине бы остался только прах. — На добровольной основе? Да Кайгаку просто сумасшедший! — вспыхнул как спичка человек, чей голос юноша прежде слышал лишь раз и надеялся, что больше не услышит. Надеяться было не на что. — Охотник, который кормит демона! Он противодействует уставу и должен быть наказан!       О хорошем впечатлении от знакомства не могло идти и речи, ведь столп начал с оскорблений его дорогого друга. Этот грубиян с резким голосом сидел прямо рядом с тем жутким типом, что носит змею на плече. Зеницу поежился, как если бы по спине проползло нечто чешуйчатое. Зловещий дуэт получается, непонятно только, кто из этих двоих злее.       В воздухе вновь повисла пауза, от которой сделалось жутко. Зеницу поднес воротник хаори к лицу и натянул его до самых глаз. Казалось, сейчас его корзину снова подбросят в воздух и нанижут на клинки, а затем отправятся каждый на свою миссию и продолжат жить так, как жили прежде. Как они привыкли жить. Как это предписано уставом. — Тэнген, я передаю тебе слово, — неожиданно обратился к одному из столпов господин Убуяшики. Чувствовалось, что он делает все возможное, чтобы смягчить возмущение своих подчиненных и донести до них свою позицию. Не заставляет безоговорочно подчиниться приказу, а подталкивает, помогает им самостоятельно прийти к пониманию того, о чем он говорит. Совсем не так, как делает Кибуцуджи со своими подчиненными.       Зеницу прислушивался, он был озадачен не меньше, чем все остальные столпы. Один из охотников поднялся, зазвенели драгоценности, украшавшие его голову. «Тэнген?.. Это же наставник Коурая. Тот столп, который говорил со мной в саду,» — маленький демон ощутил большое волнение, оно задрожало внутри как натянутая струна. — «Зачем передавать ему слово? Что у него там за слово?». Он не мог даже догадаться о том, что на уме у этого здоровяка, пока не услышал бойкий сямисэн его голоса: — Я полностью ручаюсь за слова моего наследника. И за демона тоже.       Зеницу словно молнией ударило, сквозь мышцы пробежал ток, волосы на затылке пошевелились и встали дыбом. «Что?!» — он стукнулся затылком о плетеную стенку, будто корзину хорошенько встряхнули. На деле же он попытался встряхнуть самого себя. — «Это шутка такая! …Просто шутка, правда? Коурай и его учитель любят пошутить,» — мысли суетливо заметались в голове, словно их шандарахнуло молнией и следом подожгло. Один столп просто взял и признал его, ненавидимое всеми охотниками чудовище — это просто не могло быть правдой. Кажется, не один Зеницу так думал, ведь внимание всех столпов тоже обратилось к столпу звука. — Я считаю, что эти двое не безнадежны, — объявил без стеснения Тэнген, будто ошарашенные глаза товарищей, а некоторые даже разочарованные, были просто галлюцинацией. — Придержите возражения. Мне есть, что добавить к рассказу Коурая. Поверьте, когда я впервые увидел демона, я тоже собирался снести ему голову. Но вокруг были люди, в том числе и раненные, а он был голоден и не нападал. Он не напал даже на Кайгаку, на котором живого места не было. — Мы все встречали демонов, скрывающихся среди людей и способных демонстративно проигнорировать кровь, чтобы охотники их не вычислили, — возразил раздраженно Обанай. Зеницу предвидел, что так будет — что первым, кто выскажется против, будет именно он. Прямо как тогда, когда столпы явились к нему в комнату, Тэнген не дал Игуро пустить в ход меч, и их мнения столкнулись подобно двум кораблям в шторм. — Если это доказательство, тогда все демоны не безнадежны. — Демоны не одинаковы, — Тэнген не спешил сдаваться в этой дуэли, и сямисэн не прекращал своей песни. — Тем более, охотники, обращенные в демонов. Именно так. Я сам не успел застать этот бой, но Коурай сообщил, что Кайгаку и Зеницу сражались на его стороне против демона двенадцати лун и использовали дыхание грома, — он с упорством продолжил, и судя по молчанию внимательно слушавших товарищей, его мнение весило достаточно, чтобы оно воспринималось всерьез. — Как известно, недавно обращенный демон не имеет магии крови, а значит, Зеницу использовал то, чем владеет каждый из нас. — Откуда тебе известно, что он обращен недавно? — столп с острым взглядом разных глаз не стал замалчивать сомнения. Он успевал озвучивать опасения раньше своих коллег. — Я написал письмо господину Куваджиме. И получил ответ, — просто парировал новую нападку Тэнген. Демон четко услышал шелест бумаги.       Зеницу дернулся в ужасе. «Он сообщил обо всем дедуле?! Теперь он знает???» — вместе с волной вопросов, разгадку которых он уже знал, юношу накрыло волной отчаяния, а затем удушающей печали. Она делала тело неподъемным, как если бы оно уже не двигалось и опустилось на дно. Все-таки они сообщили любимому учителю такую тяжелую весть. Еще и так бездушно. Совсем не так, как он хотел. Зеницу сжал хаори в области груди, не понимая, почему внутри все неприятно сжалось как скомканный лист бумаги. Как письма, которые писал он сам, но никогда не отправлял. Возможность — она как монета, валяющаяся посреди дороги — если не воспользуешься ты, это сделает кто-то другой. Юноша поджал губы. — Письмо бывшего столпа грома подтверждает, что Зеницу Агацума и Кайгаку входили в число его учеников, но пропали без вести два месяца назад, — столп звука вновь заговорил после многозначительной паузы, а утонувший в горе Зеницу хватался за каждое его слово как за кислород. — Я считаю, что если Зеницу использовал дыхание, бросил вызов другому людоеду и защитил людей, он ничем не хуже охотника. Этот демон является ярким исключением из правил и заслуживает право на существование. — Хватит уже!       Едва Тэнген закончил доклад, ночной воздух вспорол грубый голос, резкий как пуля и колючий как обветренная кожа. Снова тот буйный истребитель, сидевший рядом со столпом змеи. Зеницу еще ни разу не видел его, да и желание познакомиться пропадало каждый раз, когда тот открывал рот. — Того и гляди, все сейчас выстроятся в очередь кормить демона своей кровью! Не знаю, кто поверит в эту сказочку на ночь, а у меня уши вянут от бреда, — прорычал Шинадзугава.       С каждой минутой ему все сложнее было молчать, сложнее усидеть на месте, сложнее держать руку подальше от рукояти клинка. Совсем недавно он собирался собственноручно выволочь демона из его убежища и, притащив его на суд, бросить к ногам главы. Однако даже он несколько удивился, когда парень из отряда сокрытелей опередил его и просто взял корзину без намека на какой-либо испуг, как если бы в ней сидел котенок, а не самый настоящий монстр. «Не переживайте, я сам принесу,» — сказал он так обыденно, словно его попросили белье на веревках развесить. — «Демон-то трусишка».       Теперь рассказ Тэнгена несколько развеял туман вокруг этой загадки. — Что с того, что он был охотником? При виде Кибуцуджи он наверняка распластался по земле и умолял не убивать его! Если кишка тонка, ни один наставник этого не исправит, — обидные фразы царапали лицо как поднимавшаяся песчаная буря.       Шевеление в корзине прекратилось. Пока Шинадзугава вызывающе таращился на Тэнгена, тот не отводил глаз от плетеной крышки. — Он не первый и не последний охотник, который допустил такую оплошность. Это не повод щадить его, — поддержал такое опасное для Зеницу мнение Обанай. Его сопровождало согласное эхо змеиного шипения, доносящееся с его плеча. — Мы не можем знать точно, — сохранявшая все это время молчание Шинобу вписала себя в разговор. Она вновь звучала так, будто пытается остудить пыл разъяренных товарищей через оправдания. — Все-таки Кибуцуджи очень силен, и нет никого, кто смог уцелеть и поведать нам о технике его боя. Хотя… Все-таки кое-кто есть.       Эти слова доносились до ушей демона как сквозь толщу воды. Напрасно он думал, что пошел ко дну в момент, когда узнал о письме учителя. Дно можно пробить. И его всегда пробивают. — Зачем гадать о том, что произошло с Зеницу? — с непринужденной улыбкой произнесла девушка. За полетом ее мыслей стало легко следить, как только она добавила: — Мы можем спросить его самого.       Все в ожидании умолкли. Тишина в саду могла сравниться с тишиной на дне морском. Когда ты полностью во власти воды, ее первым распоряжением становится лишить тебя слуха. А когда заканчивается воздух, она лишает тебя жизни. Пока в легких есть место для отчаяния, ты еще можешь принадлежать самому себе.       Зеницу приоткрыл рот и сразу же закрыл его. Будто боялся, что окончательно усугубит ситуацию, утопит себя одним единственным словом.       «Чтобы что-то кому-то доказать, молчать нельзя,» — в ту ночь один из девяти столпов попытался понять его. Возможно, это был первый раз, когда столп поставил себя на место чудовища.       Когти перестали колоть ладони, кулаки разжались, ему так захотелось всплыть на поверхность. Столпы застали, как крышка зашевелилась и медленно приподнялась. Они замерли как кошки, заметившие шевеление у мышиной норы. Под испытывающими взглядами девяти пар глаз корзина наконец-то явила охотникам того, кто все это время терпеливо ждал суда вместе с ними. Все-таки… Не один Зеницу впервые увидел многих из присутствующих — никто из них толком не видел его, если только они не умели глядеть сквозь стены.       Тело демона выросло, и рваная одежда прекратила висеть на нем безразмерной мантией. Глядя на него, невольно задаешься вопросом — и как он поместился в такой маленькой корзине? Ответ на этот вопрос лежал на поверхности. Светлая макушка и два золотых огонька показались из-за крышки, которой заключенный прикрывался от остроты чужих глаз. Зеницу принял свой обычный облик, тот рост, которым они с Кайгаку постоянно мерились в стремлении вырасти наперегонки. Он сам так решил. Он не хотел прятаться за детским личиком, вызывать жалость и пытаться смягчить свой приговор. Пускай видят его таким, каким он должен быть. Каким он был бы, если бы встреча с Кибуцуджи никогда не случилась.       Зеницу выпрямился и… Оробел. Что теперь? Куда подевались зачатки той смелости, которые он наскреб со дна корзины? И что более важно — как ответить на висевший в воздухе вопрос? Демон не мог объяснить, что случилось с ним в ту ночь. Просто радость покинула его. Покинула надолго. Кибуцуджи. Кибуцуджи… Зеницу осторожно оглядывал тех, кто хотел слушать, и тех, кто не хотел. Так смотрит только тот, кто осмелился сделать шаг вперед и мгновенно пожалел об этом. — С Кибуцуджи… Мы не сражались, — негромко и нерешительно проговорил юноша. Так говорит только тот, кто хочет высказаться, но боится, что не имеет на это права. — Он убил и обратил меня быстрее, чем я отреагировал… — Пф, он что, принял тебя за охотника? — хмыкнул столп, который сегодня злился наравне с Игуро.       Теперь Зеницу знал, как он выглядит. Знал и ужасался от количества его шрамов. Взгляд Шинадзугавы был подобен сильному порыву ветра, отталкивающему и не дающему продвинуться дальше. Иначе Зеницу не мог описать, почему одной только фразой его вогнали в такой ступор. Он растерянно заморгал, подходя все ближе к тому, чтоб накрыться крышкой и спрятаться в корзине снова. Как последний трус. Кайгаку бы так не поступил. — Если мы надеемся узнать что-то о Кибуцуджи, нужно спрашивать у кого-то, кто хотя бы меч достать успел, — не скрывая презрения, рыкнул истребитель. Он вел себя так, будто прямо сейчас опаздывал на другую важную встречу и каждая минута, продлевавшая этот злосчастный суд, будила в нем все больше раздражения. Он пренебрежительно усмехнулся и добавил: — Если у Шихана все ученики такие слюнтяи, нового столпа грома нам не видать.       Его пронзили два желтых луча, два глаза. Такие по-чудовищному яркие, неестественно светящиеся сквозь тени ночного сада, но такие по-человечески негодующие. Мужчина в накидке, столь же белой, как его кинжально торчащие волосы, вызывающе уставился на людоеда. Он был одиноким деревом в поле, пораженном двумя молниями, метко бьющими в цель. Зеницу честно хотел промолчать. Но Кайгаку бы так не поступил. — Не смейте говорить так о моем наставнике. Если у вас нет уважения друг к другу, новый столп грома вам и не нужен, — Зеницу понизил голос. С такими же звуками черная туча надвигается к поместью, она предупреждающе гремит о большой буре, которую несет.       Столп, не тратящий воздух ни на что, кроме оскорблений, захлопнул свою улыбку, словно сверкающее лезвие кинжала в чехле. — Мерзавец… — Шинадзугава скрипнул зубами друг о друга, и его взгляд сделался еще более бешеным. Кулак, покрытый шрамами и вздувшимися венами, сомкнулся вокруг рукояти катаны.       Демон заметил этот жест и напряженно приподнял плечи. Страх. Он давно перестал расставаться с ним — в момент, когда ему пришлось расстаться с Кайгаку и запереть себя в ожидании. Они напрасно думали, что заключили его в четырех стенах. Это он заключил себя. Страх. Чувство ожога, ожога от холода. Его раз за разом опускали под лед, жизнь превратилась в темную прорубь, а он все держался за острый край, чтобы в какой-то момент не скользнуть в темноту глубоко внутри себя. Страх. Настолько привычное чувство. — Кибуцуджи сильнее любой из своих пешек. Еще ни один столп не пережил с ним встречи, и рядовой охотник ему тоже не ровня, — Тэнген снова переключил внимание окружающих на себя: — Гад часто переманивает на свою сторону охотников, которые становятся блестяще мощными врагами. Почему бы нам не сделать то же самое? Из Зеницу получится бессмертный союзник, излечивающий любые раны всего за пару капель крови. — Любой демон бессмертен и излечивается через кровь — теперь всех будем в товарищи записывать? — прошипел непримиримо Обанай, пока Зеницу беспомощно переводил глаза с одного истребителя на другого. — Нет, не всех. Только Зеницу, — как ни в чем не бывало отозвался столп звука, вскинув подбородок. — Он оказывал истребителям помощь в сражении против низшей луны. Как бы то ни было, Музану он теперь не союзник.       Демон с нескрываемым восхищением поглядывал на него. Помимо колец и драгоценностей мужчина украшал себя такой уверенностью, которой в Зеницу за всю жизнь не было. Охотник говорил то, на что не хватало смелости у демона. Он защищал его ярче и лучше, чем Зеницу защищал сам себя. Однако с Тэнгеном не спешили соглашаться. — Может, это хитрый ход со стороны Кибуцуджи? Если так, мы уже на крючке, — закатил глаза Игуро, сложив руки на груди с таким видом, словно Тэнген только что обрек всех на погибель.       «Он что, имеет в виду, что я тайно работаю на Кибуцуджи?» — Зеницу в ступоре приподнял голову. Непробиваемое упрямство некоторых столпов начинало испытывать его терпение. Может быть, в прошлом он бы позволил так с собой обходиться, стерпел бы любую клевету и грубость, но путешествие в компании самого задиристого человека, которого он только знал, не оставило его прежним. «Да как он смеет?» — Зеницу с неприкрытым недовольством поглядел на столпа змеи. Кайгаку все-таки заразил его.       «Молчать нельзя. Молчать нельзя. Молчать нельзя…» — гудело в ушах вместе с возмущением. — Музан не решает, что мне можно делать, а что нет, — начал он, напоминая ребенка, отказывающегося слушаться жестокого отца. Напоминая Кайгаку, по упрямству и дерзости которого он уже так соскучился. — Если бы вы не забрали нас с Кайгаку в штаб, мы бы никогда не пришли сюда сами, — втянув носом уверенность, исходящую от столпа звука, Зеницу действительно поверил в то, что заслуживает шанс. — Потому что я. Не работаю. На Кибуцуджи. — Знаешь что? — процедил сквозь зубы уставший от наглости подсудимого Шинадзугава. Его слова звучали как крепкая пощечина, заставившая замолкнуть. Если от Тэнгена исходила уверенность, то от этого столпа исходила лишь угроза. — Ты окажешь истребителям хорошую помощь, если сдохнешь этой ночью, — выдал он. Концентрированная ненависть сгустилась в каждой частичке его существа, в каждом жесте, каждом взгляде, каждом выдохе и каждом слове.       Зеницу сдвинул брови, стараясь не показывать, как поджилки затряслись. В возмущение, текущее в его венах, сквозь шприц впрыснули страх. Они смешались внутри него, сцепились как два зверя, бьющиеся за добычу. Добычей был он сам. — Санеми, — вмешался голос, столь же приятный, как сон после долгого дня физических нагрузок. Такой же сладкий и мягкий, как мед, который наставник добавлял в чай, когда Зеницу простудился.       Демон поглядел туда, откуда раздалось это единственное обращение, которое подействовало как успокоительное не только на него, но и на владельца имени. Сам Санеми настороженно наблюдал за монстром. Если тот хоть шаг сделает в сторону главы… Нет, он даже шага сделать не успеет.       «Глава…» — пронеслась светлым призраком мысль. Зеницу увидел невысокого человека, по обе стороны от которого стояли две маленькие девочки в пестрых кимоно. Еще в корзине он почувствовал его недуг — сквозь темные пряди волос, прикрывавшие его бледный профиль, нетрудно заметить, что половина его лица покрыта лиловым узором болезни. Юноше оставалось лишь гадать, насколько больно жить, нося в себе столько страданий, которые уже не помещаются внутри и отпечатываются на внешней оболочке, но что-то подсказывало — это неизлечимо. — Я понимаю, все вы прошли через множество бед и смертей. Я разделяю ваши скорбь и негодование, — из его уст вновь полилась нежная колыбельная.       Господин Убуяшики завораживал легкой улыбкой на губах — хотя говорил он о самых грустных вещах на свете, эта улыбка была лучшим утешением. И извинением за то, какое решение он предлагал. Мужчина вдруг повернул голову в сторону Зеницу, и тот вздрогнул от испуга и непонятных ему самому мурашек, пробежавших по спине. Пустой взгляд и смотрел в одну точку, и ощупывал все вокруг одновременно, словно потерялся, словно искал, словно нашел и в то же время не нашел того, кого искал. Белые ресницы неподвижно выделялись на фоне пурпурной хвори. Зеницу понял — глава совершенно слеп. После небольшой паузы господин Убуяшики продолжил раскалывать лед между столпами и людоедом: — Однако Кайгаку и Зеницу я уже принял, и прошу вас относиться к ним, как к товарищам и ценным союзникам. — Но глава!.. — слова застревали в горле Шинадзугавы. Он переводил глаза то на демона, то на мужчину в кимоно, на котором красовался такой же болезненно-уродливый узор, словно болезни было мало одной только кожи. Он не хотел верить в то, что после ужаса, положившего начало его пути истребителя, путь другого охотника начинается с того, что его официально принимают в их ряды вместе с кровососущей тварью в придачу. Он не верил.       Взгляды некоторых столпов приковало к демону, они глядели сквозь него, словно позади монстра должен стоять этот самый товарищ и ценный союзник. Только взгляд Игуро сверлил дыру в голове Тэнгена, дожидаясь подобно змее в засаде, когда господин Убуяшики скажет заключительное слово. — В случае, если человек пострадает от атаки Зеницу, — произнес, наконец, глава. — Сопровождавший его охотник Кайгаку, а также Коурай Цукуоши и Тэнген Узуй вспорют животы в знак извинения.       Зеницу смертельно побелел и замер, словно ему под ноги подкатилась бомба с зажженным фитилем. Сердце пропустило удар, совсем как живое. Демон приоткрыл дрожащий рот, силясь сказать что-то, но проиграв в борьбе с отнимающим голос потрясением. Сдерживая дикий мандраж, Зеницу пытался не рассыпаться на части прямо здесь. «Кайгаку… Коурай… Т-тэнген…» — три слова чередовались в голове как обломки корабля, уносимые водоворотом. В толпе он нашел столпа звука. Зеницу плотно сжал губы, морщинки изрисовали дрожащий подбородок. Что-то треснуло в нем, сначала появились тонкие трещинки вокруг глаз, а потом резко пошли во все стороны. Тэнген улыбнулся, но улыбка не озарила лицо, а развалила на куски. Бомба взорвалась. Она задела их обоих.       Пускай начало казаться, что время вокруг замедлилось и совсем остановилось, первым из оцепенения вышел столп ветра. — Бессмыслица… Если они так торопятся на тот свет, пускай хоть сейчас туда отправляются! — рявкнул он, пытаясь перебить мысли в собственной голове. — Это не доказывает, что демон безобиден! — Уважаемый глава, послушайте, — вмешался огромный как скала столп камня. Градус агрессии снизился благодаря его низкому голосу, похожему на звон большого колокола. — Если кто-то умрет из-за этого демона, от извинений ничего не изменится. Мы не можем сидеть сложа руки и ждать, пока он убьет кого-то. Это попросту неправильно. — Это так, — согласно кивнул господин Убуяшики, и тени встревоженно подпрыгнули на его лице, прячась от света зажженных на веранде ламп. — Однако доказательств того, что демон опасен, тоже нет. За месяц пребывания в поместье бабочки он не принес никому неприятностей, хотя был очень голоден. — При всем уважении, любезный глава, я никак не могу подчиниться, — Санеми резко поднялся на ноги, вместе с ним внутри Зеницу поднялось нехорошее предчувствие. А ведь юноша уже почти подумал, что выиграл этот суд. — Демон, который не жрет людей, от Музана даже произойти не может. И я могу доказать это…       Лезвие вспороло воздух, легко и быстро выскользнув из ножен. Почему… Они просто не могут послушать своего главу?       Зеницу едва ли не попятился, но для этого ему пришлось бы выйти из корзины, чего он не сделал. Вместо этого юноша вытянулся в струнку, чувствуя, как первородный страх провел по нему пальцами. Мандраж. Снова мандраж. Демон прикрылся крышкой корзины, беспомощно глядя на истребителя и ожидая худшего.       Конечно… Они не могут послушать главу. Как Коурай не послушал Тэнгена и встал на сторону людоеда. Как Зеницу не послушал дедулю и вышел из дома ночью. — Зачем ждать, пока демон убьет кого-то, если он покажет всю свою мерзкую сущность прямо сейчас? — глаза Шинадзугавы блеснули сталью. — Глава, позвольте мне…              Зеницу замотал головой. Наверное, так неспособное выговорить хоть слово тело запротестовало против любой идеи, которая придет в голову этому маньяку. — Санеми, — одобрительным тоном вымолвил господин Убуяшики уже без улыбки.       Взгляд охотника сделался таким, что он понравился Зеницу куда меньше, чем оружие в его ладони. Катана… Было что-то общее между ней и Зеницу. Они оба сидели в ножнах, пока не были нужны, и не вкушали ничего, кроме крови. Демоненок чувствовал, как вздымаются и опускаются его плечи от бешеного дыхания. Тело словно пыталось надышаться вдоволь в свои последние мгновения. Однако Зеницу напрасно ждал нападения. Шинадзугава внезапно поднес клинок к себе и раскроил им собственную руку.       Кап.       У Кибуцуджи много мечей. Зеницу начал сомневаться в том, что он — не один из них, когда увидел кровь, большими гроздями покатившуюся по руке, густыми каплями оброненную на камни. Какая щедрость. Какая трата. Зеницу парализовало. Воздух вырвался изо рта, словно от удара в живот. Крышка корзины упала и покатилась по дорожке в темноту сада. Этот вечер разделил жизнь на «до» и «после».       Кап. Кап.       Огромных усилий стоило оторваться от багрового цветка, новым шрамом расцветшего на коже охотника, от несравненного аромата, красной нитью натянувшегося между алыми лепестками и голодной пастью. Глаза завращались в орбитах, демон оцепенело поднял взгляд на лицо столпа. — Кушать подано, — злорадная улыбка разрезала лицо Шинадзугавы.       После этого Зеницу уже не мог сфокусироваться ни на чем другом. Он слышал, как увесистые капли падают наземь, растекаются по камням, окрашивают дорожку в свой цвет. Перед глазами начало расплываться, он вспомнил стены, измазанные брызгами крови, которые он видел уже несколько раз. Вспомнил большие лужи, обволакивавшие пол комнат от края до края. Нельзя обойти, нельзя избежать… Но он как-то избегал, так в чем проблема сейчас? Почему так тяжело сдерживаться? Почему эта кровь пахнет… По-другому…       Кап.       Брызги… Лужи… Реки… Зеницу медленно закрыл глаза и снова быстро открыл их. Сознание закрутилось в урагане, вырвав его из ночного сада и забросив в пещеру с освещенными красным стенами и рекой крови, торжественно и приглашающе протекавшей прямо перед носом. Он облизнулся, когда слюна наводнила рот, и нервно сглотнул. Как же… Тяжело…       Кап. Кап. Кап.       Может быть, дело в невыносимом голоде, который беспощадно терзал его столько недель? Но ведь… Он как-то справлялся с ним. Да, никто не размахивал перед ним окровавленной рукой, все раненные, доставленные на лечение, были максимально далеко от его комнаты, но… Неужели теперь, после всего, что он вытерпел, все так легко обесценится?       Рассудок вновь начал играть в ту игру, которую демон настрого запретил, запрещал каждый раз, когда постовые сменяли друг друга в паре шагов от его корзины. Он знал, что так будет. Он знал, что рано или поздно вступит в игру. Не знал только, хватит ли ему духу ей противостоять. Как можно спасти самого себя, если не решиться потрогать кусочек своего ужаса? Не посмотреть рычащему внутри чудовищу в глаза? Не показать ему, кто в доме хозяин? Если он не способен справиться с этим, как он смеет до сих пор считать себя человеком?       Кап.       Он вступил в игру.       Шинадзугава выжидающе сжимал меч, позволяя себе стать накрытым столом для настоящего пиршества, играя с голодом чудовища, приманивая его в свой капкан. Бояться ему было нечего. Здесь он король. Тот, кто всегда прав. Тот, кто окажется прав и в этот раз. Тот, кто заставит самого главу поменять свое мнение. Он поднял рану повыше, показывая ее всем — покрывавшей демонов ночи, многоуважаемому главе, товарищам, не все из которых оказались верными, чудовищу, имевшему наглость утверждать, что оно может стать для него товарищем.       Монстр отчаянно заломил руки и скорчился, словно его рвет на части изнутри. — Нет такой маски, которая могла бы скрыть настоящую жажду крови. Прикрой глаза, и она все равно проявится в уголках рта, — Шинадзугава сделал уверенный шаг к юноше, схваченному когтями собственного демона. — Нет! — взмолился Зеницу громко. Казалось, он сам себя оглушил. Он часто и прерывисто задышал через рот, стараясь не чувствовать этого запаха. Он смотрел поверх голов, чтобы не встречаться ни с кем взглядом.       Кап.       Изящный запах, идущий от цветущего неподалеку куста азалии.       Кап.       Запах свежести и сырости, идущий от пролегавшего сквозь сад ручья. Он начинался где-то в темноте и уходил куда-то в темноту.       Кап.       Он напрягся и даже почувствовал аромат свежевыстиранного постельного белья в одной из комнат. Он шел из открытого окна.       Кап. Кап.       Не помогает! — Н-нет… Не п-подход-дите… — с трудом выговаривая каждый звук, застонал Зеницу, боясь того, что натворит его тело, если столп окажется совсем близко. — Пер-рестан-нь… те…       Он судорожно выдохнул весь воздух из легких. Жестокая улыбка на лице человека, играющего в обманчивого добровольца и подносящего людоеду свою необычную кровь.       Кап.       Зеницу запрокинул голову назад, уставившись на огромные созвездия, вплетенные в черные ветви.       «А я считаю, что действия лучше слов. Слова — это оправдания,» — в ту ночь демон попытался объяснить одному из девяти столпов, насколько пустыми всем покажутся слова монстра на суде. Возможно, это был первый раз, когда столп засомневался.       Зеницу в панике обратился к окружающим, глазами выпрашивая помощь. Он закусил язык, напряг мышцы шеи, в горле стало катастрофически мало места для того, чтобы дышать — не то, чтобы поесть. Юноша зацепился за Узуя, сидевшего между столпом пламени и столпом любви. Меж двух огней. Тэнген глядел глазами человека, которому есть, что доказывать.       Демон заскрежетал зубами, словно намеревался стереть их в порошок. — Ну же, не сдерживайся. Покажи, какой ты на самом деле, — улыбка Шинадзугавы была хищнее, чем у Кибуцуджи.       Зеницу не хотел его слышать.       Кап.       Он схватился за голову, когти вошли под кожу, словно вручную выискивали внутри, где-то глубоко в мозге, каждую из крамольных мыслей, недопустимых для того, кто хочет быть истребителем. Показать, какой он на самом деле… На самом деле… Он сдавил лоб ладонями, надвигая брови на глаза, принуждая их зажмуриться.       Он хотел выскочить из корзины, хотел в полшага оказаться возле человека, хотел вогнать клыки в его руку, вогнать до самой кости, чтобы сок брызнул в его бездонную пасть, полился из уголков и заткнул голодный желудок. Голодный рассудок. …Но Кайгаку бы так не поступил.       Кап. Кап.       Не смотреть на его кровь. Не смотреть на его кровь!       Кайгаку…       «Вы можете сражаться вместе, но Кайгаку не сможет защищать тебя вечно,» — так сказал учитель когда-то, когда тренировка кончилась тем, что Зеницу спрятался за задиристого и более сильного товарища.       Может. Даже сейчас защищает. Зеницу застучал зубами, словно перемалывал ими мысли, мешавшие ему сосредоточиться на важном. «Сейчас Кайгаку здесь нет… Но ему придется убить себя, если я сорвусь…» — парень выжигал эти фразы на внутренней стороне собственного черепа, выцарапывал их гигантскими когтями. — «Ему и еще двум людям…».       Кап. Кап. Кап.       «…Еще двум людям, которые поверили в меня!».       Он нажал пальцами на веки, надавил на них, нажал на них как на две кнопки, которые выключат его безумие, которые вернут ему себя. Голодная эгоистичная тварь рвалась наружу, она давно заняла его желудок, его мозг, его легкие, его руки и ноги, она давно хотела подчинить его себе, сделать его таким же, стать им. Но ему всегда хватало воли, чтобы поставить ее на место.       Гром пробуждается от молнии. Молния пробуждается от искры. Искра пробуждается от воли. Какой из него охотник, если не может найти хотя бы каплю воли? Не этому его учил наставник.       «Истребителям только и остается бросаться друг на друга в то время, как людоеды становятся сильнее и многочисленнее. Возьмите себя в руки!» — слова старика вновь и вновь возвращали его в реальность, вытаскивали со дна, поднимали на поверхность за воздухом, когда он снова и снова тонул, захлебывался в собственной неуверенности.       В собственной кровожадности. — Я лучше выпью кровь из другого демона, чем у кого-то из вас, — с неожиданной решимостью прошипела ярость, голос был не его.       Шинадзугава поглядел на монстра сверху вниз и сурово сощурился. Он стоял в полуметре от чудовища и протягивал ему руку, не останавливая своей пытки. — Так выпей. Вы все только трепаться и горазды, — он без жалости добивал его словами, подначивал, ковырял под ребрами острием каждого звука. — Пресмыкаетесь перед Кибуцуджи, пресмыкаетесь перед столпами, а простых людей жрете. Выпьешь кровь демона? — фыркнул уничижительно он. — Ну так возьми и выпей, тряпка!       Зеницу зарычал.       В груди больно забарабанил град сердцебиений.       Потеря контроля больше не оправдание. Каждый раз он прикрывался этим, словно это могло сделать ситуацию лучше, словно это могло смягчить все последствия, словно окружающие могут простить ему убийство только из-за того, чем он стал. Словно он сам может простить себе убийство. Потеря контроля больше не оправдание. Он ни за что его не потеряет. Не сорвется в прорубь. Не подставит тех, кто за него поручился.       «Докажи обратное. На деле, а не на словах,» — в ту ночь один из девяти столпов прислушался к нему. Возможно, это был первый раз, когда охотник согласился с демоном.       Давление тысячей тонн окружало со всех сторон, оно выдавливало из него рычание, становящееся все громче, нараставшее подобно несущему разрушения землетрясению. Если он хочет доказать, что демоны не одинаковы, это нужно показывать.       Под ресницами пульсировала печаль. Так происходило каждый раз с тех пор, как он научился плакать без слез. А когда слезы кончаются, ты способен сделать множество глупостей.       Другого демона рядом не было. Он оскалился, обнажил клыки.       И вогнал их в собственную руку. Рычание рывком прекратилось.       Ухмылка медленно сошла с лица столпа ветра. Разноцветные глаза столпа змеи открылись шире. Столп пламени поглядел на столпа звука. Тэнген едва заметно выдохнул. Крошечная, словно огонек свечи, улыбка замерцала и погасла сквозь зубы.       Заковав руку в кандалы из собственных челюстей, юноша чувствовал, что это правильно. Он чувствовал — спонтанный порыв, которому он поддался, растопчет спесь этого тирана, покажет ему, что даже став демоном, Зеницу не разучился держать слово. Что демоны не одинаковы. Он не разрешал себе открыть глаз, стиснул зубы только сильнее, и в какой-то момент они встретились. С удивлением он обнаружил, что оторвал от себя кусок. — Что произошло? — господин Убуяшики невидящими глазами ощупывал место, где на земле смешалась кровь демона и человека. — Демон укусил сам себя, — тонким, но по-взрослому серьезным голосом объяснила ему одна из девочек в ярких кимоно. — Господин Шинадзугава держит раненную руку прямо перед его лицом. Однако он не стал нападать.       Убуяшики прикрыл глаза и вновь улыбнулся. Он понимал, что среди опасностей всегда кроется надежный путь.       Палочки отправились на поднос к пустым тарелкам и опустевшему стакану с лекарством. Зеницу задержал на них задумчивый взгляд. Солнце стучалось закрытые окна и светило там, где ему разрешили остаться. Прямо как он сам.       Кайгаку молчал и глядел в точку перед собой, словно ждал продолжения рассказа. По крайней мере, Зеницу показалось, что он ждал. — Вот так, — сказал он зачем-то, когда тишина задержалась в центре комнаты дольше необходимого.       Он начал переживать из-за того, что Кайгаку не торопился отвечать хоть что-нибудь на такую длинную историю, и обеспокоенно посмотрел на него. Наконец, друг заговорил, и выдал он самую неожиданную вещь, которую только можно было придумать. — Выпьешь кровь из другого демона, чем у кого-то из столпов? — медленно выговорил парень, приподняв одну бровь в недоумении: — Ты реально это им сказал?..       Зеницу растерялся, сначала улыбнувшись, потом перестав улыбаться, а потом снова улыбнувшись в смущении. «Э… Фактически, я это и сделал. Ну, почти…» — крутилось в голове, пока парень судорожно подбирал слова подобно мальчишке, случайно просыпавшему ягоды из корзины и торопливо загребавшему их обратно, пока мама не заметила. — Да оно как-то само вырвалось, — неловко посмеялся он с порозовевшими щеками. Калейдоскоп эмоций изменил цвет его лица. — Что, прозвучало как-то не очень? — Да нет, нормально, — Кайгаку потерся спиной о подушку и устроился на ней поудобнее, демонстрируя, как он сейчас расслаблен. Демон увидел в лице друга удовлетворение и веселость. — Жалко, я этого не видел — ты вел себя как то еще хулиганье и при этом… Доказал свое. Хулиган Зеницу. Рехнуться можно, — хохотнул он. — Так ты мне даже больше нравишься.       Демон вытаращился на него, и из розового он постепенно сделался красным. Кайгаку редко такое говорил. Обычно он просто делал: обнимал и целовал, заступался и защищал, похлопывал по крышке корзины, когда снимал ее с плеч и собирался открыть, хватал его за руку, когда Зеницу тыкал его пальцем в нос, чтоб разбудить, щекотно кусался в ответ, намекая, что пора бы закончить демонический перекус, и еще много всякого, по чему Зеницу успел соскучиться. А сейчас Кайгаку просто взял и ляпнул такое — кто подменил его во время комы? Наверняка, эта девушка со своими лекарствами что-то с ним сделала. Унесла и спрятала настоящего Кайгаку и подложила самозванца. Ласкового, но такого же симпатичного, как подлинный Кайгаку, самозванца…       В животе запорхали бабочки, словно каким-то образом проникли внутрь из сада и поселились там навсегда. Зеницу почувствовал, в какую печку превратилось его лицо — на нем сейчас и рыбу можно обжарить до золотой корочки — и в панике зыркнул в сторону Аой, которая возилась в другом конце комнаты. Вроде бы, она не услышала. Или проигнорировала. Демон не знал, куда девать руки и куда девать самого себя, и протараторил: — А… Э… Скажешь тоже!       Кайгаку светло улыбнулся. Это за время разлуки Зеницу позабыл, как часто эта угрюмая туча стала улыбаться, или друг после комы стал таким? Ну точно самозванец! Зато какой милый… — Иногда полезно побыть плохишом, правда? — Кайгаку словно забыл о присутствии девушки в белом. Платьюшки куда-то ускакали еще в начале рассказа Зеницу, так что три пары любопытных ушей его и подавно не беспокоили сейчас. Он подбадривающе и хваляще пояснил: — Ты смог постоять за себя перед столпами! А я всю дорогу так об этом переживал, думал, как буду защищать тебя от охотников, если мы их встретим. Вспомни, как я хотел поколотить Коурая, когда он собрался вести нас в штаб…       Парень, закованный в кандалы капельниц, остановился перевести дыхание. Круги под его черными глазами были такими же темными. Может быть, он очень утомился. А может, и сам вспоминал ту ночь, о которой шла речь. За нее произошло так много — слишком много новых лиц, опасных встреч, ран, что могли оказаться последними. — …А ты взял и утер всем носы, — Кайгаку воодушевленно и в то же время несколько отрешенно поглядел в потолок, устало выдохнув. — Пожалуй, ты даже меня переплюнул. Я-то валялся тут в отключке и не увидел всех столпов в одном месте.       Зеницу отогнал смятение. Легко заметить, как друг ругает сам себя за недели комы, словно впасть в нее было его сознательным выбором. Он взял его за руку и слегка пригладил большим пальцем. Смущение он отогнал, но бабочек изнутри выкурить не получилось. — Еще увидишь. Нас ведь официально приняли. Оглянись еще раз — ты в штабе истребителей демонов. Ты — истребитель, — он невольно улыбнулся, потому что знал, как для друга важно услышать это.       Кайгаку взглянул на него, и в его глазах мелькнула новая мысль, которую он немедленно озвучил. Может быть, пару месяцев назад он бы так не поступил, но сейчас он делился с Зеницу всем — теплом, грустью, кровью, персиковым чувством, переживаниями и идеями. — А этот Убуяшики… Он правда болен? Я всегда думал, что глава истребителей — это какой-то сильный накачанный охотник. Типа… Владеющий всеми дыханиями, — парень запнулся, понимая, как это странно. — Гм, в голове это звучало не так глупо, — хохотнул он. А в душе совсем не было весело. — Да, он болен. С демонами он никогда не сражался лично и… Все прошлые поколения его семьи тоже, — Зеницу вздохнул.       О том, кто такой глава и как он выглядел, он не задумывался ни разу до момента, пока не встретился с ним на суде. Несмотря на болезнь и слабость, этот человек показался невероятно мудрым и оставил хорошее впечатление о себе. Конечно, ведь без этого человека у него не было бы и шанса на пощаду. — А еще… Я слышал, как глава сказал что-то, что предназначалось как будто бы одному мне… — вдруг добавил он тихим-тихим шепотом и осторожно покосился на врача. Кайгаку заинтересованно оживился, и демон придвинулся к нему так близко, что дыхание обжигало ухо: — Он упомянул госпожу Тамаё. — Что? — по тыльной стороне шеи пробежали мурашки, и Кайгаку не знал — не то это из-за неожиданной новости, не то из-за такой приятной близости друга. — Мне не могло показаться, — так же негромко, но твердо сказал Зеницу.       После того раза, когда он уловил обрывки воспоминаний Музана и не был уверен в том, видел он их или нет, юноша постарался ухватывать информацию с первого раза и не утаивать ее от напарника. Две головы лучше, чем одна. За время своего долгого пути, что еще нескоро закончится, они оба убедились в правоте наставника, который утверждал — когда они вдвоем, они пройдут сквозь любую грозу. — Он просил передать ей его поклон, я клянусь, — проговорил он, все так же держа друга за руку. Это уже сделалось нормой и не смущало ни первого, ни второго. — Уж не знаю, откуда он с ней знаком, но… Это так здорово. Наверное, об этом никто не знает, но зато теперь понятно, почему он не был ко мне так категоричен. В отличие от столпов, — Зеницу выглядел в приятном смысле удивленным. И облегченным от того, что эту тайну не пришлось хранить ему одному. Как, оказывается, приятно, когда есть кто-то, кому можно доверить ее. С кем можно без страха поговорить после месяца одиночества. — Нужно разузнать больше про главу. Я же теперь спать не смогу, — Кайгаку сощурился с видом замыслившего пакости сорванца. Теперь уже меньше похож на самозванца, все-таки настоящий. Но такой же милый. Парень тоже покосился в сторону Аой и, подобравшись к уху Зеницу, прошептал: — А у меня тоже есть новости, — теперь уже была очередь Зеницу отбиваться от бабочек в животе из-за такой тесноты между ним и губами друга, но он все равно внимательно слушал. Кайгаку раскрыл свои карты: — Во время боя с луной я взял образец ее крови. Молодец я, да?       Зеницу отстранился и уставился на друга. Он не переставал поражаться и восхищаться им, не переставал любить его. Любить сильнее, чем любит сладкое данго, спелые персики и вечера безделья вместо тренировок. Сильнее, чем себя. «Во время боя… Было ведь совсем не до этого, но ты все равно успел…» — растроганно расслабил брови демон. Бабочки с новой силой забились о стенки живота, и Зеницу судорожно вдохнул. — «Лекарство нужно мне, а не тебе, а ты так стараешься… Мне тебя не переплюнуть, Кайгаку. Никогда не переплюнуть,» — с каждым вдохом желание загробастать друга в крепкие объятия и зацеловать его становилось все сильнее. Но Зеницу лишь мягко снизился к его руке и ласково коснулся ее губами, словно боялся навредить. Поцелуй был почти невесомым, как если бы бабочка села на ладонь.       Кайгаку улыбнулся одним уголком, разглядывая свое солнце. — А ты знал, что образец уже у нее? — добавил он, мягко почесав пальцем щеку демона. — Представь, прямо во время боя ко мне приш… — Так, все, хватит шушукаться, — Аой возникла возле кровати практически из ниоткуда, и Зеницу шарахнулся от нее как от Шинадзугавы.       Кайгаку подавился своим рассказом, не посмев закончить его при свидетеле, и уставился на девушку. Он тоже заранее не заметил, когда она успела подойти так близко. «Это что, у всех врачей привычка так подкрадываться?» — он вспомнил Морико и ее всюдупроникающие совиные глаза. — Время посещения закончилось, и пациенту нужно отдохнуть. Гм, — пытаясь быть строгой в своей обычной манере, Аой опасливо поглядела на демона и замялась. — У-уходите. И приходите позже, — она приправила звучащую несколько неприветливо просьбу очевидной оговоркой. Так, на всякий случай. — Слушаюсь! — вскочил и вытянулся по стойке смирно демон, словно до этого, пока Кайгаку не видел, врач пригрозила ему, что не пустит его в палату, если он не будет ее слушаться. Может быть, так и было. А может, ему пригрозил кто-то другой.       В то же время, Зеницу не выглядел напуганным. Скорее по-доброму озорным. Солнце… Встреча с любимым другом, которой он так терпеливо дожидался, подчиняясь каждому слову населявших дом бабочки людей, сделала его счастливейшим из демонов. Радуясь, что ему сохранили жизнь, Зеницу никому не мог сказать ни одного грубого словца, никому не мог отказать, никого не мог ослушаться. Только теперь не из-за страха. — Обязательно приду еще, — он подмигнул болезненно выглядящей грозовой тучке. — Выздоравливай.