Я думал, что ненавижу тебя

      Копоть толстым слоем покрывала уцелевшие стены домов, Кайгаку казалось, что его легкие тоже ею покрыты. Мимо него пробежали женщина и маленькая девочка, такие же черные от сажи, как и стена, о которую парень облокотился, чтоб отдышаться. Зрение, уставшее от дыма и необходимости быть внимательным всю ночь напролет, сразу разобралось, что к чему. Кайгаку видел свое любимое солнце. Израненное и запутавшееся, но все равно свое.       Зеницу он узнал по изорванным и едва уцелевшим штанам. Ничего не осталось от его верхней части формы. Солнечное хаори тоже кануло в лету, а ведь Зеницу так любил его. Даже став демоном, он не расставался с ним. Кайгаку вспомнил, как Джигоро подарил яркие накидки им обоим и сильно огорчился тем, что Кайгаку не стал надевать свою. Зато Зеницу расплакался за двоих и залил слезами все хаори, такое мокрое было, словно под дождь попало. С тех пор он снимал его лишь для того, чтобы постирать, а иногда надевал еще сырым, не досохшим после стирки. Это был знак их маленькой семьи. Учитель и два самых дорогих ему ученика. Три грозовые тучи.       Может, хаори было одной из тех вещей, которые заставляли его чувствовать себя человеком. По дороге сюда Кайгаку не нашел ни одного желтого клочка. Парень почувствовал, как сердце мучительно сжалось в груди. Еще тяжелее сделалось, когда он понял, что после того страшного взрыва его друг вылечил себя не до конца. Верхней части его головы просто не было, и частично заросший плотью череп обнажал абсолютно все свое содержимое.       Демон, слишком высокий даже без половины головы, беспомощно шарил руками вокруг, ближе подходя к прижавшемуся к стене раненному человеку. Мужчина был парализован от боли и страха и не мог пошевелиться, истратив все силы на недавний крик. Людоед, не видя без глаз, агрессивно втягивал носом воздух и стучал острыми зубами. Он чуял кровь. Сейчас он не был человеком — он был голодным чудовищем, ведомым соблазнами.       Кровь. Ароматная кровь. Она была везде — крупными брызгами на земле, расплывавшимися на белой одежде пятнами, разводами на бледном запястье и обильными подтеками на лице. Красиво. Ни одна даже самая искусная катана не могла сравниться с его рукой. Ведь когтистые пальцы с легкостью пробили жертве череп, пройдя через него насквозь. Ничем не ограниченная сила. Мощь сотни, сконцентрированная внутри него одного. С такой силой приходит власть. А люди… Люди слабы и хрупки. И не имеют с демонами ничего общего. — Способен ли ты принять всю кровь, что я дам тебе? — его вкрадчивый низкий голос прозвучал как из-под воды. Он не принимал возражений. — Я подумываю о том, чтобы собрать двенадцать сильных демонов.       Человек с такой красивой дырой в голове. Человек, чьи вкусные остатки мозга остались на его багряных пальцах. Человек, которому уже не суждено жить прежней жизнью, безэмоционально произнес последние слова, пока еще мог: — Мне уже… Все… Равно…       Заветный аромат тонкой, но яркой алой нитью протянулся из видения в кишащую дымом реальность. Это было похоже на сон, который почти выветрился из памяти. В этом сне легким движением руки господина он пролил столько драгоценного нектара. Настолько легко, словно чувство голода ему не знакомо, и убить кого-то просто так — обычное дело. Словно он всегда сыт и каждый раз получает желаемое в избытке. Сладкое как сироп, соленое как карамель, сытное и одновременно вызывающее зависимость, пробуждающую куда больший голод.       Он хотел, чтобы этот сон стал реальностью.       Путеводная нить упиралась в кровоточащую руку жертвы. Секунду назад он увидел много крови. Так много крови. Демона не волновали чувства и страхи этого человека, его заботил только его голод. Он оскалился и брызнул слюной. Больше не останавливая себя бессмысленными ограничениями, монстр бросился на беззащитного человека. Мужчина в ужасе замер с широко открытыми глазами. Отчаявшаяся добыча на прицеле у хищника. Обезумевший хищник в сантиметре от пиршества.       Кайгаку не мог этого допустить. Не только хаори наставника заставляло Зеницу чувствовать себя человеком. Кайгаку отдавал себя всего без остатка ради этого.       Корзина слетела с плеч и покатилась по земле, окровавленная ладонь выхватила катану вместе с ножнами из-за пояса, изнуренные ноги оттолкнулись от земли. Он хотел ударить его. Ударить, как в первую встречу с тем новым Зеницу, который забыл товарищей, забыл учителя, забыл себя. Кайгаку из прошлого так бы и поступил — непременно ударил бы. Прямо по лицу и прямо рукоятью катаны. Но Кайгаку из прошлого больше не существовало.       Рука, насколько бы слабой и уставшей она ни была, не поднялась нанести грубый удар. Мечник без колебаний налетел на демона сзади, и руки сами заткнули голодную пасть в последний миг. Кайгаку ощутил, как клыки глухо ударились о ножны. Больно, наверное. Неприятно, наверное... Но это лучший из вариантов. — Зеницу! Нельзя! — крикнул Кайгаку во все легкие. Монстр зарычал и дернулся, заскрежетав зубами по единственной преграде, которая не давала ему вцепиться в человека.       Кайгаку крепче сжал катану с обеих сторон от лица чудовища. Пусть он не доставал ногами до земли, пусть ослаб и устал, пусть давился кровью. Это не имело значения до тех пор, пока рядом нет Зеницу. Того Зеницу, который, даже сделавшись демоном, катал ребенка на плечах, помогал раненному, не позволил убить охотника, дрался не просто на его стороне, но и ради него. — Зеницу! — Кайгаку продолжал звать друга, словно тот находился в километрах от него, а не вертелся из стороны в сторону в попытке избавиться от него. — Мы не трогаем людей, мы защищаем людей, — не замолкал парень. Он кричал. Он обязан был докричаться: — У нас был уговор, помнишь?! Ты же помнишь!       Зеницу угрожающе зарычал. Вздувшиеся вены на его шее и руках, электрические разряды на коже. В нем закипал гнев от непонимания, как выбраться из ловушки, как перекусить преграду во рту, как избавиться от тяжести, повисшей сзади. Он резко врезался спиной в стену, и Кайгаку, пораженный не столько силой удара, сколько самим фактом этого выпада, болезненно кашлянул. Монстр, пробудившийся внутри друга, ополчился против него. Дай волю — и он прикончит его прямо здесь.       Кайгаку удержался на широкой спине демона, дрожащими пальцами стискивая ножны и не пуская монстра на свободу. Израненную грудь рвало от боли, рвало с новой силой, таких мучений мечник еще никогда не испытывал. Он не знал, кто сломал ему ребра — низшая луна или его же напарник. Или она начала, а друг закончил… Неужели так легко превратить его в одного из них? «Нет, от меня так легко не отделаешься…» — решительно подумал Кайгаку и обхватил его ногами, пускай и понимал, что еще одного удара об стену он уже не переживет.       «Кайгаку… Я-я боюсь… С-сделай что-нибудь…». Так он говорил тогда. В ночь, когда Кайгаку по доброй воле впервые дал ему напиться своей крови.       Он уже видел друга в состоянии сводящего с ума демонического голода. Он не виноват в том, что испытывает голод. Он не виноват в собственной агрессии, подчинявшей мысли и сводящей все к одному. Кайгаку не мог злиться на него. — Я знаю, ты голоден, тебе больно… — взмолился он почти в ухо Зеницу. Тот словно не слышал его из-за собственного рычания. — Но если ты это сделаешь, дороги назад не будет! — вместо крика получался хрип. Казалось, он выдыхал кровь вместо воздуха.       Зеницу отошел от стены и завертелся вновь, брыкаясь как дикий конь под наездником и без памяти мотая головой. — Я накормлю тебя позже, и все будет хорошо, — Кайгаку игнорировал металлический привкус во рту. Из него вот-вот вытрясут душу. — Сейчас нам нужно бежать. Скоро рассвет… — скользкая от крови рука уже едва держалась за меч.       Он не знал, что произошло — потеря равновесия или очередная попытка вырваться из ограничивающих объятий — но Зеницу резко рухнул на землю, придавив его собой. Кайгаку зажмурился и не сдержал болезненный стон. Как же много крапивы скопилось внутри, еще немного и она прорастет сквозь раны, покажется снаружи. Он задыхался. — З-зеницу! Здесь охотники, они не должны… Я не дам им поймать тебя… — он сам не замечал, как поливал друга откровениями, на которые никогда бы не решился в обычной ситуации. Его гордость завязалась в узел. Наверное, она тоже задыхалась.       Чудовища и истребители снова пытались отобрать у него его солнце, но Кайгаку отчаянно цеплялся за него, держался каждой частью своего существа, даже если оно пыталось его сжечь. Не для этого он прошел этот долгий путь, чтобы отдавать Зеницу хоть кому-нибудь.       Скрежет зубов по чехлу клинка, зловещий нетерпеливый рык, звуки чужого Зеницу. Он не слушал его. Он не узнавал его. Кайгаку не увидел замаха, но почувствовал его результат. Почувствовал вместе с треском где-то в груди, вместе с темнотой в глазах, вместе с выбитой из рук катаной. В какой-то миг юноша осознал, что не может пошевелиться от проникающей в каждый осколок его тела боли. Он сам стал крапивой, целым кустом крапивы.       Он больше не чувствовал горячей спины демона и пульсирующей в его венах ярости. После удара локтем, достаточно меткого, чтобы, наконец, выскользнуть из цепких объятий, Зеницу повернулся к лежавшему рядом охотнику. Такому маленькому и абсолютно обезвреженному. С ног до головы покрытому живительным нектаром. Зачем охотиться на кого-то другого, когда есть он? — Я не хочу, чтобы тебя убили… — пытаясь сфокусировать мутный взгляд на демоне, бормотал Кайгаку.       Он несколько секунд разгонял перед глазами черный туман, не то от сгоревших домов, не то от накатывавшей потери сознания. Он не отпускал себя в обморок и пытался дышать ровно — не быстро, чтобы экономить силы, не медленно, чтобы не экономить слишком сильно и не выключиться. Даже так каждый вдох стоил ему слишком многого, словно легкие были сделаны из бумаги и рвались от воздуха.       Он сфокусировался на двух сияющих желтым пятнах и уже было решил, что духи начинают прибирать его к рукам, а потом обнаружил, что это Зеницу восстановил свое лицо полностью. Он все еще находился в своем убийственном состоянии. Мечник приподнялся на локтях и нашел в себе силы обрадоваться, что Зеницу полностью здоров, но эта радость быстро закончилась. Демон смотрел на него как на еду. Он стучал зубами, сидя в такой опасной близости, в какой никто бы не пожелал увидеть голодного зверя. «Вот черт… Я же весь в крови…» — Кайгаку сглотнул ком, вставший поперек горла, и чуть не подавился приступом тошноты от слишком яркого соленого послевкусия. — Нет, не сейчас… — как бы ни трудно было говорить «нет» в такой скользкой ситуации, парень четко осознавал, чем это может закончиться. — Потом, н-немного чуть-чуть потом, — Кайгаку задыхался, пытаясь бороться с крапивой в груди и выговаривать нужные слова, что сейчас было непосильно тяжелой задачей.       Зеницу втягивал воздух носом, и по нему было совершенно неясно, понял он его или нет. Но одно можно сказать точно — кровь других людей перестала его интересовать. — Э-эй… Ты же не убьешь меня? — Кайгаку хотел отползти, но одного желания сейчас недостаточно. — Тобой сейчас движет то, что ты не можешь контролировать, но ты выше этого, — едва договорив, парень зашелся приступом кашля, не сумев сдержать его. Он прикрыл рот ладонью и понял, что еще сильнее испачкал ее кровью.       Зеницу тоже это увидел. Он придвинулся еще ближе, слюна не помещалась у него во рту. Кайгаку предвидел, что еще миг и от него просто ничего не останется. Демон жаждал его так сильно. Услышанные ранее обрывки фраз, клочки воспоминаний, соблазны и подкупы шевелились в голове, ворочались как скользкие черви. Они пытались искоренить последнее, что удерживало в нем человека.

— Стань демоном и будешь

ж и т ь      в е ч н о.

      Искоренить разум человека, не покидавший тело чудовища. Избавиться от оков, которые смертные носят на себе каждый день. Выжечь совесть, выскоблить эмпатию с кровью, пробить ребра и вырвать из груди то, что называют любовью. Гул нескольких сотен мыслей. Рой насекомых прямо в голове. Мозг, сдавленный пальцами, плоть, скопившаяся под когтем.

— Ты хочешь отточить свои техники

д о      с о в е р ш е н с т в а.

      Совершенство в бессмертном теле. Совершенство, облаченное в безразличие. Совершенство с острой улыбкой. Пустые глазницы. Слепые глаза. Сухие глаза, мокрые губы. Слюна, стекавшая по подбородку. Красная нить, тянущаяся к рукам охотника, его груди, шее, лицу, клубок нитей, пропитанных жизнью, наполненных жизнью.

— Способен ли ты

п р и н я т ь      в с ю      к р о в ь,

что я дам тебе?

      Кровь. В спектакле существования демона кровь играет главную роль. Без нее невозможна жизнь. Без нее невозможно быть совершенным. Ни у одного демона нет собственной крови. Это кровь господина. Это кровь, насильно отнятая у жертв. Мертвые глаза. Десятки мертвых глаз. Переломанные позы, переломанные кости, переломанные жизни. Запах горелой плоти, вкус горячего мяса, вкус живого мяса.       Он глядел так, как звери не глядят. Как не глядят живые. Кайгаку боялся пошевелиться, но не испугался сделать очередную попытку пробиться к Зеницу сквозь туман забытья. — Ты как-то говорил, что… Внутри каждого есть частичка того, кто ему дорог, — осторожно произнес он, едва дыша. Юноша ловил каждое изменение в сумасшедшем лице. Он вовремя понял, что замолкать нельзя.       Брови Зеницу вздрогнули.

Ледяное лезвие катаны

перед лицом было таким же холодным,

как взгляд охотника.

Он продолжал смотреть на него так,

хотя недавно демон спас ему жизнь.

Но Зеницу не злился.

Он сам до обмороков боялся демонов,

пока судьба не превратила его

в одного из них.

— Я хотел помочь, —

он приподнял руки,

показывая свою безобидность

и чистые намерения.

— Демон и помочь? Не смеши меня, —

сосредоточенный взгляд

колол сильнее меча.

Парень поджал губы.

Совсем недавно интуиция

кричала ему, что взрыв непременно

убьет охотника, если ничего

не предпринять.

Взрыв убьет охотника…

А ему, демону, почему-то

очень хотелось

спасти его.

      Он оказался посреди леса собственной памяти, постепенно прояснявшейся, прямо как небо после грозы. Он пробирался сквозь заросли видений, унаследованных от господина, приближаясь к видениям, унаследованным его человеческой стороной. Впереди мерещился маленький желтый силуэт. Растерянный Зеницу скорее направился в эту сторону, и с каждым шагом переставлять ноги становилось все легче. Мимо него проплыло еще одно воспоминание.

— Вы так легко меня

несете, мне бы такую силу

в ваши годы, —

восхищенно и благодарно одновременно

произнес раненный мужчина,

пока демон нес его на руках.

В ту ночь Зеницу пересчитывал

все запахи улицы, отвлекая себя

от сладкой крови, что была

прямо под носом.

— А для чего вам оружие,

если не секрет? Власти

хорошо защищают нас, —

спросил тогда любопытный человек.

Он и не подозревал —

оружие предназначалось

для тварей, подобных той,

в чьих лапах он находился.

— От всего не защититься, —

сказал Кайгаку, неизменный гость

в каждом воспоминании:

— Есть то, против чего

власти бессильны.

— В конце концов, не власти

услышали вас, а мы, —

ответил Зеницу, бережно

придерживая того, кто

нуждался в помощи.

Того, кто даже не знал,

чем могла закончиться

сегодняшняя ночь,

если бы он встретил

другого демона.

      Сзади по шее пробежали мурашки, и он ускорился, мчась к знакомой фигуре. Она становилась все ближе и ближе, и Зеницу столкнулся с еще одним воспоминанием, как с прохожим на улице. Это воспоминание рассыпалось детским смехом.

— Осталось только одно дело! —

торжественно сказал он тогда

и, заинтриговав окружающих,

медленно подошел к корзине.

Однако этот милый спектакль

он разыгрывал только для

любопытного мальчика,

недавно сидевшего на его

плечах и кричавшего

«Лошадка!».

Зеницу точно знал, почему

детям нравилось проводить с ним

время. То, что его обратили

в людоеда, никак на этом

не сказалось. Он выудил

из корзины деревянный меч,

и у мальчика загорелись глаза.

— Мне нужен смелый воин,

который будет защищать

свою семью и всю деревню

в мое отсутствие… Есть здесь такой? —

оглядел комнату с важным

видом Зеницу, представляя себя

на серьезном собрании и заражая

своей фантазией ребенка,

с готовностью протянувшего

ручки к мечу. Детская улыбка

тронула сердце, сердце монстра,

которое не должно

допускать подобных чувств,

но все равно допускало,

и он улыбнулся в ответ,

взъерошив волосы мальчугана.

— Береги наш подарок.

      Юноша задыхался, упершись руками в землю и впившись в нее пальцами. Он видел ее, она уже рядом. Фигура в одиночестве стояла посреди знакомого двора, под персиковым деревом, там, где они с Кайгаку провели большую часть своего детства. Одноногая фигура, облаченная в золотое кимоно. Ради нее Зеницу пробрался сквозь еще одно воспоминание.

В ее карих глазах прятались слезы,

когда девушка говорила о своем

погибшем наставнике.

Она делилась болью с двумя

охотниками, которых видела впервые

той ночью. Тогда он не вынес

безнадежной печали, заполонившей

комнату после ее рассказа.

— Несмотря ни на что,

погибшие все еще здесь.

Вы многому научились у того

человека, он был для вас дорог, —

сказал он тогда, голосом

разгоняя грозовые тучи.

— Если вы продолжите его

дело, это докажет, что он

оставил после себя след.

Вы помогли нам и сможете помогать

другим благодаря знаниям

вашего наставника, —

он стал солнцем, озарившим ее лицо.

И лицо друга тоже.

— Прямо как мы спасаем людей

благодаря знаниям дедули.

Да, Кайгаку?

      Заметив перемены в поведении друга, Кайгаку придвинулся к нему немного ближе. Он добровольно подбирался к раскрытому капкану, смерть дышала в затылок, и он подполз к демону так медленно, словно они находились посреди озера и лед вот-вот треснет. Несмотря на это, страх уходил. — Ты говорил, это оставляет свой след, помнишь? — он мягко коснулся его дрожащей руки своей ладонью. Он говорил словами из его воспоминаний.       Зеницу ворвался в родной сад и замер, не веря, что наконец-то добрался сюда. Ветер шумел в листьях персикового дерева, одинокая птица в пустом гнезде захлопала крыльями, кимоно с узором треугольников вздрогнуло.

— Что это у вас там? —

любопытная желтая макушка

заглянула за плечо старика.

Тот и не вздрогнул, заранее

услышав подкравшегося.

Он даже догадался, какой

конкретно это ученик,

еще до того,

как он подал голос.

— Уже заметил, негодник, —

сказал он, в то время,

как в голосе не зазвучало

ни одной строгой нотки.

Конечно, Зеницу заметил

появление сладостей в доме.

Это было нечастым явлением,

но сегодня Джигоро решил порадовать

своих мальчишек чем-то вкусным.

— Это же данго! —

радостно воскликнул он, и

его ладони, изможденные мозолями

от тренировок, сложились в молитве.

— Можно мне хоть одну?

Пожалуйста?

— Хм… — наставник

правдоподобно изобразил

раздумья и оценивающе

посмотрел на мальчишку

в желтом хаори,

таком же, как его собственное.

— Даже и не знаю… —

учитель сощурился, будто десерт

покупался отнюдь не для ученика,

и следил за его реакцией.

Зеницу терпеливо ждал его решения

и едва сдерживал улыбку.

— Ты много тренировался,

и первый стиль у тебя

уже так хорошо получается.

Молодец, радуешь старика, —

он так же изобразил снисхождение.

— Так и быть, — и вручил

торжествующему Зеницу

палочку с десертом.

— А… — тот не успел

победно вскинуть руки вверх,

как вдруг будто что-то вспомнил.

— А Кайгаку тоже

усердно тренируется,

он и сейчас в саду.

Он тоже молодец?

— Возможно, — внимательно

наблюдал за ним Джигоро,

хитро прищурив глаз.

— Тогда он тоже

заслуживает вкусненького?

Можно я и для него возьму?

Получив второй десерт,

Зеницу благодарно откланялся

и со свистом вылетел из кухни,

едва ли не споткнувшись о порог.

Он устоял на ногах и скрылся

из виду, из сада был слышен

лишь его голос:

— Эй, Кайгаку!

Я выпросил у дедули данго!

Старый наставник

позволил себе улыбнуться,

надеясь, что однажды отношения

между его лучшими учениками

из вражды перерастут в

крепкую дружбу.

Его надежды оправдывались.

      Когда наставник повернулся к нему лицом, Зеницу превратился в ребенка, ребенка под защитой взрослого. Учитель часто ворчал и стукал его тростью, но никогда не сомневался в том, какое величие ждет его в будущем. «Из Зеницу выйдет отличный мечник, но за один день такие изменения не происходят». Так он говорил.       Пустые глаза демона уставились прямиком на Кайгаку, а не куда-то в пустое место. Два ядовито-желтых огня. Парень не понимал, что у друга на уме, но принял это за положительный жест. Поблизости уже не было ни души, во всяком случае, он так думал. Ему было совершенно не до того, и он не замечал две пары глаз, следившие за ними с ближайшей крыши.       Демон то сжимал, то разжимал трясущиеся кулаки. Снова. Глаза, забывшие моргать. Мысли, спутавшиеся в клубок. Кайгаку судорожно выдохнул, сдерживая болезненный кашель. Он чувствовал себя ребенком, на ладонь которого сел воробей, опасливый и недоверчивый, готовый упорхнуть в любую секунду. Кайгаку делал все возможное, чтобы не спугнуть его. Сверстники хорошо потрудились, чтобы сделать его изгоем в компании, они всегда говорили, что если он не умеет общаться с людьми, то людоеды станут для него лучшими друзьями. Сколько он ни пытался стряхнуть с себя эти слова, ничего не получалось — они приклеились намертво. Однако сверстники никогда не видели его таким аккуратным, взволнованным. Таким нежным, как сейчас. — Ты говорил… Этого никто не может отнять, — тихо, почти шепотом сказал парень, медленно приподнявшись. Лед переливался хрупкими бликами под ногами.       Солнце уже было готово появиться из-за крыш уцелевших домов, окрашивая небо в цвет крови. Демон не шелохнулся, рассеянно глядя на человека перед собой, словно узнавал его, но не до конца. Гибель надвигалась на него подобно волне, намеревавшейся поглотить одинокую лодку в грозу. Он и сам был в полушаге от капкана, который захлопнется в миг, когда его коснутся солнечные лучи. Однако смерть не беспокоила демона. Он был птицей, не собиравшейся покидать ладонь мальчишки.       Кайгаку решил, что если он не сделает этого сейчас, он не сделает этого больше никогда. Он прильнул к другу, сжав его в объятиях.

— Мы продолжим искать демонов

и кромсать их на куски.

Если они ничего не знают, хах, они просто сдохнут быстрее. Нам разве есть, что терять? В ту ночь они впервые поговорили о своих опасениях и целях, о неизлечимой болезни Зеницу. — Есть.

В ту ночь они впервые обняли друг друга. — Что такого важного

могут отобрать эти уроды?

В ту ночь он впервые признался Кайгаку в том, как сильно он ему дорог. — Тебя.

      Внутри что-то треснуло, сломалось, безвозвратно рухнуло. Тонкие трещинки появились вокруг глаз, а затем резко пошли во все стороны, пока все не обвалилось. Кайгаку ждал любых последствий, вслушиваясь в неспокойное дыхание друга и не отпуская. Он почувствовал его дрожь, словно дрожь разбитого стекла. Демон медленно запрокинул голову вверх, на залитое кровью небо. Он не знал, что именно в нем разрушилось, но последним ударом из памяти прорвало плотину его слез.       «Я так устал быть чудовищем».       Кайгаку ощутил водопад из его глаз, ощутил, как когтистые руки обхватили его, отгородили от дыма пожарища, от чужих взглядов, от переживаний и проблем. Он встревоженно выдохнул и решился поднять взгляд, как только осознал — когтистые руки не сломали его кости окончательно, а действительно заключили в объятия. Объятия, каждый раз будоражащие ту его сторону, которую он не всегда показывал даже самому себе.       Лед не треснул. Кайгаку увидел беззвучно плачущего Зеницу, прежнего Зеницу — того, с каким он пришел в эту деревню, с каким он прошел весь этот долгий путь. Большой демон, большие слезы. Он не верил своим глазам. — Старый добрый плакса… — выговорил юноша дрожащим голосом, понимая, что еще мгновение — и он сам расплачется. Он вновь прижал его к себе, чувствуя накатывавшую слабость во всем теле и тратя все оставшиеся силы на нежность. Чудовище внутри Зеницу почти отняло у него близкого друга. Но не смогло.       Испещренные узором вен руки уменьшились, а потом уменьшились еще, и в объятиях юноши оказался крохотный демоненок. Прямо как в тот день, когда Кайгаку случайно увидел друга в облике ребенка. Как во все эти дни, когда он прятался в корзинке и постепенно начинал позволять ему видеть его таким уязвимым. Желтая макушка уткнулась в израненную грудь охотника, продолжая рыдать. Маленький демон, большие слезы.       Кайгаку пригладил его волосы и заметил, что штаны, сделавшиеся огромными, норовили оставить друга совершенно нагим. Он быстро, насколько позволяло плачущее кровью тело, стянул с себя потрепанную и покрытую опилками хаори и завернул в нее демоненка. Тот уткнулся лицом в черную ткань, размазывая по ней слезы. Прямо как в первый день, когда учитель подарил ему накидку цвета солнца.       «Кстати о солнце…» — ударила в голову мысль.       Парень вздрогнул как от удара током и оглянулся в сторону рассвета. Восход обладал своей магией, он вспарывал золотыми лучами черное небо подобно клинку, рассекавшему демонов. С наступлением утра каждый истребитель подсознательно чувствовал облегчение, иногда оно буквально выжигало зло и спасало жизни. Однако сейчас ничто не казалось Кайгаку страшнее. Он вскочил и, едва не упав на подкосившихся ногах, добежал до корзины. Как хорошо, что во время боя никто не повредил ее. Совсем недавно целые здания складывались подобно карточным домикам, разлетались в щепки, рассыпались углями. Совсем недавно ничего не осталось от яркого хаори с треугольничками. Хоть что-то получилось сберечь.       Кайгаку поднял скромное убежище для демона и вдруг встал как вкопанный. В нескольких метрах от него стояли две фигуры в черном. При утреннем свете мечи блестели в их руках. Парень попятился, ощущая дрожь в коленях. Вместе с алым рассветом что-то блестело и в их глазах, но у Кайгаку не было времени размышлять, что это. Сердце забилось интенсивнее, а дрожь передалась всем конечностям. Он отвернулся и подскочил к Зеницу, теряя контроль над уверенностью в собственных действиях. — Внутрь, скорее! — трясущиеся от тревоги ладони наклонили корзину. Кайгаку казалось, он сейчас расплачется, только уже не от счастья. Он дрожал так, словно рухнул в холодную воду и оказался погребен подо льдом.       Зеницу глядел на него красными после слез глазами, слегка растерянно приподняв крохотные брови. Он сжал хаори, насквозь пропахшее Кайгаку и его кровью, и уставился на охотников. Коурай глядел на них непроницаемым взглядом. Снежная буря под ресницами. Второй чужак устрашал еще больше, Зеницу благоговейно замер под впечатлением от его размеров. — З-залезай, живо! — выдавил из себя Кайгаку вместе с соленым кашлем, спиной чувствуя угрозу. По лбу катился холодный пот, и он не знал — это мир кружится вокруг него или его собственная голова не может удержаться на плечах.       Снежная буря, лавина следовала за каждым его движением. Коурай следил за тем, как желтая макушка скрылась в недрах убежища, как черный хвост хаори, волочащийся по земле, заполз в корзину. Пока руки судорожно щупали землю в поисках крышки, охотник глядел на чудовище. Чудовище глядело на него, забившись в темную глубь подобно улитке в раковине. Подальше от солнца, подальше от клинков.       Едва живой мальчишка закрыл плетенку и, поставив ее вертикально, поднялся на ноги. Коурай поражался тому, что у него еще есть на это силы. Опираясь на корзину, Кайгаку выпрямился, болезненно бледный и одновременно алый от ран. Казалось, крови на нем больше, чем внутри него. Такой наглый до битвы, и такой напуганный сейчас. Бесстрашно несшийся в бой против низшей луны, теперь он предстал пред ними совершенно беспомощным. Как преступник, пойманный за руку. Взгляд исподлобья, упрямый и осторожный, задержался на Коурае. Они встретились глазами. Оба понимали — демона можно спрятать от солнца. Но не от истребителя.       От его глаз сложно было что-то утаить, но от ушей — невозможно. Он слышал первобытный страх, пульсирующий в его венах. Он слышал панику в каждом его выдохе. Он слышал его сердце, которое хотело гораздо большего, чем то, на что было способно тело.       Кайгаку никогда не любил пресмыкаться, но сейчас, чувствуя себя загнанным в тупик, сделать он больше ничего не мог. Он молил взглядом о том, чтобы их оставили в покое. Их с Зеницу. Хотя бы Зеницу. — Какая заурядная корзина с таким незаурядным содержимым, — в тихом потрескивании догоравшей деревни его голос прозвучал оглушительно громко. — Я ожидал, что охотник, приручивший демона, будет не таким унылым.       Кайгаку дернулся, когда столп заговорил. Эти высокомерные слова звенели как пощечина. Он чувствовал на себе ехидный взгляд истребителя и просто не мог этого принять — в нем столько же предвзятости, сколько было во взгляде демоницы. Если человек и демон работают вместе, независимо от объединившей их цели, они становятся изгоями и для людей, и для демонов. — Мы не сделали ничего плохого, — Кайгаку перехватил инициативу диалога, не став дожидаться новой волны осуждения. Они с Зеницу были изгоями еще до того, как их жизнь встала с ног на голову. Хоть что-то получилось сберечь.       Он давно убедился и принял факт — друг куда лучше в переговорах, но сейчас этот козырь просто недоступен. Юноша уставился на Коурая в поисках… Чего-то, сам не знал, чего. Парень поймал себя на фальшивом чувстве доверия к этому человеку, решив, будто то, что они сражались на одной стороне, поможет ему выкарабкаться из патовой ситуации. В то время, как он весь состоял из ран, нарцисс после боя отделался лишь растрепанной шевелюрой. На его щеке красовался алый след. Коурай глядел на него, как на ребенка, притащившего брошенного птенца с улицы и умоляющего родителей оставить его. — Можно мы просто уйдем? — Кайгаку не оставлял надежды. Он понимал, что сейчас ничего не сможет сделать, если кто-то из них приблизится к Зеницу. Он ненавидел себя за это.       «Да ты же сейчас кровью истечешь, умник,» — Коурай вспомнил, как достал едва дышащего мальчишку из-под завала. То, что он дожил до рассвета, было ярким примером настоящего везения. Или чего-то другого. Мало просто цепляться за жизнь, чтобы она тебя не покинула.       Взрослый охотник, нечеловечески большой даже по сравнению с Коураем, зажал оба своих внушительных меча в одной руке, приходя к пониманию, что сейчас они ему вряд ли пригодятся. — Совсем безнадежный, да? — столп по-обыденному обратился к Коураю как к тому, кто наблюдал за нарушителями почти месяц.       Украшения на его голове качнулись, их шелест показался Кайгаку единственным звуком за сотни километров, окружавших его. В груди резко потяжелело, крапива проросла сквозь каждый миллиметр тела. Он медленно приложил к груди ладонь, пытаясь понять, бьется ли его сердце. Он сомневался в том, жив ли он, из-за боли, сковавшей все его существо. Казалось, он стал вместилищем всех мучений, скопившихся в мире, он был переполненной корзиной, в которую больше не помещалась боль. «Все в порядке… Я жив, если чувствую боль…» — пронеслось в голове, а потом повторилось как мантра, как эхо, отскакивавшее от стенок черепа. — Опаздываешь, дружище, — яркая усмешка на миг возвратила Кайгаку в реальность. Реальность, вспыхнувшую болезненными искрами, режущими глаза. — Разве? Вот ведь незадача! — новый голос. Новая опасность.       Он заторможенно повернул голову, прищурившись, и увидел его. Еще одного истребителя, появившегося из ниоткуда. Сил не хватало на испуг, лишние движения стали роскошью. Красное на желтом, красное на белом… «Огненное хаори…» — пронеслось в голове воспоминание десятков историй, услышанных в доме с камелиями. Кайгаку думал, что это последние мысли, которые посетят его умирающий рассудок. — Тогда почему в этой корзине еще живой демон? — он стоял так близко, что его бодрый голос казался громом среди ясного неба. Однако этот человек не имел с грозой ничего общего — он был похож на солнце больше, чем само солнце. Оно настигало их в любом виде.       Кайгаку приоткрыл рот, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. Крапива подступала к горлу. Он резко закашлялся, чувствуя, как последние силы вырываются из него с каждым выдохом. Кровь не помещалась во рту, крапива показалась на губах. В груди трепетало так, будто пульс всего тела сосредоточился в одном месте. Ноги подогнулись, словно травинки. Пальцы разжали края корзины, за которые так самозабвенно и бессознательно цеплялись эти несколько мгновений, тянущихся как вечность. — Кажется, парню плохо, — донеслись как из-под воды эти невозмутимо бодрые слова, пока темнота разливалась перед глазами.       Он почувствовал землю, мягкую и успокаивающую как колыбель, как местечко в тени персикового дерева в родном саду. Мир больше не крутился вокруг него, крапива больше не рвалась наружу, голоса больше не были различимы. Мало просто цепляться за жизнь, чтобы она тебя не покинула.