Персонажи Эрхи между задницей и Богом

Я католик, и это лучшая в мире религия:

у нас самые строгие правила и самая красивая одежда.

к/ф "Святой Винсент" ©

________

Я не знаю, что мне делать с этою бедой, У нее небесный запах, цвет золотой, Сердце по ночам Богу молится, Просит каждый раз об одном, но… Но я играю эту роль, Как две сестры — любовь и боль Живут во мне необъяснимо. Тебе и небо по плечу, А я свободы не хочу: Не оставляй меня, любимый.

Виа Гра©

В предыдущих главах речь шла о Зрительном векторе, чтобы теперь перейти к одному из феноменов системного анализа и — одновременно — к самому противоречивому персонажу Эрхи. К Ши Мэю. …Даже в конце романа, когда мы всё знаем про его разрушительную роль, Ши Мэй не вызывает такой горячей ненависти, как в свое время Тасянь-цзюнь. Хотя по финалу Тасянь-цзюнь не так и виноват, а Ши Мэй виноват со всей определенностью. Как и Мо Вэйюй, Ши Мэй раздваивается на два образа-характера: нежный, сострадательный, изящный, не очень способный, но безотказный ученик Ши Минцзин («младшая сестренка», с чем созвучно имя «шимей») и бесчувственный техничный игрок Хуа Бинань, сделавший весь мир своей кормовой базой. Ши Мэй очень сложен. С системной точки знания причина этого в том, что из «животных» векторов в нем просматривается только один, а из «человеческих», верхних — сразу два, причем один из них доминантный. Люди вообще сложнее животных хасок, и чувства, вызываемые ими, трудно встроить в простой черно-белый спектр. Но прежде, чем перейти к Хуа Бинаню, поговорим о более привычном Ши Мэе — ученике Чу Ваньнина. Одна из особенностей Ши Мэя в том, что он в принципе не вызывает сильных чувств. Ни у кого (здесь нужно мысленно убрать воздействие магического Цветка и посмотреть на персонажа, как он есть). Для учителя он — приятный и удобный ученик, который никогда не канючит и не требует к себе особого отношения. Он словно сливается с живописным пейзажем, откуда его можно всегда позвать для незначительного дела, которое будет исполнено точно и хорошо. Без ожидания одобрения, что важно. Ши Мэй идеален в своей «середняковости», с которой, видится, давно смирился. Для Сюэ Мэна он — товарищ, но и только. Сюэ Мэн вообще о нем не думает. Мо Жань видит в Ши Мэе лишь свои мечты. Но в обеих своих жизнях он не испытывает реального желания сближаться с ним. Ши Мэй — это прекрасная картинка, полная очарования и, возможно, милого подросткового кокетства — но не более того. В основном корпусе Эрхи, где Цветок блокирован, а сознание Мо Жаня постепенно проясняется, мы хорошо замечаем это позиционирование Ши Мэя как человека доброжелательного и тактичного — и одновременно легковесного, как бы утекающего от любых отношений. Он словно бесплотен (и это понятно: в нем мало «животного»). И более намётанный глаз увидит в этом хорошо выстроенную самооборону. Единственное, что о Ши Мэе можно сказать наверняка — он очень красивый. Это мягкая женственная красота, лишенная всякой агрессии — а потому и не пробуждающая никаких страстей. Ши Мэй эстетичен и гармоничен. Он избегает мужских забав, так как не способен на убийство; даже «божественное оружие» ему не дается. Вместо этого он посвящает себя медицине. «Сестричка шимэй» находит себя как «сестра милосердия». Это яркие признаки Зрительного вектора, который тут более продвинут, чем у демонстративного Сюэ Мэна, и стоит на другом основании (о чем речь дальше). Ши Мэй никогда не станет «распускать перья» и позерствовать, громко кричать, чтобы привлечь к себе внимание, иным образом выпячивать свою неотразимость, так как это уродство (удар по деликатности остальных). Без_образие, потеря «образа» — то же самое, что потеря Лица. Из-за женственной зрительной меры, что смягчает любые животные низы, Ши Мэй органически не может быть успешным воином. Даже нечисть он бьет где-то на переферии (читатель лишь предполагает, что это так — ведь все заклинатели делают это). Единственный раз мы видим Ши Мэя в боевой ситуации, и она заканчивается для него гибелью. Речь о поворотном моменте сюжета: о Небесном Разломе, который ученик вместе с учителем латают, чтобы остановить демонический натиск. Ши Мэй не смог выдержать удар, упал с высоты и умер. Ему очень идет роль покорной, все простившей жертвы. Как и печальная улыбка, и склоненная к окровавленной земле голова. Снег оседает на холодной коже, на трогательной белой шее… Длинные мягкие волосы припорошены пеплом… Мо Жань, не вини нашего учителя… Какой визуал! Вот Сюэ Мэну эта роль — при том же зрительном векторе — идет куда меньше. Как-то не кажется, что он смирится, склонит с грустной улыбкой голову и «всех простит». Кажется, напротив, что он будет орать и рваться в бой до последнего, пока еще в сознании. Потому что нижняя мышечная мера — это сама материя, она либо еще жива и борется, либо уже нет. А у Ши Мэя нижней мерой выступает Кожный вектор. Это — форма материи. А точнее — множество ее форм. Кожный вектор находится в квартели пространства, и ощущение пространства здесь наилучшее. Поэтому кожные люди так великолепно вписываются во все углы и действительно хорошо владеют своим телом. Кожа как «покров» выступает не только защитником «материи тела», но и ее ограничителем. Всякая форма ограничивает хаос безмерного разрастания — будь то темперамент, эмоции или аппетит. Кожа создает ограничения и с удовольствием сама в них живет. Кожные люди придумали все диеты и тренировки, балетные растяжки, голодания, утренние пробежки, корсеты, бандажи и высокие каблуки, а также длительные воздержания того и иного сорта. Идеальный кожник затянут в латекс («как вторая кожа») или хотя бы в трико. Из-за генетической обусловленности и образа жизни эти люди всегда стройны, изящны, ловки, хорошо двигаются. И собирают на себя травмы, как медали. …Здесь должен быть абзац про кожный вектор Ло Юньси. Артист балета в принципе не может сформироваться без кожного вектора, и именно в этой профессии он достигает апогея. Разбитые пальцы на ногах, травмированные и залеченные колени, сорванная спина, постоянные растяжения, самоубийственный рабочий график с ежедневным ранним подъемом, три часа классики, потом репетиции, вечером спектакль. Годы летят — график не меняется, в неделю лишь один выходной, и в него спят. Часто все это происходит на фоне «меньше жрать», сладкие булочки не показаны. Выйдя на пенсию (в отставку), балетный артист не может сходу остановиться и продолжает гонять учеников как балетмейстер или преподаватель хореографии. Или, как Юньси — летать на троссах, порхать с мечом, веером или другим оружием, ломать ноги и иметь самоубийственный график по несколько дорам в год плюс реклама, плюс шоу, плюс судейство в видеоиграх, плюс аудиозаписи, плюс свой канал; никто не знает, когда он спит. Зато какое мастерство! Если анальный вектор воплощает прошлое, то кожный вектор — настоящее. Это значит, помимо отличного чувства времени, что все указанные неудобства не только «терпятся» кожниками ради эффективного результата, но и проживаются в текущем моменте. Дисциплина и преодоление дискомфорта повышает их ЧСВ. С некоторой точки зрения им нравится страдать. Актеры, имеющие сильную кожную меру и развитое зрение, способны сделать Страдание невероятно привлекательным. Способность к любви и сочувствию (из зрительной меры) сливается тут с переживанием боли (из меры кожной), давая почти эйфорический эффект. Это страдание люди с указанными качествами буквально чувствуют кожей, своей основной эрогенной зоной. То есть да — любовь и боль как Вечная Архетипическая Тема. Кожа у людей кожного вектора крайне нежна и чувствительна. Но собственные суровые правила, как и дурной внешний мир, постоянно ее терзают (Колючие свитера! Жесткие ткани! Узкие проймы! Мучительная, но красивая обувь! Неудобное сексуальное белье! Суровая плетка Учителя!) В итоге, куда ни ткни в такого человека — попадешь в зону повышенной возбудимости, поэтому эти люди с детства начинают испытывать себя на прочность, чтобы притерпеться (найти с болью общий язык). Подставляются под побои (как Ши Мэй подставился под Тяньвэнь), обвариваются, падают с заборов и коньков, обдирают локти, режутся — вот, примерно, как Чу Ваньнин наебнулся на напильник с кровати (сама его кровать — ода кожной мере). Наверное, все уже поняли, что в Ваньнине кожный вектор тоже есть. При адаптации к боли организм человека выделяет эндорфины — естественный анестетик. В целом, понятно, что происходит дальше: эндорфиновый всплеск вызывает привыкание. Значит, опыты с болью и наградой надо повторять. Во всем этом комплексе появляется специфическое удовольствие, а у человека — склонность к мазохизму. Если дела у человека с кожным вектором начинают идти под откос, что иначе как саморазрушением уже не назовешь — есть смысл говорить о «мазохистском сценарии». Он запускается, когда границы разумного самоконтроля теряются, и самоограничение превращается в тиски. То есть запрещается вообще ВСЁ. Тогда на выходе получается нервная анорексия, эмоциональное выгорание и иные виды истощений. Или задача «втиснуться в рамки» решается радикально — увечьем (глаза Ши Мэя!). Как известно, боль бывает не только физическая. Эндорфины исправно вырабатываются в ответ на любой стресс. Не будем делать быстрый вывод, что все страдальцы мировой литературы — просто эндорфиновые наркоманы, а те, кого изнасиловали, именно того и хотели. Однако «голодный» кожный вектор (не насыщенный прикосновениями, напряжением, лаской или болью) и правда тяготеет к социальным фрустрациям и неудачам. Так что склонность к душевным мукам, пристрастие к болезненным обстоятельствам или безвыходности, постоянное посыпание солью своих сердечных ран, многократное наступание на одни и те же грабли, обреченное скольжение по жизни прямо в яму — не что иное, как тот же кожный мазохизм. Конечно, если ты не воин, который и так вечно ранен, так что не знает подобных слов. …Потому что в давние времена именно кожная мера давала лучших охотников и воинов-одиночек, а позже командиров подразделений, белую кость. Это были люди конкретного действия, любящие и умеющие драться, натренированные хищники, легко уходящие от ударов, техничные, стойко терпящие боль от ран и способные красиво умирать под небом Аустерлица. Это их битвы похожи на танцы, что отлично показывает фильм «Троя» (смотреть надо на Ахилла — типичнейший кожный пример), и именно на них хотят походить все мальчишки, играя «в войну». Конечно, Ши Мэй никогда не будет таким бойцом, он не проходит по зрению. Настоящий кожный воин в Эрхе — это Е Ваньси. Если вспомнить все ограничения этого персонажа, включая пол и голос, картина будет еще точней: социальная роль предполагает, что человек втиснется в жесткие рамки, буквально искажающие природу. Однако преимущества такого существования перекрывают потери (выгодный обмен). Ну и тема «любовь и боль» тут вполне уместна. «Самообузданные» кожные воины в прошлом формировали элитные войска и в промежутках между боями и учениями блистали на балах отменной выправкой и безукоризненной формой. Военной формой, в смысле. Кители, фуражки. Форма — определяющее слово для кожного вектора в любом из смыслов. Так что одежда кожников часто тяготеет к «форме» строгим прилегающим силуэтом, и столь же часто ей является. (Одежда фигуристов и гимнастов как тип спортивной формы; балетная пачка и пуанты как форма; костюм от Диора как униформа; дресс-код. Форма летчиков, стюардесс, флотских, полицейских; форма СС и стилизации под нее. Атрибутка БДСМ-салонов. Принц из анимэ в форме — красавец и страдалец). Летающие даосы с необходимостью имеют кожную меру, поскольку для сегодняшнего человека (зрителя) другой даос будет неубедителен. Непосредственные битвы ушли в прошлое, но мы все еще хотим, чтобы нам станцевали смерть.

* * *

Кожная мера андрогинна. Она имеет мужскую полярность на войне и женскую во время мира (регламентация поведения и потребления). Анальный вектор дает учителей, передающих традиционные знания. Кожный вектор — воспитателей. Ограничивая себя, кожник всё берет под контроль, что для него является свидетельством превосходства «человека разумного» над всякими там другими, кто распустился и живет инстинктом. Например, как Мо Жань, что безрассудно тратит себя на блядки, брехню и жрач. (Ирония в том, что любой вектор — это инстинкт! Так что «экономность» кожника столь же инстинктивна, как и оральный жор). Чем более кожные люди скупы на эмоции, собраны, точны и выносливы — тем выше их ранг. Им кажется, что такая «работа над собой» — решение их свободной воли, хотя на самом деле это проявления их видовой задачи. Ограничить себя необходимо, чтобы потом иметь право ограничивать всех других. Из первобытных ограничений родился Закон. Изначально он был направлен на сокращение насилия в стае. Не убивай своих, не насилуй детей и женщин в своей пещере, не воруй у своих еду, вообще жри поменьше. Кто убьет ближнего — заплатит виру (вся сегодняшняя экономика создавалась кожной мерой, хотя рулит ей другой вектор). Вне стаи, т.е. вне пещеры, никаких ограничений не было. Первичная регламентация поведения в племени дала всю сегодняшнюю мораль. Дома живи по правилам, по Закону, но на чужой территории еби пленных, баб и гусей, грабь, ломай, пускай кровь; они — не мы. То есть, когда встаёт вопрос, где Костяные Бабочки (мы), а где все остальные (они) — то ясно, чем все кончится, правда?.. Эгоизм кожного вектора довольно очевиден и не скрывается. От простого «я не хочу — и ты не будешь» (ограничение) до впечатляющих примеров жадности (оптимизация затрат: нахватали и мало тратим!). Кожа не альтруистична, и вдобавок амбициозна. Это один из двух векторов управления. В древности эти люди регламентировали раздачу пищевых запасов (хочется сказать по талонам). Кожный управленец — с его точки зрения — действительно «лучше прочих», ведь его личная мера суть общая мера, а меряет он всех по себе (моя выгода и мои интересы). Это уходит вглубь веков, где именно я, встающий чуть свет кожный охотник, каждый день таскаю дичь для закромов. С какой стати то, что я не способен съесть (ограничение по аппетитам) должны поглощать более прожорливые? В общем, с какой стати мой любимый Чу Ваньнин должен быть утилизирован Мо Жанем?.. Не важно, что изначальное решение «слить учителя» было рациональным и выгодным (чтобы Цветок не пропал зря). Зависть и ревность никто не отменял. Ревность кожного вектора совсем не похожа на анальную. Анальник ревнует, когда у него сводят своё (покушаются на честно добытое имущество). Кожник ревнует, когда у него из рук уплывает возможность (покушаются на еще не добытое, но присмотренное). У кожного вектора невысокое либидо. Оно тоже как бы ограничено. Так что известный сюжет «ни себе, ни людям» работает тут даже на уровне секса. Секс для анальной меры — это качественное обладание, оно не терпит суеты. Секс для кожника — это спортивное достижение, оно любит разнообразие и скорость. Вообще скорость, ощущение нерва времени, новизны, актуальности чего бы то ни было — самые сильные стороны кожи. Это люди с высокой приспособляемостью и умением всё распланировать наперед, просчитать (скрытая, но важная сторона Ши Мэя). Они всегда современны. Кто не успел — тот опоздал. Хватать возможности и не делиться ими — это эволюционно заложенный механизм в характере кожника. Ши Мэй в середине Эрхи имел такие возможности: он стал адептом ордена Гуюэ, получил доступ к редкими и дорогим лекарствам. Но, конечно, это было его личным делом, так что никто ничего не знал. А некую склянку с сонным зельем Чу Ваньнин — любимый учитель — даже купил с аукциона по цене крыла самолета. Интересно, получил ли Бинань процент с продаж (и отстегнул ли своей младшей версии). Кстати, способность к менеджементу, умение вести дела и продажи, обман как оптимальный способ поживиться, ложь ради полезной информации, страсть к выгоде — логическое развитие кожного вектора. Сегодняшние управленцы тесно связаны с экономикой. Много сказано о «продажности кожи» на системно-векторных форумах. В целом это значит, что чистой дружбы без толики корысти тут не бывает. «Все продается, нужно лишь предложить цену!» — типично кожный девиз. Все это говорит о том, что Ши Мэй никогда не поделился бы с Мо Жанем или кем-либо еще ни рубашкой, ни пельмешкой, ни вышитым платочком. Особенно пельмешкой. Как бы он ни позиционировал себя образцом чуткости и доброты, к какому служению людям его ни обязывала бы медицина с ее зельями и отварами — на пельмени бы его не хватило.

* * *

В плане «мазохистского сценария» крайне показателен финал Ши Мэя — и в мире 0.5 и в мире 1.0. Оба раза это жертва. Она довольно специфична. В мире 1.0 молодой Ши Мэй осуществлял свой собственный План (забавно, что по сути Ши Мэя привел к ослеплению он же сам: его Взрослая версия схватила Молодую), и хотя что-то пошло не так — цель была достигнута, рука Чу Ваньнина дрогнула. С точки зрения психологии взрослый и ребенок в психике одного человека не смогли договориться, и ребенок совершил акт чистого саморазрушения, чтобы окоротить аппетиты Взрослого. Зрительный вектор Ши Мэя, дающий ему очаровательную мягкость и неспособность убивать, здесь приканчивает сам себя. На войне как на войне. Если бы Ши Мэй не пожертвовал малым — глазами — он отдал бы свою жизнь. Так что это в высшей мере рациональное решение, направленное на выживание. Но как бы ни смотрела на слепого даоса восточная культура (секс-символ!) — оказаться у разбитого корыта с пожизненной депривацией, без дома, без дружеской руки — так себе история успеха. В мире 0.5 взрослый Ши Мэй — Хуа Бинань — завершает свой План, но что-то идет не так, и в итоге «наш мир нас не пускает». Чтобы все усилия не пропали даром, Бинань жертвует собой, позволяя Вратам Ада раздавить себя, а своему народу все же войти внутрь. Можно сказать, это роковая случайность, ведь никто не знал, что по чистоте крови полукровка Бинань не годен для спасения (а с ним и все пришедшие, что поддержали отродье греха). Однако причина в той же мере и в нарушении Бинанем его Клятвы не причинять вреда собственному народу. В обеих жизнях ему было не выгодно спасать Сун Цютун, а выгодно было как раз от нее избавиться. Кожный эгоизм аукнулся и привел персонажа к краху. В менее трагичных вариантах кожный мазохизм предполагает нелюбимую работу («заклинатель пика Сышен», хотя душа склоняется к медицинским порошкам) или брак с нелюбимым человеком (Ши Мэй годами соблазнял Мо Жаня, хотя тот был ему не нужен — и мучился с «не тем человеком»). На работе при этом предпочтительно упахиваться, а с нелюбимым партнером вести провокативные разговоры, которые ничего, кроме боли, не принесут. Яркий пример — постоянное подъедание мозга Мо Жаню: ты помнишь, что хотел сказать мне в чистом поле под Разломом («я люблю тебя», конечно)? Я так и не услышал твоих слов… Все еще хочешь мне это сказать?.. Я понимаю, что ты ко мне изменился… Разве ты не говорил, что будешь всегда любить только Ши Мэя? (Это уже взрослый неузнанный Бинань поёт ту же песню). Читатель же помнит, что Мо Жань Ши Мэя совершенно не трогает?.. Ши Мэй/Бинань просто проверяет, работает ли План. Досада — кажется, все срывается. Пес уже не верен хозяину, оттого и боль. Показательна и сцена во время ужина, соображенного на троих. Мо Жань уединился с Чу Ваньнином, но внезапно появился Ши Мэй с вкладом (два кувшина вина). Ши Мэй оказался за столом фактически на халяву и какое-то время мучился вопросом, отчего еда так скверно распределена (огромный золотистый окунь перед учителем, а ведь Ши Мэй его тоже любит, о чем хаски должен помнить!). Но все эти милые мелочи, покрытые баблом Мо Жаня, меркнут перед открывшейся правдой: Мо Жань клеит учителя, и тот не против. Ревность! Рыбка уплывает — надо отвлечь рыбака. Поэтому Ши Мэй, в котором никто и не подозревал навыков пикапа, скупо и как бы между прочим облапывает под столом ногу Мо Жаня, повергая того в шок (но секс — это спорт!). Что ж, досада. Кажется, всё зря, и былого не вернуть. При этом объект желания — Чу Ваньнин — до самого конца романа не подозревает, что является добычей. Так надо для поддержания кожного стресса. Цель далека, а вот она уже с другим… но до сих пор не знает, как сердце бедное страдает. …А ведь есть еще и первая жизнь! Там-то ужас. Там-то прямо на глазах творилось такое, что в висках стучало! Когда подглядывал из-за брачных завес (тук, тук, проверка оборудования). Примечательный факт: в мире 0.5 у Хуа Бинаня были все права. Он был хозяином Тасянь-цзюня. Ни на миг его не посетило подозрение, что горе-император любит не его, а своего пленника Ваньнина. С одной стороны, это логично: Тасянь-цзюнь так обращался с Ваньнином, что врагу не пожелаешь (хотя Ваньнин и был ему врагом). Это были отношения, наполненные ненавистью, местью, насилием, унижением и аддикциями. С другой стороны высокомерный кожный вектор знает себе цену: «Ши Мэй никогда не был склонен принижать свои достоинства. Он знал, что и внешностью, и характером превосходил Чу Ваньнина. Во всем мире совершенствующихся вряд ли нашлось бы даже десять человек, которые смогли бы сравниться с ним.» Однако Хуа Бинань, которому ничего не грозило, продолжал ревниво присматривать за парой и извращенно страдать. Он даже поставлял им афродизиаки (все знают, откуда в мире Эрхи берутся медицинские пилюли и стимуляторы). Видимо, чтобы мучиться еще сильней. И при этом он ни разу не выразил сочувствия Чу Ваньнину. Не пожелал его защитить или изменить его положение. Конечно, не напрямую (это бы его разоблачило), а хоть каким-то образом. Хотя бы в уме. Уж не говоря о самой естественной для любви вещи: вырвать игрушку из лап тирана. Нет. Ничего подобного. Все это время кожник Бинань сравнивал себя с Тасянь-цзюнем и изводил себя мечтами сделать так же. Это кожный психоз: хочу корону правителя, трон правителя, одежду правителя, женщину правителя и еще лошадь правителя. Потому что я не хуже! Чу Ваньнин для Бинаня не личность, а такая же вещь, как для безумного отравленного императора. Помня, что все тексты на фикбуке на деле пишутся о Любви, вернемся к этому вопросу — есть ли любовь в Кожном векторе. Ответ: нет. Там, где секс является спортом, достигаторством, любовь не ночевала. Она может мыслиться тут лишь как взаимовыгодный деловой обмен либо как выхваченный приз (из лап более сильного самца). То есть как личная Победа.

* * *

Если из последних глав романа, где с Ши Мэем уже все ясно, мы оглянемся на его радужные школьные годы — то увидим, что он круглосуточно играет роль («упахивается на нелюбимой работе»). Это роль приветливого скромника без амбиций. Он никогда не опаздывает, точно и вежливо исполняет все распоряжения, радуя глаз. Он как хорошо сделанная поточная вещь — эффективный функционал плюс красивый дизайн по бюджетной цене. Но цена у этого интерфейса есть. Ши Мэй не может позволить себе настоящих чувств и сильных эмоций, он вообще не может быть собой: это сразу сделает его — очень красивого человека — заметным, ярким, хищным (как и предписано коже), слишком живым. Тогда как его задача совершенно потеряться в толпе посредственностей. Он вынужден водить дружбу с ничтожными (лишенными силы изменить мир), не интересными людьми. Мо Жаня он презирает, про Сюэ Мэна просто речи нет. И, конечно, он не может позволить себе слез. Это сильная метафора — ведь Ши Мэй плачет золотыми слезами, они тут же выдадут его природу. Погубят. Так что он сдерживается. Но мы сдерживаться не будем. Золотые слезы — это не только знак демонической крови. Это мощный символ Зрительного Вектора, который, как и золото, облагораживает все, чего коснулся. И, как и золото, он является большой ценностью в мире, желающем пожрать именно эту, отмеченную им, изысканную еду. Кожно-зрительного юношу. Красивого и нежного человека с врожденной ролью Жертвы, который не в силах себя защитить.

* * *

Кожно-зрительная связка векторов — это и есть феномен системного анализа, про который шла речь в начале главы. В истории человечества этот феномен отметился тем, что женщины с данной мерой всегда были ценнее мужчин. Они играли сильную социальную роль и на войне, и во время мира. Кожная охотница с развитым зрением являлась дневным разведчиком стаи. В случае угрозы ей жертвовали без сожалений. Ее отличала яркая сексуальная внешность, приспособляемость к ландшафту и нежелание рожать. Секс для этой меры не имеет смысла (в плане: материнство не привлекательно и бесполезно). Однако природа не добра — и именно по кожно-зрительным женщинам обычно сходят с ума мужчины.

Все Костяные Бабочки — кожно-зрительные женщины.

А что с красивым кожно-зрительным юношей?.. Его жертвенная роль была определена сразу по рождении. Его съедали.

Костяные Бабочки мужского пола, как известно,

сразу шли на пилюли.

Их плоть давала духовную силу (причаститься зрительного золота хоть так).

Никто не знает, почему китайский автор Пирожок выписал столь точную картину доисторического прошлого, которое до сих пор живо в нашей психике. Но акценты расставлены просто поразительно. Но самое главное вот в чем. В системно-векторном анализе кожно-зрительная связка векторов называется Комплексом Бабочки. Я не шучу.

КОМПЛЕКС БАБОЧКИ

Читайте в следующей главе.