black eyes, bad guys

Тагава по-отечески положил руку на плечо Манджиро, на что тот недовольно покосился, но вредничать не стал. Предельно ясно посмотрел в глаза, в тусклом ночном освещении клиники его лицо казалось ещё более дряблым и ветхим, и уверенно произнёс: — Нечего вам здесь селиться. Приезжай, когда угодно. Но не превращай собственную жизнь в ад. Майки хотел спросить — а чем бы отличалось его состояние в другом месте? — но не успел: мужчина двинулся тяжелыми шагами, его узкие плечи дрогнули, выдавая нервоз, и исчез за поворотом. Сано решил вернуться в палату брата и ненадолго застыл в проёме — Шиничиро обнимал Такемичи и что-то тихо говорил. Он всегда старался быть ближе, когда делился чем-то важным. — Помоги ему жить дальше. Майки дёрнулся, как от всаженной в кожу раскалённой иголки. Помочь жить дальше? Ему? Таким образом он перекладывает ответственность? Снова отрекается от себя?        Отрекается от… него? Майки отшатывается, с минуту тупо глядит в пол. Входит внезапно и бесстрастно спрашивает: — Уже всё решили? Такемичи смотрит на Манджиро во все глаза, и язык ему кажется бесполезным элементом во всём его и без того непомерно тяжелом теле, потому что он отключается. Ханагаки до сих пор не может назвать причину, которая бы объяснила это онемение, но это происходило с ним всякий раз, когда ему нужно постоять за себя. И если рядом с Манджиро у него когда-то получалось это делать — то либо с алкоголем, либо на эмоциях. Со всей ложью, с тяжелой виной на его плечах, способность говорить его покидала. Шиничиро отпускает Ханагаки. Долго смотрит в глаза и шепчет: — Такемичи, оставь нас ненадолго. Ханагаки неловко кивает, берёт щенка в руки и выходит за дверь. Хочет обернуться, но грудь и шею простреливает автоматная очередь. Медленно идёт по тёмному сонному коридору, притормаживает, срезав угол мимо дежурного столика. Слышится чей-то пронзительный, болезненный стон. Он прижимается к стене плечом, скользит вниз, плотно смыкая веки. Сделал чертовски мало, но устал, смирился и всё испортил. — Иллюзия… я не гожусь ни на что настоящее. Майки, — он с усилием разлепляет тяжелые веки, — Ты никогда не ошибался. Манджиро никогда не ошибался. А я всё испортил, проебал. Как бы ни старался… — зеро! полный ноль, — слышится ему крик отца, и он вздрагивает всем телом, как током ударенный. — Ханагаки? — перебивает его голос Тагавы, — Ты… ты чего здесь? Плохо? Да, плохо. Очень плохо. Потому что всё это время Манджиро помогал ему жить, а он не имеет понятия, как помочь ему. — У вас прикурить не будет? — спросил он, не надеясь особо на подобную благодать. Врач недовольно скривил губы, но кивнул в сторону стеклянных дверей с табличкой «запасной выход». Такемичи нервно улыбнулся, невольно задумавшись о том, что жизнь, определённо, стала бы проще, если бы у людей подобные подсказки были везде, во всех вопросах. Он поморщился. Подсказки никогда ему особо не помогали. Сигареты у Тагавы были. Была своя клиника. Стаж. Уважение коллег. В принципе, этот человек состоялся в жизни. Вот только всякий раз, когда Ханагаки смотрел на него, то видел глубоко несчастного, выброшенного за борт эфемерной фортуны старика. И не мог отделаться от этой мысли. — Такемичи, — сказал мужчина, выпуская серый клуб дыма, ничуть не гнушаясь пристального разглядывания, — Почему ты дал щенку имя Майки? Ханагаки вздрогнул от внезапного вопроса. Из-за чересчур глубокой затяжки глаза у него заслезились, он выдохнул вместе с дымом: — Он появился в моей жизни благодаря ему. Я поступил так наперекор родителям, наперекор всему, чем существовал раньше, — голос его дрогнул, — Манджиро, знаете… Он сам по себе от мечты, щенок тоже. Майки выбрал Майки, — он посмотрел на пёсика, обнюхивающего байк Сано, — Я бы хотел, чтобы Манджиро тоже выбирал себя. — А ты, — сказал врач, затянувшись, — ты себя выбрать не хочешь? — Кто хочет выбирать одиночество, пустоту и бессилие? — парень тускло улыбнулся. Прислонился виском к холодной колонне и потёрся, прикрывая воспалённые красные веки. — Об этом не принято говорить в приличном обществе. Тебя сочтут лентяем, невменяемым, тупым. А ты просто ничего не можешь. Не можешь, даже если знаешь, что надо. Не можешь, даже если хочешь. Я бы врагу не пожелал… это, — сглатывает он. Тагава исподлобья посмотрел на него. Этот мальчик казался забитым. Неодообнятым. — О чём вы хотели поговорить со мной наедине? — спросил Ханагаки, — Вы сказали зайти к вам, когда Манджиро будет на приёме. Не просто так, верно? — Да. Речь о твоих родителях, — сухо сказал старик. — Хм, — Такемичи нахмурился, — я-то думал, вы дали им понять, что вправить мне мозги — затея хреновая. — Поначалу я правда хотел от этого отказаться. А потом, — он сжал губы, — они пригрозили найти другого куратора, если я рискну пойти на это. — Для вас это важно? — Не только для меня. Потому что пойди они к Яги-сану, то та методика… Общедоступна стала бы спустя год. — Есть ещё вариант? — Да. Опять же, без трепанации. — Глаза? — Да. — И в чём отличие? — Вполне вероятное восстановление зрения, — сказал Тагава. Лицо Ханагаки будто посветлело. — Родители, — прошептал он, — Они сами… это? — Нет. За основу был взят мой научный труд по удалению глиомы. Эта опухоль первична, — увидев интерес на лице парня, он сухо продолжил, — Большинство таких опухолей образованы из глиальных клеток. Ещё реже нейронов. Поэтому подавляющую часть первичных опухолей неправильно называть раком, но для обывателя сойдёт, ведь это всё равно… неизвестность, — он потёр висок пальцем, — Моей задачей было обойти трепанацию черепа. Я прекрасно осознавал, что это подойдёт не всем, потому что расположение новообразования играет важнейшую роль. Правое полушарие, близко к глазному яблоку — идеально. И чаще всего, такие случаи встречаются у детей. — Тогда почему вы так просто уступили им вашу работу?! — Ханагаки выбросил истлевший бычок в ближайшую урну. Всё его тело напряглось, он сдерживал гневную дрожь из последних сил, — Вы же сами можете!.. — Я думал так. Но не могу, — холодно сказал Тагава, — Потому что мой труд базировался, ограничиваясь на расчётах и теориях. На Западе этому уделяют больше средств и внимания, каждая строчка оплачивается. Ханагаки смогли закончить начатое. Они разработали аналоги зрительного нерва — чрезвычайно дорогостоящие, и нам пока… недоступные. Они согласились помочь, — мужчина опустил голову и казался совсем отрешенным, — Взамен на… — Вдалбливание мне ума-разума? — Да, — он сжал челюсти, — Но я им не доверяю так, как хотел бы. — Не сокрушайтесь. Это практически невозможно. Тагава досадливо поморщился, схватил парня за плечи и жёстко произнёс: — Такемичи, если согласишься, тебе придётся держать рядом с ними ухо в остро. Они способны на многое. Скоро заседание совета. После — их здесь ничего не держит. Я хочу подготовить договор с юристами, чтобы быть уверенным в их честном слове, но что-то мне подсказывает… — План этот может прогореть, а моя жизнь будет испорчена. Я понял, что вы хотели мне сказать, — он гулко сглатывает, — Знаете, я согласен. Неважно, что мне придётся для этого сделать, я на вашей стороне. Тагава неуверенно улыбнулся, а затем крепко, коротко прижал Такемичи к себе. — Ты понимаешь, от чего тебе придётся… отказаться? Мурашки побежали по затылку. — Не будем об этом, — хрипло, почти неслышно пробормотал он, — Вы… разрешили нам остаться? Тагава мельком заглянул в растерянные глаза. Некрепко сжал губы, коротко кивнул. — Да. Пойдём. Такемичи протянул руки к щенку, сев на корточки — он послушно подбежал к нему, высоко поднимая пушистый объемный хвост. Майки был слишком тёплым для него. Слишком живым. В палате Шиничиро — тишина. Усталый, бледный и худой парень спал, дыхание его выходило чуть сбивчивым. Манджиро уместился рядом, сонно гладя его по волосам. — Никуда не уйду, — шепнул он, встретив на себе взгляд доктора и Такемичи. — Не надо, — улыбнулся Ханагаки, и глаза его предательски заслезились, — Если что, я буду рядом, — он качнул головой вбок. В этот раз оборачиваться не хотелось. Было больно. Но принятое решение, наверное, впервые в жизни — казалось ему, как никогда, правильным. — Нужно сделать, как надо. Я так хочу, — шепнул он, глядя в чёрные бусинки глаз. Щенок что-то проскулил, вытянулся на подушке рядом. Лизнул его в щёку. Манджиро не пришёл, — с этими мыслями он заснул на заправленной холодной койке. Хотя, скорее, просто провалился в беспамятство. Открыл он глаза только под утро, от отчаянного лая и скулежа. Щенок метался то к двери, то к нему, ни на секунду не останавливаясь. Выглядел взбешено, шерсть поднялась, как иглы у ежа. Ханагаки поспешно влез в обувь, наобум перепутав левую с правой, с грохотом, который наверняка был лишним, открыл дверь. Споткнулся. Упал. Слёзы навернулись на глаза оттого, что добираться до соседней палаты — ему было отчего-то слишком тяжко. Манджиро сидел на постели. Он склонился над Шиничиро — вяло хлопал его по щеке, дёргал то за чёлку, то за одежду. И не прекращал дрожать. — Почему ты не дышишь? Сердце глухо ударилось в глотке.