black eyes, bad guys

Такемичи понял, что физическая близость заставляет чувствовать себя иначе. Он впервые почувствовал запах своего тела, такой неуловимый в прошлом, потому что привычный, свой. Он ощутил прикосновения, от которых хотелось умереть, но при этом продолжать чувствовать. Раньше ему казалось, что физическая связь — это второстепенный, но ответственный шаг, для которого нужна смелость. Понаслышке догадывался, что это естественный процесс, необходимый для деторождения, для удовольствия, для снятия напряжения. Он никогда не видел связи между сексом и любовью. Возможно, это менталитет или собственная неопытность, но прежде он никогда не задумывался об этом всерьёз. Чувства просто существуют, а есть просто физиология. Судить в стороне было тоже просто. Только теперь всё иначе. Он был убежден в своей традиционной ориентации, в том, что интим — это далеко от чувств: на проверку оказалось, что всё не так. "Секс придумали для того, чтобы можно было так близко смотреть друг другу в глаза?" Когда он вспомнил об этом вопросе Майки, заданном в бреду и со сбитым дыханием, в сердце у него защемило. Ни к кому он не испытывал ничего подобного. Порой, боишься прикоснуться, а потом срываешься, хочешь быть ближе и полностью отключаешь разум. Несмотря на спутавшиеся мысли, он чувствовал себя окрылённым этим утром. Наклонившись к ещё спящему парню, он вдруг почувствовал какую-то слабость и мощное убеждение, что это лицо, этот человек — единственное, что у него есть. И что неизъяснимое наслаждение, крывшееся для него в этих губах, — это и есть наслаждение и ожидание… любви? Он уткнулся лицом в подушку и тихо застонал от страха. Что на самом деле это может быть? Отчаяние? Как люди с этим живут? Почему не умирают?.. Он так сильно жаждет быть открытым и откровенным с ним, но лжёт о здоровье его брата. Поэтому он поддаётся порыву говорить всё, что чувствует. Поэтому он готов умирать в его руках хоть каждую ночь, боится отсутствия эмоций. Он не хочет быть без него. Разве это не значит любить? А умеет ли он вообще это чувствовать? "Я не боюсь смерти", — совершенно спокойно подумал Ханагаки, — "Я боюсь, что он разочаруется во мне". Спектр эмоций, который всколыхнул его обыденное существование, в мгновение сравнял с землей всё его прошлое. Майки сначала вызывал страх и панику, но все это было по наитию, напускное, пыль в глаза. Совсем не знал его, но боялся. Потом была уверенность, спокойствие, "ориентируйся на мне". Общая боязнь одиночества. Мания? Надежда на что-то настоящее. Грусть из-за его отсутствия несколько часов. Желание показать, что он с ним. Близость. Всё происходит так быстро, что не успеваешь задумываться, время тратить на это не хочется. С Майки хочется жить. Просто жить. Но как быть со всей неразберихой в его голове? Кто поможет разобрать тяжёлый груз обещаний? "Манджиро нужен всем, Манджиро нужны все", — гудит противный внутренний голос, — "Ты — его краткосрочная мания. Как только он поймёт, что ты бессилен, как только он осознает, что ты ему сказал про себя в отношениях — какой ты непостоянный, раздражающийся, грубый трус — он уйдёт. Ты не успеешь уйти из его жизни сам, он выкинет тебя. Ты бестолково пытаешься доказать себе, что чего-то стоишь, он всего лишь объект твоей эмпатии, ты — мания. Рецидив кончится. Ты будешь не нужен", — от этих мыслей сдавливает грудь. Он проглатывает осколок боли в горле, поднимается на ноги и долго стоит под горячим душем. Он плачет. Как хорошо плакать. Успокаивает только мысль о том, что Такемичи хочет быть с ним сам. Постоянно. От него он не хочет бежать. Он сделает ему завтрак, поцелует, они вместе поедут к Шиничиро. Ещё будет хоть немного счастья. У него останутся воспоминания о том, что он жил, а не существовал. — Двери надо закрывать, Такемитчи, — он вздрагивает, когда слышит сонный голос Майки совсем рядом. Губы оставляют поцелуй меж лопаток. Хриплый смех что-то больно перекручивает в груди. — Но мы здесь одни, так что прощаю. До сих пор жалею, что вчера мы решили… кхм, по отдельности… ты захотел это исправить? Мы друг друга чувствуем. Такемичи оборачивается и порывисто целует его в губы, плотно прижимая к кафельной стене. Пальцы сами ложатся на тонкую шею. Майки же осознанно и потребительски трогает везде: то яростно хватает, то бережно ощупывает; мажет пальцами, вдавливает свои отпечатки в бледную кожу, скользит почти невесомо. Такемичи отрывается, задохнувшись от жаркого поцелуя, чтобы давиться воздухом от красоты Майки. Тёплая вода ещё не успела оросить тело, всё ещё мягкое и непослушное спросонья. Глаза бархатные, как у лемура. Волосы собраны резинкой в милый пушистый пучок, полностью открывающий его манящую шею. Такой милый, такой настоящий, такой… Парни тяжело дышат. Ханагаки размазывает капли воды по его лицу, по ключицам, по груди. Майки кажется, что его изучают, не с похотью, а с интересом, как что-то драгоценное. Не только глаза, но и руки хотят его запомнить. Он замечает, что глаза Такемичи покраснели; теперь кожей чувствует отчаяние, разлитое в этих прикосновениях. Сано сглатывает и перехватывает пальцы, в какой-то миг застывшие на его скулах, прижимается ближе. — Почему ты плакал? — он смотрит прямо в зрачки, — Такемитчи, ты можешь мне сказать. — Я захотел стать… постоянным. Из-за тебя, — тут же отвечает, разрываемый каким-то диким чувством, — Я не знаю, почему ты со мной, но… — Потому что я хочу быть с тобой, Такемитчи, — Манджиро приближается к его лицу медленно, осторожно. Его язык слизывает капли воды, смешанные со слезами. — Я хочу убить то, что заставляет тебя плакать. Поэтому не плачь из-за меня или я… Руки Ханагаки молниеносно соскальзывают к сонной артерии, несильно сдавливают шею. Его палец упирается в дёргающийся кадык, в ладонь ударяет участившийся пульс. Майки расслабленно улыбается, прикусывает губу, глухо стукаясь затылком о стену. — Ничего подобного ты не сделаешь, — хрипит Ханагаки, — Пойми, сейчас, в эту минуту, мне противна мысль о жизни, где… я тебе не нужен. Да и будет ли это жизнью? Майки улыбается, касаясь кончиками пальцев косых мышц Ханагаки. И Такемичи судорожно выдыхает. — Я сведу тебя с ума, — с лёгкой улыбкой хрипит Сано. — Ты уже, Манджиро, — Такемичи утыкается носом в его шею, — Блять, делай со мной, что хочешь. — Тебе придётся ответить за эти слова. — Больше убежать я не смогу… тебе придётся меня вышвырнуть. Возможно, повторить эту процедуру надо будет несколько раз. — Мечтай дальше, — руки Манджиро обхватывают лопатки. Парни вжимаются друг в друга, чувствуя уже знакомое по своему масштабу возбуждение. Ханагаки резко выдыхает, а Сано до выступивших капель крови кусает его в плечо, и они оба стонут. Разум Такемичи послан нахуй.  — Повторим. Без рук. Я буду тереться о тебя так долго, чтобы ты плакал от удовольствия… считай это моральной компенсацией, — сбивчиво бормочет Манджиро, покрывая израненную шею поцелуями. — Хорошо, — глаза Такемичи закатываются от наслаждения, от горячего тела, по сравнению с которым вода кажется ледяной, — Я с тобой всего хочу. — Обними меня, — Майки слизывает испарину над верхней губой, — Я хочу почувствовать, как много ты хочешь… Ханагаки с готовностью и рвением вешается на шею Манджиро. Чувствуя, насколько Такемичи возбуждён, он почти рычит. Его улыбающийся, подрагивающий в предвкушении рот, прижимается к покрасневшему уху: — Я люблю брать много, но давать хочу ещё больше. Такемитчи, мы до конца жизни не управимся. Они ещё не начали, но обещанные слёзы уже выступили Ханагаки на глаза. Это нечто большее, чем близость. Он знает, теперь точно.

***

После душа парни не успевают позавтракать дома, поэтому заходят в небольшое кафе неподалёку от станции Сибуя. Манджиро с удовольствием уплетает и детский завтрак, и сладости, а Такемичи никак не может расправиться с онигири, но заказывает вторую чашку кофе. — Не многовато ли? — щурится Майки, — Для сердца вредно. Был бы тут мой дед, ты бы много неприятного услышал. Ханагаки ёрзает под строгим взглядом, но уверенно парирует: — А как насчёт твоего интереса к сладкому? — Я слышал, что после секса его всегда хочется много. Такемичи почти давится. — Надо восстановить силы. Мне. Ты уже получил неплохой такой заряд в ванной, — он выгибает бровь, и мило бухтит, — Вот, в шарфе теперь ходить. Ты-то хоть бинтами прикрыт… — Не помогает, — Такемичи закатывает глаза, — Не могу же я весь обмотаться… скоро Новый год, а не Хеллоуин. На меня и так все, кому не лень, пялятся. Наверное, порчу наводят. — Так зачем же ты драться стал? Ханагаки тяжело сглатывает: — У меня была причина. — Не думаешь, что кто-то из твоих милых друзей сдал твоё местонахождение этим хуесосам? Не могу поверить, что эти ребята так просто караулили тебя у больницы… или что, они всё это время влюблённо пялились на Кисаки с капельницей? — Не знаю. Но я бы не хотел вновь приплетать сюда друзей, — Ханагаки серьёзно посмотрел в глаза Майки. — Я был так взбешён, что уж точно не мог никого допрашивать. — Я думаю, они все получили достаточно. И мои друзья, и тот отряд самоубийц тоже, — Такемичи краснеет, — Ты не любишь церемониться. Майки довольно посмеивается, склоняя голову набок. — Это точно. Когда они идут к метро, Майки с трудом сдерживается, чтобы не взять Такемичи за руку. В своём огромном чёрном капюшоне худи он смотрит, как из чащобы леса, глаза его кажутся слишком яркими, а изъяны и пластыри на бледном лице создают образ опасного красавчика из какого-то зарубежного боевика. Хочется сократить дистанцию, спрятать его от всех, кто слишком пристально разглядывает. Внезапно Ханагаки останавливается и Манджиро делает пару шагов ближе к нему, прослеживая его взгляд. Памятник Хатико. — Он удивительный, правда? — шепчет Такемичи. — Точно, — вздыхает Майки, переплетая свои пальцы с тёплыми Ханагаки, — Так преданно ждать кого-то… это кажется нам подвигом. Наш мир не заслуживает собак. Такемичи кивает. — В детстве я часто просил у родителей щенка, но у отца была аллергия, а мама просто не хотела "живности". В итоге дома нет никого, кто меня ждёт, — задумчиво произносит Такемичи, — А ты? Хотел? — Нет, — спокойно отвечает Сано, но его рука в крепкой хватке слегка дрожит, — Они слишком рано умирают. Ханагаки проглатывает внезапную горечь в горле, опуская взгляд. Медленно притягивает Манджиро к себе и крепко его обнимает. Чувствует, как колотится сердце: руки Сано ложатся на лопатки, стискивают плечи. — Мой брат говорил, что любовь начинается с преданности. Ты сказал, что хочешь быть постоянным со мной, — шепчет Майки, заставляя дыхание Такемичи прерываться, — Ты бы мог ждать меня вот так… до конца? Ханагаки утыкается лбом в его плечо. "Да", — вырывается откуда-то из сердца.