Небосвод

Переезд, не смотря на долгие сборы и прощания с прежним укладом в городе, прошёл нормально, и осенью семья Ренгоку заселилась в новый дом. Это было большое и старинное поместье, сохранившееся до наших дней, прогоняя мимо себя угрозы погоды и её вечные капризы. Хозяйка дома после одного из крепких тайфунов в прошлом году срочно ремонтировала правое крыло здания и крышу, черепица которой разлетелась по округе. На удивление тонкие стены и дерево не пострадали, но и их она заменила, особенно, когда узнала, что на этот дом нашлись покупатели. Женщина была удивлена, ведь сейчас все ехали в город, снимали там квартиры и более крепкие дома, чем тут в пригороде, где все друг друга знали. Были конечно здесь и магазины, и салоны, и кафе, однако, не в таком количестве, поэтому всё равно, хочешь не хочешь, но надо было ехать в город, просиживая в вагоне метро несколько часов, чтобы снова окунуться в суету большого города. - Как чудесно вы подобрали момент для переезда! – хлопотала женщина вокруг семьи, улыбаясь им и раскланиваясь. – Осень! Чудесное время года, когда холод – не близок, но жара – позади. Вот тут, - показывая дом, она быстро семенила по татами, словно паук, убегая от газеты, или собака, высунув язык, показывая хозяину интересную палочку или косточку, - летом очень хорошо будет проводить время: сад… Конечно, всё уже опало, но, разместив тут бассейн для ног… Такое наслаждение! Ренгоку шёл следом за родителями, вместе с братом осматривая старинное строение. Каждая комната была больше предыдущей; маленькая и большая ванные комнаты сияли блеском, как и туалеты, оснащённые последними технологиями. Раздвижные двери кое-где покрывал скотч, который соединял одну ветхую бумагу с другой – вероятно всего, тут раньше жили дети или неосторожные взрослые, которые могли внезапно продырявить пальцем столь тонкую прослойку, тем самым нарушив аккуратность и чистоплотность внутреннего обустройства. Наверху были обычные комнаты, где дверь открывалась, как и обычно внутрь, а внутреннее расположение оповещало, что мог внутри жить только один человек, не больше. Внизу была комната побольше, которую старший Ренгоку – глава семьи – выбрал в качестве спальни, так как позволить себе и его жене спать раздельно он просто не мог! Как это не спать рядом с человеком, который прошёл с тобой и огонь, и воду? Отдавая им ключи, снова показав всё вдоль и поперёк, слыша, как фургон с коробками и прочей мебелью приближается к воротам, женщина сказала: - И как же чудесно вы всё-таки подобрали момент для переезда! Вы, наверное, и не знаете, но в нашем местном храме, каждую зиму проводится фестиваль, посвящённый богу огня, где, не взирая на холод, будет так же тепло, как и летом! Это действительно чудесный праздник, и, как городским, вам, я уверена, будет интересно посмотреть на танец кагура, исполняемый досточтимым господином Камадо! - С удовольствием придём на этот фестиваль, - улыбнулась новая хозяйка дома, вежливо выслушав причитания и восклицания о фестивале. Когда всё было решено, заключено и передано, семья могла спокойно заняться разборкой вещей и долгожданным отдыхом. Наведя лёгкую уборку в комнатах, гостиной и кухне, они смогли поесть, обговорить всё произошедшее и отдохнуть, вытянув конечности. Кёджиро, закончив с отцом заносить коробки с вещами и мебелью, позволяя конечно и рабочим внести свою лепту, разбирал свои книги и прочий учебный материал, разворачивая из сумок и пакетов одежду, канцелярские принадлежности и ноутбук. Как и младший брат, он был очень рад, что они переехали: с этого периода начинается их новая жизнь со своим окружением, восприятием и традициями. Завтра в школе, куда он перевёлся из предыдущей, он будет стоять перед учениками в костюме, застёгнутом на пуговицах, хотя не очень любил он пиджаки, предпочитая ходить без него, но с галстуком и закатанными рукавами. Однако, надо показать себя в лучшем свете, поэтому придётся пожертвовать на один день своими привычками, и предстать так, как будет нужно. Только вот… Собирать ли волосы в хвост? Или так оставить? Фотография, которая была представлена в резюме и сделана несколькими месяцами ранее, где он с широко раскрытыми необычными глазами, серьёзным лицом, обрамлённое светлыми густыми волосами с красными прядками, смотрел прямым взглядом в объектив камеры, не вызвала подозрений. Так что, проблем быть не должно, иначе, администрация школы уже давно написала бы ему письмо о том, что ему либо надо состричь волосы, либо они его не примут, потому что не соответствует определённому стандарту. Завтра он познакомиться с учениками, проведёт первые занятия. Было волнительно, но Ренгоку старался сохранять бодрое расположение духа и выложиться на все сто процентов перед ними. - Это будет у вас на экзамене, - произнёс Ренгоку, записав на доске всё, что было необходимо. Бедром приложившись к трибуне, на которой учителя выкладывали все свои книги и тетради, кусочки мела и прочую канцелярию, как ручки или журнал посещения, мужчина поднял глаза на учеников, взирая на них внимательным взглядом, замечая, как меняются их лица. - Как можно это всё запомнить?! – возмутился парень со второго ряда. Он схватился за голову и всколыхал свои светлые волосы, в конце концов болезненно приложившись лбом об стол. Рядом сидящие ученики покачали головой; кто-то потирал ухо от внезапного крика и нытья одноклассника; кто-то засмеялся. – Вы жестоки, учитель. - Никак нет, Агацума-кун! – бодро просиял Ренгоку, положив учебник, выпрямившись и сложив руки на груди. – Если ты постараешься, то у тебя всё отлично получится! - Вы так же говорили и на прошлом экзамене, который я завалил… - пробубнил Зеницу, не подымая головы. - Потому что ты не старался! – заключил учитель. – Бери пример с твоего друга, Камадо-куна, который усердно выполняет всю работу. - Не сыпьте мне соль на рану?! – взревел Зеницу, подняв голову, явя миру свой покрасневший лоб. Ребята вокруг громко рассмеялись; широкая улыбка расползлась по лицу Кёджиро: Зеницу любит драматизировать, постоянно ныть, но он, если захочет, сможет даже горы свернуть или грозу нагнать, и получить сотню, как и Танджиро. Прозвенел урок, и ученики, поблагодарив учителя за урок, начали выползать из кабинета, убирать свои принадлежности, доставая из сумок свои коробочки с обедом. Ренгоку сложил пару книг в стопку, потом мел в маленькую коробочку, и направился к выходу из кабинета. В коридоре его застал спутанный клубок учеников, спешащих в столовую, в магазин или к автомату с напитками, поэтому ему пришлось аккуратно пробираться сквозь неё, чтобы не задавить ничью ногу или не спихнуть к стене, тем самым причинив вред окружающим. - Ренгоку-сан! – его окликнули, как только он добрался до лестницы с другой стороны от кабинетов, где было не так людно, и можно дышать спокойно. Повернув голову на источник звука, он первым делом увидел красные волосы, затем серьги ханафуда, а потом уже лицо Танджиро Камадо с виноватым лицом. Добравшись до него, выползя из всей этой многочисленной дороги, он поклонился: - Извините… Зеницу снова был шумным. - Всё в порядке, Камадо-кун! Агацума-кун здоров и полон энергии! Он очень эмоционален, но это не делает его хуже: он говорит всё так, как есть, - мужчина улыбнулся. – Так что не переживай и не стоит постоянно извиниться, - он похлопал по плечу парня. – Думаю, что тебе стоит вернуться: твои друзья ждут тебя, а обед не очень вкусный, если будет долго стыть. Камадо кивнул головой, ещё раз поклонился и извинился за беспокойства, которые он причинил ему, а потом ушёл в кабинет, где Зеницу, возможно, вместе с Иноске уже соединил свою парту с партами друзей, выложив на стол коробочку с едой, завёрнутый в жёлтый платок. Вокруг шум, суета, в воздухе витает молодость и сила, а потом кто-то внезапно закричал, и многие выбежали из кабинетов, положив ладони на стекло, рассматривая, как на землю одна за одной падают крохотные снежинки. Это была не морось или крохотные льдинки, а самые настоящие хлопья, которые в скором времени должны были покрыть достаточную площадь зданий и участков, накрыть дороги и крыши. - А! Танджиро! Тут лучше видно! – среди толпы, прильнувшей к окну коридора, послышался голос Агацума, а потом и его светлая голова выделилась среди темноволосых парней и девушек, которые давили друг другу ноги, пихаясь локтями. – Скорей! Вдруг закончится! Ренгоку, который тоже завороженно поодаль смотрел на падающий снег, думая о том, что в этом году Рождество будет белым, более сказочным и светлым, с улыбкой смотрел на золотое трио, смотрящее на небо, особенно уцепившись взглядом за Танджиро Камадо, с которым он совсем недавно только говорил. Он с широко распахнутыми глазами рассматривал снежинки, иногда делая фотографии, чтобы, наверное, показать своей сестрице, которая по несчастью простыла и должна была оставаться дома до полного выздоровления. Он весело смеялся и улыбался, вместе с другими обсуждая предстоящие праздники и скорые каникулы. Зеницу повис на друге и начал о чём-то молить его, взваливая на него какую-то информацию, которую учитель не мог расслышать, на что Камадо нахмурился и ответил серьёзно. Кажется, это про Незуко, подумал про себя Ренгоку, вспоминая, как не один раз застигал блондина в кампании с юной Камадо, а потом его удирающего от гневного взгляда Танджиро. И даже в такие моменты этот юноша заставлял сердце Кёджиро ускоренно биться. Поймав на себе взгляд Камадо, учитель не подал вида, что его застигли врасплох, и просто кивнул головой, улыбнулся и ушёл в учительскую, сжав крепко-крепко свой учебный материал, ощущая, как кончики ушей его краснеют. Испытывать к своему ученику столь необычные и серьёзные – так он считал и верил – чувства Ренгоку начал спустя год работы в новой школе, после переезда. Возможно, что это случилось раньше… Кажется, это был тот самый фестиваль, о котором говорила им предыдущая хозяйка дома, нахваливающая господ Камадо, как что-то особенное и очень важное, однако, Кёджиро не принимал их таковыми, пока в школе, в первый рабочий день проверяя посещение студентов, не нашёл в журнале фамилию Камадо, а затем обладателя её, вставшего из-за парты, вежливо поздоровавшегося с ним и представившегося. Он был смугл, с красными волосами, зачёсанными назад; уши его были проколоты: прямоугольные серьги-ханафуда издавали приятный звук и качались из стороны в сторону, когда он вертел или клонил головой. В отличие от других студентов он предпочитал носить униформу в полном её составе: пиджак, рубашка, застёгнутая на все пуговицы, галстук, брюки и начищенная обувь. Однако, не только это попало под его пристальный и ясный взгляд, а счастливые, радостные глаза ученика, его широкая и сияющая улыбка, от которой в душе нарастала такая умиротворяющая теплота и покой, что хотелось оставаться всегда под её лучами. Тогда вот и началось его путешествие по неловкой и неуверенной дороге, именующуюся как «Любовь». Да, он сразу прокусил эту до жути сладкую пилюлю и проглотил, не обращая внимания на стоящий рядом стакан воды благоразумия и трезвого ума, которая привела бы его, пожалуй, в порядок, но он воспротивился этому, предпочитая ощущать, как внутри всё пузыриться и вскипает, бьёт по рукам плетью неловкости, и Кёджиро изо всех сил приходилось натягивать бодрую улыбку и взгляд, пряча за ними, как под перчатками эти язвительные раны, что не давали ему покоя по ночам. Он часто не спал, смотря в потолок, или ходя по комнате, стараясь той же самой бодростью подавить неожиданный порыв энергии в крови и не думать о своём ученике. Он прикладывался к холодному стеклу окна, смотря в бездонную тьму по ту сторону, думая о том, что не слишком уж и велика их разница в возрасте, и может есть хотя бы крошечный шанс… Не дав закончить себе эту мысль, он со всей жёсткостью ударил себя по щекам, чувствуя, как они наливаются болью и краснотой – завтра могут остаться следы, но он их спишет на отметины от подушки. Он – взрослый человек, учитель, а Камадо – ученик, подросток. Его чувства камнем, даже бременем лягут на плечи этого юного мальчика, и вместо лёгкого, воздушного чувства симпатии, он столкнётся с навязчивым и неприятным со стороны человека, который поначалу был так добр, но стал давить на него своими чувствами. Да… Так оно и будет. К тому же слухи. Люди любят болтать языками, заплетая такие узлы слухов, что и не развязать их, а, отрезав, совьются вновь и станут ещё крепче. Танджиро… Он добрый малый, и перестать видеть его широкую улыбку и нежный взгляд – этого он не мог себе позволить. Лучше он сердце спрячет в тиски собственной горящей клетки, чем позволит молодому сердцу умереть, потухнуть, словно свеча под рукавами ветра. У храма собралось достаточно людей, выпускающих изо ртов маленькие облачка пара. Зима выдалась в этом году холодная, ледяная настолько, что приходилось надевать много тёплых вещей, закутываться в свитера и шарфы, до ушей натягивать носки и всё время прятаться под пледом или одеялом, сидя в комнате, смотря телевизор или занимаясь своими делами и иногда грея замёрзшие руки о кружку с горячим напитком. В старых домах было холоднее, поэтому хозяевам подобных строений необходимо было каждый день отапливать дом или сидеть у печи всё время, и для этого случая семья Ренгоку купила несколько обогревателей, поставив в каждую спальню по одному, а в гостиную установить большой котацу, под которым так часто обитал глава семьи в последнее время. Кёджиро, стоявший рядом с матерью, младшим братом и отцом, осматривал народ. Не смотря на мороз, эти люди пришли на фестиваль и проводили его весело, покупая вкусные угощения, записывая свои желания на специальных амулетах, покупая их у служителей. Они весело болтали, грея дыханием замёрзшие пальцы, потирая друг о друга ладони; многие фотографировались на фоне фонариков и красных языков пламени, которые плавали в масляных чашах, словно лилии в пруду. В воздухе чёрная гарь огней, что кольцом встроилась у храма, уносилась ввысь заснеженной свежести, убегая за одно и с крохотными нотками персиковых духов женщин, которые под руку проплывали со своими мужчинами. Лёгкий гул голосов такой тёплой пеленой, раскрывшийся над площадью, внезапно затих, как только в воздухе запели невесомые ноты флейты, а за ним последовали громкие басы барабанов, чьи громкие вскрики пугали и завораживали детей, что прильнули к родителям, не пряча взгляда и не затыкая уши, хотя некоторые всё же расплакались, потягивая свои руки к бедным матерям, которые старательно укачивали их, пытаясь заинтересовать чем-то ярким и необычным. Когда строгие мужчины в чёрных кимоно перестали бить по инструментам, людям предстал едва слышимый отзвук золотых колокольчиков, которые спели свои ноты тихо, неуклюже, совсем непохожее на их обычное голосистое и звонкое. Однако, это была не их песня, а лишь лёгкое покачивание в руках двух Камадо, что предстали перед людьми, ступая по спящей и промёрзшей деревянной сцене босыми ногами. Держа в руках колокольчики, они ждали, когда инструменты заиграют вновь, чтобы сделать первое движение, положив начало танцу бога огня. Когда по барабанам со всей силы был нанесён удар, Камадо шагнули вперёд, подняв над собой бубенцы, а затем мягко отведя их в сторону, покачивая запястьем, они опустили их, чтобы пение язычков колокольчиков возмущённо защёлкало, уносясь в вальсе с музыкой. Лиц Ренгоку не мог видеть, так как они были скрыты повязками с вышивкой «Огонь», но чувствовал их сосредоточенность и абсолютный покой, воссоединение с природой с богом огня, пропуская через себя его дух и мысли. Завораживающая красота трепетала и прыгала с одного изумленного взора в другой, подобно дракону-змею, который елозил по земле своим длинным и неуклюжим телом. Казалось, что воздух накалился, потеплел и уже не было так холодно, однако, моргнув, реальность перед глазами вырастала гнетущей стеной, устремляя зрителя вновь вниз, уцепиться за землю. Кёджиро, не моргая, стараясь запечатлеть всю изящность танца, не сводил глаз с Танджиро, и иногда в голове прокладывалась мысль, что этот паренёк, повзрослев, будет похож на отца: высоким, сильным и, может быть, тоже отрастит себе волосы, чтобы потом заплетать длинный хвост на затылке, аккуратно причёсанный, слегка завивающийся, даже непослушный. Мужчина поражался тому, как каждый год, выходя в такую ужасную снежную погоду, перед людьми босиком, он танцует, не обращает внимания на то, что ноги уже могли покраснеть и даже онеметь. Раньше, этот танец исполняли всю ночь, однако, со временем традиции поменялись, и сейчас его исполняли только три часа, после которых танцоры уходили в храм, где им натирали ноги и остальные конечности, укутывали в одеяла и подавали горячий чай или пищу. Чем быстрее барабаны отдавали дробью, а флейты испускали тонкие короткие свистки, словно угли, разогревшись до красна, начинают трещать, трескаясь и утопая в алых всполохах змеиного огня, что облизывал их, глотал и выплёвывал вновь, стараясь захватить побольше чёрных камушков, тем быстрее исполняли свои движения Камадо, подпрыгивая, изображая солнце и его лучи, огонь и его колыхания. В пальцах вертелись колокольчики, неугомонно визжа. От такой канонады звуков люди покрылись мурашками и даже вздрагивали. Кёджиро был в их числе, хотя был зрителем подобного выступления не впервые, но, смотря его и в этом году, он не мог не восхищаться синхронностью танцоров и их выносливости. Одно дело бегать в такой морозный и непогожий день, а другое – танцевать, словно под ногами не снег или лёд, а тёплая вода, травяной ковёр, нагретые солнцем камни. На секунду ему показалось, что он взглянул на него. Это была крохотная частичка всей той бесконечности времени, которая вертится вокруг нас, что Ренгоку не сразу понял: была ли это выдумка, плод его фантазии, или это всё же реальность. Однако, сердце качнулось, запрыгало, забегало и смущёнными пятнами выступила на ушах и щеках. Нет! Это не нормально! Не следует показывать, ведь поймут, увидят и прочтут его любовь, его крохотную, но такую жаркую, что горит, словно птица феникс перерождается вновь и вновь из пепла. Господи, но почему?.. Почему именно он, а никто либо другой? Ведь он сломает его, разобьёт, и не увидеться с ним больше!.. Боль красным пятном разливалась на груди, и Ренгоку опустил голову, отворачивая взор от выступления, слыша только звон, шорох одежд и топот замёрзших ног. Зимние каникулы, а за ними экзамены, поступление в вузы, окончание ещё одного года, выпуск – всё это протекло быстро не столько для учеников, как для учителей, которые только вчера проводили свои холодные вечера за крепким пивом в компании с коллегами, переживая за свои классы и их поступление. Они понимали, какая это нервотрёпка, ждать результаты, готовиться к новым этапам и не спать ночами на пролёт, чтобы только хорошо сдать, однако, не могли избавиться от этого назойливого чувства давления и напряжения, которое тонуло в вкусной горячей пище и выпивке, подкармливаемое разговорами и пересудами. Игуро, учителю химии, ничего не оставалось, как поддерживать плачущую Канроджи, которая настолько была рада за свой класс, что не могла успокоить поток своих крупных, бегущих по розовым щёчкам слёз, что оставляли за собой блестящий мокрый след. Санеми, смотря на эту картину, прикладываясь к стакану с пивом, хаял и ругал своих «раздолбаев», которые ещё не получили свои результаты и только ждали. - Вот только попробуют хоть что-то вякнуть, что недостаточно поработали! – рычал он, словно собака, привязанная к цепи у своей будки, сверкая злыми раскосыми глазами. – Шкуру с них спущу! - Думаю, что они отлично выполнили свою работу! – бодро поддержал Ренгоку, который знал, что класс Санеми не подведёт их классного, и обязательно сделают всё возможное, даже если будут на последнем издыхании. - Это же что? – внезапно подал голос Узуй в этой шумной обстановке заведения, где каждый пытался перекричать всех и каждого, а жарившаяся на плитах еда скворчала и кудахтала маслом, раздавая своим гостям самый аппетитный аромат поджаристого мяса в компании с густым пенистым пивом. – Класс Гию в этом году выпускным становится? Кёджиро, только поднеся к губам стакан, на секунду остановился и посмотрел на друга. Улыбка у него соскользнула, а плечи поникли, что он невольно поставил обратно стакан, однако, никто этого не заметил. Томиока на посиделках отсутствовал, так как всё своё время после работы посвящал своей беременной жене, покупая вкусности, даже если они и странные на его взгляд, и делая ей каждый день массаж, помогая со всем, что только потребуется. Будь он здесь, вероятность в том, что он будет так же удивлён, как Кёджиро, была ниже плинтуса и едва ли бы набрала хоть дециметр: его лицо бы оставалось бесстрастным, как и действия. - Быть не может! – воскликнула Канроджи, прикладывая к глазам влажный платок. Обанай, достав из своей сумки ещё один, забрал из рук её платок, вручив свой, побольше, а затем налив в стакан ещё пива и положив в тарелку самый большой кусок мяса, который хотел было забрать к себе Узуй, но уступивший под зрительным контактом с химиком. – Вроде недавно они были только на первом году!.. - Вот я тоже в это не верю! – Узуй залпом выпил свой стакан. – Чёрт, эта троица… Буду скучать по ним, хоть и шумные до чёртиков и постоянно со своими причудами!.. - И не говорите, Узуй-сан, - кивнула девушка; лицо её просияло. – Однако, у нас ещё целый год наставлять их! Готовить к экзаменам и сделать всё для них возможное, ведь мы их учителя! Да, Ренгоку-сан?.. Он их не услышал, уставившись куда-то в стол, боясь представить себе, что в следующем году весной не увидит Камадо, стоявшего в длинном ряду учеников и пытающегося успокоить своих друзей, которые снова что-то не поделили. После уроков не услышит от них вопросов, не увидит их бегущими на крышу пообедать, не увидит его широкой улыбки и красных глаз, что с такой радостью всегда на него смотрели и приветствовали. - Ренгоку-сан? – голос Мицури всплыл в сознании, и мужчина вздрогнул, подняв голову, сталкиваясь с зелёными глазами. – Что-то не так? Вы побледнели… - Всё в порядке! – улыбнулся он. – Мне кажется, что я уже достаточно выпил… - Чего?! – Узуй выгнул бровь. – Да ты только второй стакан выпил и уже унесло? Санеми! Наливай ему ещё один! Ренгоку не успел и головы повернуть, как стакан был полон, а Узуй уже приготовил тост, так что пришлось брать в руки напиток и кричать «кампай», желая хорошей учёбы и в следующем году, и хороших оценок у учеников. В тот день Кёджиро, который после фестиваля решил для себя не подпускать ближе к себе Танджиро и снизить их общение до минимума, тотчас сжёг все свои обещания и решения, оставив при этом свой здравый смысл, что пел ему постоянно и напоминал не нарушать личных границ: не обнимать, не подходить слишком близко, что могло бы смутить бедного ученика, не делать намёков, не ляпать ничего не впопад – и просто поддерживать их приятельские отношения, учитель – ученик. И больше ничего. Как было раньше… Может после выпуска, не сразу конечно, но он сможет отпустить свою к нему любовь, дав себе идти дальше и не вспоминать красных искрящихся глаз, серёг-ханафуда на маленьких ушах, доброй и надёжной улыбки, так давно греющей его до того полыхающую душу, что и дождю не потушить. Выпуск закончился, а с ними каникулы, давая место новому учебному году, который начался, как и всегда в большом спортивной зале, где директор наставлял своих учеников на путь праведной учёбы и силы знаний, поздравляя третий год с тем, что теперь они почти свободные птицы и в скором времени тоже покинут школьное гнездо, что кормило их так долго, предоставляя все самые и важные знания, которые смогут быть полезными в их дальнейшей взрослой жизни. Стоя рядом с другими учителями, Ренгоку взирал на прямые спины учеников и учениц третьего года, которые иногда поворачивали друг другу головы, перешёптываясь и хихикая, обсуждая что-то явно несвязанное с речью директора. Светлая голова Агацумы было так же обращена затылком к говорящему, и он, не обращая на постоянные наставления друга повернуться обратно, всё равно делал своё дело, бросая парочку словечек о том или ином изречении услышанного или сказанного людей постарше. Хашибира, упёршись головой о спину Камадо, скрестил на груди руки и мирно спал, от чего Танджиро приходилось сначала развернуть своего болтающего друга лицом к директору, а затем встряхивать за плечи Иноске, чтобы тот проснулся и стойко стоял на ногах. Такая картина не могла не тронуть уголки губ Кёджиро и поднять их в улыбке. Только подумать, что в этом году он видит их в последний раз в школьной форме. Всё шло, как и обычно, пока не наступило лето. Ренгоку сдержал своё обещание, данное самому себе зимой, и продолжал общаться с Танджиро и его друзьями, скрывая истинные к нему чувства, не подавая и намёка, однако, с каждым днём он начал замечать, как быстро от него ускользает Камадо, убегает, быстро кланяясь, говоря что-то в спешке. На уроках всё было хорошо: он отвечал, зачитывал отрывки и принимал активную деятельность, но за всей этой элегантной правильностью и порядочностью Кёджиро видел, как парень ускользает от него, убегает глазами и душой, и он уже так не смеётся, как прежде, постоянно прячется, вздрагивает, когда он оказывался в стороне и подавал громким голосом своё присутствие, как это было на днях, когда застал Танджиро за спасением насекомого и выпуску его на улицу. Он подозрительно смотрел на него, словно хотел что-то сказать, но так ничего и не сказал, только извинившись за шум, убежав обратно. - Это так ужасно, когда член семьи оказывается в больнице! – покачала головой Канроджи, щёлкнув ручкой и продолжая работать. - Что-то произошло? – спросил Ренгоку, входя в кабинет после очередного урока, складывая все принадлежности на стол. - Отца Камадо вчера положили в больницу, - пояснила Канаэ, ставя стаканчик с водой на стол Санеми, который кивнув отблагодарил её. – Это произошло во время моего урока. Он так переживал за отца, что я не могла его не отпустить с урока, предупредив его, чтобы бы был осторожен – очень многие попадают в катастрофы из-за внезапных новостей… - С ним всё в порядке? – поинтересовался мужчина, обретя на лице серьёзное и обеспокоенное выражение лица. - Камадо-кун заверил, что всё в порядке и волноваться не о чём, - ответила Канроджи. – Он недавно, кстати, заходил сюда. Если бы вы пришли раньше, застали бы его тут. - У них же свой магазинчик есть, да? – почесал подбородок Санеми. - Да, - подтвердила Шинобу. – Их семейное дело. Ренгоку поблагодарил за то, что его просветили в этом разговоре, внесли его в курс дела, а затем приступил за свои дела, задумавшись внезапно о том, что, раз Танджуро Камадо сейчас находится в больнице, то все дела и обязанности лягут на плечи его жены, часть из которых – Кёджиро мог поспорить хоть на что угодно – возьмёт на свои Танджиро, ведь он – старший сын, а старшие дети должны помогать родителям, да и в такой большой семье, как у него. Вздохнув, он от всего своего большого и любящего, горящего сердца пожелал Танджиро сил и удачи, поставив для себя мысленно галочку, что будет иногда интересоваться состоянием его отца и, если что, предлагать необходимую помощь. - Тебе помочь? – спросил Кёджиро, заходя на кухню, где в ряд выстроились кастрюли и сковороды на плите с готовящимися внутри вкусностями к ужину. Сенджиро, услышав голос брата, не выпуская из рук луковицы и ножа, повернулся и кивнул, давая понять, что не против паре лишних рук. На расспросы, что он намерен готовить и что ему необходимо нарезать или почистить, парень дал чёткие объяснения, мило улыбнувшись в конце, когда старший брат оказался доволен тому, что они собираются приготовить. Мужчина, взяв в руки овощи, почистил и начал нарезать на мелкие кубики и полукольца. – Как дела в школе? - Тяжело, - коротко ответил он, сопроводив свой ответ вздохом. – Много экзаменационного материала надо повторять… - Экзамены – это тяжело. Как учитель, я это понимаю, да и как окончивший и школу, и университет, студент и школьник. В эти периоды главное не забывать про отдых и сон: это очень важно!.. Может мне самому всё приготовить? А ты иди отдыхай, развейся, - он закинул овощи в кастрюлю и перемешал, взглянув на брата. – Я со всем справлюсь сам. Сенджуро неуверенно потоптался на месте, не зная, как ему поступить: идти отдыхать или остаться на кухне, на что брат улыбнулся и сказал: - Пока не стемнело… Не мог бы ты сходить купить соевый соус? Я бы хотел его добавить в салат и мясо. Ренгоку кивнул, оставив брата заниматься готовкой и отправившись в магазин, что стоял недалеко от дома. Кёджиро, умело нарезав овощи, теперь обжаривал их, смешивая их со специями и соусами, которые не применил достать заранее из холодильника. Красного перца он добавил чуть-чуть больше, чем обычно: рука дрогнула, как только он вспомнил юного Камадо. Сердце сжалось от тоски и боли, стоило его обладателю нарисовать в голове его измученный в последнее время вид. Он заметил, что парень похудел и выглядел достаточно бледным. Бессонные ночи, а может нехватка сна сказалась на его глазах, сделав их тёмными и покрасневшими. Не смотря на то, что Танджиро отвечал на уроках отлично, Ренгоку понимал, что он рассеян и к тому же уставший – это было видно по его дрожащим рукам, когда он держал в руках карандаш, подперев рукой голову. Он слишком много на себя берёт, подумал мужчина. Ему не нужно спрашивать, он видит всё, подмечает, и ему очень хочется помочь Камадо, избавить от всех его обязанностей и просто уложить в кровать, накрыть одеялом и сказать «спи, отдыхай, набирайся сил», а затем приготовить ему ужин… Господи, о чём он думает! Кёджиро покачал головой, отбрасывая от себя такие неожиданные мысли! Он только на минуту представил, как он ухаживает за ним, находится рядом, а руки уже задрожали и стало как-то неловко. Ренгоку отложил в сторону нож, выпрямился и вздохнул, чтобы настроиться на приготовление ужина, а ведь он так по неосторожности может и палец себе оттяпать или вены вспороть. Убедившись, что все чувства пришли в норму, он продолжил, но мысли навязчивыми волнами наплывали одна на одну, рисуя в голове сюжет, в которой он признаётся ему в чувствах, и Танджиро отвечает взаимностью, и так он мило представил всю эта картину, что внезапная чёрная молния рассекла всё это видение яркой линией, разнесла в стороны их одной фразой: «Извините, Ренгоку-сан, но я вижу в вас только учителя». Рука дрогнула, и лезвие ножа скользнула по руке, вспоров тыльную сторону ладони, выпуская на волю густую кровь, с болью вытекающая из раны сначала тонким ручьём, а затем самым настоящим потоком, стекая вниз по руке, достигая локтя, капая на доску для нарезки овощей и мяса, на пол и пачкая светлую домашнюю одежду. Ренгоку, словно и не обращая внимания на то, что свежеприобретённая рана уже вовсю кричала и пищала, а кровь ловко из неё выбегала, поднял руку и уставился на рану. - Я вернулся! – произнёс Сенджуро, заходя на кухню с сумкой. Подняв голову на брата, увидев растекшуюся лужу крови на доске, а затем капли на полу, парень поспешно снял с себя сумку и положил на стол, подбегая сначала к брату: - Кровь же идёт! А! Её надо остановить! – а потом за аптечкой, быстро перебегая с одной комнаты в другую. А Кёджиро оставался по-прежнему на месте и смотрел на рану. Представляя милые сюжеты с Танджиро, он никогда не задумывался о том, что парень ему просто откажет, скажет, что их отношения – не больше, чем приятельские, дружеские… К тому же, он мог уже начать встречаться с кем-то другим! Камадо не из тех людей, кто мог бы на всю округу кричать всем, что встречается с таким-то человеком, как, взять того-же Агацуму, который по уши влюбился в младшую сестру Танджиро. Встречается с кем-то! Уголки губ Ренгоку дрогнули, глаза внезапно защипало, что пришлось прищурится, а внутри стало сразу как-то больно, даже рана начала наконец давать о себе знать, огнём разливаясь по руке, по каждому нерву, что мужчина слегка наклонился, будто разболелось что-то сильное настолько, что держать спину ровно уже было больше не в силах. - Сейчас обработаю рану! – Сенджуро быстро достал все необходимые предметы, обильно смочил вату и бинты перекисью и приложил к ране, давая крови пузыриться и шипеть, пеной убегая вниз к красной уже подсохшей дорожке. Убрав покрасневшее полотно, Ренгоку взглянул на глубокий порез, готовя заранее ещё один кусок бинта и ваты: - Нам стоит съездить в больницу… Порез лучше зашить… Тебе больно?.. – парню показалось, что его сильный старший брат сейчас заплачет, так он сжал крепко глаза, сомкнув чёрные брови. Кёджиро ничего не сказал, а просто покачал головой, не поднимая взгляда к брату, пытаясь взять в узду царапающую нутро боль. Дни пролетали быстрее, чем бедные цикады успевали исполнить свои песни, а потом замертво упасть на землю или даже сбросить свои панцири, которые потом подберут дети для своих игр. Лето распалялось и в итоге легло на город душным одеялом, не позволяя вздохнуть и хоть как-то вылезти из-под него. Только к вечеру прохлада давала о себе знать, и люди с благодарностью перед ней сидели у окон, попивая холодные напитки, поедая мороженое или арбуз. Солнце сегодня было таким же ярким, как и вчера, и не щадила своих скромных жителей своими объятиями, при расставании оставляя красные ожоги и крепкий загар, от которого так убегали в тень не желающие принять веснушки и пятна на своей девственной коже. Водители старались не оставлять на солнцепёке свои машины и платили дополнительные деньги за парковочные места. Благо для Ренгоку одно из мест под тенью кустистых деревьев было свободно, и он с лёгкостью завёл туда машину, глуша мотор. Был выходной день, поэтому и людей было больше, чем обычно: медсёстры в розовых костюмах ходили по парку больницы с пациентами, везя их либо на кресле каталке, либо придерживая капельницу, болтая о чём угодно, в который раз говоря подопечным, что свежий воздух – лучшее лекарство для восстановления. Кёджиро отменил все планы на эти дни по одной той причине, что матери надо было отправиться в больницу на приём к доктору и обсудить последние анализы. Изначально отправить в больницу женщину должен был Шинджиро, но его отправили на неделю в другой город с целью подписания долгосрочного и очень важного контракта с одной обстоятельной компанией, а кроме него и старшего сына водить машину никто не мог. Не обращая внимания на уговоры, Сенджуро соизволил остаться дома, чтобы продолжить готовиться к экзаменам и на случай чего быть всегда на связи: может надо будет срочно приехать в город и привезти что-то из дома, если анализы не удовлетворят врача, и он всё же настоит на том, чтобы Рука легла в больницу на некоторое время. Однако, тревожить младшего сына было бы пустой тратой времени. Врач поздравил с отличными анализами женщину и её сына, отметив при этом, что сама Рука выглядит намного лучше и внешне: к ней вернулся румянец, и в конечностях больше нет слабости. Он задал пару вопросов, записал все данные, ещё раз повторил свои наставления о том, какие упражнения женщина должна делать и что именно должна избегать делать или потреблять, а затем уже с ними расстался, пожелав им хорошего дня. Кёджиро, ещё в кабинете услышав, что здоровью матери больше ничего не угрожает, не смог не сдержать свою позитивную бурную реакцию, вспугнув притихшую медсестру и самого врача. Он светился счастьем, идя под руку с ней, и слепил своей улыбкой мимо проходящих мужчин и женщин. Даже резкий контраст прохлады и жары, когда они вышли на улицу, не убили весь его настрой, и он предложил матери прогуляться по городу, зайти в магазины или торговые центры, чтобы как-то отпраздновать удачное обследование. Погуляв по парку, встретив уличных танцоров и музыкантов, они прошли в торговый центр, где Рука вспомнила, что давно не заходила в книжный магазин и совсем не знала последних новинок, которые, возможно, совсем недавно, подобно горячим пирожкам, выставили на прилавки после печати. В помещении было прохладно – отличное спасение после душного и сжатого воздуха снаружи. Ренгоку не спеша прошла в отдел классической литературы, где с интересом читала одно описание за другим, подмечая, что многие произведения излюбленных уже было прочитано. Кёджиро прошёл в отдел современной литературы, с улыбкой рассматривая красивые завлекающие покупателей обложки и названия всевозможных авторов и жанров. Один из таких жанров попал на глаза, и мужчина не мог не взять книгу в руки, чтобы ознакомиться с историей, хотя бы с первыми страницами. По описанию, это был роман, в котором героиня, переехав в новое место, знакомиться с интересным человеком, фотографом, с которым у них начинаются приятные взаимоотношения до тех пор, пока между ними не становится мистика, и ход времени не начинает брать своё, пугая при этом их обоих. Аннотация Ренгоку очень заинтересовала, и, не смотря на то, что больше всего он предпочитал серьёзную и историческую литературу, решил взять её, чтобы прочесть дома. - Какую, думаешь, лучше взять? – поинтересовалась Рука, когда сын вернулся к ней после длительного обхода по книжному, где взял ещё пару книг. Кёджиро склонился к ней, вчитываясь в описания, начиная бурно описывать и предполагать, что может быть в произведении, что не сразу обратил внимания на неожиданный хлопок недалеко от него. Повернувшись, он увидел Танджиро, подымающего с пола книгу – кажется, манга, подумал он – с примятыми, судя по всему кепкой, волосами. На нём была футболка, заправленная в широкие джинсы; на ушах неизменно висели серьги. Ренгоку был рад видеть его здесь в такое время; Рука внимательно посмотрела на парня, обратив внимание на то, что сын знает этого юношу. Когда Кёджиро хотел громко выкрикнуть имя парня, широко улыбнувшись, парень заспешил и быстро покинул магазин, не дав ни Руке, ни Кёджиро сказать что-либо. Лицо мужчины помрачнело и казалось, что всегда такой бодрый, он внезапно поник плечами. - Кто это был? - А! – повернувшись к маме, возвращая былое бодрое настроение, ответил сын: - Это был мой ученик, Камадо Танджиро! - но затем снова уставился на закрывшуюся дверь, переставая улыбаться. Сильные руки крепко сжали мягкие издания. На лице прояснилось волнение, а сам он как-то весь напрягся, будто гончая, которая не знала бежать ей или остаться подле хозяина, и Рука для себя понимала, что скажи она ему «Иди», он побежит, догонит того паренька и будет о чём-то спрашивать. - Он – симпатичный, - сказала она как бы невзначай, заставив сына быстро повернуть свою светловолосую голову к ней и уставиться широкими необычными глазами. – Только чем-то озабочен и кажется подавленным. Мать всегда зрила в корень: от неё, значит, тоже не ускользнуло это отрешённое выражение в красных глазах в смеси с всплеском неловкости и смущения, тревоги или удивления. - Его отец в прошлом месяце оказался в больнице, - сказал он, переместив теперь взгляд на обложки книг в руках. – Ты наверно слышала о хлебобулочной Камадо? Сейчас все обязанности отца Камадо-кун положил на себя – так я слышал по крайней мере от Сенджуро. Он учится в одной средней школе с его младшей сестрой. - Мне очень грустно слышать, что в его семье такая беда, но он – сильный мальчик. Я заметила это по его плечам и рукам... Думаю, что у нас найдётся время заехать в один из храмов. Ренгоку посмотрел на мать и, улыбнувшись, кивнул. Он сразу же догадался, что она хочет заехать туда, чтобы помолиться за хорошее здоровье не только своей семьи, но и за отца Камадо. Такая нежданная забота по отношению к человеку, которого она не знала до сей поры, теплом расплылась внутри, и Ренгоку воспрял духом, смотря на прямую спину Руки, её чистое светлое лицо и ясные глаза, позволив себе на секунду представить Танджиро в их доме, окружённого нежным гостеприимством женщины, отдалённо ощущая колкую занозу в сердце, её пульсацию, так точно говорившую ему, что ответного чувства ему не следует ждать от парня, у которого и так хватает своих треволнений. - Господи! Да они замолкнут или нет! – вскричал Узуй, уронив за окно от испуга последнюю сигарету. – Даже на крыше их слышно так, словно они тут в парке! – сыпал проклятьями мужчина, готовый взорвать всё и всякого во имя искусства взрыва. Игуро, который только поставил поднос на столик, был с ним солидарен, бормоча себе под нос химические формулы, которые по его мнению могли бы сойти за прекрасное лекарство постоянных криков шумной троицы, особенно Агацумы. - Чтоб его молнией поразило! – зашипел он, садясь на диван напротив Канроджи, которая чуть не пострадала от выплеска на неё горячего чая. Понизив голос, он спросил, всё ли в порядке, не сильно ли она перепугалась, и она просто мотнула головой, дав понять, что не стоит никаких волнений. - Один раз уже было такое, - произнёс Шиназугава, сломавший свои палочки. Если бы не сидевшая в кабинете Канаэ, он бы уже давно сыпал тут, в этом маленькой кабинете, самыми гневными и противными словами; благодаря женщинам мужчины до максимума сдерживали свои проклятья, чтобы милый пол не оказался свидетелем такого внезапного буйства. Впрочем, Томиока, Ренгоку и Химеджима не высказали ничего плохого в сторону расшумевшихся учеников: Гию обедал тихо, как и всегда с отсутствующим выражением лица, Химеджима молился, сосредоточившись на молитвах настолько, что, пока не закончив читать их, из своего столь необычного транса не выйдет. - Молодость! – гордо, держа в руках свой большой обед, произнёс Ренгоку, от чего Узуй, сощурив глаза, выразил своё самое кислое выражение лица. - Агацума, как всегда в своём репертуаре, - хихикнула Мицури, поднося к губам чашечку с ароматным чаем. – Он так полон энергии!.. - Ещё бы ему не быть, - хмыкнул Санеми, - Поглощённое же надо куда-то выпускать, - это он имел ввиду молнию, которая, по слухам, ударила несколько лет назад Зеницу и, кроме безудержной крикливости и энергии, у него посветлели волосы и глаза. - Ну, будет вам, - улыбнулась Шинобу. – Сами же были школьниками! Шинадзугава-сан, вам одолжить палочки? У меня есть дополнительные… - В любом случае, надо им дать взбучку! – сомкнув на груди руки, заключил Узуй. Учитель химии кивнул головой, со всей заботой при этом кладя на тарелку Канроджи ещё один сэндвич – всё для своей возлюбленной и её большого аппетита. Закончив со своим обедом, посмотрев на время – скоро должен уже начаться его урок, - Кёджиро собрал все свои принадлежности и вышел из кабинета. Он не спеша направился в нужный ему кабинет, что находился на втором этаже, с улыбкой на лице смотря на юные лица и их эмоциональность, их недовольства и радости, особенно на уроках, когда они должны отвечать на вопрос, заданный им по теме. Невольно в голове возникло утреннее воспоминание, в котором он отчётливо видел измождённое бледное лицо Камадо, которое так и просило об успокоении, тихом умиротворении: сне и отдыхе. Что-то не так. Танджиро – сильный парень, и он выдерживал не одну серьёзную нагрузку, как в физическом, так и моральном плане: он успевал помогать и семье по дому, и к урокам быть готовым, и с друзьями поболтать… О чём он думает? Что-то ведь его тревожит, не даёт покоя. Он слышал от коллег, что Камадо-старшего в скором времени должны выписать и отправить домой – хороший знак, ведь Танджиро перестанет волноваться, однако, что, если он беспокоится о чём-то другом? Он видел, как похудел Танджиро, как его красные глаза потухли, а сам он был, словно призрак, метающийся из одной стороны в другую, не издавая и звука гремящих цепей. Смотря на него, слыша его голос, Ренгоку хотелось взять его за плечи, встряхнуть и посмотреть в глаза, сказать, что он может на него рассчитывать, может доверить тайну, если это тайна, доверить свои мысли… Он может доверить себя в его руки! Он ведь любит его!.. Спустившись с одного лестничного пролёта, он направился к другому, давая себе обещание понаблюдать и в случае чего поговорить с Танджиро, да даже просто подойти к нему после урока, утащить в кабинет отдыха, запереть дверь и не выпускать до тех пор, пока он не скажет, что с ним не так… Нет, это лишь усугубит его состояние. Может просто после школы куда-то с ним зайти? Автоматы с играми – отличное развлечение от тяжких мыслей, а потом пойти в парк и наконец поговорить. Да! Ренгоку приободрился, и на устах вновь возродилась позитивная улыбка. Поудобнее перехватив учебники в руке, он почти спустился с лестницы, как раздался крик Агацумы, а затем Хашибиры. Мимо проходящие ученики тоже остановились с удивлёнными лицами, смотря на место происшествия, позволяя цветам переживания и недоумения выступить на их лицах, покрыться пятнами и потом, лечь на языки, которые расцветут уже на других устах. Кёджиро мигом спустился, подходя к парням, державшим за плечи своего друга, не реагирующего на их восклицания. Танджиро был без сознания. - Что произошло? – громко спросил Ренгоку, испугав при этом Агацуму, который сначала завизжал, а потом начал быстро говорить, запинаясь, что Танджиро шёл позади них, а потом просто ухватился за перила и тихо сполз вниз на ступени. – Подержи, - он протянул книги Зеницу, а затем принялся проверять пульс ученика, крепкими руками обхватив его тонкое прохладное запястье. - Он… он вообще ничего не ел, - быстро добавил блондин. – Я говорил ему, что это необходимо, но Танджиро помахал головой, говоря, что не хочет. Кёджиро внимательно выслушал Агацуму, ощущая, как по спине поползли мурашки, а самого его пробрал холодный пот. Произошло то, чего он боялся. Танджиро что-то волновало, при этом очень сильно, чтобы он перестал не только спать, но даже есть. - Его надо отнести в медпункт, - Кёджиро бережно снял с парня пиджак – большое количество одежды лишь сдавит дыхание, и так же бережно взял на руки, прижав к себе крепко, чтобы он не упал. – Хашибира! Дорогу! Иноске, как кабан, набычился и начал разгонять и пацанов, и девчонок в стороны, чуть ли наступая им на носки, приводя в движение весь коридор, заставляя многих вскрикивать и вновь прятаться в стенах своих кабинетов, показывая нос только через окошко. Ренгоку ступал широким шагом, сосредоточенно смотря впереди себя, сомкнув на переносице чёрные широкие брови. Зеницу спешил за ним сзади, держа принадлежности учителя и пиджак друга. В медпункте они знатно напугали Шинобу, вваливаясь вчетвером в это светлое, прохладное помещение с заправленными чистыми постелями, воздушными занавесками и приятным запахом глицинии, витающим в воздухе. - Кладите его сюда, - произнесла она, поднимаясь со своего места, придерживая свой округлый живот. Ренгоку опустил его на постель, что находилась рядом с открытым окном, сняв с него обувь и аккуратно поставив у кровати. Женщина развязала парню галстук и расстегнула пару пуговиц. Так как быстро ходить сейчас она не могла по случаю своего положения, она дала распоряжение налить воду и смочить пару полотенец стоявшим в углу Зеницу и Иноске, на которых она мягко, если можно было так называть, прикрикнула, когда они, перебивая друг друга, громко и истошно суетились у Танджиро, ещё не положенного на постель. Протерев лицо юноши, его руки, Шинобу без зазрений совести похлопала по щекам Танджиро, окрашивая их здоровым, но таким больным розовым оттенком, что Зеницу невольно вспомнил жгучую одну на своей щеке, полученную от одной девушки, что жила по соседству: она думала, что блондин подглядывает за ней, но Агацума просто задумался о чём-то своём, связанным с Незуко. - Это обычный обморок, - вздохнула она. – Не спал? Не ел? Друзья закивали. - Большая утомлённость… - покачала головой она, сомкнув маленькие губки. – Пусть отдыхает, а вы – свободны. Идите на уроки и не разносите, пожалуйста, школу своими восклицаниями. Особенно, ты, Хашибира… Всё, можете идти… Вы тоже, Ренгоку-сан. Однако, если парни, поглядывая на лежащего Танджиро, ушли с виноватыми лицами: им не хотелось оставлять друга одного. – то Ренгоку не сделал и шага, смотря на не пришедшего в себя Камадо. На руках и груди ещё оставались следы его прохладного тела, словно чернила на белой бумаге, которые не сразу удалишь с поверхности. Сердце у него бешено стучало, а пожар, такой притихший в душе, вновь разгорелся, подступая к нему со всех сторон. Его начал окутывать страх, забота и крепкое переживание, что тисками сжало его изнутри, не позволяя уйти и бросить Танджиро тут одного. В этом плане он был схож с Агацумой и Хашибирой, но в отличие от них ему хотелось взять его за руку и держать до тех пор, пока он не откроет глаза. - Ренгоку-сан? Он вздрогнул и поднял на Кочо глаза. - Вы можете идти на урок. Я буду тут и присмотрю за мальчиком. Кёджиро кивнул, а затем, не хотя, взяв учебники, вышел из медпункта, чувствуя, как одна нить за другой натягиваются с каждым его шагом, заставляя его выполнять тяжёлые и медленные шаги, порождая вину за то, что уходит сейчас по делам, а не остаётся рядом. Как только уроки были закончены, он собрал все вещи и прошёл в медпункт, где узнал о состоянии Танджиро. Он по-прежнему не приходил в себя; Шинобу сказала, что он просто спит, восстанавливает так сказать энергию, как и положено всем живущим существам на земле. Женщина предложила ему войти в кабинет, но мужчина покачал головой, желая оставаться за дверью, приложившись спиной к стене, сомкнув на груди руки. Позже, в медпункт пришли Иноске и Зеницу, чтобы оставить вещи Танджиро. Время текло медленно, и за эти тягучие мгновения Ренгоку успел подумать и о хорошем, и о плохом, а также приблизительно построить причину такого поведения Танджиро. Семья у него добрая – это он видел из родительских собраний; друзья, хоть и шумные, в обиду его не дадут; учёба – тоже мимо: он добропорядочный ученик, внимательный ко всему, хотя постоянно удирает от Томиоки и его деревянного меча, не желая снимать серьги-ханафуда. Вторая половинка?.. Мужчина вздохнул и посмотрел в стоящее впереди него окно, где свой пост покидал день, уступая его в битве вечеру. Это нормально в его возрасте встречаться, получать симпатию со стороны противоположного пола, ходить на свидания… Он проходил это всё ранее: ему нужно просто отпустить это чувство, позволить Танджиро идти вперёд на встречу его судьбе, не держать подле себя. Камадо должен быть счастлив, а со своей болью он сам уже как-то разберётся. - Ренгоку-сан, не могли бы вы проводить Камадо до дома? Кёджиро очнулся от мыслей, обращая внимание на часы, замечая, что вечер в самом разгаре, закат горит на горизонте, а Танджиро проснулся. Он степенно вошёл в кабинет и, не подавая вида о своих переживаниях, сомкнул на груди руки и встал рядом с маленькой Шинобу у кровати, безумно радуясь, что он пришёл в себя и, хоть и выглядит до сих пор плохо, он в сознании. Но глаза не так сияют, как обычно. - Не стоит… - какой слабый, не уверенный голос! Что ты с собой сделал? Он сидел и смотрел на него, а он не мог понять, что его так тревожит и как его спасти из этого состояния! Дай хоть знак, ведь я вижу, что ты хочешь что-то сказать, подумал про себя Ренгоку. - Ты действительно неважно выглядишь, Камадо-кун, - он не будет поддерживать его идею идти самому. Пускай он пройдёт больше метров и километров, но будет рядом. - Шинобу-сан права, тебе не стоит идти самому… Они не говорили, не начинали вести беседу, а просто шли, перебирая ногами пыль и мелкую щебёнку. Закатное солнце пекло в затылки, целуя им воротники и плечи, локти и щиколотки. Ренгоку время от времени поглядывал на Танджиро, чтобы в случае ухудшения его состояния, они могли пройти в ближайший парк и там отдохнуть в тени. Однако, он стойко шёл рядом, наклонив голову, сжав губы в тонкую линию. Серьги качались из стороны в сторону, издавая приятный лёгкий звук, который Ренгоку так нравился, напоминая ему о доме. - А ты далеко живёшь, Камадо-кун, - заметил Кёджиро, осматривая тихую улочку с домами по обеим сторонам, в которую они завернули, оставляя позади шум и грохот топающих сотен людей с их проблемами и песней голосов. Лай собак не беспокоил путников, да они и не обращали на них внимания, идя своей дорогой. - Не думаю, что сейчас будет это уместно, - Ренгоку повернул к нему голову, с интересом уставившись на него. Ему же не показалось? Не убирая своего пронзающего твёрдого взгляда, он поймал с поличным красные глаза Камадо, которые загорелись, засветились вновь, отражаясь зеркалом в его поющем сердце. - Всё в порядке. Если ты о чём-то хочешь поговорить, я тебя выслушаю, - посмотрел на него Ренгоку, широко, как и всегда улыбнувшись, даря парню возможность тем самым приоткрыться ему, хоть дать намёк на то, что его волнует. Однако, он промолчал и лишь опустил голову, тем самым расстроив Кёджиро, туша это крохотное вопиющее желание помочь, что льдинкой заблестело в океане его горевшей души. Он отвернулся, устремив взгляд вперёд, сжав ладони в кулаки, напрягая каждую венку и нерв на своих беспомощных руках. Он шёл вперёд до тех пор, пока не перестал слышать шагов Камадо. Тогда он остановился и посмотрел на сжатого, но с вздымающейся грудью Танджиро, глаза которого горели пламенем уверенности настолько, что Ренгоку смешался. Только он открыл рот, чтобы задать вопрос, как Камадо его прервал, выплёскивая на него наконец всё то, что так долго его беспокоило, но то, что он услышал, совсем не вязалось с тем, что себе представлял. Этот парень… Он только что… признался ему?.. Кёджиро показалось, что ему дали под дых, выбили из лёгких воздух, а потом снова вдохнули жизнь, на всей мощности дефибриллятора встряхнули все правые и левые желудочки сердца и предсердия; охваченная пламенем душа сожгла дотла всю свою клетку, разливаясь по венам неудержимой рукой, разливаясь за грань своих новых убежищ, теперь сжигая не только их, но и саму кожу, добротными колкими толчками вспарывая её, производя сестёр-мурашек, бегающих по телу, по спине, закрадываясь и прячась, вызывая мучительную, радостную дрожь. «Вы мне нравитесь, Ренгоку-сан! Нравитесь, не как учитель, а как личность, как мужчина…» - он чётко слышал это, но не совсем так же чисто понимал. Это наяву! Это не сон… Он выдохнул, продолжая глазами сверлить бедный пыльный асфальт, который итак настрадался за весь день, истоптанный ногами, изъезженный шинами лёгких двигателей и более грузных. Солнце звало уединиться; да, обсуждать такое здесь – неправильно; это их личное, особенное, которое должно скрыться в тени прохлады, в тишине от солнца, пыли. - Парк! Обсуждать это здесь, на дороге – крайне неуместно, поэтому мы должны найти другое место! – сказал он слишком громко от переизбытка чувств, разнося слова по улице быстрым, словно ласточка, эхом. И опять молчание. Пожар утихомирился, оставляя теплиться и гореть чёрные угли, нагретые до красна. Ренгоку не знал, с чего ему начать. Он сотню раз проворачивал в своей голове всевозможные сюжеты его объяснений в любви, лёжа без сна, уставившись либо в потолок, либо в окно, всё же не мог сейчас подобрать и слова. Он смотрел на свои руки в этой темноте, ощущал её прохладу, чувствовал тепло рядом сидящего тела, его трагичную задумчивость и пожар, такой же, как у него, но мягче, ярче, словно солнце. Он – солнце. Моё солнце, подумал Ренгоку, вздохнув, расплываясь в улыбке. - Простите меня! – не выдержал юноша этой тяжкой тишины, которую Кёджиро по своей неосторожности напустил и на него, и на себя. Танджиро не поднимал на него глаза, а он смотрел на него с улыбкой, такой радостной, что любой, увидевший его сейчас, мог поклясться, чем угодно, говоря, что перед ним самый счастливый человек на свете. – Я… Мне действительно жаль, что так вышло… Я не хотел обременять вас… - Тебе не стоит извиняться за то, что испытываешь, - сказал Ренгоку и, выпустив из рук нагретую под ладонью цепь, положил ладонь на мягкие красные волосы, вливая всю свою нежность и заботу в это поглаживание. Он чувствовал, как под его большой ладонью трепещет это маленькое создание, дрожит от невыплаканных слёз, которые выдают себя в голосе Камадо, когда он произносит его имя. - Ты – хороший ученик, отличный друг, любящий брат и сын. Ты постоянно улыбаешься, идёшь на встречу и поддерживаешь разговор, воодушевляешь и защищаешь других людей. Однако, ты порой забываешь про самого себя, истрачивая весь свой запас энергии, заставляя беспокоиться людей вокруг тебя, - Ренгоку вспомнил, как чувство безысходности уничтожало его изнутри, изнуряя его самого. - Видя тебя уставшим, они начинают корить себя за то, что не могут снять с тебя той нагрузки, которую ты повалил на свои плечи. Они просто не могут тебе помочь, Камадо-кун. Им остаётся только наблюдать, слушать и искать возможность подобраться к тебе ближе. Твои чувства, твои заботы и тревожные мысли… Позволь мне их разделить с тобой, Камадо-кун, - Ренгоку улыбнулся; рука, которая покоилась на голове Танджиро, чуть дрогнула, но на сердце стало так тепло, так свободно, и он ощущал, как эта же свобода, этот покой настигает и Танджиро, по щекам которого начали бежать слёзы, скатываясь по подбородку. Влажные красные глаза не спускали с него внимания, впитывая каждое произнесённое им слово. – Одному горящему солнцу не понести весь небосвод на своей спине, поэтому ему необходимо при себе иметь ещё одно, чтобы сделать мир ярче, выше и счастливее. Пара мгновений, и он сжимал в своих объятиях своё солнце, так крепко прильнувшее к нему, спрятавшись на груди, цепляясь прохладными, трясущимися руками. Камадо плакал долго, и Ренгоку не переставал поглаживать его по голове, тихо шепча свои извинения за то, что оказался таким беспечным, таким невнимательным по отношению к нему, и сам же своими руками довёл его до такого состояния. Они оба хороши: создали себе стену, через которую сил не хватило перевалить, а сердце звало, оно кричало и билось наружу, пока не стало грызть само себя, чтобы наконец заявить о себе и выпросить свободу. - Наберись сил, Камадо-кун! Не за горами экзамены! – бодро сказал Ренгоку, чтобы подзарядить Танджиро положительной энергией, которую всегда с удовольствием преподносил всем вокруг. - Спасибо вам ещё раз, - на лице Камадо появилась уставшая улыбка, и Ренгоку был действительно благодарен Шинобу за её справку: завтра Танджиро может хорошо поспать и поесть, побыть в кругу семьи подольше, как и с друзьями, которые точно одарят его своими воплями и криками, заботой и весельем. Он не увидит его завтра в школе, но будет знать точно, что его солнце набирается сил, чтобы вернуться на небосвод и быть рядом с ним, с его ярким солнцем. - Пожалуйста, будьте осторожны по дороге домой. Ренгоку согласно кивнул, уходя в сторону своего дома, приятно чувствуя на спине провожавший взгляд больших и самых лучезарных красных глаз, так давно живущие в глубине его сердца. С прямой спиной и широкой улыбкой он спешил к себе домой – родители и брат уже заждались его, предполагая, что слишком много документации ему надо заполнить. Он не хотел останавливаться, идти вперёд, как ни в чём не бывало, но он остановился, спрятал в ладонях своё лицо, выплёскивая всю кричащую радость, позволяя ушам и щекам нагреться, любезно позволить себе приодеться в румянец. Его солнце. Он обрёл своё солнце.