Все теперь без меня

Константинополь, кафешантан, на сцене Вертинский в костюме Пьеро поет о деточке и горжеточке, за столиком в углу целеустремленно надирается Григорий Лукьянович Чарнота. Перед ним лежит «Монитор», но увы – языком Гюго запорожец Чарнота владеет в пределах «лямур-бонжур-селяви». - Быть или не быть… Быть или не быть… - неизвестно в который раз тупо и монотонно повторял Чарнота. - Здравствуй, Гриша! Можно? – Подошедший Шатилов улыбнулся приветливо, но несколько робко: будучи человеком мирного нрава, Чарноты он побаивался – слишком непредсказуемым тот был. Поди знай, христосоваться полезет, как на Пасху, или за револьвер схватится. - Здорово, Павел! Садись, - кавалерист не выглядел пьяным, но, судя по жалким остаткам на дне пузатого графина, трезвым быть не мог. - Переведи мне, - попросил Чарнота, протягивая Шатилову «Монитор». – О чем там Роман с французскими щелкоперами беседует? Шатилов послушно принялся читать вслух: « - Почему, генерал, вы согласились служить большевикам? - По внутреннему убеждению. - Почему красные сохранили вам жизнь? - Вот у них и спросите. Очевидно, причуды победителей. - Можно узнать, какие обязанности у вас теперь, или они являются секретными? - Обязанности военного специалиста, прикомандированного к штабу главкома Украины и Крыма. - Вы верите в большевистский проект? - Нет. Он рассчитан на особого рода людей, которых немного; с другими, по всей вероятности, не сработает. Но попробовать стоит. - Как вы находите ваших красных коллег? В частности, господина Фрунзе? - Нахожу, что он один из лучших людей, которых я когда-либо знал, и лучший начальник, который у меня был. - Вы примете красную присягу? - Без тени сомнения. Предположения о том, что я будто бы намерен продолжать борьбу с большевиками, беспочвенны и оскорбительны для меня. Я никогда не играл со своей честью. - И как вы будете себя чувствовать, обещая быть верным знамени, за симпатию к которому еще недавно вешали на фонарях? - Говорите о чувствах с дамами, господин журналист. Даже если у меня внезапно вырастет хвост, это не помешает мне выполнять взятые на себя обязательства. - А вы не боитесь мести со стороны тех, у кого есть личные причины вас ненавидеть? - Похоже, что я чего-то боюсь? - Вас не страшит разруха? Вы принимаете всерьез электрификацию всей страны, ликвидацию неграмотности, реорганизацию РККА и прочие безумные идеи? - Слушайте, я хорошо потрудился, чтобы наступила разруха. За мной все горело и рыдало, а передо мной – разбегалось в ужасе. Электрификация - не моего ума дело, и я не уполномочен делиться секретными сведениями с прессой. Вам ведь нужно было просто убедиться, что я жив и нахожусь здесь? Ну, убедились? Теперь отстаньте с глупостями. - Последний вопрос, генерал. Нашу газету прочтут ваши былые соратники в Стамбуле и Галлиполи. Что бы вы им хотели сказать? - Что всякая борьба с Советской властью не только бессмысленна, но и преступна, так как играет на руку внешним врагам России. А те, кто продался этим врагам, пусть не ждут пощады. Знающие меня – поймут, что это не пустые слова». - Это он, - кивнул Чарнота. – И никто его под дулом не держит, впрочем, это бессмысленно. - Что ты думаешь об этом, Гриша? – спросил Шатилов. Чарнота налил себе водки, отчего-то не предложив собеседнику, выпил не чокаясь, как на помин души, и сказал угрюмо: - Рисковый парень Рома, отыграл Родину обратно. Все поставил на кон – и отыграл, и какая разница, Российской империей она зовется или Эрэсэфэсэр? А я струсил, вот и плаваю, как дерьмо в проруби. - Григорий Лукьяныч, у меня к тебе конфиденциальная просьба от Петра Николаевича, - и Шатилов, тщательно подбирая слова, изложил поручение главнокомандующего. Чарнота слушал, становясь все мрачнее. Когда же Шатилов стал его соблазнять возвращением генеральских погон и участием в запланированном весной десанте, вдруг грохнул кулаком по столу так, что графин подпрыгнул с жалобным звоном. - Правильно, Паша, я с тобой пить не стал. Вот как чувствовал. Я человек не идейный, но воевать с Родиной не намерен, как и клеветать на друга. И впредь держись от меня подальше, Паша – мне терять нечего, я ведь и пристрелить могу.