Дурная кровь

Когда Ацуму покинул дом, дышать, в буквальном смысле, стало легче. Из лёгких словно ушло напряжение, которое безжалостно распирало их, грозясь разорвать, как будто они были хрупким резиновым шариком. Осаму нет рядом, его присутствие не давит, и Ацуму, наконец, может расслабиться и начать думать, позволяя мыслям с бешеной скоростью носиться в голове, при этом не ощущая разрушительного чувства злости и не чувствуя на себе чего-то ожидающий взгляд брата. Такой отчаянный, просящий и умоляющий. Виноватый. Ацуму бы даже сказал жалкий. Такого выражения лица у Осаму, Ацуму никогда прежде не видел и, если честно, то предпочёл бы и дальше не знать о его существовании. Потому что видеть абсолютно разбитого Осаму было так же тяжело и неприятно, как и ощущать саднящее, жгущее в груди чувство боли и ненависти к себе. Ацуму не готов ненавидеть ещё и Осаму — единственного близкого человека, которому он доверял. (не важно, что действия Осаму пошатнули его доверие) Если подумать, то Осаму всегда был для Ацуму всем — его радостью и болью, счастьем и горечью. Осаму был неотъемлемой частью его жизни — и одновременно Ацуму нравилось это, но одновременно это заставляло его страдать. Как было бы легко, не будь они родственниками. Ацуму грустно усмехнулся. В мыслях всплыло выражение лица Осаму и оно было слишком знакомо — точно такое же Ацуму часто видит в зеркале по отношению к самому себе. Поэтому эти эмоции брата били по его душе ещё сильнее — Ацуму пропускал их через себя, словно свои собственные, и они по крупицам уничтожали его. Первый удар — печальные серые глаза Осаму, из которых медленно утекала надежда на лучшее и её сменяла тоскливая безысходность — Ацуму уже привык видеть такое на себе, привык к своему отчаянию, но Осаму не должен так выглядеть. Осаму должен быть счастлив, в его взгляде должны светиться звезды — вечно, никогда не угасая (Ацуму не готов видеть сломленного брата). Осаму должен улыбаться, хотя бы своей фирменной саркастичной улыбочкой, которая всегда была предназначена Ацуму. По крайней мере, это не будет отчаяние. Что угодно, хоть злость или ненависть — Ацуму постарается справится с этими эмоциями Осаму. Но сегодня уголки бледных, покусанных в кровь, губ Осаму были печально опущены вниз. «Это неправильно», — думает Ацуму, — «так не должно быть». Я разбил сердце Осаму — мелькает ужасная мысль в голове, и Ацуму становится страшно. Так страшно, что все обиды на Осаму практически забываются. Иронично, что Ацуму плевать на собственное, уничтоженное в дребезги сердце — Ацуму знает, что переживёт, знает, что справится — боль давняя его подруга, он привык к этому ощущению текущих по венам отчаяния и скорби, но Осаму не должен страдать. Ацуму готов простить ему всё. Ведь хоть кто-то из близнецов должен быть счастлив. И последний, кому Ацуму хотел сделать больно — это Осаму. (и не важно, что Осаму сделал то же самое в ответ) Второй удар от Осаму — ещё более сильный, чем его сломленный вид — его громкие слова. Слова, которые действительно смогли ранить сердце Ацуму. Они впились словно острые ядовитые стрелы в эту глупую, обречённо любящую и бьющуюся мышцу, застряли в нём, расковыривая итак незаживающую рану. Душу незамедлительно настигла новая порция боли. Эти слова медленно, но верно и безжалостно разрушают Ацуму изнутри. Ацуму прижимает руку к грудной клетке, которую сдавливает что-то невидимое — может собственные оковы, которые долгое время не давали ему окончательно стать порочным, а может тяжесть несенного бремени собственных ненормальных чувств — и сминает тонкими пальцами футболку. «Кажется, будто ты намеренно причиняешь мне боль» — голос Осаму эхом раздаётся в голове. И не угасает. Звучит оглушительно громко, так громко, что разум намертво вцепляется в эту мысль, продолжая так жестоко давить на Ацуму, что ему хочется заткнуть уши, лишь бы его не слышать. Но Ацуму прекрасно знает, что это всё лишь в его глупой черепной коробке. Ацуму отчаянно всхлипывает. Ацуму ощущает, как противоречивые эмоции раздирают его на части: чувство вины перед братом за причиненную ему боль и ощущение собственной боли, которую причинил ему Осаму. На чью же сторону встать? Не то, чтобы Ацуму хоть когда-то смог пренебречь чувствами Осаму. Слёзы, которые Ацуму так ненавидит, которые он так часто пытается сдержать, чтобы не ощущать себя слабым, вновь оказываются сильнее его. Снова эмоции берут верх. И вот по бледным щекам уже стекают нескончаемым потоком прозрачные капли. Ацуму яростно трёт глаза, заставляя капилляры внутри них лопаться. К сожалению, слёзы это не останавливает, только взгляд, как на зло, становится ещё более жалким. Какой же он сам жалкий. Отвращение к себе, чуть меньше к Осаму, к собственным чувствам распирают грудную клетку так сильно, что ещё немного и ребра Ацуму треснут под этим невероятным напором. В теле бушует ураган и он рвётся наружу. Ацуму не может его сдержать. Ацуму не выдерживает, его тело само срывается с места, заставляя пыль разместись клубами в разные стороны, и начинает, что есть силы бежать вперёд. Он практически ничего не видит из-за мутной пелены перед глазами. Ацуму не знает, куда и зачем бежит. Возможно Ацуму делает это на отдалённых рефлексах — спорт всегда приносил ему облегчение. Бежать легко, для этого не нужно думать, нужно лишь усердно двигать ногами и Ацуму это делает, отдавая им последнюю энергию, все свои силы и эмоции. Ацуму отчаянно хочет, чтобы ему стало легче, чтобы внутри распласталась долгожданное ощущение лёгкости и покоя. Он устал от давящих на него чувств. Слёзы срываются с щурящихся глаз, их подхватывают потоки ветра и уносят прочь, за спину. Ацуму бежит так быстро, что мимо него на огромной скорости проносятся дома, улицы, торговые центры и всё это смешивается в какую-то сумбурную, разноцветную массу — такое ощущение, будто всё это не реально. Ацуму бежит до тех пор, пока лёгкие не начинают гореть адским огнём, пока горло не начинает обжигать кислород, пока сил абсолютно не остаётся, но даже после этого, уже даже не ощущая собственных ног, он продолжает двигаться вперёд, потому что остановиться сейчас, значит потерять то недолгое ощущение свободы от всего. От мыслей. От себя. От Осаму. Но уставшее тело подводит его — нога Ацуму предательски подворачивается, и не имея возможности хоть как-то это исправить, Ацуму падает на асфальт, немного прокотясь вперёд, стесывая колени и ладони до кровавого мяса. Ацуму вскрикивает от боли. Исход с падением, на самом деле, был ожидаемым — потому что сам Ацуму ни за что бы не остановился, что-то должно было случиться. Физическая боль действительно сильна — и как бы часто Ацуму её не чувствовал, он всё равно не может привыкнуть — но сейчас она не сравнится с той болью, что у него на сердце. Может наоборот лишь усилит её. Слёзы текут новым потоком. Они обречённо капают на серый тротуар, разбиваясь вдребезги, на котором Ацуму просто беспомощно сидит, скребя ногтями по асфальтобетонному покрытию. Голова Ацуму понуро опущена вниз. В такие моменты, когда всё плохо, Ацуму привык, что Осаму рядом, конечно, это всё было только в детстве, очень давно, но почему-то именно сейчас Ацуму вспоминает о том, как они были близки. Сейчас Ацуму как никогда хочет, чтобы Осаму оказался тут, с ним. Как бы противоречиво и глупо это не звучало. В мыслях мелькнули фрагменты прошлого — каждый раз, когда Ацуму падал, Осаму его поднимал. В буквальном и метафорическом смысле. Как будто это его обязанность — приводить Ацуму в норму. Как будто по другому быть и не может. Ацуму усмехается сквозь слезы — да, Осаму всегда был рядом, даже когда Ацуму этого не хотел. Такой надоедливый, волнующийся, вечно лезущий не в свое дело, хороший, любящий старший брат. Ацуму вновь всхлипывает, стыдливо продолжая думать о том, как он хочет, чтобы Осаму сейчас был здесь (несмотря на то, что сам Ацуму оказался в такой ситуации, потому что хотел оказаться подальше от Осаму), помог ему встать на ноги, может сказал что-то язвительное — это всё же Осаму и он всё ещё его брат — но потом он заключил бы Ацуму в крепкие объятия. И никогда бы не отпустил. Точно бы не отпустил. Ацуму это знает. Ацуму даже нервно лезет пораненной рукой в карман, надеясь найти там телефон, но единственное, что выходит — это испачкать кровью шорты. Конечно же, телефона там не оказывается. Он так быстро покинул дом, что вообще ничего не взял с собой. Даже не подумал, чтобы взять. Эмоции Ацуму как всегда разрушительны. Это очередной повод ненавидеть себя. Ацуму тяжело вздыхает, на пару секунд даёт себе перевести дух, а затем, шипя сквозь зубы от боли, встаёт с асфальта. Кожа ободрана и саднит, густая кровь стекает по ногам, и Ацуму, хромая подходит к ближайшей лавочке и тяжело присаживается на неё. К счастью, людей на улице вообще нет. Ацуму поднимает голову вверх и понимает почему: на небе собрались массивные тёмные тучи, которые готовы залить землю своими холодными слезами. Небо бы плакало вместе с Ацуму. Ацуму как-то облегчённо выдыхает. Кажется, что эта травмоопасная пробежка действительно помогла ему. Стало чуть легче, а физическая боль немного заглушила душевную. Настало время хорошенько подумать, хоть и не очень хотелось. Мозг вновь зацикливается, но уже на следующей, брошенной напоследок, прямо в спину, фразе Осаму: «Ты не сможешь вечно бегать от своих чувств. И какой в этом смысл, если чувства взаимные?» — Взаимные? — Ацуму произносит это вслух и хмурится. Как же странно это звучит — так, как Ацуму никогда бы не подумал. «Что значит, взаимные?» — глупо переспрашивает подсознание, полностью игнорируя все сказанные до этого слова Осаму. «Да то и значит» — раздраженно отвечает другая его часть, которая уже давно всё поняла. Ацуму трясёт головой, словно пытаясь упорядочить мысли, но их настолько много, настолько они сложные и противоречивые, что они только сильнее путаются, создавая паутину. Паутину идей, образов, воспоминаний и надежд. Да, чёртовых надежд. Слова Осаму остались на душе Ацуму надеждой, которую Ацуму никогда себе не давал. И она словно клеймо, выжженное раскалённым металлом на его коже болит, навязчиво ноет и не даёт о себе забыть. Осаму наверняка чувствует тоже самое. Хотя Ацуму давно растоптал надежду Осаму. Ацуму позволяет отпустить себе ироничный смешок — они два абсолютно разных человека, а боль, похоже, всё равно одна на двоих. Ацуму долго сидит на этой лавочке. Смотрит вдаль, думает, медленно собирает обломки своей личности воедино. Даже те, которые принимать до этого Ацуму не хотел, он все равно присоединяет к общей картине — без этих частей не получится Ацуму. Без этих нелицеприятных частей не получится принять себя, а пора бы уже давно. Ветер успевает высушить слезы Ацуму и опустошить его сердце, оставив после себя лишь недосказанность. Кровь на коленках засохла и ранки уже начали покрываться защитной корочкой. В голове всё крутились и крутились слова Осаму, и чем больше Ацуму обдумывал их, тем сильнее приходил к выводу о том, как же всё это глупо. Какой же он сам глупый. Ацуму, конечно, раздражало то, что Осаму оказался прав — чувства, какие бы они не были, похоже взаимны — но больше раздражало собственное отторжение, то, что Ацуму никак не может переступить свои моральные устои и принять их. Так тяжело переступить барьер самоненависти, страха и отвращения к себе, который Ацуму бесконечно долго взращивал внутри себя. И даже несмотря на то, что Осаму всё разрушил, осколки возведенной стены все равно безжалостно режут его душу. — От чего я бегу? — снова вслух спрашивает сам себя Ацуму, потому что так легче разобраться в себе. А ему это нужно как никогда. Взгляд прикован к чёрным тучам. «От своих чувств» — незамедлительно отвечает подсознание. — Зачем? — шепчет Ацуму, Внезапно ударившая молния за горизонтом отражается в янтарных глазах Ацуму. Дыхание прихватывает от страха и красоты. Мурашки бегут по коже от прохладных порывов ветра. «Потому что…» И нет уже никаких потому что. Нет ответа на этот вопрос. Когда-то был, а сейчас он превратился в оправдания, которые уже не имеют веса. Все карты раскрыты. Теперь Ацуму знает маленький и ужасный секрет Осаму. И они разделили этот секрет на двоих. Только почему-то легче Ацуму от этого не становится — всё равно мерзко от самого себя. Ацуму боялся, что Осаму — самый близкий ему человек — отвергнет его, будет его ненавидеть, презирать, считать ненормальным и отвратительным, но теперь-то Ацуму знает, что они с Осаму одинаковые в этом плане. Может быть, Осаму даже хуже. Теперь они оказались вдвоём в одной глубокой, сточной, до отказа заполненной пороками, яме. Они оба уже по уши в этой грязи. Не отмыться. То, чего Ацуму боялся, уже произошло — Осаму обо всем узнал. А ещё они переспали. И это произошло не только из-за гона, по большой части, конечно же, из-за него, но всё же слова Осаму в момент их соития не были ложью, произнесенной под воздействием похоти и животных инстинктов, чтобы заставить омегу поверить ему и отдать свое тело. Осаму не отказался от них. Осаму вновь повторил, что любит его. Осаму искренне сожалеет, что сделал ему больно. Тем более, непреднамеренно. Ацуму знает, что Осаму никогда бы так не поступил, не будь у него гона — по правде говоря, надеется на это. Осаму разбит из-за собственного поступка, хотя это не его вина. Ацуму тоже прекрасно понимает, что это не вина Осаму, но окончательно избавиться от поселившегося внутри чувства страха, пока не получается. И Ацуму не знает, получится ли когда-нибудь. Немного отдохнув, Ацуму поднимается с лавочки. Пока он идёт по полупустым улочкам города, Ацуму продолжает думать обо всей этой ситуации, и снова его обуревает чувство вины, когда он осознает, какую же боль он причинил Осаму своими словами и действиями. В груди начинает стыдливо тянуть. Осаму, конечно, тот ещё придурок — Ацуму непроизвольно потирает горящие запястья — но он не заслуживает такого эгоистичного отношения. Ацуму думает, что, наверное, сломался бы, если бы Осаму так много раз и настолько бессердечно отталкивал его. Если бы Осаму сказал, что ненавидит его. Ацуму содрогнулся от этой мысли. Конечно, Ацуму никогда не признается Осаму в том, что так думает, но себе то можно. Хоть раз в жизни принять эту правду, эти чувства и самого себя. Ацуму же в силах сделать это? Ацуму думает, что в силах. Ацуму на несколько секунд останавливается посреди улицы и в очередной раз поднимает лицо к пасмурному небу. Холодные капли воды падают на щеки, стекают вниз, щекоча кожу, капают за шиворот — это неприятно, но Ацуму думает, что заслужил. — Я ненормальный, — тихо шепчет Ацуму небу, — нет, мы ненормальные, — Ацуму исправляет себя. Лёгкая, грустная улыбка трогает губы. Небо красноречиво молчит, но Ацуму не нужен ответ. Его греет это впервые признанное «мы». На душе становится немного теплее, совсем чуть-чуть — недостаточно, чтобы растопить отчаяние и отторжение в душе Ацуму. Ацуму продолжает улыбаться сквозь подступающие горькие слезы. Всхипы застревают в горле. Солёные, прозрачные дорожки быстро смываются с его лица холодными каплями дождя. Ацуму понимает, что ему пора домой и он знает, что там его ждёт серьёзный разговор. Но сейчас он впервые готов к нему. *** Как только Ацуму приблизился к дому — шёл он бесконечно долго из-за того, что каждая мышца в его теле болезненно ныла, а кожа на коленках стянулась в твёрдую кровавую корку, не давая нормально переставлять гудящие ноги — его решимость значительно поубавилась. Почти исчезла. Появилась даже стыдливая мысль о том, что Хитоми уже вернулась домой и тогда бы этот разговор пришлось отложить в самый дальний ящик — негоже ругаться при матери. А особенно выяснять их ненормальные отношения. Но надежды Ацуму не оправдались. Хитоми все ещё была у бабушки и они с Осаму все ещё были только вдвоём. Ацуму сглотнул вязкую слюну и силой заставил себя перешагнуть порог дома. Сделать это было нелегко, как будто невидимый барьер не давал ему сделать хоть шаг, или как будто к ступням приросли невероятно тяжёлые металлические ботинки — именно так Ацуму ощущал это. Но сам факт того, что Осаму не стал закрывать дверь, немного согрел душу — он знал, что Ацуму вернётся. Возможно, он ждал его. Ацуму взяв себя в руки, запер дверь на замок, как бы говоря себе, что пути назад нет — он должен пойти и серьёзно поговорить с Осаму, хоть даже он и не знает, что сказать ему. Ацуму, шипя от боли в содранных ладонях, кое-как стянул с себя промокшую до нитки куртку, и повесил её на железный крючок. С подола куртки на пол начала капать дождевая вода. Ацуму цыкнул на это, но ничего не стал предпринимать, чтобы убрать образовавшуюся лужу — не до этого сейчас. Ещё раз тяжело вздохнув, Ацуму быстро, насколько мог, конечно, направился в свою комнату. Подниматься было больно. Ещё с улицы Ацуму заметил свет в их общем окне, и точно знал, что Осаму там. Несколько секунд омега стоял за дверью, не решаясь войти. Только спустя какое-то время Ацуму наконец-то положил внезапно ставшую неподъемной кисть на ручку двери, не обращая внимания на пронзившую ладонь боль, и повернул её, ощущая как внутри сердце отплясывает смертельный танец. Страшно. Почему же так страшно? На дверной ручке остались небольшие отпечатки крови Ацуму. Осаму легонько вздрогнул, услышав еле заметный скрип. Он лежал на своей кровати и читал книгу, нервно дергая ногой из стороны в сторону, но как только он заметил присутствие Ацуму, то сразу же сел прямо и отложил книгу, накрыв её ладонью. Ногти заскребли по лаковой твёрдой обложке. Взгляд Осаму сначала подозрительно и неуверенно заскользил по лицу Ацуму, с каким-то сожалением и обидой, которые невозможно скрыть, а Осаму и не пытался — скорее он хотел, чтобы Ацуму видел его боль. Затем глаза Осаму медленно перебрались на тело Ацуму, и когда Осаму заметил содранные, кровавые коленки брата, все негативные эмоции мгновенно испарились, и осталось лишь волнение и непонимание. Кровь. Ацуму был в крови. В груди Осаму неприятно похолодело, а сердце пропустило удар. В серых глазах Осаму загорелся такой дикий страх, что это не укрылось даже от Ацуму, который был чертовски напряжён сложившейся обстановкой и обращал внимание лишь на собственные эмоции. Ацуму уже в который раз за сегодняшний день почувствовал укол вины, хотя и отчего-то было эгоистично приятно, что Осаму так сильно волнуется за него. Несмотря ни на что, Осаму остаётся всё тем же старшим братом, который хочет защитить его. Осаму хмурится, его пальцы впиваются в матрас, сгребая простыни — в его взгляде видно, что он готов подорваться с кровати, и уже собирается это сделать, вставая на ноги, чтобы убедиться, что с Ацуму всё более менее в порядке, как Ацуму неловко кашлянув, произносит: — Эм, я.. Просто упал. Осаму замирает на месте, неверяще скатив брови к переносице — во-первых потому что Ацуму первый начал диалог, а во-вторых потому что это оправдание звучит слишком нелепо. — Упал.. — повторяет Осаму, словно пытаясь распробовать это слово и ощутить вкус правды, чтобы он растекся по полости рта и, наконец, успокоил Осаму, но не выходит, — ты уверен, что просто упал? Осаму ему не верит. Он думает, что Ацуму нарвался на неприятности, может пытаясь выплеснуть накопившиеся эмоции, ввязался в драку. Ацуму недовольно поджал губы. — Да, я бежал и упал. Это прозвучало ещё более нелепо. Осаму ещё раз подозрительно сщурился, но всё же кивнул головой, как бы говоря: «я тебе верю, но процентов на сорок». Ацуму закатил глаза. Диалог не клеился. Слова застряли в глотке у обоих. Неловко. Ацуму стоял посреди комнаты, чувствуя как тяжёлая мокрая одежда мерзко липнет к телу, пригибая его к полу, а он сам босыми ногами стоит в образовшейся под ним луже дождевой воды. Это ощущение лишало последних крупиц комфорта, и Ацуму решил, что переодеться в сухую одежду куда важнее, чем развить диалог с Осаму. Ацуму быстро, насколько смог, натянул на влажную кожу чистые вещи, стараясь игнорировать взгляд Осаму, направленный на него. Он смотрел. Определённо. Пристально. И обеспокоенно. А вообще, что он там не видел? Но Осаму видел именно то, что хотел — особенно ему понравились красные засосы на шее и плечах Ацуму, и как бы Осаму не пытался заставить себя перестать думать об этом, он не мог. Альфа внутри него был лишь чёртовым зверем и его не волновали моральные устои и другие проблемы Осаму — альфе нравились собственнические метки на его омеге. Под рёбрами расползлось удовлетворительное, но мерзкое тепло. Ацуму съёжился, недовольно хмыкнул, ощущая чужой тяжёлый взгляд, и быстро юркнул под одеяло, ощущая, как холод безжалостно пробирает до костей. Он и не думал, что так сильно замёрз — не хватало ещё заболеть. Ацуму очень не хотелось пропускать тренировки. Пододеяльник болезненно накрыл собой свежие ранки и Ацуму сморщился от неприятных ощущений, но ничего предпринимать не стал. Осаму сидел на своей кровати, продолжая рассматривать его. Ацуму ощущал себя бабочкой, приколотой иголкой к стене — настолько сильно на него давили серые, пустые глаза Осаму. Ацуму вздрогнул — от такого Осаму становилось ещё холоднее. Мурашки побежали по спине. Они молчали, минуты медленно шли своим ходом, напрягая и сворачивая внутренности в мерзкий клубок ожидания. Ацуму понимал — либо сейчас, либо никогда — он обязан снова начать диалог первым — Осаму уже обжёгся. И не раз. Но как только Ацуму решается открыть рот и выдавить из себя хоть пару жалких слов, Осаму снова берет всё в свои руки, чем немного удивляет Ацуму. — Сильно болит? — спрашивает Осаму и волнение в его голосе такое всеобъемлющее, что Ацуму непроизвольно расслабляется и даже позволяет себе улыбнуться. Это же его Осаму — человек, которого он знает всю жизнь, который всегда беспокоился за него и был рядом. У Ацуму трогательно щемит в груди. — Да нет, всё в порядке, — беззаботно тянет Ацуму, дергая ногой под тонким пододеяльником. В этот момент кровь пропитывает белую ткань, медленно и неизбежно расползаясь в разные стороны. Ацуму тяжело вздыхает и прикрывает образовавшееся пятно ладонью, как будто ничего не было. От Осаму это, конечно же, не укрылось. — Эм.. Может я обработаю твои раны, если ты не против. Пожалуйста? Осаму так умоляюще просит, так нежно смотрит, что Ацуму впадает в ступор и чисто физически не может ему отказать — хотя бы потому, что слова опять застряли в горле. С каких пор он стал таким нерешительным? Ацуму еле заметно кивает головой, а Осаму как будто только этого и ждал. Он вихрем поднимается со своей кровати и подходит к тумбочке у стола. Энтузиазм Осаму даже немного пугает. Через несколько секунд Осаму уже сидит на полу на коленях у постели Ацуму, держа в руках аптечку. — Протяни мне, пожалуйста, свои ладони. Ацуму медлит, но всё же делает как его попросили. Руки Ацуму мелко дрожат, когда Осаму нежно протирает бинтом, смоченным перекисью водорода, ранки, дезенфицируя и очищая их от грязи — как в детстве. Ацуму дёргается и болезненно шипит. — Прости, — с сожалением тянет Осаму. Его плечи понуро опустились вниз. — Это не твоя вина, — тихо отвечает Ацуму. Осаму грустно усмехается, качая головой. Он аккуратно, еле прикасаясь, намазывает заживляющей мазью ссадины на ладонях Ацуму, а затем очень нерешительно перемещается к потемневшим отметинам на кистях от кожаного ремня. Он несколько секунд разглядывает их, а затем с горечью в сорвавшемся голосе произносит: — А это моя. — Осаму, я.. — Ацуму тяжело вздыхает, — я уже не злюсь на тебя за это, — он пытается подбодрить брата, хоть и звучат эти слова крайне неуверенно. — Я сам на себя злюсь, — в голосе Осаму впервые слышится такая ненависть к себе. Ненависть Осаму обжигает языками своего пламени Ацуму. У Ацуму колит в сердце, потому что ему, как никому другому, знакомо это чувство. И он действительно хочет помочь Осаму избавиться от него. — Я.. — Ацуму нервно сглатывает, — я.. прощаю тебя за это. И.. я верю, что ты действительно сожалеешь о своём поступке. Ацуму слишком благородный. Осаму поднимает недоверчивый, серьёзный взгляд вверх. Ацуму неуверенно, напряжённо улыбается уголками губ. — Ты говоришь это только из жалости. Только для того, чтобы мне стало легче. Ты на самом деле не простил меня, — сглотнув ком в горле говорит Осаму, — но всё равно спасибо тебе, Цуму, — искренне благодарит. В глазах Осаму все ещё горит, сжигая его, вселенская печаль — Осаму рад, что Ацуму не знает истинной природы его мыслей. Осаму сожалеет о том, что он сделал, но если бы у него была возможность всё исправить, он бы не воспользовался ей. Осаму бы снова повторил бы с Ацуму то, что уже сделал. Такой вот он отвратительный человек. — Осаму.. Я... — Можешь откинуть своё одеяло в сторону? — внезапно просит Осаму, перебивая брата. Наверное это к лучшему, потому что на самом деле, Ацуму нечего сказать. — Зачем? — Ацуму дёргается, непроизвольно вцепляется ногтями в белую ткань, не давая и малейшей возможности себя раскрыть. Во взгляде Ацуму искры заходящегося страха. Осаму грустно улыбается и как можно более мягко говорит: — Надо обработать твои коленки. Страх Ацуму делает Осаму больно, хотя Осаму понимает, что заслужил. — А.. Точно, — Ацуму неуверенно улыбается в ответ, и откидывает пропитавшееся кровью лёгкое одеяло. Когда Осаму, сидя на коленях, на уровне его паха, начинает водить мокрой ваткой по его ногам, Ацуму чувствует сжигающую его изнутри неловкость. Она даже сильнее боли. Лицо Ацуму предательски краснеет. — Ээ, рыба, которую ты приготовил утром, была очень вкусной, — вырвалось само собой. «Боже, что я несу?» — внутренний голос Ацуму завопил от абсурдности собственных слов. Кажется даже его бедра покраснели. — Я рад, — Осаму удивлённо посмотрел на Ацуму и почти счастливо улыбнулся. Он наклеил пластыри на ранки Ацуму, и ненадолго задержав прикосновение своей ладони на его коленке, поднялся и нехотя отошёл к своей кровати. Ацуму вновь покрылся мурашками. Когда Осаму сел на свою постель, Ацуму чуть успокоился и собрался с духом, но открыв рот из него вырвался лишь жалкий хрип — Ацуму подавился своими собственными словами. — Ты хочешь что-то ещё мне сказать? — Нет! — не думая, слишком громко выпалил Ацуму, а потом засмущался, — то есть.. Как бы, да. Осаму легонько засмеялся. — Не смейся надо мной, — недовольно произнёс Ацуму, как раньше, когда они ещё общались как обычные братья и скорчил обиженное лицо, — я тут пытаюсь серьёзный диалог начать, а ты. Осаму непроизвольно начинает смеяться ещё громче. — Хахахахах, боже, твоё обиженное выражение лица просто лучшее. Осаму пытается повторить его гримасу, но ничего не выходит. От этого он начинает хохотать ещё сильнее, да так заразительно, что Ацуму тоже начинает смеяться. — Да кто бы говорил, ахахахаха. Впервые за этот вечер обстановка становится менее напряженной. Стало чуть легче, словно они прорвали плёнку, заклеившую их рот и нос, что мешала им дышать. — Цуму, так о чем ты хотел поговорить? — Осаму внезапно успокаивается, в миг становясь серьёзным. Ацуму поперхнулся своим смешком, не ожидал такой резкой смены атмосферы. Она так быстро менялась, что не уследишь. Сначала меланхоличная и сожалеющая, потом немного забавная, а сейчас напряжённая и ответственная. — О нас, — как можно твёрже произносит Ацуму, как бы не давая себе возможности увильнуть от этой темы. — О нас? — Осаму вопросительно поднимает брови, но он совершенно не звучит и не выглядит удивлённым, — надо же. Он точно ожидал этого. — Да, — Ацуму понимает, что Осаму немного глумится. Скорее всего это защитная реакция Осаму — смех — ему ведь тоже страшно и тяжело. Ацуму становится чуть легче от осознания этого. — Вот как. И снова воцаряется молчание. Ацуму впивается ногтями в ладонь, вновь расковыривая ранки. Боль помогает немного успокоиться. Ацуму не позволит себе отступить. Только не сейчас. — Я просто.. Я не знаю с чего начать и что нужно сказать, — честно говорит Ацуму, нервно покусывая нижнюю губу, — но я точно знаю, что это нужно сделать. И я знаю, что ты этого ждёшь. И мне это тоже надо. Осаму вздыхает. Думает пару секунд, прежде чем произнести: — Я понимаю, что тебе сложно собраться с мыслями, Цуму, ты всегда был таким, — нежность в голосе слишком очевидна, — Поэтому давай попробуем так: я задаю тебе все вопросы, которые хочу, а ты предельно честно отвечаешь на них, не сбегая и не увиливая. Ацуму чувствует подвох в этом предложении, но с другой стороны понимает, что это хороший вариант, как раз под ситуацию, в которой без наводящих вопросов невозможно выдавить из себя и пары слов. Им нужно, наконец, разобраться во всем. — Хорошо. — Точно? — Осаму недоверчиво хмурится. — Да, — Ацуму решительно кивает головой. — А что, если не сможешь? — Да когда я хоть что-то не мог?! — искренне возмущается Ацуму, хлопая раскрытыми ладонями по матрасу. Больно. — Да постоянно, — Осаму саркастично усмехается. — Заткнись, Саму, — Ацуму корчит лицо и даже не замечает, что использовал детское прозвище. Ацуму очень редко стал так его называть. Но Осаму замечает это, и мёртвые бабочки в животе начинают медленно оживать и кружиться, лаская крыльями стенки желудка. Приятное чувство, которое возможно, дарит ложную надежду. Осаму очень хочется поверить. Хочется верить, что он не окончательно испортил всё. — Хорошо, — Осаму делает вид, что думает о чем спросить, но на самом деле он давно знает, на какие вопросы хочет получить ответ, — во-первых, почему ты отталкивал меня? Что тогда, что сейчас? И, Ацуму, только не говори из-за мнения общественности. Тебе на людей всегда было плевать. Ацуму вздрагивает, внутри всё вновь холодеет. Он понимает, что пришёл конец. Вот он стоит у края пропасти, воздух застрял в горле от страха. Ацуму словно смертник и он не знает, какими должны быть его последние слова перед тем, как шагнуть в пугающую неизвестность. Ацуму закрывает глаза и усердно трёт пальцами виски, словно пытаясь расшевелить собственные мысли. Сейчас ему предстоит признаться в том, в чём он даже себе признавался с трудом. Ацуму делает несколько глубоких вдохов, формулирует в голове предложения, искореняет ложь, что навязчиво крутится на языке — сегодня Ацуму не позволить себе врать — и как он только открывает рот, как слова начинают литься нескончаемым потоком. — Во-первых, я боялся, что ты будешь меня ненавидеть. Презирать. Потому что я ненормальный. Потому что раз я сам испытываю к себе такие чувства, как ты можешь испытывать что-то другое? Для меня лучше было перестать общаться с тобой, оборвать все нити связывающие нас, — Ацуму грустно улыбается, смотря в пол, — я ощущаю себя больным, когда думаю о тебе. Вообще, когда думаю о нас и наших отношениях. Понимаешь, они ненормальные, — Ацуму поднимает взгляд на Осаму, как бы спрашивая его и ища поддержки. Но Осаму лишь отрицательно качает головой. «Нет, Цуму, не понимаю» — говорит его выражение лица. Ацуму хмурится и повышает голос. — Осаму, а что скажет наша мама? Она точно расстроится, — Ацуму отводит янтарные, слезящиеся глаза в сторону, — как думаешь, что она скажет? Или ты думаешь, что ей понравится, что её дети.. — он запинается, — такие.. — Какие такие? — Осаму недовольно цыкает. — Больные, — презрительно отвечает Ацуму. На его лице образуется истерическая усмешка, а взгляд выглядит болезненным — капилляры полопались, заполняя кровавыми лабиринтами глазное яблоко. — Ацуму, — нежно говорит Осаму, сдерживая клокотающую внутри боль и злость, — мы не больные. Мы просто.. Особенные. В этом нет ничего плохого. Что плохого в любви? — Если она такая как у нас, то всё, — слишком грубо отвечает Ацуму. Осаму ощущает, как в его душе что-то надломилось. — Ацуму… — Я не хочу, чтобы мама нас ненавидела, — Ацуму подтягивает ноги к груди, обвивает руками и прячет в них лицо, бубня в собственные коленки, — я не хочу, чтобы ты ненавидел меня. И самое главное, я не хочу ненавидеть себя, но не могу. И я так не хотел, чтобы всё сложилось так, как есть сейчас, — Ацуму говорит это тихо, но так твёрдо и искренне сломленно, что Осаму становится тяжело в груди, — всё должно было быть не так. — А как же? — хмыкает Осаму, игнорируя все сказанное Ацуму раньше. — Мы должны были перестать общаться. Наверное, потом разъехались бы по разным городам, и виделись бы так редко, что забыли бы о существовании друг друга, — Ацуму сдерживает поступающие слёзы, потому что чертовски больно говорить то, что он распланировал на их будущее, а ещё больнее думать, что это реально может произойти и что Осаму согласится с его словами, — мы бы виделись по праздникам. Ты бы приезжал со своей женой в дом нашей матери, а я с золотыми кубками с матчей. Мы бы все вместе сидели бы за столом, разговаривая о прошлом, — голос срываетсяся в истерический смешок, как будто Ацуму сам осознает насколько бредово это звучит, — А когда я поймал бы на себе твой или мамин взгляд, то никогда не увидел в ваших глазах отвращение. Наша семья была бы нормальной, как и у всех. Это был мой верный выбор. Я следовал ему всё это время. И я бы жил спокойно, зная, что поступил правильно. Я никогда не хотел, чтобы всё вышло иначе, но ты всё сломал. Ацуму как-то обречённо кивнул головой, как бы говоря самому себе, что закончил монолог. Он впервые произнёс всё это в слух. И был рад, что наконец-то признался в этом Осаму. Ацуму почувствовал неожиданную лёгкость, словно тяжкий груз упал с плеч. — Ты просто построил мою жизнь за меня, — Осаму горько усмехнулся, — и она звучит как самый настоящий абсурд. Чтобы ты знал, меня абсолютно не устраивает тот исход событий, который ты описал. И я никогда бы не смог ненавидеть тебя или думать, что ты отвратительный, понимаешь? Ацуму отрицательно закивал головой. Осаму снова тяжело вздохнул. — Цуму, ты единственный, кого я никогда не смогу ненавидеть, ты единственный, кто мне важен настолько, что я готов отказаться от всего. Мне плевать, что скажет мать о наших отношениях, что скажут наши друзья, мне плевать, если нас осудит общество, и так же мне плевать отвернутся от нас близкие люди или нет. Пока ты со мной, мне всё равно. Ацуму чувствует, как краснеет — жар распространяется по телу, кожа алеет, приобретая такие оттенки, о каких Ацуму даже не догадывался, дальше эта невероятная теплота забирается в лёгкие и обжигает нежные стеночки, но надо заметить, приятно обжигает, но Ацуму всё равно становится трудно дышать. Воздух стал разреженным, как будто Ацуму забрался высоко в горы. Не получается вымолвить ни слова. Разум уходит в отрицание — так быть не может. Слова Осаму просто убивают его. А Осаму всё продолжает: — Ты разве никогда не думал о том, что твои чувства могут быть взаимны? Ацуму вздрагивает, отрывает голову от колен и переводит дух, собираясь с мыслями и немного злобно, как нечто само собой разумеющееся, говорит: — Я вообще никогда не хотел думать об этом. И не думал. Даже на толику. И знаешь ли, фантазии всегда ведут к ложным надеждам, — слишком серьёзно, — особенно такие такие фантазии. — Знаешь, а мои надежды оправдались, — признается Осаму и впервые за всё это время улыбается без вины во взгляде. В его глазах плещется радость (особенно неожиданно видеть её именно сейчас) и это счастливое выражение лицо Осаму заставляет Ацуму чуть смягчиться — так приятно видеть прежнего Осаму. — Заткнись, — Ацуму сам не понял почему, но смутился ещё сильнее (казалось бы, куда сильнее), — развёл тут розовые сопли. Ацуму вновь прячет лицо в согнутых коленках. — Тебе это нравится, — довольно тянет Осаму. — Нет. — Оо, ещё как, — Осаму продолжал давить довольную улыбку. Атмосфера становится более благоприятной. Осаму кажется, что все идёт как надо. Он даже позволяет себе расслабиться. Ацуму обнимает руками свои ноги, прячет улыбку и не спорит. Просто не может. Ему действительно это нравится, хотя отторжение под рёбрами продолжает неумолимо разрастаться. Хватит, Осаму, остановись. Я так не могу. — Ладно, Ацуму, следующий вопрос. Он будет непростой. Ты готов? Ацуму очень неуверенно кивает. — Ты любишь меня? — с надеждой в голосе спрашивает Осаму. Ацуму давится слюной. — Эм.. Что? Ацуму хмурится — любит, как кого? Брата или.. Любовника? От одной мысли о последнем, Ацуму становится некомфортно. Осаму снисходительно улыбается — понимает, что Ацуму тяжело. — Ладно, я перефразирую: ты испытываешь ко мне чувства, которые не можешь признать, но что до меня, то я уже знаю, как они называются? Пожалуйста, просто скажи: да или нет? Ацуму в очередной раз тяжело вздыхает, осознавая, что нет смысла долго думать: они оба знают ответ — Ацуму только сегодня признался себе в этом, а Осаму, кажется, давно всё понял. И Осаму эгоистично хочет услышать его ответ. И Ацуму не винит его за это, скорее даже понимает почему. — Я.. Да, наверное.. — с трудом выдавливает Ацуму из себя. Ему не верится, что он произнёс это вслух, потому что даже про себя Ацуму никогда такого не говорил. — Я рад, — щеки Осаму покрывает лёгкий румянец, а радость в его голосе переливается всеми цветами радуги — настолько Осаму доволен. — И самый главный вопрос: что с нами будет дальше? Ацуму замер. Он перевёл взгляд на лицо Осаму и серьёзно посмотрел ему в глаза. Он знал, что Осаму спросит это, но всё равно не был готов дать ответ. Потому что не знал его. С каждым новым вопросом становилось всё тяжелее. Это викторина, из которой Ацуму явно не выйдет победителем. — Я правда не знаю, что сказать тебе. Осаму уверенно кивает головой, как будто бы ожидал этого. — Ладно, Цуму, а что если я скажу, что если мы с тобой «больные», то меня это не смущает? Я могу повторить хоть миллион раз, то что сказал до этого — мне плевать на чье угодно мнение, пока ты рядом со мной. Я хочу быть с тобой и я отдам всё, чтобы сделать тебя счастливым, — Осаму замолкает на пару секунд, а затем решается на отчаянный шаг, — Поэтому, раз ты не знаешь, что мне ответить, могу ли я решить за тебя? За нас? Сердце Ацуму уже грозится проломить грудную клетку, настолько сильно оно стучит — ребра уже трещат; кровь кипит в венах, а в ушах ужасно звенит. Ацуму еле слышит, что Осаму там говорит. Какой нереалистичный бред он несёт. — Ты.. Осаму, с каких пор ты стал таким инфантильным? — тихо спрашивает Ацуму и морщится в раздражении, — как ты вообще можешь такое говорить? Какие «быть вместе», Осаму? Как такое вообще возможно? Ты думаешь, что любви достаточно, чтобы нам быть вместе? — Ацуму повышает голос, — Что, если ничего у нас не выйдет? Ацуму нервно качает головой в разные стороны. — Этого «нас» быть не может. Мы вообще не должны быть вместе, как ты не понимаешь?! Мы не обычные люди, которые могут просто взять и разойтись. Мы братья, чёрт возьми, и если всё пойдёт наперекосяк, мы никогда не сможем вернуться даже к нашим прежним отношениям. — Ацуму, — твёрдо, — во-первых, любви всегда достаточно, особенно взаимной, — Осаму делает акцент на последнем слове, — во-вторых, я не инфантильный, — ироничный смешок, — я просто хочу, чтобы мы были счастливы. И у нас есть все шансы на это. Поэтому, может будем решать проблемы по мере их поступления? А сейчас ты просто дашь мне ответ, который мы оба хотим — остальное оставь на меня. «Дашь ответ, который хочу я» — эгоистично проносится в мыслях Осаму. Слова Ацуму очень похожи на отказ, и подавленный гнев начинает потихоньку разрастаться, хоть Осаму и пытается его сдерживать. Альфа внутри него медленно просыпается, чуя, что омега опять, опять беспощадно отвергает их связь. Зверь выпускает острые когти, впиваясь ими в душу Осаму, и злобно рычит ему прямо в ухо, капая горячими слюнями на кожу: мы не можем его упустить. Ни за что. Он наш. Мой. Ацуму содрогается, ощущая внезапные тёмные волны, исходящие от Осаму — чертовски опасно. Мурашки идут по коже. — А мне казалось, что из нас двоих всегда умнее был ты, — Ацуму грустно усмехается, словно пытаясь переменить тему. Его голос дрожит. — Ацуму, ответь мне на вопрос, — нетерпеливо и немного грубо просит Осаму. Почти приказывает. У Осаму в животе разворачивается смертельный, мрачный ураган из чувств, которые превращаются в жгучую обиду и непомерное желание подчинить Ацуму, раз и навсегда сломать его барьеры и сделать своим; этот ураган неотвратимо и жестоко убивает только недавно оживших, неокрепших в желудке бабочек, отрывая им крылья и перемалывая их в пыль. Больно. Едкий прах из мёртвых насекомых мерзко оседает в душе. — Осаму, — Ацуму поднимает невероятно печальный, но серьёзный и твёрдый взгляд на брата, — я услышал тебя, но.. — он сглатывает вязкую, горькую слюну и вытирает дрожащими руками образовавшуюся под глазами влажность, — пожалуйста, хватит, я так не могу. Произошедшее вчера душит меня отчаянием и болью. Я не могу принять это. Пожалуйста, давай навсегда забудем это, как самую страшную ошибку и всё же.. Останемся братьями. Голос дрогнул. Ацуму тяжело далось это решение. Даже Осаму не знает, насколько сильно Ацуму хотелось поддаться этому пороку, этим отвратительным чувствам, окунуться в грязь раз и навсегда, и возможно, совсем ненадолго стать счастливым — так хотелось — но Ацуму не может. Они близнецы — и это хуже, гораздо хуже, чем просто кровные братья. Даже, если они уедут, бросят всех, оставят позади близких, друзей и семью, всё равно косые взгляды будут направлены на них вечно — из-за практически идентичной внешности им не скрыть свое родство. Не скрыть ту мерзкую связь, которую они образовали. Плевать, что какой-то там закон в какой-то там стране разрешает (не придумал ли это Осаму случайно?) добровольные связи между кровными родственниками, плевать — их всё равно никогда не примут. Возможно, их волейбольная карьера пойдёт крахом и закончится из-за того, что люди узнают об их отношениях — Ацуму точно знает, так и будет. Они погрязнут в людской ненависти и осуждении. Их выставят — нет, на себя Ацуму уже как-то всё равно, Осаму выставят — больным и ненормальным, отвратительным и сумасшедшим. Ацуму итак живёт в постоянной ненависти, не хватало, чтобы ещё и Осаму познал этот ужасный мир. Нет, Ацуму этого не допустит. Рано или поздно, но чувства пройдут, и когда всё это закончится, Осаму будет ему благодарен. Ацуму грустно улыбается и вновь прячет лицо в согнутых коленках, сдерживая горькие слезы — только мысль о том, что Осаму ещё скажет ему «спасибо» за то, что он не загубил его жизнь своим решением, помогает Ацуму держаться, не позволяя себе завыть от боли. Ацуму только что собственноручно лишил себя счастья. «Зато так будет правильно». «Осаму заслуживает большего». «Я просто не готов принять это». Осаму дышит через раз и сидит с абсолютно непроницаемым лицом. Его слух ласкает нежное признание Ацуму: «да, хорошо, Саму, я согласен, чтобы ты решил всё за нас». Осаму почти счастливо улыбается — странно, что его улыбка перерастает в злобный оскал. Точно, Осаму же слышит не это. Осаму слышит ужасные, жестокие слова, которые с каждым новым предложением, что срывается с уст Ацуму, безжалостно разбивают его сердце вдребезги. Ацуму говорит, что это ужасная ошибка. Удар, удар, удар. Сердце же почти как хрусталь — столько боли оно не способно выдержать. И Осаму не выдерживает. Сколько уже можно его отталкивать? Розовые очки, которые Осаму, в общем-то, никогда и не носил — как жаль, что именно сейчас он забыл их снять — безжалостно разбиваются стёклами в глаза. Режут глазное яблоко острыми осколками — до слёз. Больно. Больно. Больно. Настолько больно, что хочется кричать в голос — Осаму никогда не испытывал чувства, когда тебя отвергает собственная пара и он не ожидал, что это будет настолько невыносимо. Осаму отвергли, его не приняли. Снова. Омега Осаму не хочет быть с ним. Душа разрывается напополам и из этой огромной, зияющей трещины выглядывает монстр, которого Осаму сдерживал долгие годы. Томящийся внутри зверь резко открывает глаза — настолько внезапно, что Осаму сам содрогается от ужаса. Зверь скалит острые зубы. Инстинкты, которые текли в венах Осаму, пробудились. Даже в реальности у Осаму удлинились клыки и они впились со всей силы в его нижнюю губу. По подбородку потекла струйка крови и Осаму слизал её влажным языком. Феромоны вырвались на свободу, быстро заполняя собой комнату. Ацуму впал в ступор, почувствовав такое невероятное давление со стороны Осаму. Ацуму словно в замедленном действии оторвал голову от колен и тут же подавился пьянящим запахом. Ему стало тяжело дышать, а омежьи инстинкты впервые завопили внутри оглушающей сереной — подчинись альфе. ПОДЧИНИСЬ. — Осаму.. Хватит, — просипел Ацуму, чувствуя, что у него начинает дико кружиться голова, перед глазами всё плывёт, а сердце болезненно колит. Он прижимает руку к грудной клетке. Как тяжело — его буквально пригибало к кровати, а ребра трещали, будто тело Ацуму придавил булыжник. Всхлип сорвался с его покрасневших губ. От Осаму это не укрылось и одного взгляда на Ацуму — Осаму отметил его красные, слезящиеся глаза, частое поверхностное дыхание, и постыдный скулёж — хватило, чтобы Осаму полностью потерял контроль над собой. Эти грязные желания Осаму подавлял слишком долго — единственный раз они вырвались, когда у него начался гон — но сейчас его душевное равновесие окончательно пошатнулось. Здравый смысл улетучился, как и не бывало. — Нет, — прорычал Осаму своим грубым альфа-голосом, — ты не оттолкнешь меня, только не сейчас. Вообще больше никогда. Ацуму не выдержал, рухнул, как подкошенный на кровать и сжался в маленький клубок, подгибая колени к груди — настолько сильно Осаму давил на него. Невыносимо. Осаму ухмыльнулся, резко вставая со своей постели и как хищник, наконец, поймавший свою добычу, стремительно приблизился к Ацуму. Его брат выглядел жалко, но в самом хорошем понимании этого слова — корчащийся от запаха и силы альфы, скулящий и роняющий слезы и слюни на подушку — так соблазнительно и беззащитно. Зверь внутри Осаму одобрительно оскалился. Осаму бы никогда не позволил такому произойти — он никогда не хотел доводить Ацуму до отчаяния и полного подчинения себе, но сегодня у него не было выбора. Он не мог позволить Ацуму отказаться от него. Осаму выбрал меньшее из зол. Он навис над кроватью Ацуму и несильно дёрнул его за плечо, принудительно разворачивая лицом к себе. Ацуму дрожал, его янтарные глаза нездорово блестели, а губы что-то умоляюще шептали, кажется «хватит», но Осаму видел, что постепенно тело Ацуму доверительно расслаблялось, а его взгляд начинал плыть, заволакиваясь томной дымкой. Омега Ацуму брал над ним контроль, приказывая сдаться. — Не утруждай себя разговорами, Цуму, — Осаму ухмыльнулся. Ацуму сщурился, дернув головой в отрицании — сейчас Осаму выглядел почти так же пугающе, как выглядел день назад. Только речь была более внятная и осознанная. — Я скажу всё за нас двоих, — Осаму аккуратно присел на его кровать. Матрас прогнулся под его весом. Ацуму сжался ещё сильнее. Было страшно до ужаса, но одновременно, как бы жалко и убого не было это признавать, становилось предательски легче — просто, наконец-то, отдать всё в руки Осаму и спокойно плыть по течению. Тем более, альфа так сильно призывает его сдаться. Эта идея показалась очень привлекательной омеге Ацуму. Это же так легко — быть ведомым. Осаму наклонился непозволительно близко. — Мы всегда будем вместе, Цуму. Никогда не расстанемся. Хорошо? — Осаму нежно гладит Ацуму по голове, вплетая тонкие пальцы в его окрашенные волосы. Слова Осаму проникновенно, сладким мёдом льются Ацуму в уши. Горячее дыхание альфы обжигает кожу, а его терпкий, сильный аромат забирается в лёгкие. У Ацуму мутнеет рассудок. Осаму долго не ждёт — собственнические инстинкты и горечь отказа не дают медлить — он обхватывает лицо Ацуму своими большими ладонями и с силой тянет на себя. Ацуму постыдно скулит и подчиняется, безвольно следуя за руками брата, чувствуя как в районе солнечного сплетения всё холодеет от страха. В глазах Ацуму мелькает разумная искра, как будто он хочет что-то сказать, что-то важное, но не может — Осаму настойчиво прижимается своими губами к его губам — и искра гаснет. Навсегда. Осаму сразу же проявляет инициативу, не давая Ацуму привыкнуть или начать обдумывать ситуацию, грубо раздвигает языком его губы и мокро вылизывает рот. Ацуму сидит неподвижно, закрыв дрожащие веки и позволяя Осаму себя целовать. «Если альфа так делает, значит так надо» — шепчет внутренний голос. Ацуму хочется заплакать то ли от унижения, страха, предательства и непринятия происходящего, то ли от того, что ему так отвратительно приятно и хорошо, что невыносимо сильно хочется ответить на этот собственнический поцелуй. Слёзы всё-таки потекли по щекам. Осаму обхватывает тёплыми руками затылок Ацуму, сгребая пальцами волосы, и сильнее вжимает в себя. Пытается впитать его, не оставив ни капли. Внутри Ацуму что-то громко и с оглушительным треском ломается — если бы Ацуму мог думать, он бы понял, что это безвозвратно. Может разбились вдребезги ограничения, какими он себя так бесконечно долго сковывал; может мораль отступила и хлопнула дверью, вырывая её с петель; может чёртов разум не выдержал этого напора и сдался, а может всё вместе — потому что Ацуму поддаётся. Его руки неуверенно, словно на пробу ложатся на напряженные плечи Осаму, его янтарные глаза заволокли пустота и дымка похоти, тело стало слабым и ватным. Ацуму расплавился, как шоколад в руках Осаму, оседая в его объятиях. Порочные, грязные желания победили — Осаму заставил омегу Ацуму проснуться и взять над ним верх. Ацуму проиграл — он начал неумело отвечать Осаму, нелепо двигая своим неуклюжим языком, чувствуя во рту солёный привкус собственных слёз. Осаму удовлетворенно застонал Ацуму прямо в рот, посылая вибрации в его горло. Когда Осаму отстраняется, на его влажных губах светится довольная усмешка, и за ним тянется ниточка вязкой слюны, соединяя их с Ацуму. Щеки Ацуму поалели, а взгляд окончательно поплыл — ни одной разумной искры. — Вот так, Цуму, очень хорошо, — шепчет Осаму вкрадчиво и нежно. Ацуму слушает его внимательно, с немой преданностью смотря ему в глаза — теперь он полностью поглощён Осаму. Он не может ослушаться воли альфы. Он подчинился Осаму. Точнее, сам Ацуму сбежал куда-то в закоулки собственного подсознания, спрятался в его глубинах, отдавая всю ответственность своим инстинктам — всё равно он бы не смог им сопротивляться. Осаму слишком сильный и его альфа слишком сильно хочет Ацуму. И так действительно будет проще. — Я люблю тебя, Цуму, — произносит Осаму, — а ты меня? Ацуму бездумно кивает головой. — Нет, ты должен это сказать. Ацуму потупился, смущаясь, но через пару секунд всё же тихо произнёс: — Я тоже люблю тебя, Саму, — и это прозвучало искренне. Осаму заурчал от удовольствия. Он наклонился вперёд, заключая Ацуму в свои объятия, таким образом выражая ему свою признательность, и утыкается носом ему в шею. Ацуму пугливо вздрагивает, но всё же обвивает руками спину Осаму в ответ. Взгляд Осаму продолжает нездорово темнеть, когда запах Ацуму начинает так сильно бередить его обонятельные рецепторы. Такой сладкий и манящий. Осаму так любит его запах. Так любит каждую частичку Ацуму. Невыносимо любит. Свою здравомыслящую часть, которая ненавидит себя за то, что он сделал с Ацуму, Осаму уже потерял. Можно сказать уничтожил, буквально, за пару минут. Теперь властвует зверь. Хищник. И он ни о чём не сожалеет. Ему важно лишь то, что Ацуму сейчас целиком и полностью находится в его руках. И не важно, каким образом. Ацуму чувствует это, тёмные желания Осаму тяжко оседают на его коже и намертво впитываются в его кровь, окончательно заставляя повиноваться ему. Ацуму ощущает непривычное тепло, которое исходит от Осаму, оно немного обжигает, но омеге всё равно это нравится — в объятиях Осаму приятно и хорошо. — Осаму, — бездумно шепчет Ацуму, — я согласен принять любое твоё реш… Ацуму не смог договорить — Осаму только услышав слова брата, сразу понял — это его шанс. Ацуму практически полностью стал его, но остался всего один один штрих, но какой важный. Осаму несильно наклоняет голову Ацуму в бок, заставляя того неловко прерваться на полуслове, и проводит влажным языком по напрягшейся шее омеги. Ацуму задрожал — одновременно от дикого страха и предвкушения — впиваясь ногтями в плечи Осаму. Осаму усмехнулся и зная, что пути назад уже нет, что есть силы укусил Ацуму за запаховую железу, впиваясь клыками так глубоко, насколько это возможно, ставя собственническую метку. Ацуму кричит от боли и содрогается в руках Осаму от нахлынувших, непривычных ощущений — тело словно пробивает электрический ток, он бежит по венам и сухожилиям, оставляя после себя клеймо в виде имени Осаму. Хрустальные слёзы рекой текут из глаз Ацуму. Ацуму бьёт дрожь, он плачет, всхлипывает и воет сквозь плотно сжатые зубы, но не даёт Осаму отстраниться, когда тот пытается отодвинуться назад, а наоборот лишь сильнее прижимает его голову к себе, пока Осаму разрывает его кожу зубами и глотает его тёплую кровь. Ацуму хочет этой боли — она новая и такая, какую Ацуму никогда не испытывал. Она как нездоровое, но такое яркое наслаждение. Ацуму стонет. Когда Осаму всё же отстраняется, Ацуму мельком замечает совсем чёрные, незнакомые и дикие, как у животного, глаза Осаму — кажется будто даже зрачок стал острым и вертикальным. Бледные губы Осаму перепачканы алой, пахнущей металлом жидкостью. Осаму с удовольствием слизывает её. — Ты такой сладкий, Цуму, — ухмылка, — и теперь ты всецело принадлежишь мне. Ацуму пробивает озноб, он тихо урчит, когда вновь ощущает подавляющую силу своего брата — это удивительно приятно. Его омега воет внутри него от счастья, что теперь он пара Осаму — зверь Ацуму хотел этого бесконечно долго. Ацуму склоняет голову — так он выражает свою покорность альфе. Может быть так будет легче. Ацуму устал, но теперь точка в их отношениях окончательно поставлена — жирная и необратимая. Уже ничего не исправить. Теперь вся ответственность лежит на плечах Осаму, как тот и хотел. Ацуму действительно ощущает от этого некую лёгкость — всё решили за него, не оставив выбора, и возможно, это оказалось не так уж и плохо. По крайней мере, сейчас он свободен от своих предрассудков. И почему он раньше не позволял Осаму это сделать? Ацуму уже и не помнит — в голове слишком пусто и темно — он и не хочет вспоминать. Ему спокойно. — Мы всегда будем вместе, Цуму, — тихо шепчет Осаму, и нежно гладит омегу по щеке, стирая с его кожи слёзы. — Да, — Ацуму вдыхает приятный запах альфы и забывает обо всем, что когда либо тревожило его. Кажется, Осаму обещал обо всём позаботиться. Пусть так оно и будет. Ацуму тепло и это единственное, что имеет значение. А ещё Осаму рядом. Прямо как раньше. Как в детстве. Лёгкая улыбка трогает губы — может всё стало даже лучше. Ацуму разве не имеет право почувствовать себя счастливым? Он пытался поступить правильно, но не его вина, что ничего не вышло. В его янтарных глазах собираются горькие слезы, которые обречённо стекают по лицу, и Ацуму, хватаясь за спину Осаму, шепчет то, что альфа так сильно хочет услышать: — Мы всегда будем вместе. — Вечно, Цуму, — вторит ему Осаму и его губы растягиваются в победной улыбке.