четыре-ноль-четыре

      олег точно помнит, что они засыпали вместе. вдвоём.       олег точно помнит, что у него на груди лежала его голова, а волосы пахли травами. ромашка, полынь, расторопша… сережа всегда пользовался шампунями с нежными, ненавязчивыми отдушками, которые непременно напоминали об их вылазках в поле. и обязательно использовал самодельные бомбочки для ванны.       олег точно помнит, как прижимал к себе худощавое, долговязое, костлявое почти, но такое родное — считай, наизусть выученное — тело. каждая родинка, каждая веснушка — он бы нашел все с завязанными глазами.       олег точно помнит, как их ноги были сплетены вместе. тонкая лодыжка обвивала объемную икру. ноги у сережи извечно холодные, он мерзнет всегда, а потому всеми конечностями жмется-тянется к теплу. волче ворчит на него, кажется, уже целую вечность, ведь рыжику мерзнуть нельзя, приговаривает «носки не придумали, конечно». сережа смеется всегда звонко и бормочет, что он лучше всего его греет.       и олег совершенно точно помнит, как он держал его за руку. пальцы сквозь пальцы, вместе от начала до конца.

      поэтому когда олег сквозь сон проводит рукой по постели и никого не находит, он вскакивает.       он не может опять потерять свое рыжее чудо.       олег в недоумении начинает проверять все комнаты.       первая мысль.       вторая.       третья.       у олега странно пусто в голове. а может и не пусто. может, идея за идею цепляется, но надолго не задерживается; может, их так много и так мало одновременно, что в ушах звенит, а в глазах рябить начинает. олег не знает, что делать. и ему это не нравится.       он уже обошел все комнаты — осталась только кухня.       теперь прояснилось. теперь одна часть мозга строит план поисков сережи за пределами дома, пока вторая тихо шепчет, что олег опять себя накрутил; что олег всегда думает о самом плохом; что олег паникер.       ведь его рыжее чудо, сидя за стойкой, что-то увлеченно делает. олегу не видно. и сереже не видно, как олег тихо и медленно вдыхает и выдыхает — потому что испугался. он никогда никому не признается, даже сереже, но испугался. не страшно было на войне, не страшно, когда пули ранили, а не увидеть робкую улыбку на любимом лице было страшно. до боли в груди страшно. ведь она, улыбка эта, родная такая, нежная, ласковая. за эту улыбку олег готов многое отдать. хоть себя всего: бери — не хочу. олег — он же умный, он поймет, он простит. он луну с неба достанет и себя на растерзание оставит, но только чтобы улыбка сережина была только его. только для него.       олег тихо проходит в кухню. около чайника пролита вода, на столешнице крошки сахара и печенья, в раковине уже две использованные кружки — их чашки, обе большие, от чая грязные. одна кружка при нагревании фото проявляет, где олег с сережей молодые совсем, маленькие, радостные, не знающие еще, что дальше их ждет; из нее олег обычно чай и пьет. вторая кружка обычная и синяя, ее олег достает редко.       вместо потолочного света горят маленькие лампочки без плафонов над стойкой.       и олегу бы начать причитать из-за того, что сережа портит себе зрение, но он садится напротив и тихо зовёт:       — сереж.       сережа вскидывает голову и моргает. рыжие волосы спутаны, руки немного подрагивают.       — а ты чего не спишь? — шепчет рыжик.       — тебя ищу.       — а чего меня искать? я тут, рядом с тобой, — сережа улыбается, и у олега щемит в груди. улыбка плюс губы. улыбка солнечная, теплая, а губы обветренные, искусанные. но такие любимые, до звездочек в глазах.       а рыжик продолжает вырезать из слегка пожелтевшей бумаги с красным штампом снежинку. снежинка кружевная. добрая, с безграничной любовью сделанная, и бумага ей не помеха. этих снежинок волшебных полная стойка уже, они везде, и их так много, что, кажется, в них можно утонуть. они красивые — все до одной. олегу не под силу такое чудо, а сережа может. он вообще, кажется, все может, и удается у него все, за что бы ни брался.

***

      в чайнике кипит вода. щелкает кнопка. громко.       за окном светит солнце — ночи как не бывало. ярко.       на улице шумно, люди бегут непонятно куда, ветер дует, деревья покачиваются, и сквозняк в комнате. много.       а за стойкой напротив никто не сидит. и снежинок кружевных нет, что от станции «боль» до «счастья» любовь пронесли. пусто.       сережи нет. да и не было никогда.