Мы можем молчать до утра

Личные рассуждения у себя в головах на одурманенную голову приводят в мир грёз. Заснуть друг на друге им уже не впервой, но на неразобранном постельном месте — это, конечно, уже апогей ума и сообразительности молодых людей. Завтра будет болеть голова, спина и ноги у фронтмена, потому что двухметровое чудо не 100 грамм весит, знаете ли, и ноги придавило знатно. А он разве будет жаловаться? Этот кот уже устроился на «удобненьком» и уже причмокивает, мусоля о своём счастье. А что такое счастье? Наверное, возвращаться домой. Но об этом ещё рано говорить. «Белая полоса оказалась между чёрной складкой» Музыченко словно и не спал вовсе. Всё происходило стремительно быстро: холодное утро из-за отсутствия своего личного «одеяла», что должно было его чинно спихнуть вниз, ну или на худой конец подмять под себя, жалкая сигаретка, отель, отмена концерта и больница. По словам добродушной администраторши Личадеев просто шёл за ключом, изменился в лице и упал без сознания прямо посреди холла. И как это понимать? Всё абсурдно до луны и обратно! Все знали, что у Паши много болячек и приписывали всё что угодно взволнованной душеньке, но только не опухоль. Где именно Юра уже не слышал из-за вакуумной тишины в ушах, но что-то было связано с сердцем. Страх. Что такое страх? Что такое потерять человека? Важную персону в твоей жизни? Что греха таить, что такое потерять любимого человека, считай... родного? Что вообще происходит-то, а? Не подумайте, юного кота не хоронят, но если ничего не делать, то... Лучше об этом не думать! Лишний раз не накручивать себя. Паршивое кофе, всё тот же стойки аромат медикаментов, что уже впитался в белые стены, сильно давил на и то отвратный настрой. Табуна из людей, словно вылезших из журналов 80-х уже не было. Представляете, никого! Ушла даже медсестра, которая качала ножкой в индивидуальный вымышленный такт в свой голове, будто бы испарилась. Только Музыченко и холодные прутья места для ожидания, где сидеть было невыносимо. А чего стоит одно ожидание, когда собственно и ожидать нечего? Потеряв счёт во времени, взгляд упал на часы в этом пустом помещении, которые почему-то не отбивали тревожный тик, а просто стояли на месте. Дальше опять всё как в тумане. На ватных ногах и болью во всём теле, что порой кажется что откуда-то да вывалятся все органы, скрипач плёлся за мужчиной в белом. Длинный коридор, мигающий свет, дверь. Ощущение, что там не его зеленоглазый кот с жизнерадостным блеском в глазах, а отец, ведь такое уже повторялось. Мужчины уже нет. Стук в дверь, будто будет тот резкий ответ: «Открой, дебил!» на то, что он когда-то закрыл Пашу в душной и маленькой комнате барабанщика, наблюдая в крошечном окне, как тот шлёт его за океаны. Но это же опять воспоминания, что бьют хуже алкоголя по печени. Немая картина. Музыченко с шоком и жалостью наблюдает в дверном проёме, как растрепанная чёлка лежит на бледной коже, к которой тут же хочется прикоснуться. А можно ли? — Не знаешь, что сказать? — хриплый молодой голос выводит из размышлений и доносит тело фронтмена до белой койки, на которую он приземляется со скрипом старой пружины. «Но мне не нужно слов» — Мы можем просто помолчать? — будто это и не личадеевский голос, но Музыченко не может ничего сказать, может лишь смотреть на всю ту же отросшую чёлку, миндалевидные и глубокие своим оттенком глаза, что обрамляются густыми и пушистыми ресницами, на руки, которые являются единственным не прикрытым участком по-настоящему чудесного телосложения, и на пальцы, что вчера виртуозно играли на родном инструменте, а сейчас снимают до побеления кожи простыню. «Мы можем помолчать. Вместе...» Юра расжимает чужую ладонь, которая не хотела расставаться с простыней, которую уместнее было бы назвать марлей, уж настолько она была тонкой: просвечивался блевотный цвет матраса. Мужчина берёт чужую руку в свою, боясь... потерять? Гнездится боком, стараясь принять хоть какое-то вертикальное положение рядышком, прямо на бодылочке, чтобы Паше было удобно дышать, лежать и существовать. Ноги Музыченко лежат на полу, боясь лишний раз беспокоить пространство Личадеева, ведь и так уже неприлично близко, что глаза обоих могут бегать только по другой физиономии и родным глазам. «За руку держа, смотри в мои глаза и просто полежим, молча» На улице стояла уже глубокая ночь, и Юра решается сам прикрыть глаза, как по сознанию бьют крики жены и аккордеониста, которые зло и отчаянно орали «Юра!». Музыченко пытается открыть глаза, но вокруг лишь полная тьма. Когда же его начинают трясти, кислород вздымает всю грудь и заставляет чертыхнуться с койки, а глаза оценивают происходящее. Две пары глаз смотрят на него с разведенными руками: Паша, который минуту назад хныкал от беспомощности, теперь пищал и хлопал в ладоши от радости пробуждения музыканта, а Анна Серговна, поставив руки в боки, продолжала читать тираду об алкоголизме. — Что здесь происходит?! — рыкнув, затыкает он тут же обоих, и подорвавшись с места, примыкает пальцами к щекам и лбу Личадеева, который в свою очередь не понял таких утренних нежностей и успел смутиться, что его щёки и уши яро порозовели. Музыченко по утрам знаменит лишь своим трёхэтажным матом, который не избежит любое живое существо, что соизволит на него взглянуть. Пальцы продолжают блуждать по чужим рукам и груди, спускаясь к бёдрам. Алкогольного опьянения и уж тем более похмелья как ни бывало. Единственное, что убивало разум, так это почему Паша на ногах, и почему они всё в том же купе. Паша продолжает ловить пухлыми губами воздух всё усерднее, когда Юра напористо хватает его ягодицы, а Серговна всё громче выдыхала: «Чт-... Ха-... Ты в своём уме?!» — Музыченко! Я не знаю, что на тебя нашло, но будь добр! Хватай свои манатки и вылетай как пробка от шампанского из поезда, или тебя выкинут на следующей остановке проводники, потому что мы уходим! — Женщина хватает за руку опешевшего Личадеева, который не успел прийти в себя после детального анализа его тела без объявления наступления. Музыченко успевает выйти из того вагона, который без его согласия отвёз не только в заснеженный город, но и в глубокий страшный сон. Или альтернативную реальность. Да чёрт его знает, что это было! И узнавать не хочется. Но вот на перроне стоят его друзья и любимые люди с тяжёлыми сумками. Все с простого языка — с бодуна, но каждый норовит узнать, что стряслось с Юрой, который 15 минут назад был готов рвать и метать того, кто поднял его уже не больного мальчика, а сейчас... А сейчас улыбается, едва ли не смеётся во все 32 от... счастья? Счастье, что все здесь, что все живы и здоровы, что он рядом и пытается спрятать смущённый взгляд в надутом пуховике. Вот оно — новогоднее пусть и не чудо, но урок и счастье. Осталось от того сна лишь мерзкое воспоминание, которое въелось в мозг уже кажется намертво и поверх гула группы. «Прости меня, моя любовь, что тогда не уберёг» на губах, что шептали под нос адресату ментально. Паша даже для себя неожиданно резко взглянул на скрипача, будто всё понял. Или знал?