Аптекарь и волшебница: притча о счастье

Когда в оконце настойчиво постучался массивный клюв, Мира, бросив шитье на стол, поспешила открыть ставни и впустить на подоконник, пригретый весенним солнцем, всклокоченного ворона. Когти разжались — и в руки женщины легли два мятых конверта. — Спасибо, Танраксис, — сказала Мира и кивнула на смежное с гостиной помещение, откуда шел приятный пряный запах. — Проходи, ты как раз к обеду. Ворон гаркнул, слетая с подоконника — и, приземлившись на четыре лапки, в сторону столовой комнаты поспешила гладкошерстая кошка, повиливая хвостом. Ровэн тем временем отложила одно из писем, отправленных дочерью из Даларана, в сторону. С тех самых пор, как Авелин вступила в орден Кирин-Тор, она ежемесячно присылала каждому родителю по письму — доклады, адресованные отцу, повествовали большей частью об ее профессиональных успехах и составлялись исключительно на Эредане, в то время как письма, предназначенные матери, носили куда более личный характер и писались на всеобщем. Размашисто начертанный текст, в котором дочь изливала всю душу, часто дополнялся рисунками на полях, а в конверте лежала пара-тройка безделиц или гостинцев. Вот и сейчас, стоило Мире вскрыть письмо, как на пол повалились карамельки. Сбросив обертку с одной из них, женщина отправила конфету под язык и, развернув тетрадный лист, вчиталась в прыгающие строки. Ее дочь была по уши влюблена. Своего избранника она расхваливала в каждом взволнованном абзаце, не называя, впрочем, его имени. Единственное, что знала Мира — это был какой-то эльф, вскруживший девушке голову не столько своей статью, сколько выдающимися достижениями на поприще науки и развитым художественным вкусом. Поскольку одаренная волшебница, несмотря на юный возраст, внесла ощутимый вклад в окончательную победу над силами Плети, ее пригласили на светский раут, устроенный Советом Шести и приуроченный к годовщине свержения Артаса с престола Короля-Лича. На этом празднестве Авелин и познакомилась с тем, кто впечатлил ее незаурядностью суждений и отменным чувством стиля до глубины души. Теперь она была готова представить родителям ответившего ей взаимностью поклонника. Близился день ее рождения — во второй декаде мая ей исполнялся двадцать один год, а день рождения Авелин всегда встречала в Седых холмах, в кругу семьи и друзей детства. Мира не могла сказать, что ждет-не дождется приезда дочери — в конце концов, будучи неформальным предводителем целой межрасовой общины, хлопот у нее было столько, что свободная минутка выдавалась разве что по вечерам, и скучать по Авелин было просто некогда. Однако весть о том, что вскоре она увидит своего ребенка, заставила ее широко улыбнуться. Когда стол был накрыт, с занятий вернулся Арьери. Он не прикоснулся к адресованному ему письму до тех пор, пока не утолил аппетит — уходя в учебную аудиторию рано утром, он пренебрегал завтраком, довольствуясь разве что чашкой свежесваренного кофе, зерна для которого ежемесячно поставлял занимавшийся торговлей Саольрис. Зато обедал клейменный плотно, смакуя каждый кусочек. Аккуратно подписанный конверт полукровка вскрыл лишь тогда, когда сел за рабочий стол, занимавший половину его кабинета. Мира встала позади него и ласково обвила руками его шею, пока он, хмурясь все больше по мере того, как его взгляд скользил от одной ровной строки к другой, вчитывался в донесение. Да, именно донесение — воспитанная отцом в строгости, Авелин писала клейменному по делу, в самых сдержанных выражениях, излагая факты последовательно и кратко. Язык, на котором они общались — Эредан — был просто не приспособлен для нежностей. Ровэн не до конца понимала отношений между ними, но не встревала. Несмотря на холодность в обращении, Арьери буквально выпестовал дочь, посвящая ей все имевшееся в его распоряжении время и прилагая все мыслимые усилия — а та, в свою очередь, почитала его, как божество — и звала только по имени. Пожалуй, лишь отца она слушалась беспрекословно, питая непоколебимое уважение к его компетентности и твердым нравственным принципам, в то время как маму Авелин просто любила, никогда не прислушиваясь ни к ее советам, ни к ее увещеваниям. — Наша дочь состоит в отношениях, — глухо произнес клейменный, дочитав до конца. Новость его огорчила, ведь он в этом возрасте уделял внимание не любовным подвигам, а своим карьерным перспективам, участвуя в дипломатических миссиях и военных кампаниях. Мира хмыкнула. Тот факт, что Авелин рассказала отцу о своей влюбленности лишь сейчас, не сильно ее удивил. Этого следовало ожидать. В детстве дочь, опьяненная тем фактом, что по ее жилам течет чистая аркана, частенько задирала нос, изводя родителей капризами. Тогда Арьери решил, что никогда не станет ограничивать свободу дочери — но всегда будет возлагать на нее бремя полной ответственности за все ее слова и поступки. Когда Мира заступалась за дочь, он не препятствовал — однако сам не выгораживал Авелин ни перед кем, даже если его об этом умоляли. Это научило девушку трижды думать, прежде чем что-либо делать, и принятые решения она оглашала отцу очень осторожно, взвесив «за» и «против». Если волшебница поставила его в известность о своем романе — значит, все очень серьезно. С матерью-то она не церемонилась — и если бы Мира считала кавалеров, с которыми заигрывала ее дочь, то давно бы сбилась со счета. — С кем? — спросила женщина, накручивая на палец лазурную прядь, выбившуюся из тугого хвоста, в который привык собирать волосы клейменный. Если приглядеться, можно было различить пробивавшуюся кое-где седину. Сама она за пролетевшие годы совсем не изменилась, в то время как полукровка уже начинал стареть. — Она не указала имени, — бросив лист пергамента в лоток с макулатурой, которую бывший чернокнижник каждый вечер предавал сожжению, ответил он. — Но заверила, что навестит нас в его сопровождении. Арьери вымученно застонал, пряча лицо в ладонях. Мира нежно коснулась губами его щеки, чтобы отвлечь от дурных предчувствий. Дочь, прошедшая отличную подготовку, могла постоять за себя в самой ожесточенной схватке и самом жарком споре. Речь ее была столь же грамотной, сколь красочными были выражения, а срывавшиеся с ее уст заклинания сеяли смерть и разрушение. В ней сочетались лучшие черты родителей — в частности, острота ума отца и несгибаемая воля матери, равно как беззаветная любовь ко всему прекрасному первого и трезвость предприимчивого рассудка последней. Амбициозная, решительная, независимая… она оставалась их единственной дочерью, которой запросто могли разбить сердце. «А то и кости», — подумала Мира, вспоминая хрупкость девичьего стана. — Не переживай заранее, — посоветовала она полукровке. — Кто знает, может быть, ее избранник тебя не разочарует? — Меня разочаровывает само его наличие, — прорычал Аро. — Не так давно она стала членом ордена — на ее месте я бы приложил все силы к тому, чтобы как можно лучше зарекомендовать себя перед Советом Шести и получить назначение на достойный моих устремлений пост. — Пока что у нее всего одно «устремление» — побыть счастливой… — Была ли она когда-нибудь несчастлива?! — воскликнул Арьери, обращая к женщине кроваво-красные глаза. Мира пожала плечами. Да, дочка выросла, не зная тягот голода, холода, изнурительного труда и жестокого насилия. В ней души не чаял каждый, с кем она росла, и даже когда ей пришлось покинуть родной дом для того, чтобы продолжить образование в рядах магов Кирин-Тора, она не была забыта прежними друзьями, с которыми чуть позже бок о бок боролась с Плетью. И все же… И все же люди редко довольствуются тем, что имеют — а волшебница была на три четверти человеком. Для счастья ей нужно любить и быть любимой. Мира ее за это не осуждала — разве Авелин не заслуживает любви?! Ровэн смачно харкнет в лицо любому, кто посмеет так сказать! — Ты всегда был для нее образцом для подражания, — напомнила Ровэн. — Нет ничего плохого в том, что ей хочется обрести в ком-то опору так же, как ты когда-то обрел во мне. К тому же, Авелин та еще хитрюга — может быть, тот, кого она заарканила своим обаянием, поможет ей обзавестись высоким статусом? Высокий статус. Они оба хотели, чтобы у их дочери он был. Для Миры статус означал, что Авелин не придется промышлять мародерством, чтобы выжить, как приходилось когда-то самой Мире, а для Арьери — что волшебницу никто не принудит к исполнению бесчеловечных приказов, как некогда принуждали его. Крепко сжав ладони женщины в своих горячих пальцах, клейменный улыбнулся — из-под его тонких губ выглянули клыки: — Ты права. Не станем выносить вердикт до личного с ним знакомства.

***

Оглядев себя с макушки до туфелек в зеркале, заключенном в серебряную оправу, Авелин позволила себе лучезарную улыбку — из-под ее тонких, мягко очерченных губ выглянули клыки. Совсем скоро ей не придется вымерять ширину улыбки, и она сможет звонко хохотать во весь голос, не опасаясь выдать своего происхождения. В мороке, скрывавшем ее алые глаза, обрамленные темными ресницами, подкрашенными тушью, тоже отпадет необходимость — осталось недолго. Припудрив бледные высокие скулы, она расчесала густые темные локоны, доходившие до колен и прикрывавшие чуть заостренные ушки. Немного поразмыслив, Авелин решила оставить их распущенными — пусть струятся по острым плечам. А как прелестно длинные волнистые пряди обрамляют овал ее чистого лица! Когда в дверь комнаты, снятой девушкой на постоялом дворе Даларана, раздался сдержанный стук, она, выждав для приличия полминуты, прищелкнула пальцами — и защитные чары слетели с запора. Пристроив на плече расшитую жемчугом сумочку, волшебница, стуча каблучками, выпорхнула из комнаты навстречу своему посетителю. Он не выказал никаких признаков нетерпения — в последнее время девушка не заставляла себя долго ждать. — Доброе утро, — проворковала Авелин мелодичным грудным голосом и взялась за предложенный ей локоть. Касание было легким, почти неощутимым, и все же оно заставило высшего эльфа вздрогнуть. — Полагаю, солнце застало тебя в хорошем расположении духа? — Если солнцем считать твою неземную улыбку, — кивнул мужчина, любуясь волшебницей. — С твоего позволения, я бы хотел видеть ее на твоем лице чуть чаще, чем случаются солнечные затмения. — Это было бы возможно, если бы Серебряный анклав предоставлял тебе отпуск чуть чаще, чем случаются парады планет, — шествуя по направлению к Аметистовой крепости, заметила Авелин. — Если бы широта твоих интересов вобрала в себя астрономию, ты бы знала, что сближение небесных тел по эклиптической долготе случается куда чаще, чем Серебряный анклав может себе позволить выплату подобающих отпускных. — Следует ли из этого, что достопочтенный алхимик скорее пожертвует выходным днем, нежели выходным пособием? — Если выходное пособие предоставит ему финансовую возможность побаловать завладевшую его сердцем чаровницу достойным ее изящества украшением… И высший эльф достал из кармана своего жакета, в петлице которого алела роза, рубиновый кулон. — …то именно это и следует. Глаза Авелин заблестели, когда огрубевшие от постоянного ношения защитных перчаток пальцы застегнули платиновую цепочку на ее шее. Она поднесла рубиновый камень в виде капли к глазам и не сдержала восторженного вздоха. — Огранка твоей работы? — спросила девушка, рассматривая рубин. — Да. — Безукоризненно! — прошептала Авелин, знавшая толк в ювелирном деле. — Благодарю! Обещаю к твоему дню рождения отыскать реагенты самого высокого качества. — Польщен, — кивнул эльф, замедляя шаг по мере того, как они поднимались по ступеням крепости. Это место было наиболее приспособленным для стабилизации порталов, ведущих в другие части Нордскола. — Итак, ты не пересмотрела свое решение? Я могу дождаться твоего возвращения здесь. — Нет, я настаиваю, — уверенно возразила волшебница, делая сложный пас руками — пространство исказилось, и в эпицентре водоворота маны зазеленели сосновые боры Седых холмов.

***

Арьери и Мира дожидались гостей на веранде небольшого деревянного домика, на чердаке которого волшебница провела свои первые годы. Стоило гостям подойти поближе, как ошарашенные взгляды родителей Авелин вперились в знакомый силуэт, облаченный в элегантный костюм из выкрашенного в малахитовый цвет шёлка, а затем — в зелень ясных глаз и небрежно зачесанные назад пшеничные волосы… Эльф думал, что если кто и вспылит, так только Мира. Он ошибался — та, завидев его, застыла с раскрытым ртом, чего нельзя было сказать о… — КАК ТЫ ПОСМЕЛ?! И сжатые в кулак когтистые пальцы встретились с челюстью аптекаря, едва не вывихнув ее из сустава. С губ Авелин слетел испуганный восклик — и Ровэн, пока дочь не наворотила глупостей, увела девушку внутрь, оставив мужчин выяснять отношения один на один. Если бы эльфу не прописал клейменный, с лица которого теперь не сходил звериный оскал, — Мира бы точно сделала это сама. Аптекарь, между тем, сплюнул сгусток крови — губа была разбита. — Не знал, что вековые традиции этикета канули в прошлое, и мордобой пришел на смену приветственному рукопожатию… — прохрипел он, но не успел договорить — второй, не менее ожесточенный удар разбил ему нос. — Я ЗАДАЛ ТЕБЕ ВОПРОС! — рявкнул бывший заклинатель, потирая костяшки — он привык решать проблемы совсем не так. — И я с удовольствием на него отвечу, когда ты вернешь себе способность мыслить конструктивно, — потирая переносицу, фыркнул алхимик, как вдруг его заставил согнуться в три погибели удар под дых. — ОНА ЖЕ ЕЩЕ РЕБЕНОК! Фамарейн зашелся хриплым кашлем. — Во-первых, это не слишком весомый повод к тому, чтобы подвергать меня избиению, — просипел он, отдышавшись. — А во-вторых — я прочел все твои монографии по изучению арканы, а главы, посвященные исследованию ускоренного развития, которое вызывает тайная магия, вызубрил наизусть… — И?! — схватив эльфа за грудки, пророкотал клейменный. — И если опираться на сделанные тобой выводы, Авелин давно перестала быть ребенком. Магистр выпустил лацканы его жакета, ослабляя хватку — и алхимик повалился на землю. — Роль разъяренного отца тебе к лицу, — высморкав забившую носоглотку кровь, рассмеялся он. — Театральные подмостки Луносвета зашлись бы горькими рыданиями по такому драматичному образу… — Надеюсь, то впечатление, под которым останется Авелин, ничуть не уступит твоему! — процедил сквозь стиснутые зубы Арьери и развернулся к Фамарейну спиной, намереваясь провести несколько воспитательных бесед с дочерью… — Стой. Аро замер — в севшем голосе аптекаря звучала мольба. — Мы оба любим ее, клянусь тебе. Плечи клейменного напряглись. — Послушай, прежде я не обманывал твоего доверия… — Ты обманул его, заявившись с нею под руку на порог моего дома! — перебил полукровка и зловеще навис над алхимиком, распластавшимся на земле. — Вот именно, — буркнул высший эльф, промокая носовым платком кровь на своем лице, выдубленном испарениями алхимических эликсиров. — Я пришел с нею под руку на порог твоего дома, а не увез по частям в аптекарском бардачке на другой конец Азерота! Он едко выругался, чего никогда не позволял себе при Авелин — сшитый на заказ шелковый костюм был безнадежно испорчен багровыми пятнами, превратившими насыщенный малахитовый цвет в бурый. — За кого ты меня принимаешь, в конце-то концов?! — забрюзжал он в привычной для себя манере. — Я воспитан в ханжеских традициях Кель’Таласа — ни одного, даже самого целомудренного поцелуя без одобрения родственников! — Ты воспитан в бесстыдных привычках эльфийской знати, наносившей бесчисленное множество визитов в бордели Луносвета, — хмыкнул, сложив руки на груди, Аро. — У тебя хоть раз возникало желание посетить бордель с тех пор, как в твоей жизни появилась любимая женщина? — Нет. — Почему же у меня должно? — в упор уставившись на полукровку, спросил аптекарь, приподнимая бровь. Наконец, бывший чернокнижник протянул ему руку — и эльф, покряхтывая, поднялся на ноги. — Тебе есть во что переодеться? — спросил клейменный. — Нет, но если бы я знал, что стану для тебя тренировочным манекеном, то вместо бутылки марочного вина обязательно взял бы с собой сменку, — фыркнул алхимик, отбрасывая со лба взъерошенные пшеничные волосы, слипшиеся от крови. — Насколько я помню, у нас один размер… — Брось, — отмахнулся Фамарейн. — Если твой цвет — это черный, то твоя дочь души не чает в красном. Она будет в восторге, увидев мой костюм сплошь усыпанным такими цветовыми акцентами… — Прости меня, — сдался Арьери. — Если бы ты только предупредил… — Я хотел обо всем рассказать тебе еще пять лет назад, когда она только прибыла в Даларан, но Авелин посчитала это излишним. Я дорожу твоей дружбой, но куда больше — ее расположением, не обессудь. Аптекарь наконец восстановил способность твердо стоять на ногах и, выудив из заплечного рюкзака бутылку, помахал ею в воздухе: — Вперед! Ручаюсь, после третьего бокала ты убедишься, что зятя лучше меня еще поискать! — Если бы не моя любовь к хорошей выпивке — лежать бы тебе за такие слова ничком до следующей весны, — ответил Аро, втаскивая алхимика в дом.

***

Авелин не могла говорить с матерью о колдовстве, занимавшем почти все ее мысли; не могла обсудить результаты своих опытов по комбинации субстанций разного генезиса с целью получения чар, обладающих качественно новыми свойствами; не могла спросить о причинах антропоморфизма элементалей и фамильяров — все это раскрывалось ей в беседах с отцом, а не с матерью. Но зато волшебница могла доверить ей свои самые сокровенные мысли, самые дерзкие мечты и самые глупые затеи. Мама участливо выслушает, горячо поддержит и добродушно рассмеется. А если дело касалось личных отношений, которые оставались для отца Авелин непролазными дебрями, Мира вовсе понимала свою дочь без слов. Вот и теперь они расположились на софе в светлой гостиной и, прихлебывая травяной чай с луговым медом, красноречиво молчали. Женщина, бросив взгляд в сторону прихожей, недоуменно изогнула бровь: «Милая, он же невыносимый зануда!» Авелин пожала плечами, приподнимая уголок губ в усмешке: «А я люблю зануд. Совсем как ты». Ровэн хмыкнула: «Туше». Волшебница, устремив взгляд за видимый горизонт, мечтательно вздохнула, прикладывая узкую ладонь к сердцу: «Когда я говорю с ним, время пролетает незаметно! А как он был заботлив с самого моего приезда в Даларан…» Она продемонстрировала матери рубиновый кулон, подаренный алхимиком: «Заботлив и романтичен. Всегда дарит что-нибудь, что подчеркивает цвет моих глаз… Настоящий цвет. С ним я могу быть такой, какая я есть, понимаешь?» Девушка заглянула в ласковые глаза матери — такие же зеленые, какие были у Фамарейна, и ее бледное лицо будто засветилось изнутри: «Такой, какой меня знаешь ты». Мира сцепила руки в замок и отвела глаза в сторону: «Но какой никогда не захочет знать твой отец». Никто не знал о пороках Авелин лучше, чем клейменный, который не позволял себе баловать ее — и никто не идеализировал ее больше, чем он. По его мнению, будучи прирожденной заклинательницей, девушка была просто обязана посвятить себя бескорыстному служению Азероту. Как и его наставник, Арьери был уверен, что подлинная сила заклинателя определяется его жертвенностью, и полагал, что исключительный талант дочери требует благодеяний во вселенских масштабах. Однако сейчас Авелин куда больше волновало самоутверждение в отдельно взятом городе — Даларане, а не «бескорыстное служение вселенских масштабов». Волшебница давно привыкла к категоричности своего отца, который отказывался признавать, что она имеет право иметь не только достоинства, но и недостатки, и блюсти не столько общественные, сколько шкурные интересы — а потому беспечно отмахнулась. «Знаешь, раньше Фамарейн, как и отец, часто журил меня за то, что я посматриваю на других свысока и порой пекусь о своей прическе больше, чем об окружающих». Ровэн подалась вперед. Ее тоже беспокоило излишнее честолюбие дочери: «А теперь?» Девушка лучезарно улыбнулась: «А теперь в этом нет никакой необходимости! Конечно, мне всегда будет приятна похвала, но… мне больше нет нужды доказывать кому-либо свое превосходство. Тот факт, что я единственная удостоилась его любви, уже все доказал, не так ли?» Мира недоверчиво прищурилась: «Но ведь он намного старше тебя». Авелин вздрогнула: «Разве это важно?» В конце концов, ее родителей тоже разделяла разница в двенадцать полных лет. «В двенадцать… а не в тысячу!» — подумала Мира, решительно отставляя кружку с недопитым чаем. — Магия живет совсем по другим законам, мама! — воскликнула волшебница. — Для нее не существует ни временных, ни пространственных разниц, и я живу по законам магии! Я не могу жить по-другому! — Знаю, милая… — подавив тяжелый вздох, ответила Ровэн. Если бы не магия, то бесплодный заклинатель не сумел бы зачать ребенка. Если бы не магия, то этот ребенок не стал бы расти по месяцам, оставляя далеко позади всех своих сверстников. Если бы не магия — пагубная страсть, в чьей власти менять облик мира — то не было бы той Авелин, которую знал Азерот. — В конечном счете, главное, чтобы ты была с ним счастлива, — обнимая дочь за плечи, признала Мира — и была награждена веселым визгом волшебницы, расцеловавшей ей обе щеки.

***

Ровно о том же самом толковал переодевшийся в одолженную мантию аптекарь, расположившись в кабинете клейменного. — Нравится тебе это или нет, — подливая в бокал полукровки красное полусухое, говорил Фамарейн, — но я вижу в ней не твою дочь, а девушку своей мечты. — Почему? — удрученно вопросил Аро, пригубив вино. Что ни говори, а эльф был настоящим знатоком энологии. — Почему?! Тебе давно пора носить очки — кажется, твои близорукие глаза совсем ослабли, раз не разглядели родного ребенка! — Я не понимаю, о чем ты говоришь. — Она же вос-хи-ти-тель-на, — по слогам произнес Фамарейн, развалившись напротив бывшего чернокнижника. — Ты дал ей блестящее образование и привил изысканные манеры — нигде я не встречал столь женственного и утонченного существа! Да, она бывает тщеславна и весьма эгоцентрична, но, по моему скромному убеждению, незначительные изъяны ее характера только добавляют пикантности ее натуре. Эта девушка — самородок, и я могу обеспечить ей достойную оправу. — Не ты один, Фамарейн, — осадил клейменный. — Нисколько не умаляю твоих достоинств, но ты не единственный мужчина на всю Великую запредельную тьму, у которого есть положение в обществе. — Зато я один из немногих, кого не берет оторопь при мысли о том, что отец Авелин — кстати говоря, наполовину тролль — некогда координировал действия Пылающего Легиона, — усмехнулся аптекарь. — Семья ей дорога, и от меня эту семью не нужно прятать. Арьери был вынужден согласиться. Другой на месте эльфа не был бы так равнодушен к тому факту, что Авелин — квартерон, зачатый в Скверне. — Более того — я не похотливый юнец, который готов выпрыгнуть из брюк при виде красивой женщины, — как бы невзначай намекнул аптекарь. — Я могу ждать столько, сколько нужно… и никаких борделей, если ты хотел мне это припомнить. У меня достаточно заказов, чтобы сублимировать свои плотские страсти во вдохновенную работу над боевыми и охранными эликсирами. Если же до этого дойдет — исключительно по обоюдному согласию и с соблюдением всех правил гигиены, ты же меня знаешь! — то кто, как не аптекарь, поможет избежать нежелательных последствий? Очень востребованный аптекарь, который может гарантировать твоей дочери безбедное существование в окружении предметов роскоши, доступ к сокровищницам знаний, собранных по крупицам со всего мира, а также безупречную родословную и честное имя. — Ты намерен на ней жениться? — изогнул бровь Арьери. — Ты?! Прожженный циник и заядлый холостяк?! — Рано или поздно, — подтвердил высший эльф. — Вам двоим, живущим отшельниками в лесной глуши, нет дела до условностей высшего общества, но для меня и этой алоокой чаровницы брак может стать отличной возможностью. — Я вижу в этом возможность для Авелин, но не для тебя. — Престиж, — пояснил Фамарейн. — Занятия магией настолько же престижны, насколько занятия наукой — прибыльны. Я введу ее в круги аристократической знати, она меня — в круги чародейской. Клейменный скривил губы. Он всю жизнь опасался того, что, возвысившись, Авелин возгордится и удовлетворение своих мелочных амбиций поставит превыше всего остального… Алхимик разделял эти опасения. Став частью Серебряного анклава, он не упускал шанса преумножить свои богатства и придать себе веса, что не помешало ему стать глубоко уважаемым меценатом и известным филантропом. Да и десятилетия, прожитые в роли сельского лекаря, он не забыл. А потому, заметив признаки огорчения на лице полукровки, Фамарейн добавил: — Вместе мы добьемся влияния, достаточного для того, чтобы удерживать от опрометчивых поступков всяких посредственностей, не располагающих уровнем нашего интеллекта. Заняв вершины социальной иерархии, мы будем определять политический курс всего Азерота наравне с прославленными героями. Власть развяжет Авелин руки, предоставив ей возможность изо дня в день менять мир к лучшему — ведь в этом, по-твоему, состоит ее предназначение? — В этом, — уверенно кивнул Арьери. — Я сделаю все, чтобы она исполнила его, — пообещал Фамарейн, опустошая свой бокал. — И, конечно же, была счастлива! Дверь кабинета распахнулась, и на пороге возникла Мира. — Фамарейн, — позвала она, — не хочешь пройтись со мной до Ясеневого озера? Наберешь тигровых лилий, пока я застирываю твои вещички — как ни крути, а тряпки Аро тебе все равно что лосю мундир. — Сию минуту! — откликнулся высший эльф и, поднявшись с места, пружинистым шагом последовал за женщиной. Оказавшись лицом к лицу с Авелин, стоявшей за дверью кабинета, он обнадеживающе ей улыбнулся — и та ответила ему тем же. Стоило Ровэн с аптекарем выйти, как волшебница, пожелав себе удачи, предстала перед отцом. Чувствуя, как на бледные припудренные скулы выступает румянец, девушка опустила глаза долу и стиснула зубы… — Я не чудовище. У Авелин сжалось сердце, когда она услышала бархатистый голос отца. Взгляд, однако, девушка на него не подняла. — Ни разу не дал тебе повода меня бояться. Волшебница насупилась. Она и не боялась его. Самым суровым наказанием из всех, что он применял к ней, было его молчание. Но именно этого тяжелого молчания, которое могло длиться неделями, она страшилась больше всего на свете. — Никогда не решал за тебя. Девушка прикусила губу — да, не решал. Зато всегда давал понять, одобряет он принятое решение или порицает. — Сделал все, что мог, чтобы у тебя было только самое лучшее. Авелин и правда было не на что жаловаться. — И ничего не просил взамен. Дочь оставалась безмолвной. Много кто подавал ей пример великодушия, в первую очередь родители — она прекрасно это помнила. Но что она могла на это сказать? Рассыпься она сейчас в благодарностях — и он, оскорбившись, отвернется от нее. — Так ответь мне, чем я заслужил твою нелюбовь? Авелин вскинула голову — округлившиеся от удивления глаза впились в мрачное лицо отца, который, поднявшись из-за стола, подошел к ней. Волшебница затаила дыхание — она не знала, что ей сулит его приближение. Сжав когтистыми пальцами ее хрупкие плечи, Арьери привлек дочь к себе и обнял — и тогда Авелин не сдержала оторопелого возгласа. — Арье… — хотела она позвать отца по имени, как привыкла делать с самого детства, но запнулась. У матери руки были прохладными и сильными, у Фамарейна — сухими и жилистыми, а у нее самой — очень нежными и тонкими. Но руки отца — горячие, как раскаленные угли, цепкие, как крючья — были руками самого настоящего чернокнижника, и Авелин непременно скривилась бы, если бы объятье не было столь… аккуратным. Будто он опасался помять на ней накидку или переломать ребра. — Ты всегда была для меня неприкосновенна, — прошептал Арьери. — Что бы ты ни думала, что бы ни говорила, что бы ни делала — ты моя дочь, и я буду любить тебя, даже если ни в чем с тобой не согласен. Ты переступаешь порог моей комнаты так, будто всходишь на эшафот, отводя мне роль судьи, который должен зачитать тебе не подлежащий обжалованию приговор. Мне больно это видеть. — Ты… — проговорила Авелин и, осмелев, осторожно обняла в ответ. — Ты всегда был для меня недосягаем. С тобой никогда нельзя было просто поболтать, не боясь сказать при тебе какую-нибудь глупость. Подурачиться, не опасаясь навлечь на себя твой осуждающий взгляд. Помечтать, не страшась твоих упреков. Она думала, что захочет оттолкнуть отца, но вместо этого намертво вцепилась в складки его мантии. — Ты вел себя безупречно — и если я хотела побыть с тобой, то должна была вести себя так же! Но я состою из плоти, крови и магии, а не из недостижимых совершенств! Почему это понимают все, кроме тебя?! — Потому что только я истово верю в то, что совершенство достижимо. И достичь его — всецело в твоих силах, Авелин. Он обрамил ее лицо своими ладонями — две пары алых глаз встретились. — Я никогда не судил строго твою мать — потому что знаю, что она давно достигла предела своих возможностей. Я многое прощаю Фамарейну — ведь он неисправим. Не стану лукавить, я тоже далеко не идеален — и время от времени я снижаю для себя планку по той простой причине, что с каждым годом у меня все меньше остается сил на то, чтобы соответствовать собственным стандартам. Но всех нас Провидение наградило тобой — тобой, чьи возможности беспредельны, а силы безграничны. Ты можешь стать лучшим из того, что когда-либо приходило в этот мир. Арьери отстранился: — Но ты этого не хочешь. У тебя есть на это право. Это твой свободный выбор. Как я уже сказал, я не стану ни меньше любить тебя, ни меньше дорожить тобой. Но и закрывать глаза на то, что личное благополучие ты предпочла всему остальному, я тоже не стану. Он отошел от дочери и опустился на стул с высокой спинкой. Авелин, едва отец выпустил ее из объятий, почувствовала холод зимней стужи. — Впрочем, — произнес после непродолжительной паузы Аро, — Фамарейн убедил меня в том, что твое личное благополучие вовсе не исключает всеобщего блага, если вместо того, чтобы предаваться праздной жизни в роскоши, ты направишь имеющиеся ресурсы на достижение куда более праведных целей. Клейменный Легиона непрестанно говорил о праведности — волшебницу всегда восхищал этот парадокс. — Скажи, папа… Он вздрогнул, когда дочь, пересилив свою старую привычку, назвала его так, и приподнял бровь. — Едва я подросла, как вы с мамой начали бывать на передовой чаще, чем дома! Неужели это сделало вас счастливыми?! — Не могу отвечать за Ровэн, — пожал плечами Арьери, — но что касается меня — то абсолютно. Моя совесть чиста, мой нравственный долг исполнен, мое чувство справедливости лишено повода к негодованию. И при всем этом — я обласкан любовью и заботой замечательной женщины, окружен верными соратниками, провожу досуг в компании приятных собеседников и приобщаю к тайнам мироздания подающих надежды неофитов. Чего еще желать? Только чтобы дочь научилась на моем примере. Пойми, Авелин — чтобы ценить счастье, чтобы уметь наслаждаться им, нужно постоянно сражаться за то, чтобы его не отняли, и глубоко сострадать тем, кто его лишен. Запрись в золотой клетке, огородившись от чужих невзгод, начни жить по принципу вседозволенности, не заботясь ни о ком, кроме себя — и станешь самым несчастным существом на свете, потеряв вкус к жизни. А я никак не могу допустить, чтобы моя Авелин была несчастна — ведь тогда и я стану несчастен… Он охнул, когда дочь рухнула перед ним ниц: — Клянусь, папа — я и сама этого не допущу!

***

— Взгляни, что принесла Танраксис! — радостно воскликнула Мира, распаковав доставленную этим вечером посылку. Внутри, помимо завернутой в пергамент бутылки старого вина и доверху наполненной сластями шкатулки, лежало красочное фото, полученное при помощи новейшего достижения инженерной мысли — камеры. Когда женщина поднесла фото к полуослепшим глазам Арьери, который в этом году отметил столетний юбилей, полукровка одобрительно кивнул — запечатленная камерой супружеская чета, окруженная боевыми товарищами, лучилась счастьем. Улыбчивое лицо его дочери оставалось таким же юным и свежим, каким было полвека назад, и только чуть прищуренные алые глаза, хранившие мудрость прожитых лет, выдавали ее зрелость. То же самое можно было сказать об алхимике, обнимавшем волшебницу — время совсем не наложило отпечатка на высшего эльфа, чья продолжительность жизни многократно превышала человеческую. С тех самых пор, как дочь в сопровождении Фамарейна начала путешествовать по Великой запредельной тьме, представляя интересы Азерота, Аро перестал узнавать местность, изображенную на присылаемых ими фотографиях — ведь местность эта находилась далеко за пределами известных ему миров. Ровэн частенько сетовала на то, что Авелин, выполнявшая поручения фракционных лидеров, годами не навещала Седые холмы — но Арьери был этому только рад. Он давно чувствовал приближение старческой немощи и слабоумия и хорошо понимал, что не сможет долго скрывать от близких настигшую его дряхлость. Мысль о том, что любимая дочь — его непреходящая гордость и величайшая радость — запомнит отца таким, каким его сделал возраст, была невыносима. Умереть, совершенно выжив из ума, будучи прикованным к постели, на руках у любимой женщины, на глазах у единственного ребенка… «Ни за что», — решил клейменный и обернул к Ровэн вымученную улыбку: — Прибереги гостинцы для особого случая… «К примеру, моих поминок». — …и позови Танраксис — я продиктую ей письмо. «Должно быть, последнее». Мира поторопилась выполнить его просьбу — они прожили вместе всю жизнь, и все же она оставалась в неведении касательно большинства намерений клейменного. Если бы она знала, что нынешняя ночь станет для них прощальной, она бы не отошла от Арьери ни на шаг. Но она не знала об этом — и когда на следующее утро, едва только рассвело, полукровка вышел за порог, Мира не придала этому значения. Аро, между тем, направился к стойлам, где его ждала Танраксис. После того, как она помогла ему оседлать старого протодракона, полукровка передал ей свою последнюю волю: — Доставив письмо Авелин, убедись, что она сразу же прочтет его. После этого она захочет увидеться с матерью — подскажи ей кратчайший путь. Когда Ровэн примется разражаться бранью и заливаться слезами — напомни ей, что я поступил так потому, что люблю ее. Надеюсь, вам с Авелин удастся удержать Миру от продолжительного траура — я хочу, чтобы она прожила остаток жизни в свое удовольствие, а не предавалась вдовьей скорби. Береги мою дочь — уверен, она сочтет за честь, если, схоронив оставшихся из нас, ты присоединишься к ней в ее странствиях. — Да! — согласно гаркнула Танраксис и стиснула протянутую ей ладонь обеими руками, зажмурив свои диковатые глаза, в которых стояли слезы. Вот уже десять лет как останки Саольриса были зарыты под сенью вековых сосен Седых холмов — и Танраксис хорошо знала ту боль, которую приносит с собой утрата. Провожая в последний путь полукровку, она понимала, что пройдет совсем немного времени — и за ним отправятся последние из тех, кого метаморф почитал за друзей. Труди, глухо рыча, поднялась в безоблачное небо навстречу гибели — ей суждено было разделить участь клейменного, спешившего на передовую. Азерот всегда был щедр на войны, и отдать жизнь за правое дело, вступив в неравную битву с неприятелем, не представляло трудностей. Легионы демонов, орды нежити, войска нечисти, обезумевшие Аспекты, сумасбродные завоеватели — одна угроза сменяла другую, вынуждая раз за разом вставать на защиту существующего миропорядка и достигнутого бесчисленными жертвами процветания. Арьери не испытывал никаких сожалений, наблюдая за тем, как закоснелые крылья его огнедышащего протодракона тяжело рассекают толщи воздуха, наполненного смогом пожарищ, разгоревшихся в гуще сражения. Аро был рожден на поле боя — и на поле боя умрет. Но прежде чем потонуть в неистовом жаре огня, он обратит в пепел каждого, кто представляет опасность для тех, кем клейменный дорожил. Для его верных друзей, разошедшихся по разным уголкам света. Для его возмужавших учеников, более не нуждавшихся в его наставлениях. Для его любимой женщины, которую он не хотел обременять собой, и выросшей дочери, которая научилась быть счастливой. В конце концов, для мира — мира, на пользу которому он старался обратить не только свою жизнь, но и смерть. Протодракон издал предсмертный рев и, сложив перебитые крылья, повалился наземь. Крепко сжимая густо обагренный вражеской кровью кинжал, раненый всадник смело окунулся в самое пекло. Очень скоро пламя заставит его утратить прежний облик, оставив одни лишь прогоревшие угли — но этот факт не сумел стереть улыбку с лица Арьери. Отдавая последнюю дань высшей целесообразности, судившей ему долгую жизнь, в которой радости перемежались с горестями, он был абсолютно счастлив.