Распад и безысходность

- Пятнадцать минут, народ, - сказал Алан. – И не опаздываем. Вчера мы здорово продвинулись, и сегодня утром хорошо прошлись по характерам, сюжету и основным местам действия, но нам еще очень многое предстоит сделать. И не забываем, что на этот вечер у нас запланировано первое из наших путешествий, поэтому последнее занятие после обеда будет довольно коротким. У всех от долгого сидения затекли ноги, и слушатели резво устремились в сторону гостевого крыла. - Можно вас на пару слов? Однако тон Джулиана Гарроуби был не тот, каким задают вопросы; он более походил на непререкаемую убежденность, что у Алана едва ли найдется более важное дело в любое время дня или ночи, чем выслушивать его разглагольствования. Очень неохотно, Алан, который мечтал только об одном – найти возможность уединиться и подумать – желательно со стаканом водки с тоником, и покрепче – с того самого момента посреди бесконечного утреннего семинара, когда он обнаружил то письмо среди своих бумаг - повернулся с наигранным вниманием к Джулиану, небрежно держа руку в кармане. Невольно, его пальцы нащупывали грубо склеенный лист бумаги, который он просмотрел и засунул туда, чтобы позже обдумать, как следует. Слова, написанные на нем, не смотря на то, что он просмотрел их очень кратко, не нужно было перечитывать: он их прекрасно запомнил. Может быть, ты думаешь, что все шито-крыто, так знай: нам все о тебе известно. Там было еще несколько тщательно подобранных слов, на том же самом псевдо-американском (литературный критик в его мозгу увидел в этом вариант известного приема - воспользоваться плохой грамматикой, чтобы скрыть собственную идентичность), - достаточных, чтобы продемонстрировать, что, хотя анонимный автор мог быть слегка оптимистичен в своем утверждении, он или она знают достаточно и достаточно подробно, чтобы превратить его жизнь в кошмар. Одна только мысль белкой крутилась в мозгу. Который из них? Он даже почувствовал что-то вроде облегчения, когда, наконец, заметил на лице Джулиана выражение слегка озадаченного высокомерия. Алан осознанно заставил себя обратиться к конкретному практическому вопросу. - Извините. Задумался. Так о чем вы хотели со мной поговорить? Длинным указательным пальцем Джулиан значительно постучал по конверту, в котором Алан узнал индивидуальное задание, которое он всем раздал перед перерывом на обед. - Об этом. Я реально не смогу это сделать. На какое-то время Алан даже почувствовал облегчение от возможности заняться своими профессиональными обязанностями, да еще в той области, где он бесспорно на сто процентов прав. Джулиан, конечно, с этим вряд ли согласится: его лицо выражало полнейшее искреннее отсутствие малейшей способности к самоанализу вкупе с нулевой терпимостью к чужим недостаткам; все это сразу навело Алана на мысль о персонаже, бестрепетно ожидающем у Святых Врат, что святой Петр признает свою недоработку и примет его вступительные документы. Он почувствовал коротенький всплеск удовольствия, когда нарочно скроил мину доброжелательного непонимания и спросил: - Почему нет? Джулиан выдохнул. – Вы предложили мне написать сцену с точки зрения охранника главной героини… - Гуннара Гуннарссона, да. Джулиан раздраженно взмахнул руками. – Да как же я могу влезть в голову подобного типа? Вы только посмотрите на описание характера. Он капитан наемников, в прошлом – ассасин, и гордится этим -… - Работа, требующая высокой квалификации, тайные убийства. – Пробормотал Алан. Джулиан продолжил, не обращая внимания. - Он полуграмотный – в лучшем случае… - Обладает энциклопедическими познаниями в области соленых застольных песен и скабрезных историй из саг, признайте. – Перебил Алан. Его собственные утренние беды слегка отступили, когда он увидел нарастающее раздражение Джулиана. Отказ идти навстречу жалким претензиям клиента оказало на него благотворное воздействие: укрепило его уверенность в собственной значимости. А вдруг эта значимость уже вся в прошлом? Шевельнулся предательский голосок где-то на краю сознания. - Да неужели! Вы просто не принимаете всерьез мои, абсолютно разумные, возражения. А эта сцена, которую вы заставляете меня писать – знаете, я начинаю думать, что вы со мной в какие-то игры играете… Он склонился к бумаге и принялся читать высоким, неестественным голосом, вкладывая насмешку в каждое слово: Ночь. Придорожный трактир. Переодетая мальчиком, Сильвания Звездная (Прим перев. – в тексте Sylvania Starjewel, звездная драгоценность), принцесса потерянного королевского дома Атлантиды, путешествуя с целью присоединиться к Квесту, оказалась втянута в драку с деревенскими грубиянами, которых натравила на нее пара гвардейцев Дьявольского Герцога. Это заставляет Гуннара Гуннарссона прийти ей на помощь. Его вмешательство быстро прекращает схватку, и он относит девушку в свою комнату, чтобы перевязать ее раны. Она заставляет его признаться, что на самом деле, его наняла вырастившая ее жрица, чтобы он тайно последовал за ней и охранял в пути. Он выражает свое глубокое возмущение тем, что ему пришлось подписать контракт со жрицей Богини – чьи принципы веры, по его убеждению, абсолютно противоположны его собственным простым солдатским правилам – чтобы защитить капризную девицу от последствий ее собственной дури. Она же, в свою очередь, ставит ему в вину непрошенное вмешательство в потасовку, в которой она уже почти победила, и все из-за его предрассудков о ее женской беспомощности. Он высказывает свое презрение, как Северянин, Атлантиде, прозябающей под бабским сапогом, и Богине, которой все еще верны многие атланты. Сильвания приказывает ему покинуть комнату. Он возвращается в общий зал, забыв, что все еще одет как атлант. Один из свидетелей драки задирает его, высмеивая бескорыстное заступничество за красивого юношу и их совместный поход наверх как подтверждение женоподобия атлантов, которое приписывают им жители континента. Впав в ярость от такой клеветы, и мгновенно забыв о Квесте и своем контракте, он бросает обидчику вызов, не стесняясь в выражениях, и почти раскрывает инкогнито Сильвании, но случайная фраза заставляет его опомниться и отчасти исправить ситуацию. Джулиан остановился, перевел дух и, приняв выражение мученика, сказал, - Как, скажите на милость, я могу влезть в голову подобному типу? У меня с ним нет ни малейшей точки соприкосновения – ни единой зацепки, чтобы представить, что движет подобными людьми. И вы только взгляните, что вы просите меня описать: Опишите сцену в трактире и достаточно большую часть предшествующей сцены в спальне, на ваш выбор, с точки зрения Гуннарссона, чтобы показать не только его огромную силу, но и человеческую натуру, раскрыть его лучшие черты, не скрывая известных недостатков, и заложить прочную основу для дальнейшего развития характера и сюжета в последующих главах. - Бога ради, как я могу сделать симпатичным этого сексиста, гомофоба, и необразованного громилу? Более того, Алан, здесь появляются и другие проблемы. Как морально ответственный писатель, я вряд ли имею право даже пытаться давать подобные описания. Положительные портреты персонажей подобного рода могут послать ложные сигналы менее стойким читателям. Республика Платона выжила и зацепилась в голове Джулиана, невольно подумалось Алану, после чего он состроил мину человека, признающего, отчасти, чужую точку зрения, но, по зрелому размышлению, отметающего ее как несущественную. - Что ж, я прекрасно понимаю, из чего вы исходите, Джулиан, - сказал он, - но позволите ли вы мне быть откровенным? Эта фраза внезапно вызвала резонанс в его голове, заставив всплыть воспоминание, которое он очень старался забыть. Декан факультета смотрит на него сквозь очки-полумесяцы и говорит: - Если вы позволите откровенность, Алан, я скажу, что вы, возможно, выиграли сражение, но, кажется, проигрываете войну. И бесспорно, борьба за сердца и умы оборачивается против вас. На вашем месте, Алан, я бы серьезно поразмыслил – в ваших собственных интересах – как долго ваше место здесь сможет оставаться вашим… Его пальцы, судорожно сжавшиеся в кармане, опять нащупали грубый лист анонимки. Он выдохнул, отбрасывая воспоминания и сомнения внутрь себя. Позже. - Когда я просил участников группы представить последние образцы ваших работ – должен сказать, Джулиан, я совсем не ожидал получить законченный роман -… Джулиан довольно хихикнул. – Знаете, я все не мог решить, какой отрывочек послать вам. А потом подумал, что так не годится – вы не сможете понять, что я хочу выразить своим циклом, если не представлю хотя бы один законченный элемент. Вся концепция выстроена совершенно определенным образом – естественно, абсолютно органично. Как я объяснил в сопроводительном письме, я уравновешиваю четырехтомный цикл романов, основанный на естественных ритмах смены времен года, с другим циклом, также из четырех книг, построенным на искусственно привлеченных Праздниках Христианской Церкви – я рассматриваю цикл Морганы , в первую очередь, как римский речной поток… Ну да, учитывая общую неторопливость сюжета и всякие гадости, время от времени всплывавшие на той паре страниц, которые я смог заставить себя прочесть, я бы назвал это, скорее, римской клоакой -… Алан не выразил лицом даже намека на свое частное мнение. - Да, я, безусловно, обратил внимание, что постулирование неизменной моральной позиции было для вас очень важным. Но – вы уж извините – я чувствовал, что в некоторых аспектах сама ясность вашей главной цели вступает в противоречие с напряженностью сюжета. Джулиан слегка склонил голову на сторону. Алан расценил выражение его лица, как свидетельство предпринимаемых серьезных попыток представить, что он может быть неправ, прежде чем вернуться к первоначальному мнению. Он жестко запретил себе срываться. Даже если это только временная подработка, и мои слушатели ни к чему не придут и им, кажется, самим все равно, станут ли они писать хоть немного лучше, лишь бы еще раз подтвердить свое личное мнение о собственной гениальности, но я – учитель, и черт меня возьми, я буду их учить, какими бы они ни были. - Я хочу сказать только одно, если те персонажи, кто высказывает мнения, которые вы считаете предосудительными, выставляются вами просто как говорящие головы – соломенные марионетки, расставленные только для того, чтобы потом их было легко свалить – то на деле ваши усилия отстоять вашу точку зрения оказываются менее эффективными. Читатели не любят, когда их поучают, поверьте. И в любом случае, это – только упражнение. Подумайте об этом. Попробуйте поиграть с Гуннарссоном. Я действительно считаю, что поработав над ним, вы можете сами себя удивить. Не говоря уж о всех нас, остальных. Ну вот, вы с души камень сняли, и у нас осталось всего несколько минут, а мне хотелось бы успеть сделать глоточек кофе. Он решительно повернулся и пошел на запах. Сзади, он слышал, Джулиан пытался что-то блеять, но оборачиваться и отвечать не стал. Его рука в кармане с отвращением сжимала письмо. Горечь от того, что он докатился до того, что о нем могут говорить такие вещи, кислотной тошнотой сжимала ему горло. Осознавая, даже сейчас, всю иронию ситуации, когда он мог выразить свою трагедию только чужими словами – не была ли эта немощь, как знать, причиной всей этой чепухи, всех этих маленьких фальшивых шажков, которые неизбежно вели его к катастрофе? – и он слышал, как голос в его голове, произнес вердикт, как эпитафию. Когда-то, я был ученым. Кейтлин, через служебное окошко, бросила быстрый взгляд на столовую. Гости чинно вкушали суп из брокколи (все, кроме Джулиана Гарроуби, у которого, по-видимому, обнаружилась прирожденная чувствительность ко всем видам капустных, поэтому он ел луковый суп; Никки, придерживающейся в данный момент диеты, которая, якобы, позволяла ей есть сочетания не более трех видов овощей, причем с временным интервалом не менее двенадцати часов друг от друга, поэтому она грызла булочку Кена; и Эне Конолли, которая до сих пор не смогла спуститься к ужину, предположительно, потому, что все еще переодевалась к вечерней программе). Она решила, что публика имеет чем заняться, и ей удастся быстро и без помех проверить остальные помещения гостиницы. Алан выдал указание, что конференц-зал следует запирать каждый вечер, причем все доски, записи, диаграммы и прочие материалы следовало оставлять как есть, но для Кейтлин подобные распоряжения означали постоянную тревогу, так как она не была уверена, что персонал сможет отличить мусор, который нужно убрать, от остального. Войдя, она была приятно удивлена, что комната была в практически идеальном порядке. Она уже повернулась, чтобы уйти, но заметила смятый лист бумаги, который бросили под стол. Она подняла его. Начало текста привлекло ее внимание. Инструменты были разложены на лавке в идеальном порядке. Клещи уже слегка остыли, и уже не были идеально раскалены до красна, как тогда, как их только вынули из огня, но жар от них все еще заставлял воздух вокруг дрожать. Острые пики сапога поблескивали недавно заточенными остриями. - Итак, прошептал бестелесный голос, - настает время, когда вы поймете, как ошибались, пытаясь противостоять мне. Остальной набранный на компьютере текст занимал не более нескольких параграфов, и Кейтлин быстро с ним закончила. И содрогнулась, внутренне. Всю свою жизнь она яростно выступала против цензуры, и все еще твердо верила в свои принципы. И, тем не менее, она бы предпочла, чтобы эта страница никогда не была написана. Текст зацепился в тайных уголках ее мозга, и порожденные им образы зашевелились перед ее глазами, встав пеленой между нею и миром вокруг. Кто-то в этом доме любит пытки. Она перечитала отрывок, а затем, внезапно ощутив тревогу и нежелание оставлять здесь этот листок, положила его в карман, чтобы унести в свою гостиную и сжечь на ароматизированном огне своего камина. В ее воображении бумага сгорела с едкой вонью.