Under The Mistletoe

***

Этому парню срочно нужно купить занавески. Когда в школе я прохожу в коридоре и молюсь не натолкнуться на него, естественно, как назло, вальяжной походкой он проплывает мимо. А у меня кипит внутри от того, что я видел, и о чём он, должно быть, даже не догадывается. Но я скорее под землю провалюсь, чем подойду к нему, не зная даже его имени, и скажу, что, сука, нельзя позволять такие вещи, которые позволяет себе он, когда у тебя настежь открыто окно. Мой дом напротив него. Из моего окна прекрасный вид на внутренний дворик наших новых соседей, чёрт бы их побрал. Прямо на спальню того парня, у которого, кажется, полное отсутствие комплексов. Мама говорит они ужасно громкие и ей такое поведение кажется чрезмерным. Она не знает и половины. Я не просто замечаю, как каждое утро он просыпается полностью обнажённым и идёт подбирать себе одежду. Я, конечно, стараюсь не смотреть. Но я также вижу, каждый вечер, в одно и то же время, как около десяти он возвращается обратно, сбрасывая толстовку через голову, швыряет её так высоко, что она чуть не касается потолка. Затем его рука скользит к краям футболки. Он всегда носит футболку под низ. Белую. Ужасно мятую и на вид очень уютную. Я вижу столько всего, что у меня кружится голова и во рту пересыхает. Я вижу, как его пальцы касаются пряжки ремня. И резко отворачиваюсь, раз сам он не понимает — у тебя, твою налево, второй этаж. Это продолжается каждый день. Ричи. Его зовут Ричи. Услышал это, когда он громко трепался со своими одноклассниками возле кабинета биологии. И беззвучно, одним губами, пока никто не видит, повторил это про себя. Я стоял спиной к нему, возле своего шкафчика, и от его голоса мурашки поднимались по спине, что я поёжился. Я обернулся вполоборота — чистый интерес — его глаза столкнулись с моими именно в этот блядский момент. Я хватаю нужные книжки и с силой захлопываю дверцу. Тем вечером он становится спиной к окну. В его комнате горит приглушённый ночник, и в этом блёклом свете кажется, что его тело светится. Безумие какое-то. Мне ужасно неловко и стыдно, но я не могу оторвать глаз. Его рука зарывается в волосы, словно он поправляет причёску на важное мероприятие, а не в кровать идёт спать, где всё равно всё растреплется. Прошу тебя, выруби ночник. Мои глаза прикованы к тому, как плавно, неспешно он присаживается на кровать, и эта медлительность, размеренность убаюкивает и припечатывает меня на месте, затыкая стыд грубо и без возражений. Он спокойно ляжет спать, а на следующее утро я попытаюсь намекнуть ему, что занавески люди придумали не просто так. Это вполне полезная штука, ему стоит попробовать. Они только недавно переехали, поэтому можно простить ему такую невнимательность. Но когда его рука гладит живот и скатывается вниз, я слышу, как шумно выдыхаю в темноте своей собственной комнаты. Его глаза прикрываются, а рука напрягается сильнее. Я с огромным усилием заставляю себя перевернуться на другой бок и зажмуриться со всей силы. Чтобы не было соблазна открыть их снова. На следующее утро запал остывает. Вся моя решительность угасает, когда я представляю себе, как столкнусь с ним глазами. У меня просто не повернётся язык. В школе он ведёт себя, будто вообще не придаёт ни малейшего значения происходящему. Он ведь и правда может делать это без умысла. Он-то не знает, что я вижу каждое его движение. В течение дня я забываю об этом. До тех пор, пока не наступает новый вечер. Это становится привычкой. И Ричи себя не жалеет, это уж точно. Только сегодня, в отличие от многих других ночей, он не возвращается в десять, чтобы по обыкновению махом снять всю одежду и закрыть дверь на ключ. Но не закрыть окно. Даже не подумать выключить свет. Я доделывал допоздна домашнее задание, которое оттягивал до последнего, и бросал периодически быстрые взгляды напротив. Темно. Я слишком поглощён проблемами кого-то, кто никем мне не является. В голове зажигается слабая надежда, что он, возможно, уедет на праздники. Возможно, даст мне хотя бы парочку дней отдыха. Я чувствовал себя на поводке, словно к моей шее привязали тугой ошейник и с садистским удовольствием оттягивают верёвку, каждый раз ближе. Подойди ближе до тех пор, пока горло не сожмёт до самого конца. Ты уже и так почти задыхаешься. Свет включается, но ритуал другой. Вместо того чтобы запустить руку в штаны, коснуться своей груди или засунуть пальцы в рот, Ричи открывает окно настежь. В минус десять. Садится на подоконник и поджигает сигарету. С моего угла меня не видно, поэтому я смотрю, не стесняясь. Это так непривычно, и от этого ещё интереснее, чем то, что он делал раньше. Он выкуривает две сигареты подряд и пустым, загнанным взглядом пялится в одну точку вниз. На землю. У меня бегут мурашки не от возбуждения. Стойкое, вытягивающее все соки чувство, что я был свидетелем ужасно личной сцены. Момента, который лучше ни с кем не разделять. Он плачет после того, как кончает. А я не могу уснуть до самого утра. — Ты знаешь что-нибудь про Тозиеров? Мама закатывает глаза и кривится её любимым жестом, когда ей кто-то неприятен. Она спешит на работу, где пропадает с утра до ночи. Эти пару минут утром — единственное, что мне удаётся урвать. Максимум. — Я пыталась позвать в гости мамашу Тозиер, но она постоянно делает вид, что их нет дома. Такие важные. Возможно, не стоить называть её мамаша Тозиер для начала? Но узнать хоть крупицу информации мне интереснее, чем спорить ради спора, поэтому я произношу: — Я вижу Ричи в школе каждый день. Но так и не удалось познакомиться с ним поближе. Хотя его дом буквально через дорогу. Я специально делаю акцент на том, что мы близко. Что мы можем увидеть друг друга через окно, если захотим. А мы хотим. Блядский боже, а если мама хоть что-то заметила? — Мне не интересно набиваться к ним друзьям. Моя основная претензия — их бесконечные оры. Я на первом этаже, поэтому часто слышу, как они выясняют отношения. Пока они молчат — я довольна. Но этого почти не случается. Она с её сыном всё не может что-то поделить. Но почему из-за этого должны страдать соседи? Я выбираю другую тактику. На этот раз я хочу быть заметным. Хочу показать ему, что его не игнорируют. Я прекрасно его вижу. Как и каждое действие, которое он совершает. Я хочу застать врасплох, несмотря на то, что моё сердце не такое решительное и смелое, как мой настрой. Оно выпрыгивает из груди и колотится заведённым моторчиком. Десять. Пол-одиннадцатого. Сердце делает ещё удар, немного успокоившись. Я чувствую себя грёбанным сталкером. Когда это чувство стало занимать столько места в моей груди? В какой момент я начал бояться, что занавески всё же появятся? Я мысленно умолял его закрыться от меня, но сейчас понимаю — мне хочется совершенно противоположного. Ровно в одиннадцать. Свет. Белая футболка отлетает в сторону. Я задерживаю дыхание, потому что моё окно — тоже открыто. У меня тоже горит ночник и видно, что я — около окна. Прозрачнее некуда. Что я, блять, делаю? Что я скажу ему на следующее утро, когда встречусь в школе? Ни одной здравой мысли я просто не могу придумать в своё оправдание, но этот вид, голая, напряжённая спина, по которой я буквально чувствую, как вожу руками, и укладываю его на холодную кровать. Это либо прекратится и я сгорю от стыда, что все всё узнали, либо.. Но я боялся даже оформить такие мысли в слова. Они кажутся нереалистичными. Ещё более нереальными, чем Ричи. Который поворачивает ко мне голову и сталкивается со мной глазами. Волосы поднимаются на затылке, когда потухшим, еле живым взглядом он медленно отходит назад. К кровати. Мне хочется крикнуть ему, чтобы остановился. Не потому что мне неловко из-за предстоящей сцены. К этому я, по—моему, уже привыкаю всё больше. А потому что что-то не в порядке, и это уже беспокоит. Сейчас бы в самую пору спросить «что случилось?», потому что всё его лицо кричит о том, что эта комната, эта кровать и замок — единственное, что он может контролировать в своей жизни, и он возьмёт от этого всё. В какое безумие бы это ни перетекало. Но выдрочить свою боль — схема не всегда рабочая. Я уже делаю рывок вперёд, хочу отойти в сторону, когда Ричи что-то шепчет губами. С такого расстояния мне не разобрать и не услышать, но сам факт, что он говорит. Он что-то вышёптывает, глядя мне прямо в глаза. Я не смогу сдвинуться с места, я знал. Его рука обводит линию волос, оглаживает резинку белья, и медленно, не отрывая глаз, я вижу, как он обхватывает свой вставший член прямо передо мной. Я смотрел порно в своей жизни. Не один и не два раза. Прятал журналы под кровать, как и любой парень, от родителей. Там, правда, красовались мужчины на обложке, но не суть. Но ничего не возбуждало меня сильнее, ни одна сумасшедшая, слетевшая с катушек пошлая фантазия не делала со мной то, что делает этот парень. Возможно, это из-за того, что мне не положено. Что это блядский вуайеризм, на который мне как будто дали зелёный свет, что путает всё лишь сильнее. Возможно, это дикое желание побыть на его месте. Не рядом с ним, а им. Побыть таким человеком, который способен на такие бесстыдные вещи так легко. А возможно и побыть рядом. Ричи расставляет ноги сильнее, и предоставляет мне всё. Буквально всего себя, от чего у меня немеют конечности. Я не чувствую своих ног, а кровь бьётся в висках так сильно, что кажется, я сейчас упаду в обморок. Но я стою. Смотрю на всё, стараясь не моргать. Обычно стыдливый, брезгливый на многие естественные вещи, я понимаю, что окажись я рядом, я бы слетел с цепи. В моей голове происходят такие картинки, которые я даже не знал, сидят в моём подсознании. По отношению к другим парням такие мысли мне раньше были противны. Когда Ричи приоткрывает рот пошире и почти на пике беззвучно выкрикивает то, что я могу только представить, я очень чётко вижу себя в этой комнате. Что я бы сто процентов коснулся его языком там, где растекаются белёсые полоски, просто чтобы почувствовать, что он настоящий. Что он живой, способный на такие бурные ощущения и что частичку этого восторга, этой красоты я навсегда заберу с собой. В этом я действительно увидел красоту. И боль. Слишком раздирающую, чтобы проигнорировать. Ночная смена в Новый год — маме даже не стыдно. Её коллеги прекрасно осознают, что мама обожает стелиться и выслуживаться перед теми, кто даже и пальцем не будет шевелить ради неё. Даже на злость уже не хватает сил. Я просто безразлично киваю и в голове прокручиваю, какие фильмы нужно будет скачать, чтобы поставить фоном в новогоднюю ночь. Лишь бы не тишина. Это сводит с ума. Кощунственно в такой праздник слышать безмолвие. В любой другой день одиночество переносится проще. Но не сейчас. Мама чмокает меня на прощание, командным тоном говорит, какие именно салаты я обязан доесть до утра, но я знаю, где у неё припрятана выпивка. Я не пропаду. Еда не так важна. — Счастливого Рождества, Эдди. Увидимся утром. Я сильнее кутаюсь в мягкий плед и уже почти включаю кнопку самого дурацкого, бестолкового новогоднего фильма. Взгляд падает в окно. На крыльце Тозиеров, напротив, на ступеньках сидит Ричи. На нём наброшен тонкий пиджак, а в руках тлеющий огонёк. Он выглядит как собака, которую не пускают внутрь, потому что своими грязнющими лапами перепачкает весь ковёр. Зачем тогда заводили, спрашивается? Как есть, в том же пледе, я прикрываю свою входную дверь, до конца не отдавая себе отчёт в происходящем. Но сейчас, в эту ночь, это как будто аннулируется. Я разберусь с этим дерьмом в Новом году. До него аж полчаса. — Не пускают внутрь? Я чуть улыбаюсь, сильнее кутаясь в плед. Надо было всё же взять куртку. Ричи тоже умом не блещет — сидит себе и дрожит, как бродячий пёс, но виду старается не подавать. В его чёрном взгляде загорается любопытство. Искреннее, недоумевающее. Я и сам без понятия. Это импульс. Возможно, самый лучший из всех, что у меня был. Я просто не настолько обезбашенный, чтобы знакомиться с кем-то в манере Ричи. Хотя в глубине души очень хотелось бы быть таким. — Я испоганил всем настроение, и мне дали тайм-аут. Чтобы я остыл. Я молча смотрю на него и не верю, что это происходит. Надо же, я говорю с ним и при этом он одет. Ситуация необыкновенная. Я хмыкаю от этой мысли, на что Ричи поворачивает голову. — Извини, просто пришло кое-что в голову. Слышу, как на первом этаже у них с грохотом разбивается тарелка. Мы оба поворачиваем голову на этот звук, и Ричи выдыхает тяжело, но очень обыденно. — Я присяду? Его мама, наверное, очень спешит успеть до двенадцати. Мне же торопиться явно некуда. Новый год может наступить спокойно и без моего ведома. Никто даже не заметит. И от этой мысли стало чересчур тоскливо. Ричи кивает и придвигается, чтобы освободить мне место. Крыльцо, небось, ужасно холодное, но мне нравится идея сидеть вот так — плечом к плечу. Я говорю тихо, чтобы слышал только он: — Я не хочу делать вид, что ничего не знаю. И что ничего не видел. Почему-то это кажется оскорбительным. Подобные разговоры никогда не удаётся начать правильно. Но кто сказал, что правильно — всегда верно? Ричи выдыхает с шумом и качает головой, словно чем-то очень сильно разочарован. Или кем-то. — Это, должно быть, диковато выглядело, да? Что я так часто сбрасываю стресс таким образом. Ты, наверное, уже счёт потерял, сколько раз видел меня в таком виде. Офигенное знакомство. — Это нормально. Я тоже парень, я понимаю, о чём ты. Ничего в этом ужасного нет. Он делает ровно три затяжки в тишине. А затем тихо, так, чтобы слышал уже только я, проникновенно говорит: — Хочешь услышать что-то по-настоящему странное? Я знал, что меня видно. С самого первого дня. Я рассчитывал на это. Было весело. Поначалу. И столько внимания. Только мне. Я ощущал себя, словно выступаю на сцене, но вместо зрительного зала передо мной лишь один поклонник. Самый преданный. Который не пропускал ни одного спектакля. Даже если он видел его уже снова и снова. Ты очень порядочно себя вёл, отворачивался так быстро и притворялся, что ничего не увидел. И свои шторы закрывал, раз я этого не делал, словно в отместку. Но потом и ты сломался, не устоял. И мне показалось, что что-то в этом есть. Между нами. Негласное понимание. А потом я вроде как подсел на это. Я торопился домой, чтобы быстрее совершить этот ритуал. Я думал об этом весь день. Побыстрее бы настал вечер. А вечером прокручивал в голове, как буду делать это на следующий день. И этого мне хватало. А последние разы.. Особенно, когда ты посмотрел мне в глаза. Картинка рисовалась немного другая. Я понял, что был бы не против, если бы ты оказался рядом со мной. В тот самый момент. Чтобы побыл таким же уязвимым, как я перед тобой. Но я не был уверен, что это было тебе нужно. Он замолкает и с минуту никто ни слова не произносит. На улице ни души, снег падает крупными хлопьями, а ветер затих до такой степени, будто весь мир на секундочку замер. Погряз в шоке от охреневания происходящего. Или это только я охренел от этого потока информации, а мир продолжает двигаться дальше? Он не замер, цепляясь за каждое слово, каждое придыхание, с которым оно было сказано. — Вау. Что ж, спасибо за правду. Довольно неловкую, кстати, но спасибо. Мои щёки горят так сильно, и жар перетекает на шею. И ниже. Гораздо ниже, заставляя поёжиться от желания переступить с ноги на ногу. Так это не сбросишь. Здесь нужно что-то покрепче. Изо рта Ричи струйкой выплывает пар. Его рот приоткрыт, и в темноте фонаря губы кажутся чёрными. Они поблёскивают от слюны, потому что он не перестаёт облизывать их. Из-за мороза, наверняка, на завтра будут болеть. — Всегда пожалуйста. Никто никогда не был со мной таким откровенным. Про секс я вообще ни с кем толком и не разговаривал. Родители делали вид, что этой темы просто не существует, а в школе сразу же могли пронюхать, что у меня никого не было. За это у нас почему-то стыдили, хотя я уверен — половина из тех, кто смеялся громче всех — стопроцентные девственники. И мне хочется произнести вслух мою мысль — то, как потрясающе то, что делает Ричи. Не его действия. А то, что он не стыдится их. И говорит об этом, будто это часть его. Потому что так и есть, от этого никуда не денешься. Но Ричи сбивает меня с мысли, когда пальцем отшвыривает сигарету в сторону, и подсаживается ближе. Он ничего не делает, только рассматривает меня с абсолютно непроницаемым лицом, и собирается с духом. По его выражению видно, какая сложная умственная работа пашит в его мозгу. Это почти смешно. Его уж точно ничего не заставит смутиться. И это как будто бросает мне вызов. То, что я в долгу перед ним. Откровенность за откровенность. Она выскальзывает в его руки сама по себе. Это мне не свойственно. — То, что ты вытворял у себя в своей комнате, провоцируя меня, смущая меня, будто издеваясь.. Это было буквально лучшими моментами за последние поганые дни этого года. — Херовый, наверное, же год у тебя выдался. Раз такое для тебя — лучшее. — Может быть ещё лучше. У меня большие надежды на следующий год. Свет в гостиной Тозиеров зажигается — Ричи спохватились. Следующий год уже наступил — до меня доходит чуть позже. Сейчас пятнадцать минут первого, и я понимаю, что встретил новый год с человеком, по сути, мне чужим. Но эта мысль вообще не вызвала ни грамма разочарования. Ричи не скрывает, что ему жаль, что нас прервали. Это видно по его лицу, когда мы вынуждены отойти друг от друга, так и не закончив начатое. — Эй. Он разворачивается, когда я окликаю его уже на пороге. — Моя дверь открыта для тебя. Можно и через окно, конечно, но давай по-людски. И купи чёртовы занавески. Не только я могу тебя увидеть. У меня большие надежды на следующий год. И волнительное ощущение, что он будет иным. Просто обязан.