ты взвешен на весах и найден очень легким

том III.

акт I. сцена 1. зима в снежной и лето в воспоминаниях о снежной. появляются тарталья и чжун ли.

т а р т а л ь я однажды я узнал что среди колосьев ржи звезды падают в ухабы кротовьи норы и совершенно естественно захотелось подставить ладони казалось луна летящая по небосклону мне улыбалась но у меня стыла кровь и не размыкались губы я хотел ей сказать спасибо и все же я не был одинок звезды не прекращали светиться в моих руках даже если я сжимал кулак и когда я поднимал голову уставший от этого света то понимал что небо это не бездна но туда попадают те кто знал ее слишком тесно потому что чтобы сиять после жизни жизнь должна вспыхнуть как кострище я бы взял тебя за ладонь посмотрел бы в глаза лучистые я бы был как с утра рось неопалимая я повел бы тебя к огню раствориться в золотых искрах незапамятного хоровода в танце древних шаманов рода отыскать то родное чувство что закат прожигает в горле на рассвете превращаясь в трель синицы на березе на твоей бы рубашке вышил золотыми тугими нитями все те знаки что раньше слышал между воем и луны тишью все слова что казались мороком вдруг ясны стали мне и понятны все те сны что я видел загодя о тебе были сквозь пальцы пряжею я отвел бы тебя к реке на молочном рассвете ночи как туманы над ней прогоняли все заботы и ни звука не слышно было лишь сережки берез бренчали тихо-тихо я споткнулся бы о корни вековых дубов неприступных не нарушив звонким смехом тишину чащи сладко-горькой в ней как будто застыло время земляника еще в цвету вышли б к речке зелено-серой посмотрели бы как дубравы обрамляют ее заводи как поднявшись почти на воздух рыбы прыгают за стрекозами в этом в общем-то было все мое детство я бежал через лес падал поднимался вновь бежал смеялся но одной зимой видимо мои ресницы так заиндевели что я не смог рассмотреть нужный к реке поворот чернело над солнцем небо лучи его ранили больно моя мирная жизнь исчерпана вязким воздухом бездны темной я не знаю я тот ли этот и кто ребенок я хотел бы сказать что остался таким же но не помню что значит жизнь без без того желания быть в экстазе торгов с собою пытаясь вспомнить дом в безымянном созвездии семи сияющих звезд где одна сорвалась и была съедена заживо огнем свет других звезд не успел дойти до нее не успел пробраться сквозь ветки дубравы не успел спасти любым из возможных обманов а может знаешь все было совсем прозаично-горько как и следует озорным негодникам я споткнулся о корень или поскользнулся упал и ударился головою об ствол елки в стужу мне было совсем немного почти как в тот день ху тао я плакал очень громко и больше потом не плакал я хотел бы чтобы ты был ближе ко всей моей жизни и я начинаю понимать не смотри на меня так подожди что это значит что-то очень важное но пожалуйста не объясняй мне этого я хочу просто встречать с тобой рассветы и пожалуй еще проще просто быть ч ж у н л и ты помнишь о чем танцевала юнь цзинь в золотых одеждах? ее слезы набатом могли породить надежду ты знаешь гуйфэй была в словах ее оперы мудрой и мудрость была чуждой и ненужной тому кто боялся правды и правда простая в том что если ты любишь о себе однажды забываешь но в том и беда гуйфэй остаться красивой но грустной историей любить значит жить за двоих побеждая вместе любое горе т а р т а л ь я и дни идут цветеньем вишни как пагода обрушилась лишь раз так каждый день стал серой пылью пока я был ни тут ни там но если дерево стоит без листьев без цветов без вишен то пусто было мне внутри корой обернутая бездна влилась в меня через глаза заиндевелые и превратилась в тающий ледник где таять было некуда ни в озеро ни в реки ни в родник источником ресурсов стала злоба на неповинный (вряд ли) мир и потушить ее как звездочку на кончике мундштука в разы сложнее чем отдать себе приказ убить тот кто не знает не боится бояться можно страха не узнав но этот страх лишь предрекает небылицы о настоящем никогда и не ведáв вся жизнь была как за стеклом я рядом я все вижу но не касается меня ни горе ни укор потраченных впустую слов и криков бывало бился я в него искал пути лазейки но чернота из-за ссутуленной спины меня хватала за загривок я сразу забывал о том что мной иском был выход ч ж у н л и я помню все мой милый путник твой путь похож на боли крик мой сад завял в неволе ты прав я жду всегда весны но жизнь на то и тень отваги что должно каждый день нам жить; и есть тот механизм разлуки который мы однажды завели истратив силы прежде чем нужно было нам его остановить уйти придется каждому из нас мы превратимся в звезды в небе и будем долго-долго мы гореть пока нас не заметят пока не позовут стать праздничным костром иль осветить чужой тернистый путь тогда мы догорим но не оставим сожалений т а р т а л ь я я так хочу обычной жизни я не хочу о чем-то знать я не хочу скрываться и скрывать но видимо ты должен был придти на помощь мне блуждающему чтобы закончить век свой без сожалений так ведь правильно? не то чтобы я сильно против мне нужно чем-то отплатить а звезды падают в ухабы одиноко их некому ловить т а р т а л ь я прости я не хотел об этом говорить мне просто вспомнилось как я лежал один все спали я не мог заснуть я слушал их дыхание мне было страшно что однажды я проснусь а кто-то не проснется в углах мерещились какие-то чужие тени и бездны тихий гул стучал в висках но это был мой главный страх что это буду не я а они ч ж у н л и говори пожалуйста говори т а р т а л ь я я шел в лес ложился в снег и не хотел никуда возвращаться я не знал что мне делать ч ж у н л и возвращайся ко мне я буду ждать т а р т а л ь я правда? ч ж у н л и правда ***       — сделай кита! — восторженно просят братья, тоня улыбается рядом. тарталья создает из воды дельфинов, рыб и китов, плывущих на перегонки по воздуху в замкнутом мгновении времени и пространства, где все хорошо. — мама! — зовут они ее, смеясь, но киты лопаются на колени чайльда, и он нервно усмехается. его глаза превращаются в цветное стекло — ловящее блики, но само не живое.       — что-то случилось? — спрашивает выглядывающая из-за двери женщина. тени от теплого света делают ее младше.       аякс не может подстроиться под ее короткий шаг, поэтому останавливается.       — мама, — зовет он шепотом; и боится.       мама, прости меня за все боже мама… я был так много раз не прав в отношении тебя папы и я знаю что это нормально и я знаю что можно не прощать и я знаю что ты меня ни в чем не винишь но также я знаю что ты ничего не знаешь мама… мама я понимаю мне не за что тебя винить спасибо мама что ты была так добра ко мне и всегда остаешься добра ко мне и всегда любила я так… это тоже мне помогает очень сильно очень важно мама я на самом деле… ну ты наверное видишь это во мне вы увидели тогда и конечно ничего странного… ничего страшного… я все понимаю мама пойми и ты меня       услышь все это пожалуйста мама услышь       — что такое? — спрашивает мама.       — ничего, — отвечает аякс.       когда мы счастливы, мы не молим бога, не просим его и не благодарим. счастье — это личное, так не то что третий, зачастую и второй не нужен. но любовь выше — она нужна нам всегда.       человек не плачет только от радости или только от грусти — это две категории, в которые входит горе, утрата, боль, безысходность, усталость или счастье, свобода, любовь. если человек плачет обо всем из одной категории, это необходимость. если человек плачет обо всем из двух категорий одновременно, это безумие.       — ты же знаешь, ты всегда можешь мне обо всем рассказать.       отвернувшийся аякс только кивает, сдерживая слезы. до него, стоящего в укрытии из своих страхов, эти слова не дошли.       тарталья умирает каждый раз внутри, когда врет — с улыбкой, или со спокойным лицом, или с серьезным; он не привык к этому. возможно, стоит и вовсе — молчать? ***       раннее утро, когда летом должен был быть рассвет, сейчас в темноте, вполне уютной. чжун ли лежит у чайльда на плече и смотрит в окно. там ничего не видно. тяжесть его тела ощущалась так правильно, поэтому аякс не хотел никуда тащить его, как сделал бы летом, — только лежать под одеялом, согревая друг друга.       аякс был рад встретиться с семьей, но устал — и чжун ли это видел, ощущал под ладонью запутавшееся сердце.       — ты все сделал правильно, — говорит чжун ли, как когда-то уже говорил, но он правда уверен в этом. аякс подтягивает одеяло, он хочет скрыться:       — о чем ты?       и в этом вопросе такая больная усмешка: чжун ли не желает ничего плохого, чайльд знает, и все же родители, должные быть тем самым щитом от мира для маленьких пряничных человечков, оказываются такими же пряниками с потекшей глазурью; нет ничего феерично в том, что они не всесильны. однако это нужно принять. а принять и простить — сложные решения, иногда, на самом деле, ненужные.       — я никогда не видел такого терпения.       аякс беззвучно смеется: пока его гоняли, как заведенного, он сделался немым, и, честно, по-другому не мог.       — сяньшэн… — аякс задыхается от смеха. — ну… это все и называется семья. я бы никогда не променял их на других, знаешь, даже если бы все могло быть идеально. но навряд ли так может быть… и я думаю, то, что есть сейчас, — лучшее из возможного.       — но обещай мне сказать, если тебе покажется, что это не так. ***

акт I. сцена 2.

т а р т а л ь я и где-то к концу лета бежал я в разбитый дом ливнями градами снегом и крался в него как вор там был у кромки леса поистине дивный сад а в середине увитые черемухой спелой висели ржавые качели узнали о них как-то другие дети а я был не то чтобы самым добрым ну в общем потом ты помнишь мне было нечего делать и даже с какой-то радостью покинул я отчий дом а вера в то что меня там ждут таяла как дым от костров костров на которых мне хотелось сжечь свою гордость свою упрямость вернуться домой и сказать я люблю тебя мама как видишь я опять все испортил и даже солнце стыдясь меня не выходит ч ж у н л и не все получается с первого раза не все одним рывком достигается но времени жатва движется и серп ее занесен когда окажется он у шеи ты сильно пожалеешь что не сказал а может и вправду может тебе клинок принять будет легче не знаю мне лишь хотелось сказать еще пару слов но попробуй представить что будет после того как ты скажешь после того как признаешься если тебе станет лучше то это гарант правильности т а р т а л ь я в том и дело что я не знаю я хочу посмотреть и одновременно не хочу рушить то что сейчас есть ***       тарталье даже не нужно никогда было говорить родителям, чтобы они не отпускали младших в лес, — те бы сами, в отличие от него, не пошли. они пряничные человечки, а он оловянный солдатик. но так как тарталья вновь оказывается в месте своих самых ярких воспоминаний, должна произойти какая-то, наконец, кульминация. но аякс думает, что нет… и чжун ли понимает, что это вряд ли обратимый процесс, скорее ремиссионный. и тарталья раз за разом пытается вызвать рецидив. или… или ремиссия никогда и не начиналась. поэтому конечно чжун ли пойдет за ним куда угодно. и чайльду не страшно не потому, что с ним бог, а потому что бог его.       чжун ли крайне холодно: его пальто, два свитера и сердце продувает насквозь, это страшное чувство — от него неминуемо хочется скрыться как можно быстрее. и пока он пытается потуже затянуть шарф, под его ногами оказывается пустота, которая не оставляет ни мгновения на то, чтобы вскрикнуть.       темнота. духота. теснота. как в чернильном пузыре. и голос чжун ли, твердящий, что будет ждать.       сердце стучит безумно больно.             о нет нет нет нет нет       дрожь натянутой петлей не позволяет сделать вдох, но будто из-за толщи воды слышится «дыши» — аякс пытается, но тщетно.             блять блять блять блять блять       в голове мысли совсем нагие: я — только лист, но неужели нет ветра, который подхватил бы его, и неужели нет земли, готовой его принять?       если бы и спала в его сердце надежда, то когда бы проснулась, когда бы вздрогнула новой целью, как от треска поленьев гонимая? тарталью лихорадит, и надежда скулит, забивается в угол, только глаза открывшая, и воротит голову, будто ей страшно или смешно, или…       аякс пытается осмотреться, и темнота вокруг пугает его еще больше.             о нет нет нет боги блять       аякс понимает, что прыгнул за чжун ли, когда тот начал проваливаться под снег. он не один, так ведь?       — аякс, все в порядке, я здесь.       это…       чжун ли, который иногда повторял свои слова последние пару минут, заметил, что аякс начинает приходить в себя.       — все в порядке, мы упали совсем неглубоко.       аякс пытается найти чжун ли, чувствует его прикосновения, но не может ничего разглядеть, поэтому закрывает глаза, пытаясь выравнять дыхание, пока не понимает, что за закрытыми веками стало светлее.       на нос чайльда села кристальная бабочка, и он вдруг замер, как будто лишившись воздуха. посмотрел на лицо чжун ли в ее тусклом свете, и озноб отступил, оставаясь в горле комком-тревогой.       аякс забывает на секунду обо всем, что случилось, и о том, что случится должно, — остается настоящее, в котором чжун ли смотрит в его глаза: неужели видит расхристанную на опилках и снегу душу, что едва заметно щерится — беззлобно, конечно, но будто не понимая.       аякс думает, что да — бог чувствует, ему даже не надо видеть. и аякс не один, может он и оторвавшийся с ветки лист, однако его с холодной земли подбирает чжун ли, несет на спине в свой дом-душу и заботливо укрывает от всех проблем — на одно длинное, как ресницы сестрицы луны, мгновение.       чжун ли цепляется взглядом за блики в уголках синих глаз и поджимает губы, нехотя убирая свои ладони, которыми гладил плечи аякса. тот распластался на холодной земле, глубоко дыша и провожая стеклянным взглядом улетающую к тонкой полоске света бабочку, роняющую за собой, как хлопья снега, частицы элементальной энергии. плавные взмахи ее длинных крыльев успокоили и подтвердили, что все в порядке: какие бабочки в бездне, верно?       — я… я подумал, что… — он закрыл лицо руками и устало выдохнул всю скопившуюся боль. — блять… — потом тихо нервно засмеялся, нашел руку чжун ли, и тот с готовностью переплел их пальцы.       аякс встает. кроме хромающей тяжести тела и в голове пусто. и чжун ли его обнимает. пожалуй, так надо. так всегда было надо. ***

акт ?. сцена ?.

появляются бездна и хронос, запутывающие нитки-чувства тартальи в клубок.

ты взвешен на весах и найден очень легким вот что твердила бездна в сердце одиночном одичавшем окаянном беспристрастно нежеланном но какая нежность была в последнем поцелуе его любви возможно ради этого и стоило позволить ей самой ответ найти скажи чего бы тебе хотелось чего бы ты хотел израненный в этих муках лелеять тебя — мой удел но знаешь цветы на могиле вянут ортодоксально так же как и на алтаре не ссорьмтесь кричит прохожий в оборванных штанах я говорю ему боже иди-ка проспись дурак а всего чего он хотел какой-нибудь кусок хлеба и ласки взгляд как у иконы но он не дойдет до дома ведь дома-то нет как странно быть готовым всегда к предательству и лжи рождался ли я обделенным рою́щим свои ходы по венам рдеющих стран редеющих континентов я был не готов в ноль лет прославиться как красный лев явился дух ночи на задворках играючи провел по струнам голоса показался мне неплохим собеседником обещающим быть соседями но уже наутро тебя незнающий такова темнота съедающая вышел обморочно-белый месяц посмотрел на меня нерадивее чем луна и я понял что эти два целых действительно любят друг друга оклейменная трелью правда сдавит горло как воротник я лелею вдох с губ твоих словно пустынный странник родник я хочу оцеловывать все лицо твое спокойное будто мертвое не оставить ни миллиметра чтобы что-то вдруг было не мое я жестокий как зверь жестокий однажды застигнутый браконьерским ружьем звуки твоего имени пляшут в моей голове медленным плавным танцем и я не могу их прогнать не увидев развязку отпусти меня говоришь спокойно будто это ничего не значит лопается градусник сердца незаточенный под такие значения но как я могу? я рыбачил и провалиться под метровый лед не иначе легче чем отпустить твою руку обкусанную за костяшки морозными ветрами ***       — мне кажется, мне приснился кошмар.       — кошмар?       — потому что… хотя… это же был сон?       — большая ли разница между явью?       наверное эти слова, думает тарталья, когда-нибудь будут сказаны, как когда-нибудь достигнута точка света, кажущаяся недосягаемой.       — но… был ли там сам в этом кошмаре?       эта-то точка теплого света во мгле, до которой никогда нельзя было добраться, казалась другой жизнью, нет, даже другим миром, куда попадали после смерти те, кто хотел большего. но эта точка света — до которой нельзя было добраться, дотянуться, досмотреться… не была ли она… кое-чьими глазами?       мы потом обернемся на все, что нам было непонятно и сложно, понимая, что так было нужно. ***       пока мелкие виснут на его ногах, аякс достает маме пыльные тарелки, стоящие на самой высокой полке, и она говорит ему «спасибо».       что говорит?             спасибо?       аякс думает, сколько сотен раз она еще его благодарила — за любую мелочь, — и сколько раз он не придавал этому значения.       он выставляет братьев с кухни, как котят, широко улыбаясь на их вопли, как мог бы улыбаться, если бы его губы не дрожали от волнения. тарталья закрывает дверь, ждет, пока станет тише, и выпаливает на одном дыхании:       — мне стыдно, что меня так долго не было. прости.       — что? почему стыдно? — она поворачивается и откладывает сито, садится за стол, вытирая руки о фартук, и смотрит на аякса тем родительским взглядом, который никогда не понимаешь и понимать не хочешь: это смесь жалости, усталости, непонимания, беспокойства — любви, любви родителей, которые немного устали любить, но расставаний и разводов с детьми не существует.       однако… той точкой света были ее глаза.       — мне кажется… это неправильно.       — ну… вообще, если дети навсегда уходят от своих родителей… это вина родителей…       — ты ни в чем не виновата… мама. нет, мне стыдно за себя, за то, что я боялся вернуться… потому что думал, что вы меня не примете.       — а зачем ты так думал? — аякс не заметил, когда она подошла вплотную. — нет, почему… — она берет его за ладонь, пачкает мукой, разглядывает шрамы — и не понимает, старые ли они, новые. аякс не может вдохнуть, он только смотрит на седеющие корни ее волос, не зная, что ответить. — мы… не идеальные родители, конечно, но я не понимаю, аякс, что мы сделали не так… ты можешь сказать мне об этом?       не понимаешь, мама? в общем-то я так и думал, — и это нормально, ведь откуда тебе знать, что я чувствую у себя внутри, верно, мам? и ты не всесильная, и я у тебя не один… но мне очень очень очень очень очень очень сильно не хватило всего лишь… поддержки, мама. всего лишь немного больше понимания. но ты не виновата. да, я твой ребенок, но это не значит, что ты должна существовать только ради своих детей… а сейчас, я думаю, мне уже… уже… не надо, правда… я думаю…       — знаешь, со мной… уже все решено… — она поднимает на него обеспокоенный взгляд, и тарталья улыбается краями бескоровных губ, его бледное лицо обретает краски, и глаза чуть подтаивают, закованные в вечные льды. он впервые за долгое время стоит перед ней без маски — не умиротворенно, смиренно, и все же — это он настоящий. — меня уже не нужно жалеть, мама. но, пожалуйста… позаботься о них… — лучше. — …так, чтобы, когда вырастут, они не были похожи на меня.       — о чем ты? что значит — все решено? я не жалею тебя, аякс… и тевкр, антон с тоней… почему они не должны быть на тебя похожи? — она качает головой, и в груди так больно щемит — все пошло не так, все получилось неправильно.       — мам, все нормально, правда.       ресурсы. точно. кто поддержит его родителей, когда им будет нужно? но разговор пошел куда-то не туда, чайльд не хотел все портить, не сейчас.       — все н о р м а л ь н о. мам, я уже все понял, и… я уже не маленький.       я не тот, на кого ты должна тратить свои ресурсы. не теперь.       — я очень люблю тебя, папу, мелких, да и старших. я хочу, чтобы у вас все было хорошо.       — почему у вас? мы одна семья, аякс. я хочу, чтобы все мои дети были здоровы и счастливы. все, мне больше ничего не надо. за любого из вас я отдам жизнь. только попробуй умереть раньше меня! — она бьет его отвязанным от пояса фартуком, скрывая слезы. аякс едва ли чувствует ее удары, но его прошибает током, когда он видит ее покрасневшие глаза.       — мам, — он хватает ее за плечи. — конечно я не умру. и ты тоже. и жизнь отдавать не надо.             это моя роль.       — прости, мам… я просто хотел сказать тебе… прости и спасибо. да, эти два слова. и еще, что я… — он запинается и устало выдыхает: ресурсы заканчиваются, нет, он был не готов. — давай оставим пришлое в прошлом. идеальных людей не существует. я не идеальный ребенок. — аякс усмехается, усаживает маму за стол, подает ей стакан воды. — прости, правда. я неблагодарен. но сейчас все нор…       — нет, аякс, ты у меня самый лучший. эти шрамы… я очень боюсь тебя потерять. будь осторожен, хорошо? у тебя теперь есть человек, который может позаботиться о тебе, наверное, лучше, чем я, не так ли?       — нет, мам, это…       — просто помни, что мы у тебя есть. что у тебя есть дом.       — конечно, я…       — я люблю тебя, мой маленький мальчик аякс.             что?..       — но ты уже так вырос… а когда мы нужны были раньше, нас не было рядом… я поняла, — она кивает сама себе и больше ничего не говорит.       на самом деле, чайльд и не хочет больше ничего слышать: он забрал все ресурсы своей матери, как самый настоящий злодей, и не насытился. эти разбитые лбом стекла, увядшие цветы, неправильные установки, вызванные обидой, — все это не исправляется парой слов, только маскируется. аякс услышал, что хотел — и что не хотел — и не собирается терзать ее дальше. это могло бы иметь смысл, если бы в этом мире он был совсем один.       но что аякс сделал для своих родителей? волновался ли он так же, любил ли так же, как они? может быть, тоже не всегда понимал? может быть. но дети не несут ответственность за своих родителей.       он никогда не злился — не понимал, на что. никогда не будет — ни понимать, ни злиться. весь тот клубок, мотающийся десятилетие, распутать будет безумно больно, ведь в него вплелось что-то жизненно важное. это не значит, что с ним нужно жить. но сейчас, когда он пытался распутать свой клубок, то задел и клубок внутри матери, а тот плелся гораздо дольше. аякс переживет, он все переживет, но ему нужно позаботиться о маме, как она заботится о нем, — это и поможет расплести все клубки не поранясь.       — чжун ли сяньшэн!       чжун ли едва успел обернуться, как на него с разбега прыгнул чайльд, повалив в снег. тевкр и антон навалились сверху, а тоня присыпала их снегом. чжун ли не издал ни звука, поэтому аякс обеспокоенно приподнялся над ним.       — все нормально? — теперь и аяксу нужно это спросить, узнать, правду ли он говорил.       чжун ли снял сырую перчатку со своей правой руки и прислонил ладонь к щеке тартальи, большим пальцем проводя по его красному веку; заправил выбившуюся прядь куда-то за шапку и одними губами спросил: «что случилось?».       — а! эй! хватит прыгать на нас! — тевкр и антон перекатились с них в снег и продолжили о чем-то очень громко спорить. — все нормально, чжун ли.       убеждал ли он в этом себя или других — значения не имело. аякс прислонился губами к губам чжун ли, рядом кто-то шмыгнул носом. они замерли и посмотрели на красную тоню, сидевшую сбоку, криво ей улыбнулись, борясь с неловкостью — сейчас битв важнее не было, и в будущем пока тоже. ***       они вешают гирлянду, аякс стоит на стуле и, когда забирает из рук мамы очередной моток, слышит от нее тихое:       — знаешь, мне всегда трудно кому бы то ни было сказать «спасибо» и «прости»… или попросить помощи. ты в меня, но гораздо, гораздо сильнее, аякс.             я просто боюсь потерять все, что сейчас есть, мама, всех потерять.       — ты очень сильная, мам, не наговаривай.       половина лампочек не горит.       потерять по своей глупости. потерять себя. тогда уже никто не сможет вас защитить. или… я успею придти в сон чжун ли и сказать об этом; или мне нужно прямо сейчас попросить его? а кто защитит чжун ли? почему всегда остается крайний?       — о чем думаешь? — спрашивает чжун ли, встречающий его у крыльца, и аякс бледнеет.       — о том, что у меня к тебе есть просьба.       — просьба? конечно, говори. — свет из окон, теплясь через занавески, отражается водной гладью в глазах архонта, где на дне — горы золота.       — если что-то случится… можешь ли ты позаботиться о моих родных? — аякс ежится от холода и неловкости: просить помощи… какая действительно сложная вещь.       — клянусь, аякс, что так бы сделал и без твоих слов. но… почему ты опять думаешь об этом? — чжун ли хмурится; чайльд толкает его от окон к темной роще, вязнув в хрустящем снегу. чжун ли прислоняется спиной к дереву и шумно выдыхает — он потерял концентрацию, ведомый тартальей. и его неимоверно уставшим взглядом. так неприятно тянущей болью сковывает сердце.       — так уж вышло, — усмехается чайльд, — я так успокаиваюсь, понимаешь? — он обнимает чжун ли, потом касается его запястий и сжимает их, прислоняя к холодной коре. о, это обет. это очередное распятие бога человеком, который его любит. потому что бог боится стать тем, кому придется выполнить эту просьбу.       — так ты себя только больше накру… — аякс прерывает его поцелуем, и с веток на них сыпется снег. потом он берет ладони чжун ли в свои и греет их, улыбаясь. сложно, но возможно. ***

акт II. сцена 1.

дом. появляется тарталья.

и все начинает кружиться гирлянды обертки от конфет свечи чужие улыбки темный вечер все начинает складываться сворачиваться закручиваться в спираль от насекомых тлеющую дымом-воспоминаниями потом она сгорает и — бум! разлетается на тысячи острых частиц таких похожих на те что у аякса были внутри и эти частицы не колются они собираются в калейдоскоп красивый и немного мрачный и если долго долго долго смотреть в него то можно увидеть себя того себя что лежит в колыбели засыпает под материнское пение и не видит ее белого лица только луну из-под стрехи того себя что встает на ноги и идет о это новое чувство которое мы уже давно заменили другими новыми чувствами и ты победитель и тебя все любят за то что ты сделал то что сейчас делаешь ежеминутно разве это не смешно? нет это совершенно нормально потому что родители радуются за тебя они вложили в тебя все свое существо иначе бы ты не смог существовать и за себя им радость уже не испытать того себя что начинает делать успехи в учебе радостно показывает аккуратную оценку выведенную строгой учительницей как достижение разве это не смешно? нет это нормально того себя что входит в фазу самостоятельности снимает крестик стрижет волосы в случае аякса он падает в бездну разве это не нет подождите это не нормально больше смотреть не нужно можно просто вспомнить как он прощается скучает потом здоровается и тревога пожирает изнутри как опухоль здравствуй мама я же такой же верно? совсем такой же верно?.. если все это сложить вместе то как эти метаморфозы вообще возможно пережить? каждый раз когда ее дети просыпались они становились другими людьми не потому что выбирали себе личность перед зеркалом как будут делать немногим позже а потому что так получалось естественно и как это вообще все можно просто взять и пережить? как это можно выдержать сердцем которое все чувствует? как можно слышать от своего ребенка что мама мне кажется или твоего внимания было мало? когда ты даже не знаешь твой ли это ребенок или он уже завтра не назовет тебя ни матерью ни мамой ни по имени когда он уже послезавтра с собранными вещами скажет пока мама до встречи боже мой какой ужас что пошло не так? что случилось? дети растут меняются хорошо это понятно но когда они увядают на твоих глазах словно неизлечимо больные люди разве это не тот страх что должен держать в тисках? как это все можно было предотвратить? может ли мне кто-нибудь ответить? как мне нужно продолжать с этим жить? аякс смаргивает головокружение отступает мама улыбается братьям просит их принести что-то с кухни о господи боже ты мой мама за что тебе все это? зачем ты сама себя наказала? прости меня мама но я тоже не понимаю так много вещей но я знаю что та любовь которую ты можешь отдать это в большинстве своем ответственность но наши отношения должны быть двусторонними не так ли? и если когда я был на твоих руках и просто смеялся этого было достаточно то теперь действительно что-то пошло не так и если я не обмениваю свой ресурс любви на твой я бы мог сказать что у нас его уже просто нет но это ложь мы не хотим тратить его друг на друга и это тоже отношения например друга и друга мам я правда тебя люблю но так как я изменился изменилась и моя любовь и давай будем думать что это нормально ладно? калейдоскоп уменьшается до размеров слезы на реснице все эти мысли все эти воспоминания смахиваются и превращаются в синицу которой когда-то хотел стать бог вместо него она занимает небесный трон и заставляет всех жив он или мертв нести какое-нибудь бремя лишь бы страдали как она страдала за нее бы хоть кто пострадал вот и все становится ясно как растаявший на руке снег если чувствуешь что не надо то держи-ка рот на замке так много пытаться и в очередной раз облажаться это определенно не трофей и лучше чем-нибудь другим заняться только без всяких там дочерей и сыновей ***       чжун ли очень рационален, он никогда не горит с тартальей и бережет его огонь. он показал ему, что аякс может быть любим. не за битвы, из которых он выходит победителем. не за свои достижения. а за обиды, горести, неудачи — тоже. и аякс начал искать те моменты в его жизни, в которых его любили, — чтобы поделиться ресурсом. а за те моменты, где любви не было, захотелось спросить, — это здоровый эгоизм.       они лежат на кровати в комнате тартальи, и все могло бы казаться прекрасным, если бы чжун ли не представлял, как тот плачет по ночам, закрывая ладонью рот, всеми безмолвно отвергнутый. но аякс, как и сказал, совсем не плакал, нет, все эти эмоции копились, долго копились, очень долго копились в нем — и выливались в благолепную драку.       — вот просто представь, — аякс взмахивает руками в потолок, — ты приходишь домой. неважно, как выглядит это место: богато, убито, ново, старо. это дом. твой дом. там всякие родители, тети, дяди, братья, сестры, не знаю, все — и все эти люди тебя любят. они спрашивают: как прошел твой день? и ты не боишься посмотреть им в глаза и сказать правду, даже если ничего особенного не случилось… или если произошло что-то плохое. и вы сядете — и решите эту проблему вместе. и тебе не нужно будет придумывать никакой правдоподобной лжи, такой, чтобы даже самому поверить. такие люди… они не умеют врать, — этот навык оттачивается на самых близких.       — мне так жаль все это слышать, аякс…       — чжун ли, я не хочу никакой жалости, ты же знаешь. я не виноват в том, что упал в бездну; я не виноват в том, что не мог об этом сказать; я не виноват в том, что не знал, какая ответственность лежит на моих родителях и что они чувствуют, и даже не виноват в том, что особо-то и не пытался узнать. блять, ну а кто пытался? теперь наша любовь — это ответственность друг за друга, взаимно будет окончена только когда кто-нибудь умрет. и ты знаешь, что я буду первым. поэтому за это время я не хочу нихрена решать все эти свои какие-то детские травмы непонятные. даже если мне нужно лгать. как мы с тобой увидели на наших примерах — мы уже не изменимся. нам можно только вылечиться. а я не хочу.       а точнее: у меня нет ресурсов. но чжун ли же здесь.       — пожалуйста, поверь мне, — говорит чжун ли едва слышно и целует аякса в щеку, — все может измениться: все изменится, когда ты захочешь. и пока ты будешь идти к этому осознанию, я буду рядом, договорились?       мне очень нужно, чтобы ты был рядом.       — спасибо, чжун ли. и прости меня.

конец.